Катерина никак не могла понять причины его безудержного веселья среди глубокой ночи! - и поначалу отбивалась шутя:
      - Митя, ополоумел ты, что ли, я сплю, не мешай!
      Но потом поняла: не отобьется: отдалась на волю его рук и так никогда и не узнала, почему так радостно и неистово любил он её в ту ночь?!
      Днем Гапоненко купил в коммерческом магазине дорогие швейцарские часы и гравер под его диктовку вывел на крышке: "Яну Поплавскому за проявленное личное мужество при выполнении ответственного государственного задания. Петерс". Только так и не иначе! Кто станет проверять, знает ли о том сам Петерс? И кто укорит майора Гапоненко за проявленную инициативу: купить на свои личные деньги подарок студенту, который оказал серьезную услугу ГПУ!
      Воронова-Веденеева-Рагозина он "отдал" лейтенанту Гололобову. Этот молодой карьерист - Гапоненко сразу его раскусил - с фанатичным блеском в глазах особым умом не отличался, но рвением... Он втайне мечтал раскрыть заговор такого государственного значения, чтобы его повысили в должности сразу до капитана. Быстрое продвижение по службе привлекало Гололобова не какими-то особыми благами и привилегиями, а возможностью немедленно, сразу облагодетельствовать все человечество, совершив мировую революцию.
      Нынешние руководители государства преступно медлили с этим. Все потому, что у власти стояли люди немолодые, с консервативным мышлением, а молодые, решительные, отчаянные парни вынуждены были годами дослуживаться до более-менее ответственных должностей, а время уходило!
      Ни о кладе, ни о причастности парикмахера Веденеева к убийству Флинта или капитана второго ранга Романова следователь Гапоненко даже не обмолвился. Сумеют найти эту связь - пожалуйста! Но вряд ли при той поспешности, с какой рассматривались и сдавались дела в ОГПУ, лейтенант мог до этого докопаться. Он и так получил много: раненого преступника, который ещё может говорить, рапорт майора о том, как в личной беседе за день до гибели военврач Крутько сообщил, что вроде бы встретил своего бывшего пациента, белого офицера, который работал теперь почему-то парикмахером и под другой фамилией. Проведенная работниками ОГПУ при содействии гражданских лиц проверка подтвердила, что парикмахер Веденеев, у которого убитый накануне брился, в действительности белый офицер Михаил Михайлович Воронов, прибывший в Москву для организации заговора с целью свержения советского правительства. Поняв, что Крутько может его опознать, Воронов зверски убил врача. При задержании Воронов оказал представителям ОГПУ сопротивление и был ранен.
      Гололобов радовался, что начальник оказал ему доверие и поручил это дело: оно явно повлечет за собою повышение в звании! Тем более что у Воронова оказался пособник - сосед по квартире, некий Самойлов. Слизняк! Он не выдержал первого же серьезного допроса. Уж лейтенант постарался нажать на него как следует: очень он был зол на этих буржуйских недобитков!
      Гапоненко внимательно следил за ходом следствия. Воронов уже на третий день после ранения смог отвечать на вопросы следователя Гололобова. А поскольку о драгоценностях его никто не спрашивал, сам он не обмолвился о саквояже ни словом, справедливо полагая, что в таком разе ему тут же привесят и убийство Романова, и убийство Рагозина. От убийства военврача он надеялся откреститься. Правда, столкнувшись с железной непробиваемостью лейтенанта, он усомнился в благополучном исходе и однажды попытался бежать, не полностью оправившись от раны. На этот раз не в меру ретивый солдат охраны выстрелил в беглеца несколько раз. Два выстрела оказались смертельными.
