Вечером появилась Вероника, подруга Лизы, и осталась ночевать. Лиза и не скрывала, что хочет познакомить ее с Силиным, вернее, они уже когда-то были знакомы, но если бы продолжилось - совсем бы неплохо. Силин вроде свободен, как и Вероника, и если вдруг завяжется, то Вероника не прочь бы и уехать. Тут у нее не складывалось, она мечтала все поменять, оторваться... Мало ли, вдруг бы у них все получилось? Уж кто-кто, а он бы понял ее, сам через нечто подобное прошел в свое время. Переломил, пересилил, откопал где-то американку, женился, уехал, а теперь вот снова один, зато жизнью доволен.
      Сергей лег спать, так и не узнав, прибудет ли Силин, похоже было, что уже нет. А ни свет ни заря его разбудила Лиза, еще шести даже не было: только что звонил Силин, он уже в Москве, на подходе, скоро будет у них.
      Все-таки вырвался, ты подумай, на один день, чтобы повидаться с ними, восторженно говорила Лиза, нам вон в Питер никак не выбраться, по соседству, а он из другой страны!
      И пока Сергей с трудом продирал глаза, Лиза, вся душистая, свежая, словно день для нее начался давно, все никак не могла успокоиться. Что говорить, приятно когда ради тебя летят Бог знает откуда. Не утратил Витька студенческой легкости, каким был, таким и остался. Как в юности. Он и тогда умел.
      С появлением Силина, худощавого, быстрого, кутерьма резко усилилась. То он обнимался в прихожей с Лизой, ну, она стала совершенно очаровательной, как это он проглядел ее в свое время, потом вдруг на кухне вываливал на стол разные деликатесы, а в комнате сувениры...
      Он был везде, двигаясь по какой-то своей, неведомой траектории, расхаживал, озираясь, рассматривая все, или вдруг останавливался, словно что-то припоминая, бросался к сумке и оттуда извлекал еще что-нибудь сногсшибательное - стереомагнитолу "Сони" или кофемолку "Филипс". Как Дед Мороз.
      Он с ума сошел, такие подарки!
      Усмехался. Вам-вам... Попробуйте откажи-тесь. Обида на всю жизнь!
      Вероника смотрела расширенными зрачками. Где-то здесь, поблизости, витало ее счастье. А как насчет завтрака? Почему не чувствуется запах свежепомолотого кофе? Где замечательный деревенский творожок? Нет, сначала шампанского - в честь встречи? Шампанское итальянское, тепловатое, но пить можно.
      Сергей шел доставать фужеры.
      С утра очень даже элегантно. Лиза, а слабо мне джинсы подновить утюжком? С каких это пор, удивляясь заграничным нравам, джинсы гладят? Ничего, хуже не будет, Силин решительно стягивал штаны. Халат? Да на что? Майка все что нужно прикрывает. И действительно прикрывала, а из-под в меру волосатые, вполне пристойные Силинские ноги...
      Всем делалось весело от такой негаданной свободы. Шумел душ в ванной, на кухне дурманяще пахло кофе. Кипела жизнь...
      Ну, рассказывайте, как вы тут без меня живете, требовал Силин, переводя светлые отчаянные глаза с одного на другого, и тут же, снова что-то вспомнив, срывался, а через минуту перед Серге-ем оказывался микрокалькулятор с лист записной книжки. Сгодится, да?
      Сергей разводил руками.
      Глаза Вероники как стали большими, так и остались, лишь длинные ресницы вздрагивали. И сидела тихо, как мышка, с застывшей улыбкой. Потом примеряла перед зеркалом небесного цвета свитерок, смущалась: это мне? А Силин танцевал вокруг и удовлетворенно хмыкал: смотри-ка, в самый раз, кто бы подумал? И очень к лицу.
      Он был маг, добрый кудесник, извлекавший из небольшой сумки все новые и новые дары, пока Лиза шутливо-сердито не прикрикнула на него: он успокоится наконец? Выпил бы кофе по-человечески! А он, кротко склонясь головой к ее плечу, обвил рукой. Уж как он-то рад, как рад, как он соскучился по ним по всем. Сколько же это он в стране не был? Кофе отличный, все замечательно, пара телефонных звонков и - вперед. В большой загул. Они как, не против? Он иностранец, пусть показывают ему Москву, потом они дорого и вкусно обедают, срочно пусть узнают про какую-нибудь модную выставку, чтоб ему, вернувшись, было что рассказать. Или в театр.
