- Черный ворон! Такому в лапы попадесси, схарчит и не подавится! Улыбается, а глаза ровно замороженные и злые! Ты, Янек, его стороной обходи, нехороший он!
      Упредила! Будь его воля, век бы этого ворона не видел!
      Толпа ненадолго скрыла от его глаз фигуру майора, но поезд стал останавливаться, и шумные встречавшие с криками: "Вот он, Есенин! Сережа! Сережа!" промчались мимо, а из вагона, к которому заторопился и Ян с Виринеей Егоровной, первым спустился профессор Шульц и подал руку женщине удивительной красоты. Черные глаза на её беломраморном лице прямо-таки сияли на весь перрон.
      Следом за красавицей, весь увешанный пакетами, вылез профессор Подорожанский. За ним - опять с пакетами! - кажется, Фирсов. Яну представили его, когда он провожал Алексея Алексеевича в Берлин.
      - Митя! - позвала поразившая Яна красотой женщина и помахала рукой кому вы бы думали? - самому Дмитрию Ильичу Гапоненко!
      Юноша вгляделся и ахнул про себя: "Да это же Катерина!" Разве признаешь в ней сейчас ту неприметную селянку, которая когда-то внешне не произвела на него никакого впечатления? Только теперь Ян понял, почему в свое время схлестнулись за право обладать ею Черный Паша и другой контрабандист по кличке Бабник. Они с первого раза разглядели в ней что-то, что сейчас буйно цвело, видимое всем.
      Тогда Катерина показалась ему чересчур простоватой. Она походила на привычных глазу сельских женщин, которые так отличались от девушек, впервые блеснувших перед ним в замке Зигмунда Бека: от аристократичной надменной Юлии, от чистенькой, изящной Беаты, потихоньку презиравшей своих бывших односельчан. Может, и он чем-то похож на Беату? Может, потому не может разглядеть, что у человека в душе?
      Он увидел радостные глаза Черного Паши и подумал, что за эти годы его чувства к Катерине мало изменились, но неуловимое нечто уже присутствовало. Самоуспокоенность, что ли? Так ощущают себя люди, абсолютно уверенные, что их собственность от них никуда не денется. "И, наверное, - подумал Ян, держа руку на этой самой собственности, они оглядываются вокруг: чем бы ещё себя потешить?"
      Это уже он думал о Светке и её упорном: "Дмитрий Ильич - хороший!"
      Стал бы Черный Паша напрасно тратить силы на то, чтобы понравиться какой-то девчонке?! А если его подозрения верны, то Светка в опасности... И вдруг молнией мелькнуло озарение: в опасности не Светка, а её муж! Вот о ком надо было побеспокоиться в первую очередь! А он до сих пор не узнал, зачем вызывал Николая в ОГПУ следователь Д. И. Гапоненко.
      Катерина расцеловалась с мужем, мысленно глядя на себя со стороны: похожа она на женщину, соскучившуюся по любимому человеку? Не мучают ли её угрызения совести? Увы... Она потихоньку вздохнула и спросила:
      - А как Пашка?
      - Здоров. Рвался тебя встречать, да я не смог за ним заехать: машину мне ненадолго дали. Отвезу тебя домой и опять на работу... Вечером уж наговоримся.
      - Ой, что же я товарищей-то держу! - спохватилась Катерина, оглядываясь на профессоров, стоящих с её пакетами. - Это все мои покупки.
      - Ого! - Гапоненко оглядел нагруженных профессоров. - Вы уж извините, товарищи, мою жену... Могу вас подвезти, у меня автомобиль.
      - Тогда лучше Вильгельма Зигфридовича отвезите, - предложил профессор Подорожанский, отдавая пакеты Дмитрию. - А я недалеко живу. Да и встречают меня.
      Он кивнул на стоящих поодаль Виринею Егоровну и Яна.
      - Ваш ученик? - с вежливым любопытством поинтересовался Гапоненко.
      - Ученик. Любимый и очень, кстати, талантливый!
      Он поклонился и поцеловал протянутую Катериной руку.
      Муж действительно только высадил её возле дома, сложив многочисленные покупки прямо на землю, благо уже подмороженную и присыпанную первым снежком.
