Первенцев ходил к ним в гости с удовольствием - дома ему было совсем тоскливо. Профсоюз наркомата, несмотря на протесты Нюши, прислал для Руфины Марковны сиделку, с которой, впрочем, Нюша быстро подружилась. Когда хозяйка от слабости привычно впадала в дрему, они шепотом вели нескончаемые разговоры о том о сем, пили чай на кухне и, в отличие от Аристарха Викторовича, вовсе не скучали...
      А тот рядом с внуком оживал и молодел, и отдыхал душой в обычном семейном тепле, которого ему так часто не хватало дома.
      Потянувшись за женой в политику ещё в юности, Аристарх Викторович увлекся лозунгами революции, её бурным очищающим дыханием, опасностями подпольной работы, но в глубине души он так и остался мягким добродушным человеком, с годами устав от горения и ярости. Его не привлекал аскетизм первых революционеров, их безапелляционность в суждениях, суровость и жестокость действий. Он любил дома вышитые салфетки и запах сдобы, цветы на подоконнике, картины с русскими пейзажами... Женщины ему нравились статные, крутобедрые, с густыми черными косами. Не то чтобы он с ними изменял жене, но он всегда любовался ими. Видимо, всю жизнь тосковал по своей любви Стеше, однажды так недолго гревшей его обделенную чувствами жизнь. В отличие от жены, мечтавшей о светлом будущем для всего человечества, он хотел хоть чего-нибудь в настоящем...
      Раньше он любил ездить в командировки, чтобы отдохнуть от революционных настроений где-нибудь в глубинке. В последнее время его поездки оживлялись поисками для внука каких-то особенно интересных игрушек. Год назад он вез из Поволжья такую большую деревянную лошадь, что кондукторы железной дороги требовали на неё отдельный билет. Катерина потихоньку жаловалась мужу, что для Пашкиных игрушек им скоро придется снимать отдельную квартиру.
      И в этот вечер Дмитрий опять задерживался на работе. Заведение на Лубянке приняло его в свои ряды совсем недавно, но он уже изменился: ещё больше посуровел, как-то весь подобрался, так что в своих любимых черных халатах стал выглядеть не только величественно, но и зловеще.
      С Павлушей он уже не играл, потому что не успевал. Приходил, когда сын уже спал, уходил на работу - когда он ещё спал...
      @int-20 = Увлекшись своими мыслями, Катерина будто выныривает, поймав сожалеющий взгляд Первенцева, с которым он смотрит на часы - Павлуше скоро спать. Она предлагает:
      - Оставайтесь у нас ночевать. На улице темень, а машину вы наверняка отпустили.
      Аристарх Викторович с удовольствием соглашается. Выходит в прихожую, где стоит телефон, и Катерина слышит, как он расспрашивает Нюшу о здоровье Руфины Марковны.
      - Я с внуком, - поясняет он, - если что случится, звони немедленно. Привет Арише.
      Ариша - это сиделка. Пашка-поросенок, услышав, что дед будет спать с ним в комнате, радостно визжит, и сам, без напоминаний, отправляется в ванную. Возвращается он оттуда подозрительно быстро, и Катерина строго спрашивает:
      - Мон анфан, а-тю броссе ле дан?<$FСынок, ты чистил зубы? ( франц .).>       - Уи, маман, - предельно честно смотрит ей в глаза хитрый ребенок. Бон суар!<$FДа, мама. Спокойной ночи! ( франц .).>       - Амбрас муа!<$FПоцелуй меня ( франц .).>       Сын чмокает её в щеку и спешит к себе в комнату: как только дед тоже почистит на ночь зубы, он вернется и будет рассказывать Павлику про красного конника Буденного. Первенцев не знает детских сказок, потому он и рассказывает внуку истории знаменитых революционеров, конечно, перекладывая их на доступный ребенку язык. Дмитрий - тот похитрее: раздобыл у букиниста пожелтевший том "Русских народных сказок" Афанасьева, наскоро прочитывает одну из них про себя, а потом пересказывает сыну. Тот считает отца главным сказочником среди родных.
