- Хирургом хочу быть!
      - Хирургом? - Головин казался разочарованным. - С твоим-то даром?!
      Ян поморщился.
      - Как ты не понимаешь. Этот дар, можно сказать, упал мне в руки с неба... иными словами, достался в наследство. А что я сам в жизни сделал? Да ничего! Быть врачом, толком не зная, как нужно лечить? Притворяться этаким волшебником? А я хочу таким врачом стать, чтобы с самой смертью сражаться - и не только своим даром, а своим знанием и умением...
      - Но если можно лечить людей, не прибегая к скальпелю... Разве не об этом мечтали врачи прошлого?
      - К сожалению, таким образом я могу лечить очень немногих. На лечение одного человека - тяжелобольного - у меня уходит столько энергии, что я потом часа два не могу прийти в себя. В тот день, когда я извлек у тебя пулю, я так ослабел, что, отойдя от замка совсем недалеко, упал в обморок прямо на опушке леса!
      - Извини.
      - Да разве ты в этом виноват? Виновато, скорее всего, мое невежество, неумение пользоваться этим самым даром. И вообще, я много думал об этом и знаешь, что понял: пройдет сто лет, а может, триста, и люди научатся лечить себя сами. Они будут выбрасывать из организма вредные вещества, исторгать вон клетки, провоцирующие раковые опухоли, восстанавливать поврежденные органы... и кто знает, возможно, именно мне удастся сделать первый шаг на пути к обучению других, если я смогу понять до конца этот механизм...
      - А вот здесь как раз, друг мой, я и смогу тебе помочь. Не напрасно же столько времени я посвятил изучению твоего феномена! Теперь, когда большевики утвердились у власти, а я занимаю далеко не последнюю должность в наркомате здравоохранения, мы вместе сможем многого добиться! Не хочу хвастать, но сам Семашко (Н. А. Семашко - нарком здравоохранения.) считается со мной... Сначала можно было бы организовать небольшую клинику для самых тяжелых случаев. Для помощи людям, которые потеряли последнюю надежду... Ты когда диплом получаешь?
      - Через полгода.
      - Думаю, этого времени мне как раз хватит, чтобы решить все организационные вопросы. Главное, конечно, найти для этой цели деньги...
      Ян помрачнел.
      - Чего ты вдруг скис, - заметил его настроение Головин. - Что-то тебя в моем предложении не устраивает?
      - Все меня устраивает, и работать с тобой вместе я не возражаю, но есть одно препятствие, которое ты даже со своим Семашко, боюсь, не сумеешь преодолеть!
      Он помолчал, собираясь с мыслями. Как объяснить в двух словах его зависимость от Черного Паши? Начать с ним войну - подставить под удар Светку и её семью... Головин между тем вынул из жилетного кармана часы и щелкнул крышкой.
      - Семнадцать часов. Я теперь холостяк. Ты, вроде, не очень занят. Выход один - ты должен рассказать мне все.
      - Все?!
      - До мельчайших подробностей. Только так сможем найти правильный выход из твоей безнадежной ситуации... Тебя не смущает, что я говорю "мы"? После того как ты столько для меня сделал? Мы - Головины - всегда исправно платим долги, тем более когда долг - подаренная жизнь. Да и кто тебе ещё поможет, кроме меня? Согласись, в целом наш народ ещё довольно невежественен. Еще сожгут тебя на площади! Шучу. Сама судьба кинула тебе под ноги мину, чтобы именно я мог поднять тебя на ноги! Каламбур получился. Потом ты спас меня теперь наши два звена так крепко спаяны, что получилась как бы цепочка - от меня к тебе.
      - А ты не знаешь, где сейчас мой... князь Данила? - спросил Ян, словно беря разбег для своих откровений.
      - Говорили, перебрался в Польшу... Да, что я все собирался тебе сказать? Твой дед-то был женат второй раз. И от второго брака у него родилась дочь! Иными словами, кроме деда у тебя есть тетка, которая наверняка имеет детей, а значит, и ты - двоюродных братьев и сестер... Ну как, стоит мое сообщение хорошего рассказа?
