- Отвернись, - сказала она, намереваясь встать.
      - Ну уж нет, - отказался он. - Разве ты все забыла? А вот зеркало помнит.
      Катерина покраснела. Он накинул на неё огромное, как простыня, полотенце и шутливо хлопнул пониже спины.
      - Там, за занавеской, найдешь все, что нужно, а потом я помогу тебе одеться.
      Слушая, как она плещется, знаменитый контрабандист, атаман, гроза Азова, ждал, глупо улыбался и подшучивал над собой: "Да что же эта баба с тобой сделала? Ты что улыбаешься, будто юродивый? И опять хочешь её, будто от одного её взгляда все в тебе встает на дыбы. Так и не отрывался бы от нее!.. Осталось последнее - отправить с глаз долой этого её жениха. Навсегда"
      Откуда у Черного Паши оказалась женская одежда? Он усмехнулся, вспоминая. Однажды его турецкий сотоварищ Исмаил-бей получил хорошие деньги за привезенный с Азова товар. В порыве благодарности он решил преподнести другу-контрабандисту бакшиш - свою юную наложницу. Черный Паша никогда прежде не обременял себя женщинами, - все его связи были мимолетными, ни к чему не обязывающими, - но, чтобы отказаться от бакшиша, соврал, будто у него уже есть жена и, как христианину, ему больше иметь не положено. Тогда Исмаил-бей подарил ему это платье. Из самой Англии. Для жены...
      А белье - чего греха таить! - он держал у себя на всякий случай. Любил смотреть, как женщины надевают его на себя. Конечно, Кате он дал ненадеванное - спаси Христос! - но женщина инстинктивно угадала, для чего оно было предназначено.
      Черный Паша действительно помог одеться Катерине, не обращая внимания на её слабые протесты, сам получая от этого удовольствие. Он в который раз подивился совершенству её тела, - да и она таки к нему привыкала, уже не дичилась и не вздрагивала, - а когда застегнул последний крючок, отступил в сторону, чтобы полюбоваться зрелищем.
      - Погоди, по-моему, здесь чего-то не хватает!
      Он полез за висящую в углу икону (материнская привычка прятать туда особо ценное) и вытащил что-то, завернутое в голубой бархатный лоскут. При виде ослепительных бриллиантов Катерина даже отшатнулась. Эта, вторая в её жизни, драгоценность стоила столько, что у неё не хватило воображения, чтобы подлинную стоимость представить. Взять её и отдать взамен душу? Но атаман уже сам застегивал колье на её шее.
      - Не бойся, моя дорогая, эта вещь как раз по тебе! Дивишься? Ты просто цены себе не знаешь.
      На этот раз зеркало отразило удивительную незнакомку. Он приподнял её подбородок, который Катерина по привычке пыталась опустить, заставил выпрямить спину, и в её облике появилось прямо-таки величие!
      "Сатана! Не иначе - Сатана, - обреченно думала Катерина, вглядываясь в свой новый образ. - Лепит меня, будто из глины, а драгоценностями как в печи обжигает!"
      - Поскучай, ладушка, я скоро вернусь, - Черный Паша поднес её руку к губам, взял за кисть, приподнял и хмыкнул: - Кажется, и здесь чего-то не хватает!
      Он вышел из хаты, и почти следом за ним вошел контрабандист по кличке Перец. На небольшой столик у стены он выложил кринку молока, яйца, ломоть хлеба, домашнюю колбасу.
      Перец не держал зла на пленницу за то, что она продырявила ему руку. Прав атаман: не подставляйся. А Батя к тому же врачевал потихоньку рану, привязал какую-то траву, и сегодня рука почти не болела. Васька конфузился слегка, оплошал-то перед бабой, не поднимал на неё глаз, а когда поднял, так и застыл, на месте вчерашней оборванки была царица!
      Он так засмотрелся, что все пятился задом, пока кулем не вывалился за дверь. Недаром атаман с Бабником вчера из-за неё сцепился - такая хоть кого ума лишит!
      Между тем в лагере контрабандистов трудовой день начался ещё до восхода солнца. Вышел на крыльцо Черный Паша, началась обычная суета. Смогли наконец осмотреть багаж циркачей.