      Как-то вечером после работы майор Гапоненко решил нанести визит Светлане Крутько. Как он сам себе объяснил, чтобы поинтересоваться её здоровьем, не нужно ли ей чего. В конце концов, он, хотя и невольно, содействовал её несчастью, да и в найденном богатстве, наверное, была часть, принадлежавшая её погибшему мужу. Черный Паша не оставлял без помощи вдов и детей своих погибших товарищей. Крутько не был его соратником, но справедливость требовала помочь оставшейся безо всяческой поддержки жене. Как потихоньку узнал Гапоненко, и в школе её дела шли не блестяще, а новый директор осторожно намекнул, что неплохо было бы товарищу Крутько поискать себе другое место работы, так как и сослуживцы, и дети не смогут теперь относиться к ней с прежним доверием.
      Словом, Светлана осталась одна, без друзей - не принимать же в расчет этого щенка Поплавского! - и если он ей хоть чуточку нравится... Дальше Дмитрий Ильич додумывать не хотел...
      Правда, чем ближе подходил он к дому, в котором жила Светлана, тем тревожнее становилось у него на душе: а если прогонит, если все же решит, что он виноват во всем?
      Он позвонил в дверь, волнуясь как мальчишка, и, когда увидел, как засветились её глаза, как просияла она и подалась ему навстречу, еле смог унять громкий стук взбесившегося сердца.
      - Дмитрий Ильич, как я рада! - она впустила его в прихожую, но тут же тень скользнула по её лицу. - Ничего плохого больше не случилось?
      - Нет-нет, - успокоил он, целуя ей руку. - Я просто очень волновался за вас. Не всякий мужчина такое выдержит, не то что хрупкая женщина... Вы любите сладкое?
      - Смеетесь? - она с притворным сожалением вздохнула. - Ничего не могу с этим поделать! С детства за леденец готова была душу продать!
      - Я согласен взять вашу душу в обмен на это, - пошутил он, подавая ей красиво перевязанный пакет.
      Светлана открыла его и вскрикнула от восторга, вытаскивая на свет маленькую шоколадную корзиночку, полную тоже маленьких шоколадных фруктов. Это было подлинное произведение искусства кондитеров - мечта сладкоежки. Стоило оно немалых денег, но он любил наблюдать, как радуется его подарку человек и никогда при покупках не жадничал.
      - Спасибо! - Светлана чмокнула его в щеку и смешалась от собственного порыва.
      - Хотите, будем пить чай, - предложила она, оправившись от смущения, как раз вскипел самовар. Наверное, глупо вот так, каждый вечер, кипятить его в надежде, что кто-то придет и будет пить чай. Никто не приходит. Кроме Янека, конечно, но и вчера, и сегодня его не было. Я уж беспокоюсь, не случилось чего?
      - Думаю, он просто не хочет пугать вас своей повязкой. Я сегодня видел Поплавского - у него все благополучно заживает.
      - Он ранен? - испугалась Светлана.
      - Это рана, но не огнестрельная. Преступник каблуком ботинка рассек кожу на его виске. Шрам, как сказал врач, будет едва заметен, а если отпустить волосы чуть подлиннее, его вообще можно будет скрыть.
      - Но почему на Янека кто-то напал?
      - Он помогал нам брать убийцу вашего мужа.
      - Значит, вы его поймали?
      - Поймали. Николай Иванович будет отомщен!
      - Вы... вы - настоящий рыцарь, - Светлана порывисто схватила его за руку. - Я это сразу поняла! Вы спасли меня, вытащили из застенков совершенно постороннего человека! Ни взглядом, ни намеком не оскорбили мое достоинство... Как жаль, что мы не встретились с вами раньше! Когда я ещё была не замужем, и на мне не выжгли клеймо государственного преступника.
      - Для меня это не важно, - тихо сказал он, чувствуя, что начинает дрожать вместе с ней: в конце концов, ему тридцать восемь лет или восемнадцать?!
      - Тогда, возможно, вы не осудите меня... Так вот, я больше не хочу здесь жить!
      - В этой квартире?
      - Нет!
      - В Москве?
      - Нет! Я не хочу жить в этой стране!