      - Степаныч! - крикнул он кстати подвернувшемуся дворнику. - Помоги Катерине Остаповне вещи занести! Потом рассчитаемся...
      - Какие такие расчеты, Дмитрий Ильич, - благодушно отозвался дворник, - для вас я завсегда готов расстараться!
      Дома Катерину ждали и подпрыгивающий от нетерпения Павлик, и отпросившийся по этому случаю с работы Первенцев, и явно обрадовавшаяся ей Евдокия Петровна. К своему стыду, о подарках для всех, кроме сына, Катерина вспомнила в самый последний день.
      На подарок для Дмитрия она наткнулась в первой же ближайшей к отелю лавчонке. Она купила халат, роскошнее которого у него ещё не было: дорогой, тяжелый, из хорошего бархата, расшитый золотыми восточными узорами.
      Евдокии Петровне досталось простое с виду, но очень модное платье из плотной фланели, которое она, пряча счастливые глаза, тут же попросилась пойти примерить.
      Из комнаты Пашки, куда он закрылся после поцелуев и объятий, время от времени доносился лишь треск разрываемой бумаги и восторженные крики.
      Из ванной в обновке появилась наконец Евдокия Петровна, и Катерина, ошалевшая от увиденного, краем глаза отметила, как привстал со стула изумленный Аристарх Викторович.
      - Одень пень - будет ясный день! - довольная произведенным впечатлением, посмеялась домработница.
      Оказалась, что она не такая уж и старая, как считала прежде Катерина: ей было где-то около сорока. Просто большие, явно с чужого плеча, кофты и неумело ушитые юбки делали фигуру женщины тяжелой и бесформенной... Платье же, снабженное шнуровкой, позволяло подогнать его по фигуре.
      - Спасибо, милая Катерина Остаповна! - она подошла к хозяйке и вдруг порывисто поцеловала ей руку.
      - Что вы, Евдокия Петровна, что вы! - отдернула руку Катерина. - Нашли барыню... И вообще, я ещё папе подарок не вручила!
      В Берлине она несколько раз так думала о Первенцеве, а здесь впервые сказала это вслух. Аристарх Викторович отвернулся и платком промокнул глаза. Сразу в комнате повисло молчание, как если бы присутствующие вспомнили о чем-то, после чего веселиться было уже неловко.
      - Руфина Марковна? - догадалась Катерина.
      - Она... - вздохнул Первенцев. - Вроде и знал, а все равно смерть застала врасплох.
      Катерина подошла и обняла его, как-то в момент съежившегося и оттого по-особому понятного и близкого. А Первенцев вдруг глухо зарыдал. Подошла Евдокия Петровна и тоже обняла его. Так они стояли втроем и тихо плакали, пока из комнаты не выскочил Пашка с резиновым крокодилом.
      - Мама, он же совсем худой!
      Взрослые оторвались друг от друга.
      - Сейчас мы его поправим, - подошла к сыну Катерина, украдкой вытерев глаза.
      - Тетя Дуся, какая ты красивая! - выкрикнул Пашка из-под её руки. Мама тебе тоже купила подарок?
      - Нравится? - улыбнулась домработница. - Что значит - мужчина, хоть и маленький!
      Она взяла Павлика за руку.
      - Пойдем-ка, дружочек, я тебе помогу. Маме с дедушкой поговорить надо. А мы с тобой выясним, отчего худеют крокодилы?
      Катерина выставила на стол из сумки бутылку коньяка "Камю" и протянула Первенцеву небольшой сверток.
      - Я пока лимон порежу, а вы подарок рассмотрите. Мне казалось, что вам такой хотелось.
      Никаких пожеланий по поводу подарка Аристарх Викторович, конечно, не высказывал. Но откуда она узнала? В небольшом футляре лежала красивая курительная трубка с янтарным мундштуком. Первенцев не помнил, как в своих рассказах нет-нет, да и вспоминал об одном из своих революционных соратников, который курил трубку, и что, возможно, он сам когда-нибудь разорится на такую же...