      - Стоит, - улыбнулся Ян.
      - Господи, что я вижу?! - Федор даже всплеснул руками. - Ян Поплавский улыбается? Ты же прежде этого не умел!
      - Светка научила. Есть такая, знаешь ли, настырная особа. Пристала как репей: нельзя ходить с таким постным лицом, нельзя не радоваться, встречая хорошего человека, нельзя не улыбаться, если тебе говорят хорошую новость или комплимент! Эта дуреха вечно приставала ко мне: "Скажи "чиж"! Вот так губы и держи! Почувствуй, как должен растягиваться рот..."
      - Светка - это твоя девушка?
      - Девушка, но не моя. Вернее, она - замужняя женщина, а для меня друг, сестра, соратник... У меня никого ближе её на свете нет... Я ведь с вокзала как раз к ним домой и спешил, узнать, как после перенесенного потрясения она себя чувствует. Ее по ложному доносу ОГПУ арестовывало.
      - ОГПУ? - Брови Головина удивленно приподнялись. - Теперь вижу, Янек, ты весело живешь, не скучаешь... Нечего мне зубы заговаривать! Рассказывай с самого начала, как ты жил, с кем встречался с того момента, когда ты обнаружил подземный ход и вышел по нему наружу.
      Официант между тем расставлял на столике закуски, исподтишка разглядывая странную пару. Один одет с иголочки, явно при деньгах; другой чуть ли не в обносках, а разговаривают точно закадычные друзья. Тот, что на барина похож, поосторожнее будет - видимо, постарше да поопытней: чуть к столику подходишь, он замолкает и тому, напротив себя, глазами показывает: мол, посторонний, молчи! А все же удалось подслушать странные слова: "князь", "замок"... Не шпионы ли белогвардейские? В другое время официант а он был тайным осведомителем и до революции, и после нее: в таких людях любая власть нуждается! - непременно тут же позвонил куда следует. Но именно на таком вот моменте он недавно и поскользнулся! Сидели за его столиком двое таких же подозрительных: шикарно одетые, много пили... А разговаривали о чем? Графиня, маркиз, карета... Оказалось, режиссеры из синематографа! Следователь посмотрел на него холодным взглядом и сказал одну фразу:
      - Не рекомендую вам впредь делать подобные ошибки!
      И точно ядовитое жало к коже прикоснулось: ещё чуть - и вонзится!
      Ох, и опасная жизнь у агентов! Нет, пожалуй, лучше ему не торопиться, а понаблюдать. Подождать, пока эти двое выпьют, да вино развяжет им языки...
      Он отошел от столика, и Головин внимательно посмотрел ему вслед.
      - Нутром чувствую - шпик!
      - Как - шпик? - не поверил Ян. - На кого же он теперь работает? Жандармов-то больше нет!
      - Мало ли... Может стучать для кого угодно - для уголовки, для гэпэу...
      - А хочешь, мы его проучим? - опять улыбнулся Ян, и Федор отметил про себя, что улыбка у парня славная, и глаза как-то по-особому сияют, будто на чистом, прежде безжизненном морозном поле появилась первая цепочка человеческих следов.
      - Я заколебался, - граф, отказавшийся от своего титула, задумчиво потер переносицу, - и рассказ послушать хочется, и ещё раз удивительные твои способности понаблюдать.
      - Ну, мой рассказ от тебя не убежит.
      - Тогда давай, валяй!
      - Позови его к столику, у тебя это лучше получается. Я на него впечатления не произвожу.
      Федор щелкнул пальцами:
      - Гарсон!
      Тот поспешно подошел.
      - Садись! - поднял на него глаза тот, что был моложе и хуже одет.
      - Нам не положено... - попытался оказать официант первое и последнее сопротивление, но у него ничего не вышло: чувство, которое в этот момент его охватило, не было похоже на страх, испытанный им под взглядом следователя - это было желание полного и безусловного подчинения. Потом в его членах возникла слабость, так что он не мог даже пошевелиться и... больше ничего уже не помнил.