      - Имеете в виду Россию? - глупо спросил он, все ещё боясь поверить, что и её мучает та же мысль. Последнее время он все чаще думал об этом. Человек практический и реалистичный, он не хотел больше жить в мире, где все поставлено с ног на голову, где главное для людей не дело, а слово. Где громкая глотка значила больше умной головы. Перед такой ненормальностью он был бессилен. Здесь ничего нельзя было предсказать и спланировать - все были беззащитны перед случайностью, людской глупостью или тщеславием. Все время жить с ощущением висящего над головой меча. Кажется, он назывался дамокловым... Он устал!
      Никто, даже Катерина, ещё ничего не знали об этих его мыслях, а тут прекрасная единомышленница. Но это же не значит, что... Он не успел додумать, за него выговорил язык.
      - Света, а вы бы не хотели уехать отсюда... со мной?
      Спросил и с надеждой вгляделся в её глаза: что в них - сомнение, недоверие, испуг... или согласие?
      "Что же я делаю? - пронеслось в голове Светланы отчаянно. - Наверняка у него есть жена, дети?"
      А сказала совсем не то, что думала.
      - Очень хочу!
      ГЛАВА 18
      Таня Филатова отмывала полы от известки. Вначале она соскабливала потеки куском стекла, потом смывала водой с тряпкой. Федор Арсентьевич не просил её об этом, но Таня видела, как расстроило его отсутствие на работе уборщицы Гали - наверняка она заболела, ещё вчера жаловалась на слабость в ногах и температуру. Головину хотелось поскорее начать работу, а ему мешали постоянные досадные мелочи! Увидев, что Федор Арсентьевич в одиночку двигает столы, Татьяна бросилась ему на помощь, а потом взяла тряпку...
      - Лаборатория! - горестно хмыкнул Головин, присаживаясь на край стола. - Мы с тобой, Танюша, похоже, и весь её штат!
      - Интересно, - раздался в коридоре голос Яна, и он заглянул в комнату, улыбаясь до ушей, - а меня, значит, уже побоку? Стоит человеку получить травму на государственной службе, как его тут же вычеркивают из списков! А я-то, глупый, так по вас скучал!
      - Янко! - обрадованно подошел к нему Головин. - Куда ты, чертушка, запропал и что означают сии бинты?
      Ян обнялся с товарищем и удивленно воззрился на стоящую с тряпкой Таню.
      - Здравствуй, Танюша, так вот для каких нужд взял нас на работу Федор Арсентьевич! А нам об этом - ни полслова! Таинственные явления человеческой психики, парапсихология, неизученные способности человека... И вот чем все закончилось!
      - Здравствуйте, Ян! - сказала Таня, крутя в руках тряпку. - Федор Арсентьевич здесь ни при чем, я сама выразила желание...
      - Мы опять на "вы", - протянул Ян, - а я-то думал, мне все обрадуются и хотя бы кое-кто пожалеет...
      - Давай я тебя пожалею, - предложил Федор, - особенно, если расскажешь, где это тебя угораздило.
      - Так, пустяки! - Ян прошелся перед товарищами, слегка выпятив грудь. - Небольшая царапина. И ещё кое-что...
      Он вытащил из кармана часы и торжественно щелкнул крышкой, давая им прочитать надпись.
      - Дорогие, - протянул Головин. - Расщедрились, видать, неспроста, организация серьезная. За что это дают, если не секрет?
      - Помог им задержать убийцу, - небрежно проронил Ян. Татьяна ахнула. Головин постучал пальцами по столу.
      - Положим, волнует это тебя в гораздо большей степени, чем ты стараешься показать, - он внимательно посмотрел в глаза юноше. - Небось гордишься, какой ты мужественный, самоотверженный, воспарил над простыми смертными... Нам можно, как и раньше, тебя по имени звать или непременно Ян Георгиевич?
      Белая повязка ещё больше оттенила вспыхнувший на лице Яна румянец. И правда, почему он так заважничал, так распустил перья именно перед Танюшкой? Хочется выглядеть в её глазах героем? Ведь никому из студентов он и словом не обмолвился, а уж тем более не стал тыкать в нос своими часами.
      - Наверное, у меня чесотка, - со вздохом сказал он, - только у других больных чешутся спина, руки, ноги, а у меня - язык.