      - Ну-ну, на это я пока ещё способен, - притворно рассердился он, отбирая у дочери бутылку, которую та пыталась открыть.
      - Когда Руфина Марковна умерла? - спросила Катерина.
      - Позавчера похоронили, - Первенцев разлил коньяк по рюмкам. - Помянем мою жену - преданного бойца революции. Всю жизнь она не щадила себя ради дела. Прошла ссылки, тюрьмы, подполье... - Аристарх Викторович говорил с пафосом, как о боевом товарище, а не как о женщине, с которой он прожил три десятка лет. - Она мечтала о светлом будущем для всего человечества, без богачей, без эксплуататоров. В этом она видела свое счастье... И мое, добавил он тихо. - Я не понимал Руфину, по-своему, по-мещански воспринимал счастье...
      - Папа! - не выдержала Катерина: в какой-то момент Первенцев показался ей механической куклой, повторяющей заложенные в неё слова. - Пусть земля ей будет пухом!
      Она чуть было не сказала: "Царствие небесное!" Но вовремя вспомнила, что умершая была непримиримой атеисткой.
      - Пусть... будет пухом! - повторил Аристарх Викторович, глядя перед собой.
      - Да что же это вы без закуски?! - ахнула появившаяся в дверях Евдокия Петровна. - Я полдня готовила, все горячее, на плите дожидается. И драники ваши любимые, и пироги с капустой!
      Первенцев молча дал ей наполненную рюмку.
      - Царствие небесное вашей жене! - сказала Евдокия Петровна и выпила: она не знала про атеистку.
      Женщины, не сговариваясь, стали накрывать на стол, а Первенцев, привалившись к теплой, нагретой печкой стене, блаженно щурился.
      - Что-то Пашку не слышно, - обеспокоилась Катерина.
      Она подошла к детской и осторожно заглянула в нее. Сын, уставший от впечатлений, крепко спал на коврике возле кровати. В руках он сжимал долгожданного надувного, "жирного", крокодила. Она осторожно переложила сына в кровать.
      На привычном месте ребенок сразу разбросал ручонки, крокодил выпал, оставшись лежать у Павлика под мышкой, отчего тоже казался уснувшим.
      Какое будущее ждет этого белокурого кудрявого мальчика? Белокурый в батю - по крайней мере, Дмитрий уверял, что в детстве его волосы были такими же светлыми, он когда-то видел у матери сохраненный его локон. Кудрявый - в мать... От неё сейчас все зависит. Катерина вздрогнула: никаких решений она принимать не будет! Пусть все идет своим чередом. Налаженная жизнь, интересная работа - только ненормальная может это бросить и уехать к мужчине, с которым провела несколько ночей!
      - Как хорошо дома! - проговорила она, вернувшись на кухню: стол был почти полностью накрыт, а от раскрасневшейся, непривычно моложавой Евдокии Петровны веяло теплом и уютом.
      - В хорошем доме - всякому хорошо, - проговорил Первенцев, откровенно любуясь домработницей. - А что Дмитрий, говорил, когда вернется? Он, почитай, всю неделю как каторжный до глубокой ночи работал. Сказывают, большой заговор белогвардейский раскрыли - автомобилей не хватает со всей Москвы их свозить!
      Катерина рассеянно кивнула. Она никогда особенно не любила Руфину Марковну, но интерес отца к Евдокии Петровне почему-то её покоробил. "У жены ещё ноги не остыли! - неприязненно подумала она и тут же ужаснулась собственным мыслям: - Господи, Катя, какой стервой ты стала!"
      Она ещё посидела с ними, поклевала приготовленный обед и пожаловалась:
      - Что-то есть совсем не хочется. Может, пойду посплю? В поезде не смогла заснуть...
      - Конечно, Катерина Остаповна, конечно, - засуетилась Евдокия Петровна. - То-то я смотрю, не едите ничего. Думаю, не заболели бы! А и в голову не стукнуло, что с дороги устали...
      Но сон не шел к ней ни после обеда, ни после ванны. В ушах стоял шум, будто она все ещё лежала на вагонной полке и слышала стук колес, гудки паровоза, чьи-то разговоры: все, что сливалось для неё в монотонный тревожный гул.