      Чтоб как в юности...
      Силин азартно крутил диск телефона. Есть тут одна театральная деятельница, он с ней там познакомился, жена гениального режиссера, она их куда-нибудь обязательно сводит. К тому же у нее авто, что тоже неплохо, он уже отвык от пеших прогулок. И тут же в трубку: салют, Ленок! Узнала? Ну да, как всегда бегом, проездом-пролетом, ночью отбывает, а как она, еще любит его?
      Вроде как гости - они, а Силин - хозяин, энергичное, добродушное покровительство изливал он на них, сиротливых провинциалов.
      Вероника в новом голубеньком свитерке - Силин настоял, чтобы не снимала, ей к лицу, - помогала Лизе мыть посуду. Сергей несколько остолбенело соображал, чем бы эдаким культурным угостить Силина: в Пушкинском - из собрания какого-то коллекционера, второстепенное, на Крымском - американец... Зачем Силину американец? Разве что смутно знакомое авангардистское в Доме медика, но тоже неизвестно, стоило ли?
      Силин же был в полной боевой готовности. Прихорашивавшейся у зеркала Лизе - ну что, двигаем? - новую губную помаду, щеку для благодарного поцелуя, на вопросительные взгляды хозяев сообщил: дама пока занята, будем звонить, а сейчас, если они не возражают, на полчасика в один дом, в самом центре, деловой разговор, а дальше уже решат. Ну что, москвичи, кто доведет до Старомонетного переулка - будто сам не знал.
      Вергилием всерьез, от недосыпа, взялся быть Сергей. Действительно начал выколупывать из памяти скудные сведения по истории улиц, по которым проходили. Москва плавилась от жары, несмотря на довольно раннее утро, Силин вертел головой, громко восторгаясь привлекательностью полуобнаженных москвичек, оглядывался, провожая очередную красавицу демонстративно долгим восхищенным взглядом.
      Лиза и Вероника неопределенно улыбались, почувствовав явный спад до сих пор щедро изливавшегося на них силинского внимания. Было, конечно, лестно за москвичек, но Виктор мог бы проявить и чуть больше такта. Впрочем, столбенея в очередной раз, Силин тут же остренько взглядывал на спутниц, словно сравнивая, а то вдруг повертывался круто к Лизе, брал ее руку и подносил к губам. Вот наконец-то они и встретились - такая задумчивая фраза.
      Было трогательно.
      Она тоже, кивала Лиза. Они все его чрезвычайно рады видеть. Он просто умница, что приехал, его здесь давно ждали. Его всегда ждут, пусть он это помнит. Нет, силинская фривольная куртуазность никого не смущала, они могут свободно поцеловаться, почему нет? Все ведь прозрачно, все чисто, вместе с ним вернулись беспечные дни юности, помнишь, когда вот так же бесцельно бродили по старой Москве или закатывались гурьбой в какую-нибудь кафешку, с трешкой на всех, ах как давно это было...
      Знакомая Силина жила в невысоком старинном доме, подъезд с тяжелой массивной дверью, блестящая латунная ручка. Возле квартиры на лестнице старая раковина. Ага, усмехнулся Силин, тут к их приходу и ремонт произвели. Ждут, значит. И ткнул пальцем в кнопку звонка.
      Дверь отворила немолодая, но явно внимательная к себе женщина с низко опущенной на глаза темной челкой и настороженным взглядом. Вы - Таня? спросил Силин, который, оказывается, тоже видел эту женщину впервые. И на согласный быстрый кивок представил: московские друзья, они, уверен, не помешают. Конечно, конечно, проходите, присаживайтесь, она сейчас сварит кофе...