      Татьяна прыснула. Она уже не сердилась на него, хотя и совсем недавно твердила себе: "Он для меня больше не существует!" Получается - сердцу не прикажешь? Не хотела бы о нем думать, да само думается! И во сне она продолжала танцевать в его объятиях, сидеть рядом с ним за столом и долго прощаться у дверей квартиры, а потом с колотящимся сердцем вспоминать его черные глаза, глядящие прямо в душу!
      Словом, дремавшее сердце проснулось и теперь не давало спать своей хозяйке. Новое чувство тревожило: она как бы перестала принадлежать себе самой. О чем бы Таня ни думала, всегда её мысли возвращались к Яну. При звуках его голоса она бледнела, от её прикосновения её бросало в дрожь. Выходило так, что любовь была болезнью потяжелей, чем брюшной тиф? Больше Таня ничем не болела, потому и сравнить не могла...
      Особенно огорчали её мысли о том, что ничего такого к ней самой Ян не чувствует! Для него наверняка это просто отношения двух товарищей. Правда, иной раз она вспоминала слова Зои о том, что прежде у Яна не было девушки, но ведь она могла и не знать...
      Благодаря Яну в маленькой квартирке Филатовых стал появляться и профессор Подорожанский, отчего жизнь Таниной мамы тоже круто изменилась. Александра Павловна поправилась, ещё больше похорошела, но беспокойство стало преследовать и её, хотя совершенно другого характера. Алексей Алексеевич каждодневно заявлялся к ним с огромным пакетом продуктов в руках: ему доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие заботиться о женщинах, и он не замечал, что это проявляется у него в гипертрофированной форме.
      - Заберите ваш ужасный пакет и больше никогда ничего мне не носите! возмутилась как-то старшая Филатова. - В конце концов, мы для вас - чужие люди! В какое положение вы меня ставите?!
      - Шурочка, вы не можете запретить мне о вас заботиться! - отбивался он.
      - Могу и запрещаю! - категорически приказала она. - Я, знаете ли, сударь, не привыкла быть обязанной. Купить у вас продукты я пока не могу, последнее колечко, обручальное, мы с Танечкой "проели" ещё в ноябре! Работу мне пообещали, но пока это только обещание...
      Алексей Алексеевич, встретив такой отпор, растерялся. Он покупал в магазинах все подряд, не глядя на цены. Он тратил уже марки, которые получил в Берлине за публикацию своей книги о кишечнополостных операциях...
      Сейчас Подорожанский топтался у порога с пресловутым пакетом в руках, не зная, что делать. Хотя давно понял: Александра Павловна не походит ни на одну из женщин, что встречались прежде в его жизни. Их было не так уж много, и Алексею Алексеевичу без труда удалось сохранить свою свободу и не обременять себя слишком серьезными отношениями. Если бы она и дальше позволяла ему заботиться о ней, то их роман перерос бы во что-нибудь идиллическое, как говорится, без особых последствий. Он, поставивший свою Шурочку на пьедестал, так и остался бы внизу, отправляя ей наверх свои знаки внимания. Тогда не понадобилось бы что-то в жизни менять. Если бы...
      Если бы Александра Павловна была личностью заурядной, принимавшей жизнь как данность, в которой она не в силах что-либо изменить... Но Филатова по натуре была бойцом, и только длительное недоедание - последний кусок она старалась отдать дочери - на время выбивало её из колеи.
      Наверное, от осознания того, что плыть и дальше по течению у него не получится, Алексей Алексеевич произнес слова, прежде в его речи не встречавшиеся.
      - Шурочка, - сказал он, - выходите за меня замуж!
      В комнате повисло молчание. Подорожанский, ошеломленный собственной смелостью, так и остался стоять у порога. Сидящая у стола Александра Павловна застыла: она подозревала, что их недолгое - недельное - знакомство может перерасти во что-нибудь серьезное; профессор так изменился, не сводит с неё глаз, помолодел и посвежел, но чтобы это было так скоро...