      Когда полчаса спустя Катерина заглянула в детскую, и рассказчик, и слушатель спали. Пашка, как всегда, перелез из своей кроватки на кровать к деду. Так и заснул, прижавшись русой головкой к седой голове Аристарха Викторовича.
      А Катерина решила дождаться мужа. Уже дважды он уходил рано, не завтракая, и на её попытки подняться укладывал её обратно на кровать:
      - Некогда мне! И ты зря не соскакивай! Перекушу по дороге.
      Теперь у неё не всегда хватало сил дождаться его с работы. Засыпала. Просыпалась на мгновенье, когда он, ещё влажный от душа, чмокал её в плечо и приговаривал:
      - Спи-спи, ночь на двор!
      Ночь... с каких пор она стала препятствием для их отношений? Что-то постепенно уходило из их супружеской жизни...
      Нет, сегодня она не заснет! Наверняка Дмитрий придет голодным. Что бы он на работе наскоро ни перекусывал, а от домашнего не откажется.
      Катерин села в кресло и стала читать "Идиота" Достоевского. К сожалению, своим читательским багажом она не могла похвалиться. Как-то получалось, что ей чаще приходилось читать учебную или научную литературу. Конечно, кое-что она читала в подлиннике: "Гамлета" Шекспира и "Королеву Марго" Дюма. А вот до Тургенева или Гончарова на русском языке - руки не доходили!
      В последнее время наркомовские дамы полюбили вести между собой всяческие литературные дискуссии. В эти дни, например, они в один голос восхищались Достоевским, считая его писателем всех времен. Катерина, к своему стыду, Достоевского прежде тоже не читала, потому в их обсуждениях участвовать не могла.
      Вчитываясь в глубинные изыскания Федора Михайловича в области человеческого "я", Катерина проклинала свою тупоголовую крестьянскую природу: Достоевский ей не нравился! Нельзя сказать, что она писателя не понимала, но не одобряла: чего хорошего - копаться в недрах человеческих? Так ли уж интересно следовать за движениями души блаженных вроде князя Мышкина? Недолго и самой заболеть нервной горячкой!
      Гордость не позволяла ей отложить книжку и смириться с поражением: другие говорят, что Достоевский - гений, значит, дело в ней самой? Она продолжала упрямо осиливать страницу за страницей, пока не заснула прямо в кресле с книжкой на коленях.
      Разбудил её не стук входной двери, а... поющий Дмитрий! Он раздевался в прихожей и что-то напевал. Уставший? После работы? Он прошествовал мимо неё в ванную, кивнув:
      - Добрый вечер!
      И продолжал петь в ванной.
      - Я голоден, как волк! - крикнул он, приоткрыв дверь.
      Она поспешила в кухню, размышляя: что бы это значило? Накрыла скатертью стол, поставила прибор. Потом вспомнила, что она тоже не ужинала - не хотелось, и поставила второй.
      Поющий Дмитрий! Она уже забыла, когда в последний раз он пел! Положительно сегодня странный день. Она вдруг купила в коммерческом магазине бутылку токая<$FОдно из лучших венгерских десертных вин.>, хотя раньше сама никогда не покупала вино. Может, предчувствовала, что найдется повод выпить...
      Катерина пошла в гостиную за фужерами и по пути заглянула в зеркало. Боже, какое у неё унылое, обыденное лицо! Как у... идиотки! Может, потому он так редко поет?
      Она поставила фужеры тут же, на трюмо, вынула из прически шпильки и рассыпала волосы по плечам - нет, так уж слишком легкомысленно. Достала из тумбочки черепаховый гребень - приобрела в антикварном магазине - и заколола волосы набок, так, чтобы их волна падала на одно плечо. Может, тронуть губы помадой? Это уж вовсе подозрительно! Покусала их для цвета и внимательно посмотрела на себя в зеркало: откуда вдруг эта непривычная для неё суета? Что она боялась услышать? Или почувствовать?