      Все, с нею происшедшее, Катерина относила на счет своей излишней чувствительности. Дмитрий, разбудив в ней женщину страстную, не подумал, что со временем её смогут волновать и другие мужчины. Он считал, что так глубоко ощущать близость она сможет только с ним, и потому ни о ком другом просто не станет думать.
      Он знал женщин. Вернее, думал, что знает. Катерину он настраивал на интимные отношения так, как хороший часовщик настраивает часы со сложным механизмом: ловил каждое движение, каждый вздох, безошибочно определяя высшую степень её возбуждения. Это было высокое ремесло, но вся беда в том, что Катя была живой женщиной. Чересчур живой даже для его умения. Она хотела мечтать, фантазировать, летать, а он упорно заводил её ключом...
      Иное дело Астахов. В любви он был скорее поэтом, и там, где ему не хватало умения, в игру вступала Катерина. Так, вдвоем, они и сливались в одном желании, в одном порыве. Это было для них чудом...
      Николай Николаевич первым понял, что нашел свою единственную женщину, потому и стал её торопить, откровенно пугая жестокостью своих планов. Что ни говори, а Дмитрий всегда был хорошим мужем и отцом, и поступить с ним так, как советовал Николай, она считала подлостью. В самом деле, найти Ольгу, а потом с нею и её дочкой, естественно, взяв с собою Павлика, под благовидный предлогом - это он брал на себя - выехать в Швейцарию и там остаться...
      - Думай о плохом! - советовал он ей. - Вспоминай все обиды и неприятности, что терпела от него, тогда легче будет решиться на что-нибудь подобное.
      Подобное... Значит, уподобляться? Да, Дмитрий в прошлом разбойник. Душегуб... Но однажды в жизни и ей пришлось убивать. Правда, она спасала жизнь своих товарищей, но результат-то был тот же - загубленные жизни. Она - убийца, вот и живет с убийцей...
      Она долго бы ещё терзала себя подобными мыслями, но услышала, что Павлик проснулся и хнычет под её дверью, потому что Евдокия Петровна не пускает его, а уговаривает вполголоса:
      - Мамочка устала с дороги. Она отдыхает.
      Пришлось Катерине прервать свое самокопание.
      Дмитрий пришел поздно. Пашка с дедом уже спали, но Катерине хотелось дождаться мужа - изменилось ли что-нибудь между ними, или для него неделя и не разлука? Она не задумывалась о том, как прежде всего изменилась сама... Лишь только в замке шевельнулся ключ, Катерина выскочила в прихожую.
      - Митя, как ты поздно, - она было прильнула к нему, но отпрянула, заметив неестественно мрачное выражение его лица. - У тебя неприятности?
      - Как ты говорила: беда, коль пироги начнет печи сапожник?
      - Это не я, это - Крылов, - рассеянно поправила Катерина.
      - Все равно, я попал как кур в ощип, и теперь одному Богу известно, как оттуда выбираться? Не слишком ли велика цена... - буркнул он непонятно и пошел на кухню одетый, сняв только сапоги.
      Тяжело плюхнувшись на табурет, он попросил:
      - Дай чего-нибудь попить, все в горле пересохло!
      Катерина налила ему кружку молока и предложила:
      - А ты не хочешь снять шинель?
      - Ах, да, - спохватился он и безропотно дал себя раздеть.
      Она унесла шинель в прихожую, а когда вернулась, Дмитрий сидел, задумавшись, в той же позе и держал в руке полную кружку.
      - Выпей, - Катерина слегка подтолкнула его руку и, не дожидаясь, пока он допьет, прошла в ванную и включила воду. - Пойдем, ты разденешься, смоешь с себя всю грязь. Я помогу.
      Она затянула его в ванную, сама раздела и стала мыть, как Пашку, чего прежде никогда не делала, попутно отмечая, как похудел он в последнее время... Вначале Дмитрий принимал её мытье безропотно, а потом его лицо стало разглаживаться, как если бы струи воды смывали тяжесть с его души.
      По новому халату он лишь скользнул одобрительным взглядом.
      - Спасибо, дорогая, угодила!