      Помнить - не помнил, но все, что от него требовали, исполнил. Рассказал, как он сообщает следователю о подозрительных людях, о чем они говорят; а не так давно за "выявление" крупной вражеской "птицы" он даже получил денежное вознаграждение. Пожаловался на тяжелую жизнь, на ошибки в работе, которые, несмотря на все предосторожности, все же случаются...
      - Мы тоже показались тебе подозрительными? - спросил Ян.
      - Показались, - доверчиво сообщил незадачливый агент. - Разве станет простой советский человек говорить о каких-то князьях, замках? Только я решил пока повременить. Чтобы выпили, разговорились - тогда уж все наверняка!
      - Эх, как мне хочется ему врезать! - прошептал Федор.
      - Как ты мог так ошибиться? - сурово вопрошал Ян. - Я же тебя предупреждал! Разве ты не видишь, что перед тобой - первые люди государства? Заподозрить их?!
      Официанта обуял жуткий страх.
      - Пощади, отец родной! - он упал на колени перед юношей и стал целовать ему руку. - Не погуби!
      - Встань немедленно! - приказал Ян, всерьез опасаясь, что он перегнул палку; в ресторане все разом смолкли, а ещё трое официантов замерли у входа в раздаточную в изумлении: их товарищ, чванливый гордец, а для некоторых и откровенный вымогатель, стоял посреди зала на коленях! Выходит, и на старуху бывает проруха? Отраднее картины им трудно было и пожелать...
      - Встань, - повторил Ян, - и иди! Ты забудешь о нашем разговоре, но всегда будешь помнить: нельзя всю жизнь безнаказанно издеваться над людьми!
      - Да-а, - протянул Головин. - Читаешь, читаешь, думаешь, все узнал, ан нет, выясняется, что, как и прежде, для тебя это - терра инкогнита ( "Неизвестная земля", что-либо непостижимое (лат.) ).
      - Разве ты не сам, ещё в замке, объяснял мне, что к чему?
      - Видимо, чем меньше знаешь, тем легче учить других! - усмехнулся Федор. - Если соотноситься с тем, что я знаю, то тогда где твои пассы? Где наложение рук? Где предварительное погружение в сон?
      - Зачем же его погружать, если он и так послушный? Я таких людей сразу чувствую. Наверно, и вправду эта его работа агента - нервная. Все время в напряжении. Нет, поверь мне, долго этот человек не проживет! Сердце изношенное, сосуды слабые... Его пальцем ткни - и разрыв сердца!
      - Страшный ты человек! - пробормотал Федор.
      - Чем же это я страшный? Знанием?
      - Властью над людьми. Если твоим даром неумело пользоваться, сколько людей можно погубить!
      - Вот потому я и пошел учиться. А насчет губительства - это ты зря! Конечно, случалось мне судить других своим судом, грешен, но, видит Бог, я делал сие не ради развлечения, а лишь для спасения других!
      - И многих ты так спасал?
      - Немногих... Два дня назад, например, Светлану, о которой я тебе говорил.
      Федор вспомнил убитых в замке - взглядом! - Епифана и могущественного Зигмунда Бека, поежился.
      - От кого ты спасал Светлану?
      - От охранника в тюрьме. Что-то мне не везет в таких делах - сердца у негодяев какие-то слабые! Чуть что - инсульт или инфаркт... Меня самого это беспокоит, - взгляд Яна остановился на одной точке. - Получается, что я не могу рассчитывать свои силы. Неужели действительно мой дар для других опасен?
      - Возможно, - протянул Головин, чувствуя, как на него пахнуло ледяным холодом - так, наверное, ощущает себя жертва под пистолетом неврастеника или перед диким зверем: прыгнет, не прыгнет?
      - Ты-то чего испугался? Вон, даже глаза забегали, - обиделся Ян. Неужели ты думаешь, что я над друзьями опыты провожу? А что бы ты сам сделал, если бы видел, как твою... сестру, например, собирается изнасиловать какой-нибудь недоносок? Стоял бы и смотрел?!