      За ней исчез, растворясь в сумраке коридора, и Силин, оставив Лизу, Сергея и Веронику осматривать светлую, с двумя большими окнами, лаконично, но со вкусом и дорого обставленную комнату, с японскими рисунками на стенах, в углу "Джи-ви-си", мультик на экране. На широкой, занимающей чуть ли не полкомнаты тахте, покрытой бежевым пледом, - обложкой вверх раскрытый детектив на английском.
      Квартира одинокой деловой женщины.
      Что она деловая, сразу поняли, как только в руках у них оказались чашечки с крепким душистым кофе, а Силин и Таня, присев тут же, продолжили начатый на кухне разговор. Они говорили так, словно никого в комнате больше не было, светская беседа, улыбки, чашечка кофе у губ, дымящаяся сигарета.
      Она с ним действительно откровенна? Да, он внушает ей доверие, к тому же он, она надеется, не очень оторвался от страны и понимает, как сейчас нужны новые технологии. А с Майклом она столь же откровенна? Ну, Майклу на той встрече накидали столько вопросов...
      Хотя все было так непринужденно, чувствовалось, что происходит серьезный и очень важный деловой разговор, а не просто треп, - напряженный, почти поединок: разведка, маневр, атака, контратака, снова маневр, кружение вокруг да около, глухая защита, выпад... Силин достал из заднего кармана джинс смятый платок, вытер лоб.
      Сидевшие чуть поодаль московские друзья невольно прислушивались (в воздухе как бы разряды), завороженные, и слова вроде бы понятны, и связь межу ними прослеживается, но окончательный смысл все равно ускользает.
      Силин наклоняется к Тане, голос понижает интимно до шепота, снова откидывается расслабленно в кресле, заливается смехом, она рассматривает фарфоровую чашечку, встает, подливает кофе Силину, гостям, изящно прикуривает от силинской зажигалки, кольца дыма под потолок...
      Что пятилетней давности - ее лично не пугает, она понимает, для них это все равно передний край, разумеется, валюта. Либо, на худой конец, сырье. Произносится непонятное слово, от которого Таня вспыхивает, нет, это не годится, они здесь тоже не такие простаки, да и за державу обидно! Бросьте, пренебрежительно говорит Силин, это все красивые слова, обидно-то обидно, а зерно закупать за границей не обидно, при российских-то просторах? Нет, для них это выгодней, точно...
      Снова мелькали имена: тот башковитый, с ним ухо востро, но если возьмется, то не подведет, а этот простоват, зато связи большие, главное заинтересовать... Только ничего заранее не давайте, теперь уже Таня доверительно склонялась к Силину, есть печальный опыт, понимаете?
      Дважды Таня отрывалась к телефону, один раз разговаривала по-английски, кажется, с тем самым Майклом, имя которого часто мелькало в беседе с Силиным. Они должны были встретиться в Таллине, но у Тани не было билетов, хоть самолетом лети, а она не любит... Нет, конечно, она полетит, раз надо, но лучше бы поездом.
      У него есть два, Силин ослепительно улыбнулся, показав ровный ряд отличных зубов. Да что вы, искренне удивилась Таня. Чашечка звякнула о блюдце. И как это ему удалось? Продайте! Может быть, может быть, игриво покачал задранным ботинком Силин, посмотрим на ваше поведение...
      Казалось, все, тема исчерпана, разговор окончен, Силин сейчас поднимется и они наконец тронутся дальше, но тот вдруг снова начинал о каком-то пустяке, беседа втекала в прежнее русло: Майкл, команда Репнина, а что вы скажете о... и т.д. Похоже, Силину и Тане нравилась эта игра, они чувствовали себя в своей стихии, неизвестно кто больше, Силин преследовал, Таня ускользала.
      Наконец он поднялся.
      Пора бы и ей заглянуть к ним в Нью-Йорк, бросил на прощание. Таня неожиданно весело расхохоталась. Она не возражает, непонятно только, за чем дело стало.
      И блеснула глазами.
      Все, теперь они свободны как вольные птицы, облегченно выдохнул Силин, когда из прохлады Таниной квартиры вновь окунулись в уличный зной. Ага, жизнь продолжается, все-таки есть в этих деловых женщинах что-то неприятное, даже не разберешь что... Однако ж умеют, а? Чашечка кофе, сигарета в тонких пальцах, ах е-мое! И глазками, глазками - зырк, зырк... Ух! Да он бы сто таких не дал за одну Лизу.