      И тут же его взгляд потух. Видно, он старался забыть о чем-то, глубоко его поразившем, но мог сделать это только на мгновение.
      - Нет-нет, ужинать я не буду, - он остановил Катерину, устремившуюся на кухню и не столько проговорил, сколько простонал: - Господи, как я устал!
      Он залез под одеяло.
      Катерина осторожно прилегла рядом, стараясь не прикасаться к нему: обычно на её касание он реагировал одинаково, но сейчас время было явно неподходящим. Однако Дмитрий сам притянул жену к себе и положил её голову себе на плечо.
      - Хорошо, что вы с Пашкой у меня есть!
      - Случилось что-нибудь страшное? - осторожно спросила Катерина.
      Неужели совсем недавно она думала о другом мужчине, строила какие-то планы будущей жизни с ним? Теперь, видя своего мужа потерянным и опустошенным, она в момент забыла о себе. Таким Дмитрий был ей незнаком, но ближе его, казалось, никого на свете не было!
      - Не то чтобы страшное, - ответил он на её вопрос, - но для меня - как гром среди ясного неба! Орган народной власти, который по мысли своего основателя должен был иметь холодную голову, горячее сердце и чистые руки, превратился в свою противоположность. Голова у него горячая, там постоянно кипит - возмущенный разум, что ли? Это все при том, что сердце у него явно холодное - человеческая жизнь стала дешевле спички, как будто цель поставили: не виновных наказать, а наказать побольше, чтоб боялись! Мол, лес рубят - щепки летят. Но разве бывает щепок больше, чем самого дерева?! Какие уж там чистые руки! Такими путями добиваются признаний... не к ночи рассказывать! Катя, ты знаешь, я не ангел! Меня, каюсь, называли волком. Возможно, я и есть волк. Но не упырь!
      - Кстати, - пробормотал он, засыпая, - в тетрадке, той, что лежит возле телефона, записан домашний адрес Натальи Романовой. А работает она в цирке на Цветном бульваре...
      ГЛАВА 12
      - А как там, кормилица, твои занятия на почве ликвидации безграмотности? - внешне безразлично поинтересовался Подорожанский, ведя Виринею Егоровну под руку, в то время как Ян нес рядом его чемодан. Небось, уже и газеты читаешь?
      - Буквы я, Алешенька, многие знаю, - потупилась старушка, - да вот складываются они плохо! Как начну бекать да мекать - ну чистая овца! Да шибко ли интересна тебе моя грамотность? Небось, Зою вспомнил?
      - Она, кстати, здорова?
      - Здорова, милок, здорова, чего и тебе желает!
      - А чего вдруг ты, Егоровна, с таким сердцем это говоришь?
      - А то, родимый, что ты со своей медициной так бобылем и останешься! Прости, что и скажешь!.. Зоинька-то замуж выходит!
      - Так быстро? Меня же всего неделю в Москве не было!
      - Хорошие в девках не засиживаются. Всяк их побыстрее поймать норовит, пока другие не перехватили.
      - Да уж, мне за ними не угнаться! И за кого же она выходит?
      - За Знахаря, - подал голос Ян.
      - За Алексеева, значит? Хороший у девушки вкус: и человек он славный, и врачом настоящим будет! А мне что ж... Значит, не судьба! Да и стар я для нее.
      - Только тем и утешайся! Годы идут, а внучка мне, видимо, так и не дождаться!
      - Кстати, Алексей Алексеевич, - вспомнил Ян, - он ведь просил вам приглашение на свадьбу передать.
      - А что, я пойду, - оживился Подорожанский, - давно на свадьбах не гулял. На который час назначено?
      - На шесть вечера.
      - Видишь, Егоровна, я ещё и отдохнуть успею. Пироги-то напекла? спросил он ворчливо.
      - Напекла. Твои любимые, с капустой. И с рыбой.
      - А рыба откуда?
      - Семеныч сома принес. Денег брать не стал, а вот бутылочку спирта, что я на орехах настаиваю, забрал. Говорит: "Такую в магазинах не купишь..."
      - Добытчица ты у меня!