      - Мое предложение вам неприятно? - нарушил молчание профессор. Конечно, вы молоды, красивы, а я старый закоренелый холостяк...
      И осекся от её звонкого веселого смеха.
      - Алексей Алексеевич, Алеша, какой вы, право, горячий! Ну нельзя же так быстро! Мы даже не успели как следует узнать друг друга, привыкнуть...
      - Я вам и предлагаю привыкать, - уже осмелел Подорожанский, - но вместе. Я скучаю без вас, мне больно даже представить себе, что вы можете недоедать или быть лишенными чего-то необходимого. А ваша маленькая холодная квартирка? Не забывайте, дорогая, у вас дочь - девушка, ей опасно переохлаждаться...
      - Все ясно, заговорил врач. Дайте подумать хоть денек! Вы и так застали меня врасплох. Нужно поговорить с Таней.
      - Так я уже поговорил.
      - Что?! - казалось, Александра Павловна не верит своим ушам.
      - То есть не впрямую... - смешался профессор, - просто вчера Танюша призналась, что совсем не помнит своего отца, я и спросил, не хотела бы она видеть своим отцом меня?
      - И что Татьяна?
      - Сказала, что не возражала бы.
      - Час от часу не легче - заговор! - Александра Павловна говорила подчеркнуто возмущенно, но глаза её смеялись.
      - Я не понял. - Подорожанский растерянно посмотрел на нее, - вы мне отказываете или соглашаетесь?
      - Ладно, присылайте сватов, - улыбнулась Александра Павловна.
      - Что?
      - Я хотела сказать: ищите телегу, грузиться будем.
      - Правда? - глаза профессора засияли. - Тогда я быстро, я сейчас... Вы только меня подождите!
      Он поискал глазами, куда деть принесенный пакет и наконец положил его прямо на коврик у двери.
      Александра Павловна проводила взглядом уходящего Подорожанского и посмотрела на небольшую фотографию мужчины, стоящую на комоде.
      - Прости, Гриша, но мы расстаемся. Твой незабываемый портрет я оставляю здесь вместе со своим "плачем Ярославны". Как и легенду о том, что ты умер от сердечного приступа. Безутешная вдова снимает траур. Прощаю тебе, Гриша, что ты проиграл в рулетку мое приданое! Прощаю, что оставил нас с дочкой без гроша и сбежал в Италию! Прощаю тебе годы, которые я провела в долгом ожидании и тщетных надеждах! Прощаю тебе, что чуть было не погребла себя навек в море скорби по такому ничтожному человеку, как ты, не видя вокруг других мужчин! Аминь!
      Этого монолога никто не слышал, а притаившийся в бездействующем маленьком камине домовой хоть и слышал, но никому ничего не сказал.
      А в лаборатории продолжалась уборка. На этот раз к ней подключился Ян - он носил Тане воду и даже выжимал тряпку, чем окончательно реабилитировал себя. Головин, расставив столы, стал вешать на стены какие-то рисунки и среди прочего выполненное цветными карандашами анатомическое строение человека.
      - А это зачем? - удивился Ян.
      - Увидишь. Не волнуйся, перед началом работы я прочту вам наш план исследований и анализа на первый месяц. Дальше пока заглядывать боюсь. И так мало кто из медиков в нашу затею верит, а один из заместителей Семашко прямо сказал мне, что я хочу подвести научную базу под обычное шарлатанство... Этот первый месяц я поработаю с вами, подробно посвящу в собственные разработки, а на следующий месяц мы наберем две группы желающих расширить свои психологические возможности: с одной будет работать Таня учить видеть с закрытыми глазами, с другой - Ян, учить умению диагностировать внутренним зрением.
      - Считаешь, Федор Арсентьевич, такому умению можно обучить? - изумился Ян.
      - Вполне, - кивнул Головин, - но сначала умению обучать придется научить тебя самого. Для того чтобы выжить и продолжить нашу работу, мы должны быть готовы ко всему. Учиться, например, астрологии...