      А помнишь Эшеры? - неожиданно спросила Лиза. Как они ездили туда из спортивного лагеря? Ха, еще бы он не помнил! Она часто вспоминает, по лицу Лизы скользнула тень, ресторанчик этот, они вошли, как музыка неожиданно заиграла и все сразу бросились танцевать, почему-то босиком. На них все тогда смотрели...
      Да, полувопросительно сказал Силин.
      Неужели не помнишь? Отчего же, даже очень помнит, потом в двенадцать ночи ловили машину, десятером чудом втиснулись в "Жигуленок". До сих пор не может представить, каким образом.
      Десятером? - переспросил Сергей.
      Еще дождь начался, а до лагеря километров тридцать, если не больше, сказал Силин. Лиза подтвердила: дождь шел, сильный, хорошо водитель такой попался, взял. Друг на друге сидели. В юности всегда ведь почти все удается. Это теперь они стали какими-то тяжеловесными, а тогда... Ну, Лиз, сказал Силин, это не про тебя. Ты с каждым днем хорошеешь и хорошеешь.
      А кто эта Таня, поинтересовалась Вероника. Ее, как и Сергея, тоже не было в той жизни, куда время от времени погружались Лиза и Силин, по-этому она больше помалкивала.
      Силин задумчиво выплыл из прошлого, приподнял бровь. Таня? А он точно не знает. Переводчица, кажется. И еще менеджментом занимается. Бизнес. Не его это, честно говоря, стихия. Не нравится ему.
      Неужели? А им показалось, что у него как раз неплохо получается.
      Какое там неплохо, он вообще к этому имеет косвенное отношение, просто попросили прощупать почву. Он, собственно, и согласился, чтобы иметь возможность приехать, с ними повидаться. И вообще это не то, что человеку нужно. Есть, конечно, люди, которым нравится, они себя обрели, но не ему... Он вот никак поверить не может, что в родном городе, гуляет с ними. Нет, все, пора наконец приземлиться и расслабиться, а? Давайте ведите! Кто тут, в конце концов, хозяева? Принимайте гостя!..
      Обедали в "Пекине", куда попали почти сразу, но только после того, как Силин подошел к швейцару и что-то тихо сказал. Швейцар недоверчиво посмотрел на него, удалился и вскоре появился вместе с важным, накрахмаленным и отутюженным метрдотелем, Силин тому тоже что-то сказал, какое-то заветное слово, и вскоре они сидели за столиком, а вокруг крутился официант с блокнотиком на изготовку, чуть ли не в рот Силину заглядывал.
      Виктор, судя по всему, был доволен, словно эти маленькие победы развлекали его, даже доставляли удовольствие, а они, смущенные, по-прежнему чувствовали, что хозяин - он, у них не получалось - ни энергии, ни решительности, ни даже азарта.
      В Штатах, да и везде в мире полно китайских ресторанчиков, вкусных и довольно дешевых, рассказывал Силин, он часто в них обедает и уже настолько привык, что дома почти никогда не готовит, только если вскипятит воду для чая или кофе.
      Им было интересно.
      Силин же подробно повествовал, как менял машину - "Хонду" - на той же марки, только более современную и в три раза дороже, чуть ли не за семнадцать тысяч долларов. Но соль была как раз в том, что ему удалось взять не за семнадцать, а всего за четырнадцать. Целых три тысячи скостил, такой базар был, что будь он писателем, отличный бы рассказ вышел.
      Они пытались представить себе, как Силин беседовал с продавцом, а тот, не желая упустить клиента и в то же время боясь продешевить, ходил к своему начальнику, как тот в свою очередь уговаривал Силина, объяснял, почему они не могут понизить цену. А Силин гнул и гнул свое: ребята, он ведь на машине, может и не брать, и уже было направился к дверям, но тут шеф раскололся.
      Силин забавлялся, когда рассказывал, особенно нравились ему эти пятьдесят долларов, поскольку машина обошлась ему не ровно в четырнадцать тысяч, а еще пятьдесят сверху, он долго кружил над этой художественной деталью, весело поглядывая на слушателей.