      Она вернулась в кухню и продолжала накрывать стол, делая его все более праздничным. Даже в вазочку поставила какие-то веточки, которые принес с прогулки Павлик. А всего-то - Дмитрий пришел с работы напевая! Вот он появился на пороге кухни, как всегда благоухающий и, спрятав руку за спину, проговорил:
      - Угадай, что я тебе принес?
      Он окинул удивленным взглядом празднично накрытый стол, жену, непривычно женственную, чем-то смущенную, с новой прической и смешался.
      - Собственно, я просто купил тебе маслины... У нас какой-то праздник?
      - Никакого... - засуетилась Катерина. - Обычный семейный вечер...
      - Подожди, - Дмитрий взял её за руку. - Ты не смотришь мне в глаза. И лицо у тебя испуганное. Что случилось?!
      Смешно, она надеется обмануть его! Того, кто её создал! Да если бы не он - она все ещё считает его обычным бандитом, - ездить бы ей до сих пор по дорогам в своей полотняной кибитке! Впрочем, не шибко дали бы ездить! Уж не он со своими ребятами, так кто-нибудь другой прибрал бы к рукам, и не была бы она сейчас уважаемой Катериной Остаповной, а какой-нибудь Катькой со своим здоровенным неумным матросом, который никогда не научил бы её любить!..
      - Тебе показалось, - Катерина наконец успокоилась и взяла себя в руки. - Просто я решила, что пора нам посидеть вдвоем, поговорить, выпить...
      - Ладно, - он помедлил, все ещё не доверяя её внезапному спокойствию. - Маслины я сейчас открою, а Пашке завтра шоколадного зайца отдашь. Смотри, чтоб не объелся!
      ...А любви-то и не было. Это Катерина потом поняла. Сначала она смотрела на него, как кролик на удава: хотела бы убежать, да не могла. Он и не давал ей времени на размышления: схватил, окунул в грех, после которого она уже не могла бы вернуться к Герасиму. Потом привыкла, и привычка эта постепенно превратилась в какую-то болезненную страсть. Она скучала без его ласк, но участвовала в этих чувствах лишь часть её, плоть, но не душа. Она будто разделилась на две половины: холодную и горячую, и та, холодная, половина взирала на горячую снисходительно, потому что сама была разумной и проницательной, а её сестра - безрассудной и слепой...
      Со временем холодная половина раздалась вглубь и вширь, потеснив чувственную, у которой вблизи ледяного холода сильно понизилась и собственная температура... А что сейчас? Всего-навсего пришел в хорошем настроении муж. Напевая...
      Дмитрий продолжал посматривать на жену: с ней определенно что-то не то. Прическу новую соорудила, смотрит так, как, кажется, никогда не смотрела...
      Неизвестно, что его толкнуло, но он подошел к тайнику и отодвинул крышку.
      - Может, сначала поедим? - робко спросила Катерина.
      Давно, ещё когда они только получили эту квартиру, Дмитрий собственноручно устроил тайник. Снял на кухне верх подоконника, выдолбил в нем маленькую нишу, куда установил плетеную шкатулку, в которой Катерина прежде хранила нитки, и положил туда вывезенные с Азова драгоценности. Потом установил крышку на место и приделал петли, которые на первый взгляд лишь придавали подоконнику дополнительную прочность, а на деле, при знании секрета запора, позволяли легко открывать крышку.
      - Что ты хочешь отсюда взять? - спросила Катерина.
      - Подойди, я хочу, чтобы сегодня ты выбрала для себя какую-нибудь вещь.
      - Ты же знаешь, я равнодушна к украшениям!
      - А помнишь?
      Она покраснела. Да, Катерина помнила то дорогущее ожерелье, что Дмитрий подарил ей после первой ночи. Не брачной ночи. А той, безумной, в его домике в плавнях. Катерина потом еле упросила его взять это ожерелье назад. Хотя бы пока не настанет время, когда его можно будет надеть!