      - Где ты стоял-то? - изумился Федор.
      - Ну... как бы стоял. Сам был далеко, а увидел все так, будто рядом стоял.
      - Хочешь сказать, что этого охранника ты... на расстоянии?
      - Да, ударил, ладонью. В грудь. А получилось, что слишком сильно ударил - инсульт с ним приключился.
      - О Господи! - Головин был потрясен. - Ты сам до этого додумался? Воздействовать на расстоянии...
      - Ничего я не додумывался. Я среди ночи в общежитии от её крика проснулся...
      - Но ты не мог его слышать!
      - Выходит, мог!
      Головин нервно схватился за вилку.
      - Мой бедный мозг, кажется, чудес больше не воспринимает, потому что он сигналит: "Есть хочу, есть хочу!" Видно, всю энергию мы с моим организмом израсходовали на удивление.
      Он съел было два кусочка, но опять отложил вилку.
      - От такого ничего в горло не полезет!
      - А мне не только лезет, а прямо-таки заползает. Я вдруг почувствовал, что ужасно проголодался!
      - Я себе никогда не прощу, если твой феномен останется неизученным! У меня прямо руки зачесались: подключить к тебе приборы и замерить силу излучения...
      - Размечтался! - пробормотал Ян с набитым ртом. - Не позволю делать из себя морскую свинку!
      - Ладно, отвлечемся. - Федор обвел глазами зал. - Между прочим, из-за соседнего столика на тебя смотрят...
      - На нас смотрят! Мной заинтересовалась молодая блондиночка, а тобой брюнетка постарше!
      - Неужели у тебя во лбу есть ещё и третий глаз? Ведь ты не отрываешься от тарелки!
      - Так я до этого посмотрел! - простодушно признался Ян.
      Они расхохотались.
      - Но все равно к Светке нужно зайти! - Ян прочертил в воздухе вилкой восклицательный знак. - Как она перенесла все эти ужасы? Вообще, она человек впечатлительный, хотя иногда прикидывается ходячим параграфом... Пойдем со мной, а? С хорошими людьми познакомишься. У неё муж, кстати, тоже врач. Только военный.
      - А как его фамилия?
      - Крутько. Николай Иванович.
      - Что? Крутько? Так я же его знаю. Майор медицинской службы? Славный малый.
      - Вот видишь? Плохих не держим. А если ты посмотришь на Светлану... Влюбишься, хотя ты - муж и отец. В неё все влюбляются. С хутора уходили была оборвыш, дикий котенок... А сейчас! Грациозная, гибкая тигрица.
      - Что-то ты её с диким зверьем сравниваешь!
      - А в ней и есть что-то дикое.
      - Звериное?
      - Нет, неприрученное. Я не умею красиво говорить, но я видел тигров в клетке. Какие-то они сломленные, что ли... Даже рычат больше от бессилия. А на воле наверняка у них и поступь другая, и шерсть лоснится, и рык... мурашки по коже!
      - Ну, понял! Значит, она - тигрица, тобой с хутора вывезенная... А что же ты сам-то на ней не женился?
      - А она не хотела клетку... маленькую. Может, своего тигра ждала? Знаю только, что она панически боялась бедности. Так что же мог дать ей я? Угол в какой-нибудь дыре? Случайный заработок? Словом, Крутько дал ей все, что она хотела: квартиру, приличную зарплату...
      - Глупая она!
      - Напуганная... Чего это мы о Светке разговорились? Между нами никогда и намека не было на серьезные чувства. Будто и правда мы с ней были близкими родственниками...
      - Со Светкой мы разобрались, а вот, пан Шахерезада, дождусь я наконец твоего рассказа?
      - А дело было так...
      @PART-N = КНИГА III
      ГЛАВА 3
      - Мама, привези мне крокодила! - кричал ей Павлик. - Такого жирного-жирного!
      "Почему именно жирного? - думала Катерина, глядя в вагонное окно на своих близких. - Может, надувного?"