      Впрочем, что это было для них? Другой быт, другой опыт, не поймешь с какого боку... А Силин, живя в Штатах уже больше десяти лет, вполне освоился, вроде такой же, как и раньше, да не совсем. Залетный.
      И что о своей "Хонде" так тепло, бархаток в голосе, чуть ли не нежность, будто женское имя произносил, - тоже непривычно. Тамошнее. Хотя может только казалось, за ресторанным столиком, в полусумраке, пузырьки в шампанском, искрясь, вспархивали, лопались фонтанчиками: за встречу!
      Да какой он тамошний - свой был, словно вернулся из долгого путешествия, посмеивался над собой, комплименты раздавал направо-налево, подливал то и дело! Давно ли?
      Когда же Сергей полез за кошельком, чтобы расплатиться, Силин посмотрел на него с такой улыбкой, что тот руку отдернул, будто раскаленного утюга коснулся, и еще несколько минут смущенно мял салфетку.
      На улице парило еще больше, воздух исчезал, улетучивался, они все как-то вдруг сразу захмелели, так что на выставке авангардиста в Доме медиков, куда забрели совершенно случайно, вели себя более чем раскованно. Силин то и дело пристраивался к картинам в какой-нибудь вполне авангардистской позе, а потом вдруг решил, что непременно должен купить какую-нибудь работу. Хотя бы вот эту, с серо-голубыми стаканами и покосившейся, как Пизанская башня, вазой, и почти уже было сторговался с бородатыми, краснолицыми, то ли художниками, то ли коммерсантами, которые ходили за ними хвостиком и всячески убеждали, - но в последнюю минуту одумался.
      Побывали и на Арбате, где Силин-таки купил одну, отстегнув ни много ни мало - две сот-ни: расплывающийся в туманной дымке обнаженный женский силуэт... А может, это у них уже в глазах расплывалось - жара донимала, к тому же все время добавляли шампанского - охлаждались, хоть оно и было теплое.
      Фотографировались. Силин обнимал то Лизу, то Веронику, Сергея тоже; неугомонный, бегал то и дело к телефонным автоматам - звонить театральной даме, жене гениального режиссера, на колесах. Дама все никак не могла освободиться, тоже деловая, а когда освободилась, то никто трубку больше не снимал. Силин обиженно чертыхнулся и больше не звонил.
      Погрустневший, обнимал Лизу, потом Веронику, потом обеих вместе. Все проходит, да? Друзья остаются. Главное, что все у них хорошо. И вообще есть в их жизни такое, чего т а м нет. Есть. Он чувствует.
      Их разбирало. В Смоленском гастрономе Силин купил дорогущий коньяк армянский, многолетний, и тут же в скверике предложил распить. Как в старые добрые времена. Веронику с Лизой отправили за сыром, а Силин и Сергей расположились во дворе на лавочке.
      Силин неожиданно зябко поежился, потер, словно согревая, руки - в такую-то жару. На удивленный взгляд Сергея объяснил смущенно: шут его знает, вдруг ни с того ни сего начинает зябнуть, руки становятся холодными - даже когда жарко. Чувствуешь? - он взял Сергея за запястье. Ладонь действительно была влажно-прохладной, почти холодной. В Нью-Йорке зимой холодно, сказал. Надо к теплу, куда-нибудь в Атланту или Флориду.
      Вернулись Лиза с Вероникой, принесли сыр "Сулугуни" и хлеб.
      Превосходно, просто замечательно! Силин разглядывал сочащийся влагой бледно-желтый шмат сыра. Роскошная закуска, еще и шоколад бы не помешал. Да и емкости тоже. Вскочил, побежал. Неуемный.
      В нем столько энергии, сколько в нас вместе взятых, сказала Лиза. Даже Америка его не укротила.
      Воздух свободы, сказала Вероника.
      А мне кажется, ему там одиноко, заметила Лиза. Она это еще по письму, которое он в прошлом году прислал, почувствовала. Там тоже было. Фанфаронит он, конечно, играет, но за этим есть что-то, неблагополучное, не кажется тебе? - почему-то обратилась Лиза к Сергею. Может быть, может быть, пробормотал сомлевший Сергей.