      - Вещи разобрать! - приказал атаман. - Все, что в хозяйстве не понадобится, сжечь! Чтобы никаких следов, понятно? Довезете товар до косы, на фелюгу перегрузите, - повозку тоже сожгите. А мне, Батя, давай мальчишку сюда.
      Катерина все ещё сидела в некотором оцепенении, когда в хату зашел Черный Паша и подтолкнул вперед Альку.
      - Поздоровайся с любимой сестричкой! - и добавил, со значением глядя Катерине в глаза: - Наверное, он так тебя любит, что случись что-нибудь с тобой, он этого не переживет!
      - Дмитро! - в комнату вбежал задыхавшийся Батя. - Шарабан мы перетряхнули. Остальное все барахло. Что хлопцы разобрали, что в костер кинули. А ты пока посмотри-ка вот что!
      И протянул небольшую коробочку. С серьгами.
      - Знаешь, чье оно? - спросил Черный Паша Катерину.
      - Ну, мое, - пожала та плечами.
      Черный Паша онемел. В своем увлечении воспитанием Катерины он совсем забыл о том, что она и до него с кем-то общалась, жила, кого-то любила. Выступала в цирке, наконец. Может, это подарок поклонника. Атаман контрабандистов разбирался в драгоценных камнях. Его колье стоило состояние, но и Катины серьги стоили немало. Черная змея ревности вползла в его сердце.
      - Ладно, потом поговорим.. Что ты ещё приготовил, Батя? Ведь это не все?
      Батя торжествующе вытянул вперед раскрытую ладонь, на которой лежали невозможной красоты, величиной с орех, три цветных алмаза.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
      Княжне Елизавете Астаховой на Покрова исполнилось восемнадцать лет. Красавицу старинного княжеского рода с хорошим приданым окружали многочисленные поклонники, но с предложениями руки и сердца не спешили, потому что...
      Первое, что отмечали во внешности княжны окружающие, была её бело-розовая кожа. Не мраморная, как у многих признанных красавиц, не бледная, а играющая при движении. "Земляника со сливками" - в шутку называл её отец. В этом бело-розовом обрамлении её серые с зелеными искрами глаза сияли как две звезды. Они производили странное впечатление, чем дольше на них смотрели, тем больше и ярче они казались. Так что в конце концов глядевший на Лизоньку видел одни огромные глаза и забывал обо всем.
      В этом не было ничего странного, если разобраться. Мало ли в Петербурге глазастых красавиц? Не была чем-то особенным и её хрупкая воздушная фигура. Девиц с фигурами эльфов достаточно было в богатых домах.
      Пожалуй, все дело было в её отце - Николае Астахове. Петербургский бомонд (Бомонд - высший свет.) считал его колдуном. Много сплетен ходит в свете, но старый князь не только не отрицал эnого, а и будто нарочно время от времени эпатировал петербургское общесшо выходками, которые холодный разум объяснять отказывался.
      Рассказывали, что однажды при большом стечении народа князь появился на Сенатской площади в дезабилье. На глазах ошеломленной толпы щелчком пальцев он переменил на себе нескромный туалет на изысканный вечерний костюм, по невесть откуда взявшейся лестнице поднялся на небо и исчез.
      Один заезжий английский баронет - редкий, кстати, зануда - уверял, что в обычной беседе за столом (жевали мочалу, по выражению какого-то шутника) князь вдруг зарычал и извергнул на гостя пламя. Тот от ужаса не мог сдвинуться с места, тем более, что князь таинственным образом куда-то пропал. Некоторое время спустя появилась его очаровательная дочь и сообщила, что папенька занемог.
      Но даже, наверное, и это не останавливало бы влюбленных в княжну молодых людей. В конце концов, после женитьбы папеньку можно было бы принимать пореже, а то и вовсе отказать от дома.
      Пугало всех, что юная Лизонька буквально видела людей насквозь.