      Наконец поезд тронулся, и только тут Катерина обнаружила, что делегация врачей, с которыми она должна была ехать в Берлин, оказалась в другом вагоне, вообще неизвестно в каком. Она оглядела своих попутчиков: женщину с дочерью - они везли такое множество баулов и узлов, что часть из них вынуждены были держать на коленях; мужчину в плаще и с одним портфелем - этот вцепился мертвой хваткой в свой портфель, будто кто-то пытался у него отнять неведомую ценность. Правда, по мере того как поезд удалялся от Москвы, мужчина становился все более спокойным и даже начал с интересом поглядывать на Катерину.
      Вдруг дверь купе распахнулась, и знакомый веселый голос произнес:
      - Катерина Остаповна, а я за вами. Семеро безнадежно тоскующих мужчин в другом вагоне ждут прекрасную даму-переводчицу!
      - Профессор Шульц! - облегченно вздохнула она; перспектива ехать всю дорогу с посторонними людьми уже начала её томить.
      - Мы договорились с проводником - у нас в вагоне есть свободное место... Где здесь ваши вещи? - он легко подхватил чемодан Катерины, пропустил её вперед и, идя следом, продолжал говорить: - С этими рассыльными просто беда, вечно что-нибудь напутают. Решил, видите ли сейчас ведь каждый сам себе командир! - что раз вы из другого ведомства, то и ехать можете отдельно.
      - Еле нашел, ей-богу! - жаловался он, открывая перед нею двери. Хорошо, Фирсов запомнил номер вашего купе, а то все двери пришлось бы открывать!
      Он распахнул дверь своего купе и пододвинул замешкавшуюся Катерину.
      - Извольте любить и жаловать! Наша переводчица - Катерина Остаповна. Говорил я тебе, Фирсов, учи языки: теперь из-за тебя человеку приходится в такую даль ехать!
      - Глядя на такое чудо, - промурлыкал Фирсов, целуя молодой женщине руку, - я и вовсе от языков отвернусь! Если бы не я да ещё пара моих товарищей, созерцали бы вы сейчас такую красавицу?!
      За пять лет супружества Катерина ехала куда-то без мужа в первый раз. И никогда прежде ей не приходилось бывать одной в такой вот мужской компании. Хирургов было семеро, и они сгрудились вокруг маленького столика, куда уже успели выставить бутылку какой-то жидкости тепло-коричневого цвета безо всяких наклеек. Просто хрустальная бутылка из чьих-то дореволюционных запасов. В качестве закуски на газете лежали лишь кусочки, правда, умело и тонко нарезанные, простого деревенского сала.
      - И вот этим вы собрались угощать такую женщину? - хмыкнул один из мужчин и представился: - Профессор Алексей Алексеевич Подорожанский.
      - Ничего страшного, - улыбнулась ему Катерина, - сейчас мы все исправим, если вы разрешите мне покомандовать. Просто как женщине!
      - Согласны! - закивали мужчины.
      Они выжидательно смотрели на нее: ведь от того, как она себя с ними поведет, многое зависело. Какую границу она для них очертит? Будет ровна со всеми или станет выделять кого-то? Начнет кокетничать и глупо хихикать, вызывая в них ревность и раздражение, или создаст тепло и уют, поровну разделяя между ними внимание?
      - Для начала предлагая делать все со вкусом - мы ведь никуда не торопимся?
      - Не торопимся! - хором сказали они, оживляясь: их товарищ прекрасного пола не была ни кокеткой, ни синим чулком и, похоже, имела достаточное чувство юмора.
      - Для начала переоденемся в домашнее. Мужчины - в соседнем купе, я здесь. Обязательно все моют руки - я проверю!
      Хирурги довольно засмеялись. Четверо врачей сразу вышли из купе, а оставшиеся трое защелкали замками своих чемоданов и тоже шмыгнули за дверь. Катерина слышала, как они весело гомонили за стенкой.