      У их дома Ян попытался распрощаться, но и профессор, и Виринея Егоровна и слышать о его уходе не хотели.
      - Мне же ещё на свадьбу переодеться надо, - слабо сопротивлялся Ян.
      - Знаю я твое переодевание! - отмахнулся Подорожанский. - У тебя же одна рубашка, да и то, небось, на тебе?
      Ян смутился.
      - Вот видишь, а я, между прочим, тебе подарочек привез. Как раз к такому случаю... А ещё я кое о чем догадался! - профессор погрозил пальцем. - Думаешь, один ты можешь в душах читать?
      - Внутри - это ещё не значит в душе, Алексей Алексеевич. В душе я пока не умею.
      - А я умею. Доказать? Пожалуйста! Ты наконец познакомился с девушкой.
      Ян уже успел поставить чемодан на пол в прихожей, а то от удивления мог бы его и выронить.
      - Откуда вы знаете?!
      - От верблюда! - самодовольно поднял брови Подорожанский и расхохотался. - Какой же ты ещё мальчишка, Янек! Откуда! Да у тебя же все на лице написано. Чтобы это прочитать, нужен всего лишь житейский опыт...
      Проскользнувшая в квартиру раньше их Виринея Егоровна уже звенела на кухне посудой, но, несмотря на возраст, слух у старушки был отменный.
      - Пошто моего любимца обижаешь? - крикнула она. - Ужо смотри мне!
      - Дожил! - переодеваясь, жаловался Подорожанский. - Раньше всегда я был любимцем, а сейчас какой-то студентик... Не на того ставишь, Егоровна, неизвестно, что из него получится, а я - вот он, готовый профессор... Может, в кухне пообедаем?
      - Еще чего! - возмутилась Виринея Егоровна. - У нас сегодня праздник!
      - Какой такой праздник?
      - Совсем плохой стал, - шутливо посокрушалась появившаяся в дверях старушка. - Хозяин приехал, вот какой!
      Между тем Алексей Алексеевич распаковал чемодан.
      - Сначала - женщине! - торжественно произнес он и позвал: - Иди, Егоровна, принимай подарок!
      Он вынул из пакета белую кружевную пуховую шаль.
      - Куда же мне такую красоту? - ахнула кормилица. - Больших деньжищ, небось, стоит?
      - Куда-куда, - рассердился профессор. - Носить! А насчет деньжищ шибко-то не воображай! За что тут платить, когда сплошь дырки?
      Он засопел и отвернулся, увидев, как по лицу растроганной Виринеи Егоровны поползли слезы.
      - Так я и знал!.. Надеюсь, вы, молодой человек, над моим подарком не станете причитать?
      Он небрежно вручил Яну пакет с белой мужской сорочкой, покрытой белой же вышивкой. Ян смотрел на неё во все глаза, как Золушка на хрустальные туфельки. Он мысленно представил сорочку на себе в сочетании со старенькими брюками и худым пиджаком, и невольно вздохнул.
      - Няня! - крикнул Подорожанский, делая вид, что не замечает Янековых раздумий. - Ты не помнишь, где мой институтский костюм?
      - Дак в шкапе, батюшка, куда ж ему деться?
      - Неси!
      - На что он тебе? - Виринея Егоровна перевела взгляд с Подорожанского на застывшего Янека и кивнула: - Бегу, родимый, несу!
      Янек все ещё не понимал причины их суеты, пока из шкафа не был вынут со всеми предосторожностями дорогой черный костюм, сшитый, судя по всему, ещё в начале века.
      - Не успели мне сшить этот костюм, как я из него вырос, - вздохнул профессор. - Буквально за два года набрал "солидности" килограммов на десять... Примерь-ка ты, дружок, может, тебе подойдет?
      - Алексей Алексеевич, - растерялся юноша, - я не могу!
      - Можешь! - рассердился тот. - Что же мне его, на барахолку нести? А у тебя девушка появилась. Примеряй, не зли меня!
      Пиджак оказался Яну немного великоват, а брюки коротковаты.