      Сделавшему ей предложение руки и сердца графу Роговцеву, забияке и жуиру, она отказала по причине... будущей скорой смерти ввиду болезни печени. Перепуганный граф бросился к врачам, те спешно отправили его на воды, где Роговцев вскорости и скончался.
      Когда же на одном балу некий гусарский полковник в ответ на свои довольно назойливые ухаживания потребовал от княжны объяснений её холодности к нему, она сморщила свой прелестный курносый носик и проговорила с прекрасным французским прононсом:
      - Ах, мон ами, не с вашим сердцем на молодых лугах галопировать! Вон и почки у вас слабоваты, и сосуды сужены, и каверна на правом легком..
      Предерзкие речи молоденькой княжны так расстроили полковника, что по прибытии домой сделался с ним апоплексический удар.
      Вскоре после того поползли по Петербургу слухи самого суеверного содержания. Представляли юную Лизоньку чуть ли не ведьмой, вполне достойной своего колдуна-отца.
      Только, как говаривали на Руси, на всяк товар найдется свой купец. Нашелся жених и для Елизаветы Астаховой. Не то, чтобы она его сразу полюбила, но и не отвергла: уж больно её обожатель - Петр Жемчужников - был человеком незаурядным. И собой недурен, и талантами не обижен: что верхом проехаться - как влитой в седле сидел, что фехтовать - рапира будто молния в руке сверкала, что экспромтом в честь прекрасной дамы разразиться.
      Завидный жених Петя Жемчужников, хоть родом и незнатен. Мать-то его аристократка, но бесприданница, Дарья Голикова, чей род восходил чуть ли не к Рюриковичам. А вот отец - Валерьян Жемчужников - роду бедного, незнатного. В молодости пушной факторией заведовал. Весь Север по краю океана проехал. На мехах и разбогател.
      Их брак с Дарьей стал счастливым сочетанием тонкого вкуса, такта, образованности со стороны матери и солидного денежного обеспечения вкупе с богатырским здоровьем со стороны отца. Жемчужников-старший так твердо стоял на ногах, что мог бы, по его собственному мнению, купить с потрохами весь Петербург, насквозь фальшивый и ленивый.
      Как все люди коммерческого склада, Валерьян все же понимал, что существует кое-что, чего, пожалуй, не купишь. "Разве что медленно подкупать", - добавлял он со смехом. И уж было у него все готово для того, чтобы купить Петеньке титул, да поторопился сынок. Барышня Астахова ему приглянулась.
      Валерьян Жемчужников не возражал. Хлопал сына по плечу - эдакий медведище! - и грохотал:
      - Я, Петенька, сроду не боялся ни леших, ни чертей! Твои-то соперники хвост поджали: а ну как и вправду невеста - ведьма? Трусы! А ты и воспользуйся, иди напролом. Девушки смелых любят.
      Петр, конечно, напролом не пошел. В нем отцовское мужицкое происхождение сильно сглаживалось материнским воспитанием. Свои мысли перед девушкой он мог выражать не столь прямолинейно, как отец. Но и без светских экивоков. Княжне Астаховой он сказал так:
      - Я вас, Лизонька, больше жизни люблю и предлагаю стать моей женой. Наверно, девушки не могут быть столь же пылки и безоглядны. Так возьмите время подумать. Ежели вы пока никого не любите, я обещаю заслужить вашу любовь и ждать решения столько, сколько скажете. А насчет того, что вы, Лизонька, людей насквозь видите, - так, пожалуйста, смотрите, весь я перед вами, ничего не скрываю!
      - Вас, Петруша, рассматривать насквозь - одно удовольствие, - смеялась княжна, - потому что вы и изнутри ничем не испорчены.
      И розовела румянцем. Ей было легко и надежно с Жемчужниковым. Но когда она известила о предложении юноши отца, старый князь помрачнел:
      - Петю, Лизочек, я тоже люблю и рад тебя за него отдать, только мнится, не судьба он твоя.
      - Неужто судьбу обмануть нельзя? - сердилась Лиза. - Я и сама плохое предчувствую, так будем же что-то делать! Не козявки мы какие, чтобы и вовсе себе хозяевами не быть. Может, со свадьбой поторопиться?