      Она рассеянно пробежала пальцами по их богатству - прежде она его и не разглядывала. Просто отворачивалась: мол, зачем оно ей?.. Пожалуй, наиболее скромное из всех украшений - вот этот маленький золотой крестик с изумрудами... Где она видела его прежде? На крестике умещался крошечный вензель, который составляли две красиво переплетенные буквы "А" и "Е"... Господи, да это же Ольгин крестик! Ну конечно, она носила его не снимая! "А" - от фамилии Астаховых: родня со стороны матери... Да жива ли она, её подруга по такой недолгой, но богатой событиями кочевой жизни?
      - Хочешь взять крестик? - прервал её размышления голос мужа. Пожалуй, ты права: это то, что надо - скромно и со вкусом... Правда, большевики - все сплошь атеисты, но против нательных крестиков беспартийного населения они пока не борются!
      Катерина посмотрела на мужа: а крестик-то ворованный! Как и все остальное! Неужели он об этом сразу забывает? Или то, что достается ему в качестве добычи, он просто считает своим навеки? Странный человек! Сколько жила с ним, а так до конца и не поняла... Катерина не сразу заметила, что размышляет о своей жизни с мужем в прошедшем времени. Наверное, её душа, что живет порой отдельно от Катерины, знает нечто большее: и почему Дмитрий поет, и почему она, Катерина, мечется? Разве не сама желала ему совсем недавно влюбиться в какую-нибудь другую женщину, когда его любовь к ней стала казаться Катерине тяжким бременем?!
      - Мы будем сегодня ужинать или нет? - опять ворвался в её мысли голос Дмитрия.
      Она вгляделась: нет, муж вовсе не так весел, как хочет казаться... Катерина зажала в руке крестик, вдруг решив, что будет носить его до тех пор, пока он не приведет её к Ольге.
      - Закрывай! - она подмигнула мужу, и он задвинул крышку тайника.
      Наконец они сели за стол. Дмитрий залюбовался крестиком на шее жены тот красиво смотрелся на её бархатной коже и спускался точно в ложбинку между грудей.
      - За что пьем? - Он поднял фужер.
      - За молодость души! - предложила Катерина.
      - Намекаешь, что у меня этой молодости нет?
      - Конечно, есть! По-моему, ты душой настолько молод, что вполне ещё можешь влюбиться.
      - Вот как? Спасибо, - от неожиданности он даже замешкался. Неужели Батя был прав, когда шутил, что у каждой женщины есть укромный уголок, где она прячет свою метлу! Но не отступил, признался, глядя жене прямо в глаза: - Ты права, я влюбился!
      Будто ядовитое жало вонзилось Катерине в сердце. Недавно она ходила с Дмитрием в театр, давали "Собаку на сене" - так не про неё ли сказал главный герой: "Не слышал я, чтобы любовь могла от ревности зажечься! Родится ревность от любви..."
      - Да не любовь это у тебя, Катюша, - непривычно грустно усмехнулся он, догадавшись о её мыслях, - не любовь, а типичная бабская жадность: ни себе, ни людям... Можешь не беспокоиться: никакого романа у меня с нею не будет! Просто я допрашивал сегодня одну арестованную девочку - подумай, ей всего двадцать два года, а она попала к нам ни за что ни про что, по доносу подлеца - директора школы, и уже на второй день её пытался изнасиловать охранник...
      - Ты становишься чересчур сентиментальным, Черный Паша, - не могла удержаться от шпильки Катерина, - между прочим, хозяйке этого крестика, она тронула рукой Ольгин талисман, - было всего девятнадцать, и в гареме, куда ты её отправил, с нею тоже не в бирюльки бы играли!
      Она встала из-за стола.
      - Извини, мне нужно привести себя в порядок перед сном. Завтра предстоит трудный день. Ужинай без меня.
      Когда Катерина вошла в спальню, Дмитрий уже лежал в постели и потягивался, как сытый кот.
      - Только что не мурлычешь, - буркнула она, развязывая поясок халата.
      - Ну а почему мне не быть довольным? Квартира в центре Москвы, ответственная работа, жена красавица, сын растет. Живи да радуйся... Почему же ты-то не радуешься, жена моя?!
      - Это для тебя так важно?
      - Важно!
