Дорога между тем стала совсем узкой, так что брюнет из их поля зрения исчез. Видимо, ему приходилось ехать сзади. Катерина же время от времени только слизывала сочащуюся из разбитой губы кровь.
      - Держись, Катюша! - Ольга заметила муку в глазах Герасима и смущение подруги, которая чувствовала себя без вины виноватой. Княжна перекатилась поближе к Катерине, подтянулась, как могла, и спиной заслонила разорванную сорочку. Когда в очередной раз нахальный брюнет просунул голову в кибитку, чтобы полюбоваться понравившейся картиной, его ждало разочарование. В довершение ко всему Ольга показала ему язык, а Алька издевательски расхохотался. Брюнет было замахнулся на насмешников нагайкой, но передумал и убрался прочь. Видимо, решил, что свое он ещё возьмет.
      - Выходит, мы до моря все-таки добрались, - пошутила Ольга, которую стало тяготить повисшее в кибитке молчание.
      - Заодно и нас подвезли, - подхватила шутку Марго, тоже не любившая кукситься, - а так бы мы топали и топали!
      - Топали, - прыснул Алька, - они бы топали, а так - едут.
      Остальные пленники засмеялись, а угрюмый разбойник, правивший Карой, недоуменно оглянулся. Чему они смеются? Плакать надо. Даже он, второй год промышлявший контрабандой вместе с Черным Пашой, не мог заранее сказать, чего ожидать от этого выродка!
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
      Черный Паша<$E size 8 up 20 back 35 prime) - бывший севастопольский рыбак Дмитро Гапоненко - получил первую часть своей клички из-за пристрастия к черному цвету в своих нарядах. Черный полувоенный френч, черные с красными лампасами галифе, черный головной платок. Черный Паша завязывал его узлом на боку по примеру средневековых пиратов. Золотая серьга в ухе довершала его сходство с морскими разбойниками и добавляла зловещности всему облику контрабандиста.
      Пашой его прозвали за дружбу с турецкими торговцами живым товаром, чьи заказы он и выполнял.
      Раз в неделю парусная фелюга, по виду вполне мирная, рыбачья, доставляла в Стамбул невольников из России. Рабы в двадцатом веке? Цивилизованным людям это казалось невероятным, и потому они напрочь отметали слухи, ходившие о Черном Паше. Соглашаясь с тем, что он контрабандист, пограничники смотрели на его рейсы сквозь пальцы: Паша не был жадным, и всегда мог подкинуть господину офицеру "детишкам на молочишко". Какой от него мог быть вред? Что он мог этакое погрузить на свою допотопную лодку? И фелюга утюжила море туда-сюда. Две-три красотки для гарема или публичного дома, столько же молодых, крепких парней для всевозможных утех богачам.
      На фелюгу много не погрузишь, а Черный Паша к этому и не стремился. Товар у него всегда был первоклассный, потому и выручка - другим на зависть. Обратно он вез в Россию оружие, которое нарасхват раскупали у него все воюющие стороны.
      - Ты за кого? - частенько спрашивали контрабандиста покупатели.
      - Сегодня - за вас, - сверкал золотой фиксой Черный Паша, - раз вам оружие продаю, а завтра - уж за кого бог пошлет!
      И оскаливал зубы хищный зверь человечьей породы, и вздрагивали спрашивающие, когда вперивал он в них небольшие глубоко посаженные глаза, горевшие желтым огнем.
      Как-то цыганка нагадала, что в сорок лет Черный Паша умрет от пули.
      - Не иначе, в спину, - хмыкнул тот. Знал, что, в глаза ему глядя, никто на такое не решится.
      Семьи Черный Паша не имел. По части женского пола был непостоянен, к своим зазнобам быстро остывал и зачастую после одной из ночей отправлял их туда же, куда и остальные жертвы, - в Стамбул, чтобы больше никогда о них не вспоминать. Та же самая цыганка нагадала ему великую любовь, во что Черный Паша, как и его подельники, не очень-то верил. Какая любовь у зверя?