      - Предсказанию судьбы по расположению звезд? - уточнила Таня.
      Головин кивнул.
      - Френологии...
      - Минуточку, - вмешался Ян, - мне показалось или я не ослышался? Это лженаука, которая определяет психологические особенности человека по строению его черепа? Вот уж действительно шарлатанство: влияние линий руки на судьбу, влияние формы черепа на характер, влияние Луны на что-то там...
      - На земные приливы и отливы, - спокойно проговорил Головин.
      - Даже Знахарь, ярый поклонник народной медицины, и то, боюсь, не понял бы тебя, - покачал головой Ян. - Зачем нам подобные науки?
      - Не скажи. Был, например, такой французский юрист - Бертильон, который с помощью френологии разработал целую систему идентификации преступников...
      - Ею пользуются полицейские всего мира? - поинтересовалась Татьяна. Головин заколебался.
      - Некоторые с ним не согласны, да я и не о том. Я только хотел сказать, что мы должны своими исследованиями помочь всем: ученым, военным, политикам. Исследование мозга таит в себе такие возможности!.. Если государство поверит в полезность нашей работы, мы сможем спокойно заниматься наукой, не беспокоясь впредь о куске хлеба.
      - Считаешь, для наших исследований понадобится много денег? - спросил Ян. - Сколько, например?
      - Чем больше, тем лучше! Представь себе, - загорелся Федор, - нам придется, скорей всего, обращаться к физикам, к механикам, чтобы помогли создать приборы, регистрирующие мозговую энергию...
      - Возможно ли это? - посомневался Ян. - Увидеть невидимое?
      - Придется поработать. - согласился Головин. - Никто не говорит, что такое возможно немедленно, но мы можем к нему стремиться...
      - Фантазер ты!
      - На себя посмотри! У самого в кармане - вошь на аркане, блоха на цепи, а туда же: сколько денег нам нужно?!
      Он передразнил юношу, но, что-то вспомнив, внимательно посмотрел на Яна.
      - Постой, я же тебя знаю, с чего это вдруг глазки затуманились, какая-то идея появилась? Я-то, чиновник со стажем, подумал только о том, как придется ходить по кабинетам с протянутой рукой! Признавайся, что задумал?
      О сокровищах Воронова Ян ни в тот момент, ни когда-нибудь позднее не вспомнил, чему очень порадовался бы один майор ОГПУ. То есть однажды он подумал, что, наверное, их нашли, раз ему, студенту Поплавскому, такой подарок преподнесли. Небось тут же сдали в доход государства. Советам сейчас ох как много денег надо! Нет, он думал о том, что некто Гапоненко отмел как задачу труднодоступную и даже вредную. Да ему и не нужно было большего богатства, чем то, которое можно было просто уложить в чемодан, привезти туда, куда тебе надо, и без помех им воспользоваться. Нет, Ян подумал совсем о другом.
      - Федор, помнишь, я говорил тебе о сокровищах духоборов?
      - Это о тех, что живут под землей и годами, а может, и веками копят неисчислимые богатства? - он махнул рукой, как бы отгоняя от себя что-то ненужное и прилипчивое. - Брось, забудь! Я уж не стал тебе сразу такое говорить, чтобы не обидеть; ерунда это, ей-богу! Сказки бабушки Арины. Да если бы они существовали, к ним давно бы нашли дорогу - не рядовые граждане, так государственные чиновники. Подумай сам: страна считает каждый рубль, а где-то лежат нажитые неправедно сокровища, и государство не попытается их изъять?! У ювелиров отобрали все до последнего грамма. Церковные колокола идут в переплавку, оклады дорогие с икон снимают... Сказки все это!
      Ян провожал Таню домой. Она молчала, не сияла ему глазами, как тогда на свадьбе, и юноша почувствовал раскаяние. Конечно, она обижается: оставил одну, в неведении, позволил отдалиться друг от друга, войти между ними отчуждению. Где та духовная близость, то тепло, которое грело его все время, стоило лишь ему остаться наедине со своими мыслями? Он был не слишком искушен в отношениях с девушками, но догадался, что не стоит объясняться сразу в лоб, а лучше зайти издалека. Отвлечь Таню от грустных мыслей, растормошить и постепенно вернуть её доверие. Яну повезло: Таня сама начала разговор.