      - Никто не сможет нам помочь, Митя, - печально сказала она. - Все то, чему ты предлагаешь радоваться, нажито неправедно, и я, как ни старалась, так и не смогла забыть об этом, даже крестик на шее теперь напоминает мне о несчастье, которое ты принес моей подруге.
      Он притянул её к себе и стал не спеша снимать с неё ночную рубашку.
      - Не надо, пожалуйста. Как ты можешь после нашего разговора...
      - А вот здесь ты права, - он невозмутимо продолжал её раздевать, женщине нельзя дозволять говорить так много: она начинает думать, будто её слова все решают.
      - Мне надо с тобой поговорить... - начала было она, но он закрыл ей рот поцелуем, и она уже знала, что не сможет ничего сделать против его рук, губ, против всего его естества, которое живет теперь с ней, в ней и уже не поймешь, где она одна, а где это двуполое сросшееся между собой всеми клетками существо, которое рычит, стонет и плачет...
      - Так о чем ты хотела со мной поговорить? - спросил он немного погодя.
      - А ты не мог сначала поговорить, а потом все остальное?
      - Не мог, потому что все остальное, как ты говоришь, и есть самое главное. Я на сто процентов уверен, что женщины раздражительны и злы лишь от неудовлетворенности. Напротив, если женщина мягка и нежна, значит, мужчина любит её так, как надо!
      Катерина вздохнула.
      - Тебя не переубедишь!
      - А по-моему, ты не очень и возражала...
      - Если бы я возражала, это что-нибудь изменило бы?
      - Ничего. Ты возражала бы только из вредности, забывая, что для тебя лучше, а значит, мужчине нужно иной раз демонстрировать и силу, чтобы женщина помнила, что она слаба, и вела себя соответственно... Но мы опять отвлеклись.
      - Я весь вечер собиралась сказать тебе, что меня посылают в командировку в Германию. Там будет симпозиум врачей-хирургов; едет и наша делегация. Однажды с врачами я уже работала, вот они и прислали персональную заявку. Говорят, у меня очень квалифицированный перевод.
      - Я горжусь! - Дмитрий притянул её к себе. - И когда вы отбываете?
      - Завтра. Георгий Васильевич распорядился, чтобы документы подготовили срочно. Я вот только беспокоюсь, как ты будешь один с Пашкой.
      - Пустяки, - улыбнулся он. - Во-первых, у нас есть Евдокия Петровна. Во-вторых, дед Аристарх с удовольствием возьмет на себя хлопоты - только намекни... Зря, кстати, ты держишь его на расстоянии... А вообще ты хоть представляешь себе: Германия - другая страна!
      - Честно говоря, не верится.
      - Деньги, что у нас отложены, возьми все.
      - А как же...
      - Все, я сказал. Не забудь поменять, у них, помнится, марки. Колечко какое-нибудь похуже возьми с собой. Не хватит тебе денег - там продашь. И оденься во все самое лучшее. Слышите, фрау Гапоненко?
      - Слышу.
      - И еще. Строгость в одежде - это хорошо, но когда ты костюм носишь как мундир, застегнутый на все пуговицы, поверь, тебе это не прибавляет женственности... Прическа должна быть вроде и строгой, но когда как бы невзначай выбьется одна прядь... Понимаешь, в прическе должен быть легкий беспорядок, который напоминает, что перед тобой женщина, а не что-то бесполое...
      - Митя, - Катерина от удивления даже не находила слов, - то, о чем ты говоришь - кокетство, несовместимое со званием советской женщины! Тем более за границей!
      - Звание!.. Ты же не военный... Спор с тобой становится бессмысленным. Может, постепенно поймешь сама? На всякий случай запомни: при любом общественном строе, в любой точке земли, при любом уровне образования женщина для мужчины в первую очередь всегда будет Женщиной! Я, конечно, имею в виду настоящих мужчин...
      Дмитрий на другое утро проснулся первым. Катерина долго ворочалась без сна, а теперь спала сном младенца. Дмитрий вздохнул: разве сможешь вырвать из сердца такую женщину, даже если на жизненном пути тебе встречаются другие, с удивительными желто-зелеными глазами...