      Когда минут через десять они осторожно постучали, Катерина уже ждала их, переодетая в облегающее шерстяное платье с небольшим кружевным воротничком. Платье удивительно шло к её белому лицу, черным, как спелая вишня, глазам, и в то же время действительно было по-домашнему уютным. На столике, покрытом белоснежной вышитой салфеткой, красовалась закуска - все, что Катерина взяла с собой в дорогу: курица, её любимые маслины, квашенные в бочке огурцы, колбаса, картошка и даже вяленый лещ - подарок отца; Катерина впервые подумала о Первенцеве как об отце - если бы он слышал сейчас её мысли, почувствовал бы себя счастливым.
      - Вот только, извините, рюмок у меня нет, - пожаловалась она ошеломленным мужчинам.
      Те сразу нашли рюмки, оживились, стали размещаться вокруг стола, по очереди представляясь ей и целуя руку:
      - Торопов Иван Николаевич, профессор.
      - Шульц Вильгельм Зигфридович, профессор - вы это и сами знаете, улыбнулся тот, - но я специально стал в очередь, чтобы вместе с другими приложиться к царственной ручке!
      - Так уж и царственной! - прыснула Катерина.
      - Не скажите, для нас вы - царица! - запротестовал гривастый, заросший бородой и усами мужчина, и представился: - Верещагин Дмитрий Семенович, студент.
      - Студент? - изумилась женщина. - А я думала, вы все - профессора.
      Студенту было никак не меньше сорока.
      - Студент, наша очаровательная лингвистка, - подтвердил он, - ибо, будучи профессором-терапевтом, решил переквалифицироваться в хирурги; разработанная мною методика лечения опухолевых заболеваний требует специальных знаний в области хирургии...
      - Стоп-стоп! - крикнул самый молодой из них врач лет тридцати пяти. Я тоже хочу приложиться к прекрасной ручке, как и ещё двое моих жаждущих товарищей... Кроме того, я не профессор, а всего лишь доцент, но если бы я стал рассказывать нашей милой хозяюшке содержание моей будущей докторской диссертации...
      - Ладно, Петруша, извини, я и сам не ожидал от нашего коллеги-терапевта такой речи - мне он казался очень немногословным! - Шульц тронул за плечо того, кого он называл Петрушей. - А это наше будущее светило, кардиохирург Петр Игоревич Коровин. По младости лет мы зовем его Петрушей.
      - Кстати, коллеги, а как же мы будем обращаться к нашей единственной женщине? Неужели - Катерина Остаповна? - вмешался неугомонный Петруша. Так хотелось бы называть её просто Катюшей.
      - Да, Катерина Остаповна, вы уж позвольте, - вразнобой заговорили мужчины.
      - Поз-во-ляю! - раздельно проговорила Катерина, с удивлением прислушиваясь к собственной интонации - уж не кокетничает ли она? И внимательно дослушала звания и имена-отчества последних двух товарищей.
      - Зря мы, коллеги, я думаю, напрягаемся, - нарушил некоторую паузу студент-профессор Верещагин. - Разве под силу женщине, да хоть и любому из вас, вот так сразу запомнить, как кого зовут?
      - Отчего же, - не согласилась Катерина и тут же без запинки перечислила всех ей представившихся.
      - Голубушка, да у вас же феноменальная память! - восхитился профессор Шульц. - Теперь я понимаю, почему наши берлинские врачи так вас хвалили. Видимо, немецкий вы знаете в совершенстве.
      - Не только немецкий, - вырвалось у Катерины, хотя она вовсе не хотела хвалиться; просто мысль о том, что доктора видят в ней лишь привлекательную женщину, а не человека, не менее, чем они, овладевшего своей профессией, заставила признаться, - но и французский, английский, испанский - всего восемь языков... Только, как говорится, соловья баснями не кормят. Прошу к столу!..
      В Берлин они приехали под вечер, и в отель их повез Шульц, не раз в немецкой столице прежде бывавший. Он разобрался с носильщиками, подозвал такси - так на двух машинах врачи со своей переводчицей без приключений добрались. Еще они не успели осмотреться, а только получили ключи от номеров, как Шульц - руководство как-то незаметно перешло к нему провозгласил:
      - Через полчаса все собираемся в вестибюле и едем на ужин в ресторан "Бюргер"!