      - Делай, как знаешь, матушка, - махнул рукой князь, - препятствовать не стану, единожды попытался, и что имею? Сын-первенец, наследник, Николушка, покинул родное гнездо и скитается по свету, точно Агасфер.
      В роду Астаховых старшего сына по традиции называли Николаем. Каждый из них по мере сил укреплял богатство и могущество рода, каждый гордился своим происхождением и служил государям российским на самых высоких должностях. Но, как говорится, в семье не без урода. Не захотел сын князя идти на государеву службу. Выучился на врача и стал лечить сирых да убогих. Разозлился старый князь, слов обидных сыну наговорил, а тот возьми да уйди из дома! И копейки у отца не взял. С той поры загоревал да зачудачил князь, стараясь в этих своих проказах забыть об отцовской тоске. Теперь же стало мучить его беспокойство за дочь.
      Уже было сшито свадебное платье, и день венчанья назначен, но, видно, судьбу и вправду не обмануть.
      А появился в Петербурге странный поляк Станислав Поплавский.
      Ничего нельзя утаить в Петербурге. Уже на другой день весь бомонд славного города знал о сказочном богатстве приезжего поляка. О том, что он холост, недавно похоронил мать и что его появление здесь связано с какой-то семейной тайной. Что он молчалив, загадочно бледен и что в Кракове не одна барышня безнадежно льет по нему слезы.
      В доме Астаховых Станислав появился вместе с Петром Жемчужниковым. По странному совпадению, они оказались дальними родственниками, и счастливый Петр поспешил не только познакомить поляка со своей невестой, но и попросил быть шафером на свадьбе.
      Воистину, слепы влюбленные. Петру показалось, что Станислав несколько более холоден, чем нужно, при знакомстве с его обожаемой Лизонькой; что он даже не поцеловал как следует её руку, а только слегка её коснулся. А Лизонька и не замечает, какой славный человек его чуть ли не семиюродный кузен; что он просто застенчив и ещё не привык к Петербургу, и хотя, говорят, в Кракове тоже много красавиц, а с невскими наядами им не стоит и тягаться!
      Жемчужников балагурил и не заметил, как зажглись черные глаза Стася при виде княжны и как вздрогнула она от его прикосновения и еле слышно прошептала:
      - Господи... Это он!
      Лиза была девицей по натуре упрямой и сопротивлялась водовороту судьбы до конца. До самого дня свадьбы она больше не пожелала видеть Стася, несмотря на уговоры Жемчужникова. Только все оказалось напрасным. Счастливый жених ещё ждал её на ступеньках церкви, а поодаль стоял князь, непривычно тихий и грустный. Некоторые очевидцы уверяли впоследствии, что видели слезы на его глазах. Карета с невестой стояла у подъезда особняка Астаховых, и подружка невесты баронесса М. уже заносила ногу на подножку, как вдруг лошади рванули и понесли. Впрочем, понесли они не сами по себе. Какой-то заросший бородой до глаз кучер нещадно настегивал их. После, на конюшне, нашли кучера Астаховых, оглушенного и связанного. С той поры Лизу Астахову в Петербурге не видели.
      Князь заперся в своем особняке и никого не принимал. Досужие петербуржцы связали исчезновение княжны и внезапный отъезд молодого поляка, но подтвердить домыслы было некому, и постепенно о таинственной истории забыли. Петр Жемчужников долго был безутешен, но природное здоровье в нем взяло верх над романтической любовью. Год спустя он женился на бывшей подружке своей невесты. Теперь невесту в церковь он вез сам и держал за руку весь обряд венчания...
      Эту историю Ольга ночью рассказала Яну. Она знала её со слов дяди Николя, который при каждом пересказе дополнял её новыми деталями и, возможно, домыслами. Кстати, сам дядя никакими особыми способностями не обладал, кроме чрезвычайной доброты, и считал семейное предание сплошной выдумкой..
      - А что было дальше? - допытывался Ян.
      - Это мне неизвестно. Все остальное, что я слышала о прабабке, напоминает страшную сказку. Точно знаю только, что у неё родился сын и больше детей не было.