      Коньяк пили из белых пластмассовых стаканчиков, которые Силин раздобыл у ларька, где торговали "Фантой". Дружно, хотя и несколько устало восторгались коньяком, глотнув которого Лиза поперхнулась, закашлялась, Силин хлопал ее по спине, пока она не пришла в себя, покрасневшая, со слезами на глазах. Вероника профессионально согревала стаканчик в руке, хотя коньяк был и так теплым.
      А в моей не согреешь, сказал Силин, холодные, чувствуешь? - и он зябко передернулся, дотронувшись сначала до руки Вероники, потом Лизы. Что-то вроде аллергии.
      Действительно холодные, удивилась Вероника. Надо же!
      Давай погрею, предложила Лиза и поставила свой стаканчик на скамью. Взяв руки Силина в свои, стала тереть. Ну как, согреваются?
      Замечательно, с чувством произнес Силин, нежно глядя на Лизу. Просто отлично. Где же ты раньше была? Он дотронулся до руки Сергея, потом Вероники.
      Теплая, правда, согласилась Вероника. Сергей отрешенно созерцал стаканчик, на дне которого плескалась и маслянисто золотилась пахучая жидкость. Похоже, он уже был вдребезги пьян.
      И снова плутали по арбатским переулочкам, заходили в какие-то дворики, снова разливали и пили, пока в бутылке ничего не осталось. Силин вылил последние капли на землю: пусть прорастут... Неведомо когда отпала Вероника, никто даже поначалу не обратил внимания, как она исчезла...
      Брели втроем, Силин с Лизой поддерживали пошатывающегося Сергея, который все порывался затянуть "Подмосковные вечера". Силин подтягивал, но потом смолкал, споткнувшись на полуслове, задумывался, голову свешивал с растрепавшимися, влажными от пота волосами. Хорошо, вздыхала Лиза, беззаботно, как когда-то, жизнь сумасшедшая... Да, жизнь только держись, издалека откликался Силин.
      Они словно забыли, что Силину ночью уезжать, совсем скоро. Дома Сергей сразу же отключился, едва присел на диван. Силин тоже прикорнул на краешке дивана, прикрыв лицо рукой. Лиза на кухне варила очередную порцию кофе.
      Оживить Силина оказалось довольно просто: стоило коснуться, как он дернулся, вскочил, замотал головой, заморгал - и наконец вспомнил, где он и что. Потом они вместе пробовали разбудить Сергея, но тот взмыкивал и лепетал невразумительное, не открывая глаз.
      Время уже подбиралось к одиннадцати, скоро Силину было выходить. Они пили кофе в комнате на диване, Силин был печален. Время от времени вскидывал грустные, слегка воспаленные глаза на Лизу. Когда кофе было допито, он взял ее за руку, мягко притянул к себе. Все-таки ты очень красивая, сказал, очень, жаль в свое время...
      Приезжай еще, сказала Лиза, мы тебе рады.
      И только? - Силин держал ее руку в своих ладонях - прохладных. А что бы он хотел? О, он многого бы хотел, тихо, но решительно, даже с какой-то отчаянностью в голосе. Он всегда хочет слишком многого. Когда они теперь увидятся?
      Он обхватил Лизу за плечи, как не раз уже за этот долгий, суматошный, странный день. Лицо оказалось совсем близко. Не надо, сказала Лиза, осторожно пытаясь отстраниться. Надо, сказал Силин, ты сама чувствуешь, что надо, нам обоим, вместе... Губы скользнули. Зачем, сказала Лиза, ты все испортишь. Я ведь уеду, повторил Силин, жизнь проходит, это несправедливо.
      Сергей может войти, сказала Лиза, пытаясь встать, ты опоздаешь. Это мое дело, твердо сказал Силин, не отпуская ее, захочу - останусь. Или она приедет к нему. Друзья юности больше чем друзья, она знает! Нет грани. Для него это важно, очень!
      Задыхаясь, так и повторяла: он опоздает, опоздает...