      - Зачем в "Бюргер", - запротестовал Петруша, - уж лучше давайте в "Форстер".
      Собираясь в ресторан, Катерина в которой раз отдавала должное предусмотрительности и вкусу своего мужа. Он ведь прежде не жил в больших городах, а если и бывал за границей, то разве что в Стамбуле или Афинах, да и то наскоком, проездом. Было ли у него время изучать этикет, моду, привыкать к светской жизни? Почему же он ведет себя так, будто в этой атмосфере родился и вырос? Ведь это он заставил её взять с собой вечернее платье. Смешно, она до последнего не соглашалась - зачем такое переводчику на работе?
      - А если твоих врачей пригласят на праздничный ужин, торжественный вечер - мало ли? - резонно вопрошал он. - И будешь ты, как говорится в загадке, зимой и летом - одним цветом?
      - И ты не будешь ревновать? - подивилась Катерина; в самом деле, много ли на свете мужчин, которые собственноручно снаряжают своих жен в зарубежные командировки в заведомо мужском обществе?..
      - Ревность - это пережиток прошлого, - хмыкнул он и будто впервые вгляделся в её лицо. - Если уж суждено, от судьбы не уйдешь!.. Сучка не захочет - кобель не вскочит!
      - Митя, - скривилась Катерина, - ну зачем ты говоришь так грубо?
      - Грубо, зато жизненно... Извини, я действительно переборщил... В последнее время почему-то стал нервничать. Появилась странная тревога, ощущение, что кто-то смотрит мне в затылок...
      И запнулся, увидев её испуганные сопереживающие глаза.
      - Ты права, дорогая, нервы надо подлечить. Вернешься, попробую на денек-другой отпроситься: махнем мы с тобой куда-нибудь в лес, будем жить в охотничьей сторожке, и чтобы из людей вокруг - никого!
      Вечернее платье Катерины из бархата теплого зеленого цвета привезла из Парижа жена то ли посла, то ли консула, да так и продала ненадеванным обстоятельства вынудили. Его купил Дмитрий в каком-то коммерческом магазине, перехватив неопытную продавщицу ещё в дверях. На такие дела у него был глаз наметанный. Приказчики в магазинах пытались поначалу с ним ссориться - пришелец лишал их заработка, но Гапоненко умел поставить на место недовольных одним взглядом, а если кто продолжал упираться, то и внушительными документами.
      Он ухитрялся без примерки покупать Катерине вещи, которые потом сидели на ней как влитые.
      Зеленое платье было в основном закрытым и только спереди красиво вырезанное декольте чуть приоткрывало её классической формы грудь, в ложбинке которой поблескивал изумрудиками фамильный крестик Астаховых. В ушах тоже зелеными капельками светились в сережках небольшие изумруды Дмитрий специально приобрел их в пару к крестику...
      Волосы... Тут Катерина поколебалась: распустить их и кокетливо перехватить гребнем - так, она видела в отеле, носят некоторые женщины или заплести косы и привычно уложить их вокруг головы? Остановилась на втором и, кажется, попала в точку: в сочетании с платьем и неброскими, но дорогими украшениями косы выглядели королевской короной...
      Когда Катерина, одетая, вышла к лестнице, ведущей в вестибюль, Петруша с Тороповым все продолжали спорить.
      - Дался тебе этот "Форстер"? - кипятился Иван Николаевич. - Пошли бы в хороший немецкий вайнстубе (Ресторан (нем.)), посидели как люди, а то курам на смех! - ехать в Берлин, чтобы сидеть потом в русском ресторане?
      - Это же не просто русские - эмигранты! Разве тебе не интересно пообщаться с бывшими соотечественниками? Посмотреть, как живут, чем дышат? Говорят, поэты всех мастей шибко эту ресторацию любят. Выходит, мы таких мамонтов можем увидеть...
      - Поэты, - презрительно скривился Торопов. - Не люблю я их, и вообще тех, кто Родину покидает ради жирного куска! Меня, к примеру, из России и палкой не выгонишь! А эти... одно слово, буржуи недорезанные!