      Сегодня Гапоненко между делом решил заняться поисками Флинта, чтобы через него наконец узнать о судьбе этой подруги Катерины, которая показалась ему пять лет назад худенькой и невзрачной. Отчества Флинта он не помнил, но думал, что звания, имени и фамилии скорее всего будет достаточно.
      Выйти на след Флинта ему удалось буквально с первого телефонного звонка. На его вопрос, работает ли в Реввоенсовете капитан второго ранга Александр Романов, некто, представившийся старшим лейтенантом Суровцевым, сообщил:
      - Работал.
      - Уволился? Куда-то перевелся?
      - Погиб при исполнении специального задания командования, - пояснил Суровцев. - Да в вашей службе об этом должны знать гораздо больше нашего. Я сам отсылал следователю... товарищу Семилетову пакет с документами от товарища Троцкого как раз по этому делу... Кстати, сегодня в одиннадцать часов похороны Романова, если вы его знали, можете проститься. На Ваганьковском кладбище...
      Проститься Гапоненко захотел. Подумать только: Флинт! Молодой мужик! Сколько же ему было? Лет на десять моложе его самого, и убит? В этот час на кладбище хоронили сразу несколько человек, но только у могилы Романова он увидел людей в шинелях.
      Дмитрий собирался приехать пораньше, но, как обычно бывает, его с самого утра завалили работой, так что успел он подъехать лишь в тот момент, когда гроб уже опустили и хоронившие Флинта стали бросать в его могилу по горсти земли.
      Стоящая у могилы молодая женщина в черном платье и накинутом на плечи пальто была, очевидно, его женой. Только она из всех присутствующих была настолько убита горем, что качалась как былинка на ветру, и её с двух сторон вынуждены были поддерживать высокий, атлетического сложения мужчина и маленькая изящная женщина.
      - Наташа, успокойся, не надо, Наташа! - уговаривала она вдову, которая клонилась в могилу, будто хотела лечь туда вместе с гробом. Она не выла, не кричала, как многие другие женщины, но безжизненный взгляд и непрерывно струящиеся по лицу слезы говорили лучше громких рыданий, какая это для неё утрата.
      - Сашенька, - горестно повторяла она, - Сашенька!
      - Не знаешь, Романовой пенсион будет положен? - спросил рядом с Дмитрием равнодушный мужской голос.
      - Это уж как начальству будет угодно! - буркнул другой. - Однако вдове траур идет!
      Дмитрий не повернул головы на их голоса, но внимательно посмотрел на скорбящую женщину. Действительно, её кожа, несмотря на бледность, имела какой-то розовый оттенок, точно подсвеченная изнутри, глаза, омытые слезами, как два зеленых изумруда горели на её лице. Она была воплощением самого красивого горя, какое прежде видел.
      А ведь действительно, он её прежде видел! Выходит, Флинт вместо того чтобы везти девицу в Стамбул, просто взял да и женился на ней? Однако как расцвела эта худышка! Или он, ослепленный Катериной, не увидел в ней будущей красоты?!
      К поезду, увозившему жену, Дмитрий еле успел. Он получил на работе разрешение её проводить, но заскочил на полчаса на кладбище, и теперь некогда даже рассказать Катерине о своих впечатлениях.
      Пашка воспользовался моментом и сразу влез к отцу на руки, так что приходилось ему разговаривать с женой наспех, удерживая вертящегося во все стороны сына. Катерина попрощалась с Евдокией Петровной, расцеловалась с Первенцевым, и уже проводник торопил их привычным: "Поезд отправляется! Поезд отправляется!" Сказать? Не сказать? Наконец он решился:
      - Катюша, а ведь я нашел твою подругу Ольгу. Жива-здорова. Правда, не очень счастлива.
      - Почему? - не поняла Катерина.
      - Как раз сегодня она хоронила своего мужа.
      - Ты сказал ей обо мне?
      - Я даже не подошел. Думаю, ей пока не до нас... Кстати, теперь её звать Наташа, а не Ольга!
      - А... я знаю, - кивнула Катерина.
      - Ничего ты не знаешь, - покачал головой Дмитрий. - Сегодня хоронили Флинта, а твоя Ольга-Наташа... была его женой!