      - Брюки-то я в момент удлиню, - заглянула ему в глаза Виринея Егоровна. - Бери, Янек, Алеша тебе от чистого сердца дарит! А от меня галстук прими, давай я тебе его бантом завяжу... Гляди, Алешенька, какой красавец! Перед таким любая девка не устоит!
      За обедом они засиделись. Ян давно чувствовал себя своим в доме профессора и, хотя старался не злоупотреблять гостеприимством старших товарищей, бывал здесь с удовольствием, восполняя этими встречами тоску по домашнему теплу, которого у него давно не было.
      В половине шестого Ян должен был встречаться на условленном месте с Таней. Времени у него оставалось совсем мало, и Ян предложил Подорожанскому отправиться вместе.
      Девушка стояла на самом ветру, не догадываясь хотя бы спрятаться в подворотне, а когда мужчины подошли поближе, они увидели, что лицо у Тани залито слезами, и она продолжает тихо плакать, всхлипывая как ребенок.
      - Янек, - она посмотрела на него своими большими глазами, в которых плескалось отчаяние, и перевела взгляд на профессора. - Здравствуйте... Я выскочила на минутку, предупредить, чтобы меня не ждали. Моя мама... Она заболела, я не могу её оставить.
      - Что с вашей мамой? - мягко спросил Подорожанский.
      - Не знаю, - даже в неверном свете уличного фонаря было видно, как покраснела Татьяна; она вообще легко краснела и оттого смущалась ещё больше. - На первый взгляд у неё все здоровое: печень, сердце, почки, но она слабеет день ото дня, а я ничего не понимаю в медицине...
      Ян, обычно спокойный и легко забывающий огорчения, от волнения девушки и сам разволновался. Он взял её за руку:
      - Не стесняйтесь, Танюша, мы ведь не случайные прохожие, а профессор Подорожанский - светило советской медицины.
      - Правда? - Татьяна обратила сияющие глаза на Алексея Алексеевича, но тут же спохватились: - Вы ведь собрались на праздник, а тут я со своими бедами...
      - А у нас есть свободных минут пятнадцать, - обратился профессор к Яну, как будто тот, а не он, был старшим.
      - Конечно, Алексей Алексеевич, если мы и ненамного опоздаем, нам все равно будут рады!
      В небольшой комнате на застеленной кровати лежала женщина в темно-зеленом шерстяном платье с наброшенной на ноги изрядно потертой беличьей шубкой. На её бледном как мел лице выделялись такие же большие, как у Татьяны, глаза, только не серо-голубые, а скорее, серо-зеленые. Пряди красивых русых волос, уложенные, очевидно, прежде в безукоризненную прическу, теперь в беспорядке падали на мраморный лоб.
      Она напоминала утонченный изысканный цветок с надломленным стеблем, и выглядела скорее старшей сестрой Татьяны, чем её матерью.
      - Господа, вы ко мне? - прошептала она и сделала попытку подняться. Неудобно, я так некстати расхворалась...
      - Лежите, лежите, - Подорожанский привычным жестом взял её за запястье и, вытащив из жилетного кармана часы, принялся считать пульс.
      - А вы - кто? - спросила его мать Татьяны.
      - Врач.
      - Но у меня ничего не болит. Просто временами кружится голова...
      - И в обмороки падаешь! - всхлипнула Татьяна.
      - Танюша, зачем ты об этом говоришь? Обычная женская слабость!
      - Извините, сударыни, - проговорил Подорожанский, - мне нужно сказать два слова наедине моему молодому другу.
      Они вышли в общий коридор, странно пустой для коммунальной квартиры и этого времени суток.
      - Ян, одна нога здесь, другая там, лети ко мне домой! Захвати мой докторский чемоданчик и скажи Егоровне, пусть нальет в банку горячего бульону, да пирогов завернет. Проследи, чтоб укутала потеплее...
      - Алексей Алексеевич, - высказал удивление Ян. - Впервые вы меня к больной близко не подпустили! Разве моя помощь вам больше не нужна?!
      - Твоя помощь нужна тысячам других больных, - потрепал его по плечу профессор, - а здесь... У Танечкиной мамы типичное истощение, отсюда и голодные обмороки. Ее кормить надо, батенька!