      - Неужели я в замке видел своего деда? - размышлял вслух Ян.
      - Какого деда? - удивилась Ольга.
      - Это длинная история.
      Ян понимал, что уклоняться от объяснений не совсем честно, но рассказанное настолько поразило его, что требовало нового осмысления.
      - Извини, Оля, - примиряюще добавил он, - мне надо немного подумать, связать все вместе... К тому же, если нам предстоит долгое путешествие, успеем наговориться в дороге.
      Ольга обиженно отвернулась и впервые подумала о крестьянах неуважительно - что-то вроде: из грязи да в князи. Алька от перенесенных потрясений давно спал, зарывшись в кучу прошлогоднего сена. Марго, увидев, что Ян полностью ушел в свои мысли, придвинулась к Ольге, и девушки зашептались.
      Новый день не сулил пленникам ничего хорошего, но начался он неожиданно: первым из сарая вывели Альку. Оставшиеся не знали, что его в качестве брата повели к Катерине. Да и он не обратил внимания на сообщение, что его ведут к какой-то сестре. Не все ли равно, к кому?
      Черный атаман ввел Альку в комнату, где сидела какая-то темноволосая красавица. Она посмотрела на мальчика такими знакомыми добрыми глазами.
      - Катя! - бросился он к ней, лишь только за контрабандистом закрылась дверь.
      Как ни храбрился мальчик, но ноша оказалась слишком тяжелой: он расплакался на её груди, как маленький.
      - Видно, и вправду суждено нам быть братом и сестрой, - Катерина прижала к себе Альку и спросила: - Возьмешь меня в сестры?
      - Возьму, - он перестал плакать и посмотрел ей в глаза. - Какая ты стала красивая, сестренка!
      - Красыва, як свыня сыва, - неловко пошутила Катерина. - Да к добру ли это?
      А в это время Черный Паша разговаривал с Батей о найденных алмазах.
      - Алмазы! - горячо шептал ему Батя. - Редкие. Добывают тайком от государства (Батя двадцать лет прослужил жандармом и знал много интересного для контрабандистов). Этим секретом владеет секта, какие-то духоборы, кровожадные, жестокие. Их учитель - сейчас уже старик - откуда-то с Востока, отбирает себе в ученики сам. Уж не знаю, каким образом они своих беглецов убивают, а завсегда у трупов на лице блаженство, с улыбкой почему-то умирают... Опасно, конечно, но кабы узнать! На кой нам тогда эта контрабанда? Неслыханные у них сокровища...
      Черный Паша впервые видел своего спокойного прежде товарища в таком возбуждении.
      - Ты узнал, чьи они?
      - Минутку! - атаман пошел к дому. При виде его Алька отпрянул от Катерины, а она напряженно выпрямилась. "Никак не привыкнет!" - подосадовал про себя Черный Паша. И показал Катерине алмазы. Ее глаза ничего, кроме любопытства, не выражали.
      - Это не наше, - спокойно сказала она.
      Контрабандист оторопел.
      - Что же я - таможенник, чтобы такие вещи самому себе подбрасывать?!
      Катерина хмыкнула: подозревать в каких-то намерениях её, которая знает в цирковом хозяйстве каждую нитку! Потом она подумала и сказала:
      - Может, это попутчиков?
      - А разве вы не все из цирка?
      - Да не, те, молодые, попросили, чтобы мы их подвезли. Так я думаю: лучше б шли пешком...
      - Это камни молодых, - объяснил Бате атаман, - которые муж и жена.
      - А у них-то откуда?
      - Вот ты и разберись.
      Батя хмуро глянул на Черного Пашу.
      - Дмитро, ты же знаешь, не люблю я допросы учинять. Я их поймал, связал, надо будет побить - побью...
      - Хорошо-хорошо, приведи ко мне хлопца. Женщина - обязательно слезы, а у нас на это времени нет.
      Ян удивился, когда его довольно вежливо пригласили к выходу и даже не связали. На сильных, кряжистых мужиков, вроде Бати, хрупкое сложение парня производило одинаковое впечатление: такого щелчком прибить можно, а связывать - просто стыдно. Разве, чтоб не убежал.