      @GLAVA = ГЛАВА 23
      Наталья Романова ощущала себя так, как будто внутри неё все разом разладилось. Сердце билось учащенно, а руки, ноги, голова работали в замедленном темпе. Она напоминала собой механизм, у которого кончался завод: вопросы, ей задаваемые, она либо вовсе не слышала, либо для получения ответа их приходилось повторять неоднократно.
      Третий день она не ходила в цирк, почти ничего не ела. Ее взгляд не оживлялся даже при взгляде на дочь, или вдруг в нем сверкала такая безумная искра, что Олина няня Аврора торопилась увести ребенка прочь.
      Анечка Труцци было забежала её проведать, рассказать о делах товарищей, о том, что Эмма скучает и почти ничего не ест, но Наталья лишь невпопад бормотала: "Да-да..."
      Подруга ушла ни с чем, а на другой день Наташу навестил... Станислав Закревский, которого друзья выбрали руководителем аттракциона "Амазонки революции". Романова меньше всего ожидала увидеть его в своей квартире. Никогда прежде он у них не бывал, вне цирка они не виделись, и вдруг!.. Но лишь на мгновение в глазах молодой вдовы зажглось удивление, и опять взор её потух.
      - Садитесь, - она подняла руку, указывая на кресло. - У вас ко мне дело?
      - Я вам принес кое-что, - Станислав вытащил из кармана маленький пузырек с каким-то лекарством.
      - Это настойка вашей бабушки? - равнодушно проговорила Наташа. - Но я ничем не больна.
      - Это яд. Берите, не сомневайтесь! Действует моментально: несколько секунд, и все!
      - Я ничего такого ни у кого не просила.
      - Не просили, но Анечка рассказывала, что вы не хотите жить, вот я и решил помочь...
      Закревский намеренно говорил ей "вы", хотя с самого начала работы над аттракционом они перешли на "ты". Сейчас перед Станиславом была не прежняя улыбчивая, открытая Наташа, а чужая холодно-отстраненная женщина. Откуда взялась в ней эта граничащая с пренебрежением отстраненность? Неужели сейчас она - настоящая? Но тут же он прогнал прочь нелепую мысль. Горе! Вот что изменило её. Не в таком ли состоянии люди уходят в монастырь или кончают жизнь самоубийством? Ее надо было разозлить, вывести из апатии, заставить открыть глаза!
      "Он смеется надо мной! - думала Наташа. - Они думают, я должна забыть Сашу, лишь только его гроб засыпали землей! Почему меня не оставят в покое? И эта глупая выдумка с ядом. Наверняка это какая-нибудь настойка от простуды".
      - Вы можете попробовать, - предложил он, угадывая её мысли. - Ведь все равно терять вам нечего!
      - Как нечего? - вяло осведомилась она. - А моя дочь, Оля?!
      - Неужели вы ещё помните о ней? А мне показалось, будто она осталась круглой сиротой - и без отца, и без матери!
      - Но откуда вы...
      - Видел вчера на прогулке с няней. Такой маленький одинокий человечек... А посмотрели бы вы на Эмму! Обезьяна будто чувствует, что её бросили - она опять слегла!.. Да и мы... приходим на репетицию, а толку никакого нет... Я сам не так давно пережил тяжелую утрату, от которой, думал, не оправлюсь, но рассудил: или уходи из жизни, или живи как другие. Что проку от людей, размахивающих своим горем, точно флагом? Помните, что говорил Гамлет? "Уж лучше дать себе расчет простым кинжалом!"
      - Но мне нужно время, чтобы прийти в себя, - слабо запротестовала Наташа.
      - У нас его нет, - жестко проговорил он и некоторое время спустя спросил: - Так забирать пузырек или оставить?
      - Забирай, - грустно улыбнулась она, - неужели мы все - лишь дети долга?
      - Древние говорили: "Живым - живое", не потому что были чересчур жестокими, а потому что понимали: жизнь коротка, и если бог иной раз забирает к себе наших близких, то вовсе не для того, чтобы мы тут же последовали за ними... У каждого на земле свои обязанности.