      - О каких духоборах говорил Федор Арсентьевич?
      Так и есть! Обида все ещё ощущается. Не обратилась к нему по имени. Что с неё взять? Девчонка! Но он собирался её завоевать!
      - Когда-то и я, как Головин, считал их выдумкой. А потом подумал: дай-ка я посмотрю...
      - И что? - глаза у Тани загорелись; она даже остановилась посреди улицы и схватила его за руку. - Увидел?!
      - Увидел! - он было обрадовался её горячности, но потом подумал, что объясняется она скорей любопытством, а не какими-то особыми чувствами к нему.
      - Расскажи, Янек, пожалуйста!
      Он улыбнулся. Сейчас она напоминала девчонку, которая просила рассказать интересную сказку.
      - Хорошо, расскажу. Отчетливо рассмотреть мне удалось их лишь однажды. Все последующие попытки оказались тщетными. Я видел лишь колеблющиеся в тумане тени.
      - Может быть, они закрываются щитом? - предположила Таня - от волнения дыхание её стало прерывистым.
      Второй раз Ян слышал о каком-то щите, но не мог представить себе, каков он. Не верить же в неведомых волшебников! Все рано или поздно объясняется. Он так и сказал Тане. Но откуда она-то, городская жительница, знает о каком-то щите?
      - Мне было лет десять, - пояснила девушка, - когда к нам в гости приехал мамин друг детства - геолог. От него мы и услышали об этом. Геологи тоже в сверхъестественное не верили и попытались за щит проникнуть. Кончилось все для них печально: двое заболели, а третий умер - он проник глубже всех в невидимую преграду, так что вытаскивать его пришлось с риском для жизни. Дядя Виталий, так его звали, не успокоился и всю оставшуюся жизнь пытался изучить странное явление: разговаривал с другими геологами, путешественниками, учеными, читал древние рукописи - бесполезно. Местные люди называли такие места проклятыми, и просто обходили их стороной. Впрочем, у дяди Виталия выстроилась своя теория. Мне о ней мама рассказывала, как она её сама понимала... Человек, который ставит такие... обереги, должен обладать большим магнетизмом. Он мысленно проводит в нужном месте линию, а потом заряжает её своей энергией. Каждый, кто попытается к этой линии подойти, получает как бы удар в голову. Мозг у него начинает работать невпопад, словно взбесившаяся собака. Человек ощущает беспричинный ужас, испытывает тошноту, головные боли, у некоторых начинаются судороги...
      - Ну и ну, - насмешливо фыркнул Ян. - Напугала ты меня.
      - Так говорила мне мама, - смутилась Таня. - Со слов дяди Виталия, конечно.
      - А он не говорил, в каком приблизительно месте наткнулся на такой щит?
      - Помню только, где-то на Урале. Вроде, в Башкирии... Может, мама знает точнее?
      - А он не сказал, кроме самого хозяина кто-нибудь может снять этот щит?
      - Не слышала. А почему ты об этом спрашиваешь?
      - Да так, - уклонился Ян, - спросил из любопытства.
      У подъезда дома, в котором жили Филатовы, стояла телега и двое заросших бородами мужиков укладывали на неё небрежно завязанные узлы. Из дверей появилась закутанная в платок Танина мама и сказала нетерпеливо:
      - Таня... Здравствуй, Янек!.. Таня, где же ты так долго задержалась? Я все беспокоилась: придешь, испугаешься, что квартира пустая. Вроде и записку оставила, а тревожилась. Пойди, ещё раз внимательно все осмотри: не забыла ли я чего-нибудь?
      - Нас выселяют? - замирающим голосом спросила девушка.
      - Это я вас выселяю, Танюша, - пошутил вышедший вслед за Александрой Павловной профессор Подорожанский.