      Пленного привели к атаману. Тот сидел под камышовым навесом, пил из глечика молоко и закусывал большим ломтем ржаного хлеба. Ян сглотнул слюну: им в качестве завтрака достался черствый хлеб с водой. А у этого - хлеб свежий, вон как примялся в руке!
      И тут Ян разозлился. Сидит себе, понимаешь, будто царь какой! Сам разбойник разбойником весь в черном, рожа каторжная, чужими людьми, как своей собственностью, распоряжается! И мысленно приказал:
      - А ну, дай мне молока!
      Обретенный Яном дар вовсе не предполагал в его владельце и обретенную мудрость. Потому распоряжался он им по-мальчишески импульсивно, вспоминая о своих возможностях в такие вот минуты и не давал себе труда размышлять. А когда видел результат своих действий, тоже радовался, как мальчишка. И хвалил самого себя: вот что я могу!
      Черный Паша в этот момент нес кувшинчик ко рту. Вдруг его рука замерла на полпути, а глаза приняли бессмысленное выражение. "Давай-давай!" поторопил его молодой колдун.
      - Садись-ка рядом, хлопчик, выпей молочка, - расплылся в улыбке атаман и щедро поделился с пленным своим завтраком.
      А потом какая-то мысль омрачила его чело. Он посмотрел на Яна, простодушно наворачивающего еду, зачем-то заглянул в свой глечик и сказал:
      - Я добровольно поделился молоком? С чужим человеком? Чудны дела твои, господи! О чем же я хотел с тобой поговорить?
      Он рассеянно скользнул рукой в карман.
      - Ах, да... Тебе это знакомо?
      - Знакомо, - с набитым ртом кивнул Ян.
      - И где ты их взял? Нашел, украл, получил в наследство?
      - О, это долгая история, - похоже, Яну понравилось это выражение, к тому же он наелся и пребывал теперь в благодушном настроении.
      - А раз долгая, значит, и послушаем её на досуге. А сейчас, извини, дела! Перец!
      Атаман подозвал товарища.
      - Отведи его к себе. Связывать не связывай, но на замок закрой.
      Если бы Ян мог предположить, что случится впоследствии, он не позволил бы себе так расслабиться! Но, ошибочно решив, что разбойники польстились на алмазы и оставят пленников на время в покое, вошел в горницу, где жили контрабандисты, выбрал себе койку подальше от окна, чтобы на лицо не падало солнце, лег на неё прямо в одежде и... провалился в глубокий спокойный сон.
      Но Черный Паша не привык чего-то упускать из своих рук. Он нашел владельца алмазов и рассудил, что остальные пленники ему больше не понадобятся. Его ничуть не смутило, что он отправляет в рабство жену того парня, от которого он надеялся получить нужную для себя информацию. Он не думал, что Ян может любить Марго, может загоревать, заартачиться, потеряв её, так как считал, что никакая женщина не сможет лишить мужчину тяги к жизни. Кроме Кати, разумеется. А для развязывания языков у него есть Батя, который сможет заставить говорить и камень. А пока кибитку загружали предварительно связанными Герасимом, Ольгой и Марго, поставив её к сараю так, чтобы со стороны не было видно происходящее.
      Когда кибитка простучала мимо, Катерина с Алькой могли только догадываться, куда и зачем она поехала...
      Теперь, рассудил Черный Паша, мальчишку можно забирать от сестры. Не то его возлюбленная начнет, чего доброго, разрабатывать план побега или другие какие глупости. Нет, брата надо только показывать ей издалека: мол, жив-здоров, а что с ним будет дальше, зависит от тебя.
      - Батя, - позвал он товарища, - доверяю тебе пацана. Рыбу поедешь ловить или силки-капканы ставить - всюду бери его с собой. Показывай, обучай, но глаз с него не спускай. Не дай бог, с мальчишкой что случится, голову оторву!