      - Спасибо тебе, - она поцеловала Станислава в щеку, а он вдруг засуетился и, торопясь проститься, напомнил: - Манеж у нас завтра в десять.
      Вечером, укладывая Оленьку спать, Наташа задержала её на руках, жадно вдыхая ни с чем не сравнимый теплый запах детского тельца. Дочка набегалась в парке, с размаху падая на кучи опавших листьев, и сейчас засыпала от усталости, даже не требуя обычной сказки.
      - Ты уже вернулась, мамочка? - только сквозь сон пробормотала она.
      - Откуда?
      - Оттуда...
      Наташа с тоской посмотрела на свое супружеское ложе, которое больше не согреет Сашино тело, и сердце её опять сжалось от боли. Как забыть об этом? Как не помнить, если каждая вещь в этой комнате ещё хранит следы его рук?
      Но она понимала, что отныне память о любимом ей придется хранить глубоко внутри, ибо горе и плач по умершему отнимают у человека все силы и есть только выбор: посвятить себя или скорби, или жизни...
      В эту ночь впервые Наталья Романова воспользовалась своими необычайными способностями не для того, чтобы дать выход энергии, а наоборот, чтобы направить её вовнутрь. И впервые - чтобы лечить не кого-то, а свою больную душу. Она расслабилась, представив себя на даче Астаховых под Кенигсбергом. Вот она лежит в гамаке, а сквозь ветви раскидистой старой груши пробиваются лучи теплого летнего солнца. Где-то внутри её, возле сердца, зажегся огонек, и от него во все стороны потекло живительное тепло. Согрелись холодные пальцы рук, запульсировала кровь на подошвах ног, вокруг всего тела, точно ореол, возник невидимый теплый контур, и из глаз потекли теплые чистые слезы. Будто под солнечными лучами таяла и истекала прочь сдавливающая сердце ледяная глыба. Она заснула с улыбкой на губах и наутро проснулась обновленной и спокойной...
      Боже! Что сделалось с Эммой, когда она увидела подходившую к клетке Наташу! Обезьяна вскочила, бросилась к прутьям клетки, метнулась к задвижке, визжала от радости, обнажая красные десны. Казалось, ещё немного, и она заговорит, да что там, закричит: "Где же ты была так долго?!"
      Наташа вошла в клетку, и Эмма бросилась к ней, прижалась, подставляя голову. Теперь это вошло у неё в привычку: Эмма хотела, чтобы, лаская, её гладили по голове. И, наконец, больно укусила Наташу за палец. Та стерпела, но пожаловалась:
      - Эмма, мне же больно!
      И обезьяна тут же принялась зализывать след укуса. Наташа поняла: Эмма хотела показать, что она сердится на свою любимицу.
      Когда Наталья Романова переоделась для репетиций и вышла на манеж из-за Эммы она пришла чуть позже, - там уже собрались все участники номера. Товарищи так непритворно ей обрадовались, что она подумала: какое счастье, что у неё есть настоящие друзья! Вдруг некстати вспомнилась ей институтская подруга Надин. И другая - Мария Истомина, которую институтки звали просто Муся. Когда-то Наташа, а тогда Ольга, считала их самыми близкими друзьями, но могли бы они в несчастье так поддерживать ее? Относились бы к ней по-прежнему, узнав, что она стала циркачкой? Неизвестно. Надин, с её изнеженностью и изысканностью, наверное, сморщила бы изящный носик или сделала вид, что они незнакомы...
      Но пора было переходить к делу. Идея, которая появилась у Наташи, состояла в том, чтобы уговорить товарищей на участие в аттракционе шимпанзе. Вряд ли пришлось бы долго возиться, обучая Эмму каким-нибудь трюкам: обезьяна в своей творческой карьере уже выполняла номера высокой сложности. Правда, показывала она свои трюки внизу, а тут её собирались затащить под купол. Наташа даже образ для неё придумала - батьки Махно. Если надеть на обезьяну брюки, кто догадается, что роль батьки играет самка?