      ПРОЩАНИЕ
      Тележку подвезли к автобусу, оттуда подтолкнули гроб, а те, кто стоял снаружи, подхватили, потянули на себя, установили на валики, и тут он уже скользнул сам, легко, словно не было в нем смертного груза. Множество мужчин, пожилых и помоложе, сразу обступили, теснясь, наталкиваясь друг на друга, все исчезло за их плечами, спинами, пальто и плащами - и двинулись, пошли, двери распахнули, в полумрак, за стеклянной прозрачной стеной серый ноздреватый снег, холодно, холодно, почему так холодно? И снаружи, и здесь, в здании, на мраморных полах...
      Внезапно расступились, распались на две половины, на две стороны, они с матерью натолкнулись на открытый гроб - как ударились. Мать испуганно отпрянула, вздрогнула, впилась руками в Танину руку. Лицо близко, словно восковое, заостренный нос, е г о лицо и как будто чужое. Неузнаваемое.
      Таня видела сейчас как бы издалека, но тоже отступила, напряглась всем телом, еле сдерживая внутреннюю дрожь, и теперь стояла, замерев, скомканно дыша, видя и не видя. Не вмещалось в нее. И стоять трудно, удерживая обвисающее, падающее тело матери, одной бы не справиться, если бы не Костя с другой стороны.
      Откуда-то, метрах в пяти наискосок, возникло нечто вроде кафедры, или трибуны, что-то в этом роде, за ней человек, кажется, видела его раз или два у них дома. Широкоплечий, массивный, с коротко остриженной головой, весь как бы литой, и голос тяжелый, хрипловатый, все сильнее, все громче: они прощаются-крупный-ученый-талантливый-организатор-отзывчивый-товарищ-лучшие-годы... Голос осекается, сильная рука тянется к вороту пальто, обрывается, с глухим стуком ложится, сжатая в кулак, на кафедру.
      Один за другим сменяются, скорбные, торжественные, голоса неробкие, лиц не различить в полусумраке, говорят, говорят... Любили и уважали, уважали и ценили, большой жизненный путь, верный патриот...
      Мать всхлипнула рядом, то и дело поднося платочек к глазам, скомканный, мокрый, наверно, насквозь, и у самой Тани слезы навертывались, застилали стоило коснуться взглядом отцовского лица, резко, незнакомо помолодевшего. Она помнила его другим, хотя он всегда был моложавым, подтянутым, пудовые гири тягал по утрам, ледяной водой обливался...
      Мать ставила им с братом в пример. Отец... Видный, крепкий, энергичный, волевой... Еще бы, в сравнении с ним они были рохлями, мямлями, лентяями. Им бы хоть чуточку его энергии!
      Что говорить, отец знал толк в жизни. Охотник! Приезжали за ним на черной "Волге" (своя, бежевая, стояла в подземном гараже), он им снизу махал рукой, прощаясь. Знал, что все трое - Таня, мама, Костя - смотрят на него в окно, любуются им, улыбался счастливо - в штормовке, с любимой своей двустволкой какой-то иностранной фирмы, с ягдташем... А как он играл в теннис! На корте ему не было равных. Пал Сергеич! Пал Сергеич! Умел, помимо прочего, обаять, обворожить, не случайно же все эти люди...
      А дома, естественно, был царь и бог. Их поклонение принималось спокойно, как должное, все было в порядке вещей, с легкой мудрой усмешкой, словно знал про себя и про них, и вообще про жизнь...
      Никогда не забывал про них. О д е т ы были с Костей - конечно, благодаря ему. Из каждой загранкомандировки что-нибудь обязательно им - ей и брату, ну и, разумеется, матери, которую обожал. Нет, не сказать, что он их особенно баловал - Таня навидалась таких, чад сиятельных папочек, и в английской спецшколе, где сама училась, и потом в институте. Нет, такими о н и не были, где-то отец умел остановиться, не перешагивал черты в заботе о них. Не исключено, что благодаря матери (жалкий мокрый платочек в кулаке), вот кому теперь будет действительно трудно! Всегда повторяла: много ей не надо, лишь бы здоровы были, и какое-то органическое неприятие х а м с т в а, без позы, без красивых жестов, тихое, почти незаметное. Но они чувствовали. Почти во всем уступала отцу, но мнение свое имела. И на решительного отца, не любившего, когда ему прекословили, действовало. Оглядывался. Советовался.