      А сам поспешил к Катерине. Она сидела в той же позе глубокой задумчивости и почти не обратила внимания на его приход. То есть она на него посмотрела, но в глазах ничего не зажглось: ни неприязни, ни интереса, ни страха. Ему это не понравилось. И хотя при взгляде на неё опять в его жилах загорелся огонь, атаман сдержался. Ему не нужна была рабыня или покорная служанка - что, впрочем, прежде его вполне устраивало, - он теперь хотел чего-то большего, настоящего. Он подошел и вложил ей в руку коробочку с серьгами.
      - Твое - бери, только скажи, откуда они у тебя.
      - Подарок.
      - Чей? Жениха?
      - Ты его не знаешь.
      - Что? Значит, был кто-то еще?
      Черный Паша почувствовал, что свирепеет. Она с ним играет! Это притворство, кокетство? Может, он ошибся и она совсем не такая, какой видится ему? Но нет, эта девчонка даже целоваться толком не умеет и стискивает зубы, точно хочет откусить язык. Неизвестно, до чего он дошел бы в своих рассуждениях, но поднял голову и встретил удивленный взгляд Катерины: что же он так волнуется из-за пустяка? Она даже пробудилась от своего столбняка.
      - Это мне анархисты подарили. Я перед ними выступала с Вадимом, фокусником. Нет-нет, он - муж Ольги. А бандиты...
      Она осеклась.
      - Ну те, что наше представление смотрели, накануне обоз взяли с золотом. Вот и подарили. В запале. Иной раз артистам дарят... Аренский говорил... его потом убили... что на гастролях в Самаре купцы на манеж даже кошельки бросали.
      Катерина частила словами, ей вдруг стало жалко этого человека, перед которым столь многие трепетали, и он, казалось, никого и ничего не боялся, а она - слабая женщина - могла в один момент сделать его счастливым или несчастным.
      - Катюша, - он вдруг стал на колени и обнял её за ноги, - Катенька, милая, не бросай меня. Никогда в жизни я никого не любил, у меня не было жены и детей, я был один, как волк. Да, я был волком. Но, может, ты могла бы... пожалеть. Нет, только не жалость!
      Он стал целовать её так, будто после собирался умереть: с какой-то пугающей отчаянностью. Ей казалось, что она задыхается, бьется в паутине его поцелуев и объятий, протестует, отталкивает, а сама все судорожней и крепче обнимала его, почти теряя сознание от захлестнувшей её горячей волны.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
      Кибитка мягко покачивалась, будто старалась хоть как-то смягчить предстоящие пленникам испытания.
      Связанный по рукам и ногам Герасим безучастно лежал на дне повозки. Девушки сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу.
      Ольга вглядывалась в осунувшееся лицо гиганта и удивлялась, что он так быстро сдался. Возможно, Герасим сам этого ещё не понимал, но в глазах его уже стыла обреченность.
      Всего два месяца назад та, прежняя Ольга, поняла бы его. И сама задрожала бы от страха, от предчувствия неотвратимости судьбы. Прежняя, но не эта...
      "Странно устроен человек, - думала эта новая, неведомая княжна. Казалось бы, перенеси теперешнего цивилизованного человека в первобытное общество - и он погибнет. Так, по крайней мере, утверждал когда-то дядя Николя. И наверняка в эту минуту он говорил не о каком-то абстрактном человеке, а о себе, умном и сильном мужчине. Слабая женщина, девушка не бралась им в расчет. Предполагалось, что она погибнет неминуемо. А что на деле? Эта самая девушка попала в первобытный мир, даже, скорее, в хаос, где нет никаких законов и человек должен надеяться только на себя. В такой ситуации какая-нибудь Матильда, Изольда или леди Джейн из рыцарских романов давно лежали бы в глубоком обмороке или нервной горячке, а она не только не растерялась или испугалась, но закалилась и окрепла, и не собирается отдаваться на волю случая.
      - Что-то в нашем полку поубавилось, - подчеркнуто бодро сказала Ольга. Марго вздохнула.
      - А я, знаешь ли, так до конца не могу и поверить, что мы с Янеком больше не увидимся. Кажется, вот сейчас кибитка остановится, а он уже ждет нас... Не хочется думать о плохом, да? Папа наверняка бы пошутил: ох уж это французское легкомыслие! А что толку - убиваться? Плохое - жди-не жди, все равно придет. Лучше о нем не думать.