      - Больно ты жесток, Ваньша! Не так уж сладко тем поэтам и живется! Вон недавно Марина Цветаева говорила, что из страны, в которой её стихи были нужны как хлеб, она попала в страну, где ни её, ни чьи-либо стихи никому не нужны!
      - Говорить говорила, однако сбежала!.. Нет, Петруша, ты меня не переубедишь!
      К горячей дискуссии спорщиков остальные врачи даже не прислушивались. Шульц с Подорожанским в глубоких креслах читали газеты. Сперанский, Фирсов и Верещагин оживленно беседовали не то о политике, не то об операциях на прямой кишке, но их оживление объяснялось не захватывающей темой, а непривычной обстановкой роскоши и спокойствия, что так отличалась от российской с постоянно висящим в воздухе запахом пороха и гулом надвигающейся грозы.
      Здесь, среди мраморных колонн и зеркал, зеленых пальм и ослепительной формы обслуги можно было расслабиться, забыться, но сделать это они уже не могли. Настороженность, тревога, готовность к неприятным сюрпризам уже въелась в их кровь, как многолетняя ржавчина в днище старого корабля, ибо не может человек быть спокойным, сидя на вулкане.
      Даже роскошные женщины вокруг, источающие тревожный запах какой-то стерильной чистоты, так похожей на чистоту операционной, и неизвестных терпких духов, казались ненастоящими, точно они - граждане революционной России - были непосредственными участниками синематографической фильмы.
      Первым заметил спускавшуюся по лестнице Катерину Петруша, который, как ни казался увлеченным спором, глаз с неё не спускал, но подойти к красавице-переводчице первым ему все равно не удалось - все его товарищи устремились ей навстречу.
      Они так и стояли гурьбой, мысленно восхищаясь и гордясь: ведь они привезли с собой эту богиню! Разве уступала она хоть в чем-то иностранным дивам? О, она была много лучше их, своя, советская, без каких-то там скрытых пороков! С нею можно было общаться открыто, не боясь, что она предаст, завербует или устроит прочую буржуйскую пакость. Бедные врачи, они уже не замечали, что насквозь отравлены шпиономанией, подозрительностью и сами выглядят инопланетянами рядом с другими, нормальными людьми...
      Катерина таки заставила мужчин себя ждать, как она ни торопилась! Пока натянула фильдеперсовые чулки, пока справилась с застежками нового платья прежде это делал Дмитрий, - уложила косы, тронула помадой губы... Словом, поначалу к лестнице она почти бежала. Но, поставив ногу на ступеньку, глянула вниз и смутилась: все семеро её товарищей пристально и восторженно разглядывали её, будто именно они только что сотворили Катерину из подходящего куска плоти. Их немое обожание странным образом подействовало на молодую женщину, только что проклинавшую неустойчивые высокие каблуки, непривычные ковры и собственную то ли усталость, то ли волнение, вызвавшую у неё покачивание всего стана. Катерина вдруг выпрямила спину и с новой ленивой грацией стала медленно спускаться вниз. Спешащий рядом с ней какой-то иностранец остановился, будто запнувшись, и восхищенно прищелкнул языком:
      - Бэлла донна! (Прекрасная дама, красавица (ит.))
      Хирурги все разом предложили ей руки, но она оперлась на руку профессора Подорожанского. Просто потому что тот оказался к ней ближе всех.
      Швейцар у подъезда распахнул перед нею дверцу такси, и Катерина подумала, что все её впечатления за эти два дня чаще всего определяются эпитетом "первый".
      Прежде в ресторанах ей бывать не доводилось, потому что Дмитрий принципиально не водил жену в злачные места под глупым, как она считала, предлогом: "Еще понравится!"
      Не то чтобы "Форстер" поразил Катерину в самое сердце или она начала вдруг с глупым видом глазеть по сторонам, но один вывод она сделала определенно: Дмитрий в своем самомнении - "Я делаю из тебя современную женщину" - утратил чувство меры.