      Виринея Егоровна просьбе Подорожанского не удивилась, быстро приготовила все необходимое и вручила Яну. Он в который раз подивился расторопности и сообразительности старушки.
      Когда он, запыхавшись, вошел в комнату Филатовых, профессор о чем-то оживленно беседовал с матерью Татьяны. Вернее, Подорожанский рассказывал что-то веселое, а женщина с улыбкой кивала. Сама Таня сидела на стуле, так и не сняв пальто. Профессор поднялся навстречу Яну, забрал все, что тот принес и скомандовал:
      - Живо бери Татьяну, и через минуту чтобы вас здесь не было!
      - Но я не могу оставить маму одну, - запротестовала девушка.
      - То есть как это "одну"? - нахмурил брови Подорожанский. - Вы меня за человека не считаете? Или моего профессорского звания недостаточно для того, чтобы посидеть у кровати Александры Павловны?!
      Татьяна опять покраснела.
      - Я не то хотела сказать. Просто я подумала, что вы не обязаны...
      - Не волнуйся, Танечка, - улыбнулась старшая Филатова. - Алексей Алексеевич любезно согласился побыть возле меня. Думаю, мы можем ему довериться...
      - Поплавский, я вами недоволен, - проговорил Подорожанский. - Раньше вы были куда расторопнее... Ну посуди сам: студенческая свадьба! Что будет делать среди молодежи такой старый мухомор, как я? А с Александрой Павловной нам найдется, о чем поговорить. Так что идите и рано не возвращайтесь!
      Молодые люди покорно пошли прочь, а у порога Татьяна замешкалась и выпалила профессору:
      - А вы вовсе и не старый!
      Подорожанский с Александрой Павловной засмеялись.
      По улице они шли рядом, но брать Таню под руку Ян не решался, а осмеливался только в редкие минуты поддерживать её под локоть, если она спотыкалась или могла оступиться.
      Непонятная робость овладела им. С девушками, встречавшимися ему прежде, Ян вел себя не в пример смелее. Не то чтобы был развязан или чересчур настойчив, а просто чувствовал себя в своей тарелке: ко времени находил нужное слово, мог удачно пошутить или что-нибудь кстати рассказать, а к Татьяне боялся прикоснуться, и вообще его язык точно примерзал к небу.
      Татьяна сама невольно пришла к нему на помощь, потому что он уже несколько минут тщетно пытался придумать, о чем завести с нею разговор.
      - Как вы думаете, Янек, профессор действительно установил мамину болезнь, или он меня успокаивал, найдя у неё что-то очень серьезное?
      - Нет, Алексей Алексеевич вас не обманул, да и вы же сами сказали, Танечка, что у вашей мамы внутренние органы здоровы.
      - Потому что я так вижу, - опять смутилась девушка, - но ведь может быть, что мое внутреннее зрение отчего-то искажается! У мамы вроде все здоровое, а свечение вокруг тела слабое, колеблющееся. Выходит, она нездорова, а в чем дело, я понять не могу.
      Ян вздрогнул. Девушка совершенно спокойно говорила, что видит не только то, что у человека внутри, но и какое-то свечение вокруг него! А если у неё не в порядке с головой? Он сосредоточился, но никаких отклонений в ней не почувствовал. Вообще, он раньше считал: то, что может он сам, не могут другие. Ян так и жил с чувством непохожести на других и оттого испытывал некоторое превосходство над простыми смертными. Татьяна же, наоборот, была непохожа на других, а жила так, будто все вокруг этими способностями обладали. Какое такое свечение вокруг тела? Можно подумать, это - само собой разумеющееся!
      - Таня, - спросил он осторожно, - то, что вы называете свечением, есть вокруг каждого человека?
      - Конечно! - девушка даже остановилась, удивленная его непонятливостью. - Вокруг вас, например, оно зеленоватое.
      - И вы всегда это видели?
      - Не всегда, - задумчиво проговорила девушка, - только после того, как я стала вглядываться. А потом я к этому так быстро привыкла, что временами мне кажется, что такое видят все люди... Я не знаю, как правильно оно называется? Может, ореол? Или нимб? Знаете, как у святых на иконах.