      Но для них делал действительно много, да что говорить, в с е делал: и что учились в престижных, а главное, перспективных вузах - тоже благодаря ему, его связям, положению, наконец. Все правильно: поставил на ноги.
      С ними-то понятно, дети как никак, но и эти вот, красно глаголящие: прекрасный товарищ, верный друг... Многим помогал, кто потом, именно благодаря его поддержке, опеке, выбивался в люди, в начальники, куда-то ездил в командировки... Часто просто из хорошего расположения, из великодушного желания помочь.
      Звонили ему потом, благодарили, приходили домой к ним, с цветами, коньяком - Костя утаскивал опорожненные бутылки к себе в комнату, на шкафу целая батарея, коллекция, и ни за что не соглашался выбросить, хотя мать требовала. Приглашали и к себе, или в ресторан, от чего отец чаще всего отказывался. Или - кто знал (а кто не знал?) - на охоту.
      Но и позже не забывали.
      Однажды отец взял их всех с собой, нет, не на саму охоту, а туда, где охотился. Таня, тогда совсем девчонка, все-таки кое-что помнила, даже отчетливо, как будто совсем недавно. Ехали на собственной машине - отец сам вел, что делал нечасто, на службе был шофер. И не одни - еще три машины с приятелями отца, кто с женой, кто с кем... Часа три, не меньше, сначала по шоссе, потом по бетонке, пока не уткнулись в ворота, большие, металлические, рядом будка, вокруг забор с колючей проволокой поверху.
      За воротами оказался большой двухэтажный, из красного кирпича дом, с лоджиями, с открытой верандой на втором этаже, где стояли белые плетеные кресла, круглые столики, с бильярдной внизу...
      Красота! Сверху далеко видно - клены в золоте, разлапистые старые ели, и дальше лес, лес...
      Мужчины сразу же отделились - занялись охотничьим снаряжением, женщины устраивали ночлег, стелились, хлопотали на кухне, а Таня с Костей увязались, предварительно обследовав дом, за Прокопычем - невысоким, кряжистым мужичком, который чуть раньше встретил их у ворот, распахнул, с каждым поздоровался за руку, сильно встряхивая и заглядывая в глаза. Вместе с ним они направились к небольшому бревенчатому домику неподалеку, почти незаметному за деревьями - ни дать ни взять избушка на курьих ножках. Избушка, избушка, стань ко мне передом, а к лесу задом.
      Избушка оказалась настоящей баней, с печкой-каменкой, полками, душем, развешенными вдоль стены в предбаннике березовыми вениками. Тут же и самовар стоял на столике, с красивыми чашками и заварным чайником. Помогали Прокопычу таскать березовые полешки, а он, подкладывая их в печь, где уже вовсю полыхало, так что гул стоял, хитро прищуриваясь, подмигивал им: ну что, попаримся, а? Чуете, дух какой? - и сводил к переносице густые седоватые брови.
      Дух был замечательный - деревом пахло, травами, сухими березовыми листьями, еще чем-то... А когда вылезли, то чуть не оглохли от осенней сырой свежести леса, от таинственного сумеречного шума.
      Сколько они тогда там прожили, дня два или три, она не помнила, но зато не забыть, как парилась в баньке вместе с женщинами, задыхаясь от жара, но не желая уходить, когда мать, большая, розовая, отсылала ее, хватит, хватит на первый раз, голова заболит... И как за грибами ходили, тоже прекрасно помнила. Мужчин уже не было, они ушли очень рано, а может, и в ночь, вместе с Прокопычем. Опят набрали столько, что мать дома потом неделю возилась, заправляла в банки, на кухне не повернуться... И чаепития на веранде помнила, на нежарком осеннем солнышке, женские неторопливые разговоры, лото...
      Костя хандрил - на охоту его не взяли, несмотря на слезные мольбы и угрозы пойти самовольно, так ему хотелось, что Тане его жалко стало. Ей же и без того было хорошо там, просто хорошо, как редко бывает. Словно внутри нее что-то распахнулось - и туда вошло.