      - Да уж, - поддержала Ольга, - начни мы сейчас лить слезы, что изменится? Герасиму, вон, и без нас тошно... Вы с Янеком недавно поженились?
      - Чего теперь скрывать? Никакие мы не муж и жена. Это Ян придумал, мол, так легче добираться. Даже справку где-то раздобыл...
      - И где бы вы стали жить?
      - Не знаю. Думаю, сейчас по всей России - кромешный ад, но Ян считал, что тихое местечко для жизни все же можно отыскать. А куда ещё идти, если ни родственников, ни друзей не осталось? Правда, у меня в Нанте жила бабушка, но они с мамой давно рассорились, да и жива ли она? Только, думаю, за границу сейчас уйти ещё труднее, чем найти это тихое местечко...
      - Катя, - вдруг хрипло пробормотал Герасим, - они убили ее!
      Девушки от неожиданности вздрогнули.
      - Что ты! - Ольга покачала головой. - Когда я думаю о ней, не чувствую ничего плохого.
      - Не чувствуешь... - горестно повторил атлет.
      - Что ты можешь знать?
      Княжна задумалась. В самом деле, откуда эта её уверенность? Ведь Катя... Она представила себе подругу в скромной домотканой юбке, собственноручно вышитой сорочке, все время, кроме цирковых представлений, прячущую волосы под платок... И вдруг, как наяву, увидела её. Этот облик настолько не был похож на обычный, Катин, что Ольга не сразу поверила своим глазам.
      - Она жива! - воскликнула Ольга. - Я её вижу.
      - Что ты видишь, расскажи, - мгновенно поверил Герасим, пытаясь приподняться и тоже что-то увидеть в лихорадочно блестящих глазах девушки.
      Марго их общее возбуждение испугало. Точно они оба враз сошли с ума. Она отпрянула и вжалась в деревянный бок кибитки, глядя на них во все глаза.
      - Вижу: Катя обнимает Альку... целует его... Альку уводит кто-то....не вижу... вижу - тот контрабандист, которого звали Батя... Заходит другой, атаман... протянул руку.
      - Он бьет ее?
      - Нет, - растерянно проговорила Ольга, - он стал перед нею на колени.
      - На колени?! Проклятая! Я чувствовал, что-то случилось. Предала! Ненавижу...
      Он стал биться головой о пол кибитки.
      - Прекрати! - закричала на него Марго. - Ты же мужчина. Мы - слабые девушки - ведем себя достойно, а ты устроил истерику. Что ты узнал такого? Это же он стоит перед нею на коленях, а не она перед ним!
      Ее сумбурная речь странным образом успокоила Герасима. Он лишь отвернул голову в сторону, чтобы девушки не увидели навернувшиеся на глаза слезы. Внезапно повозка остановилась, и внутрь заглянул правящий Карой контрабандист Перец. Другой, постарше, имени которого они не знали, верхом трусил сзади.
      - Что у вас тут случилось? Стучали, кричали.
      - Вы бы веревки хоть чуть-чуть ослабили, - неприязненно сказала Ольга. - Нарушение кровообращения в руках может привести к инвалидности. Вам ведь не нужны инвалиды?
      - Не нужны. - Перец развязно подмигнул Ольге, будто они были лучшими друзьями, но веревки все-таки ослабил.
      - Мон дье (Мон дье - боже мой (франц.).), - вздохнула Марго, - вот уж не думала, что в своей жизни повстречаюсь с настоящей ясновидящей.
      - Видишь ли, Мариночка... - начала Ольга.
      - Значит, ты не настоящая ясновидящая, - рассмеялась Марго. - Я ведь не Марина, а Маргарита. Марина - это Ян придумал.
      - Ты - француженка?
      - Уи, же сюи де франс (Уи, же сюи де франс - да, я француженка (франц.).).
      - Ну и ну, как все смешалось... Я ведь по документам тоже никакая не Оля, а Наташа Соловьева, цирковая артистка.