      - А куда? - Таня все ещё не понимала.
      - Ох, прости, ты же ничего не знаешь. Конечно, не место здесь для такого сообщения, но Алексей Алексеевич предложил мне стать его женой. Он считает, что ты не будешь возражать.
      - Мамочка, да я... разве я могу быть против твоего счастья?!
      - А я хочу, чтобы и тебе было хорошо, - всхлипнула Филатова-старшая. Они обнялись и разрыдались.
      - Танечка, ты не беспокойся, Алексей Алексеевич - хороший человек.
      - Знаю, мамочка, и тебя он очень любит.
      - Правда?
      - А ты до сих пор сомневаешься?
      Подорожанский в растерянности смотрел на плачущих мать и дочь худенькие, большеглазые, удивительно похожие в этот момент друг на друга, они напоминали, скорее, двух сестер.
      - Послушай, Янек, - прошептал он, - женщины от радости плачут?
      - Плачут, - улыбнулся тот.
      - Странные они существа.
      - Странные, но красивые.
      - Как думаешь, я не слишком стар для нее? - профессор все не мог поверить, что Александра Павловна дала ему согласие не из жалости.
      - Как сказал бы ваш студент по кличке Знахарь, не годы уроды, а люди.
      - Что ж, против народной мудрости не попрешь! - повеселел профессор и скомандовал: - Ну-ка, девицы-красавицы, погружайтесь на телегу и рысью вперед.
      - Помнится, не так давно, профессор, вы утверждали, что в армии вам служить не пришлось, - хмыкнул Ян.
      - Но я ничего не говорил тебе о своем воинственном духе, - отозвался Подорожанский.
      - Виринея Егоровна небось хлебом-солью будет встречать?
      - О ней-то я как раз и не подумал. Как только получил Шурочкино согласие, за телегой помчался - как бы слово свое обратно не взяла.
      Один из бородачей взобрался на место извозчика и взял в руки вожжи, второй примостился рядом.
      - Поехали, что ли, хозяин-барин?
      - Поехали. Все расселись? Ян, а ты чего столбом торчишь? - громко крикнул профессор и сказал ему на ухо: - Ежели Егоровна чего учудить вздумает, прикроешь?
      - Ой, кажется, я не закрыла на ключ квартиру, - встрепенулась Александра Павловна.
      - Я закрыл, - успокоил её Подорожанский, передавая женщине ключ.
      Она не меньше Подорожанского боялась грядущей перемены в жизни сказывалось многолетнее одиночество. Терзала боязнь: а вдруг что-то не сложится? И Александра Павловна вцепилась в ключ так, что побелели пальцы: все-таки есть куда отступать!
      ГЛАВА 19
      - Скорее всего, пророчество Валтасара просто неправильно истолковано нашими мудрецами! - заявил вернувшийся после часа отсутствия Адонис. Столько лет прошло, сколько магов правили, сменяя друг друга... Может быть, он имел в виду не разрушение самого Аралхамада, а разрушение его устоев? Во всяком случае, последнее уже началось. Трудно поверить - верховный не просто разрешил, а прямо-таки уговаривал меня жить с тобой столько, сколько я захочу! Точнее, сколько смогу...
      - Ты забываешься, - сухо сказала Наташа, не принимая его ернического тона.
      - Прости, - повинился он, - но такое событие кого угодно выведет из равновесия. То, что разрешил сейчас маг, во все времена посвященным категорически запрещалось!
      - А если кто-то из них любил женщину?
      - Он должен был любить только Арала! А женщиной пользоваться по мере надобности.
      - Какой кошмар! - содрогнулась Наташа.
      - А для чего, по-твоему, существует Терем?
      Наташа присела на край кровати - больше в этой комнате сидеть было не на чем. За время отсутствия хозяина она позволила себе покопаться в его шкафу, с удивлением обнаружить несколько женских вещей, в основном из прозрачного газа, и взяла принадлежавшее, как видно, самому Евгению-Адонису одеяние с ярко-красным драконом на спине, похожее на японское кимоно.