      Когда его спрашивали, почему он живет в азовских плавнях, а не на Черном море, откуда до Стамбула рукой подать, да и товар сподручнее при себе держать, Черный Паша неизменно отвечал: "Подальше положишь, поближе возьмешь!" На Черном море много крепких да сноровистых ребят околачивается, там за свой хлеб с каждым из них биться придется, силы напрасно тратить. Зато здесь, на Азове, он - полновластный хозяин.
      Да и где на Черном море спрячешься! Уходить в пещеры? Черный Паша никому не признавался, но ещё в юности, плавая на судне кочегаром, он получил контузию. На пароходе взорвался котел, и их с мотористом двое суток не могли вытащить из полузатопленного машинного отделения. С той поры Черный Паша боялся закрытых, тесных помещений, а уж добровольно лезть в катакомбы, - миль пардон! Доктор говорил, как подобная болезнь называется, да он это мудреное название позабыл.
      Нельзя сказать, что у Черного Паши не было родных. Просто о них никто не знал. На самом деле в Севастополе в небольшом домишке жила его мать, крепкая ещё старушка, торговала на базаре скумбрией, бычками и прочей рыбешкой, что ловил в море её зять - Михаил, за которым была замужем её дочь - сестра Черного Паши.
      Они давно уже похоронили и оплакали своего сына и брата. Рыболовецкая шаланда, на которой Дмитро промышлял, попала в шторм и затонула. Говорили, никто не спасся. Так что в день поминовения усопших они втроем собирались и выпивали рюмочку за упокой его души.
      Михаила не взяли в армию из-за увечья - упавшая бочка с рыбой размозжила палец на ноге, и, когда то белые, то красные по причине нехватки людей пытались все же мобилизовать молодого рыбака в свое воинство, он отсиживался в тещином домике, в то время, как его жена - женщина дотошная и горластая - тыкала в лицо вербовщикам бумажки от врачей:
      - Негодный он для службы, негодный! Чего душу рвете? С инвалидом живу, а все никакой жалости, каждый норовит женщину обездолить...
      Постепенно поток её речей становился таким бурным и неуправляемым, что вербовщики предпочитали ретироваться и избавиться от настырной бабы, тем более что у неё все было по закону оформлено. После её скандалов Михаил спокойно возвращался домой и продолжал заниматься тем, что умел и любил с детства - ловлей рыбы.
      Дмитро же - или Черный Паша - был жив и здоров, и, узнай о его делах родная мать, она бы пожелала, как и прежде, считать его мертвым. Правда, однажды она было подумала...
      Как-то под Рождество заявился к ней мрачного вида мужик и передал небольшую, но тяжелую резную шкатулку. На вопрос: "От кого?" мужик пожал плечами и буркнул:
      - Не знаем. Велено передать.
      Мать открыла передачу и ахнула: шкатулка была полна драгоценностей и золотых монет. Господи, чье это, от кого? Знать, неправедно добыто! Старуха Гапоненко перекрестилась и, никому ни слова не говоря, закопала шкатулку в подполе, под картошкой. И постаралась о ней больше не вспоминать.
      Черный Паша, рассудив, что переданного богатства хватит матери до конца дней, посчитал свой сыновний долг выполненным. И больше никаким образом знать о себе не давал. Мол, умер, так умер.
      - Едут! - вывел его из задумчивости голос дозорного.
      Черный Паша ухмыльнулся. Его правая рука - контрабандист Батя - как ни странно, но это было его подлинной фамилией, а не кличкой, - так вот, Батя Митрофан Филиппович со своими хлопцами возвращался из набега. Уезжали они без определенной цели, - шутили: кровь разогнать, чтобы не застаивалась. Но Паша знал, что с пустыми руками они не вернутся.
      На небольшой каменистой косе, надежно скрытой от людских глаз широким поясом камышей, размещалось два небольших дома и капитальный сарай. Камыши окружали косу с трех сторон, открывая лишь выход к морю. Заметить его можно было, подъехав вплотную к берегу.
      В сарае Черный Паша прятал свой товар, в одном из домов жил сам, в другом - его друзья-товарищи, в основном, холостяки. Женатые жили с семьями в небольшом поселке, в нескольких километрах от своего лагеря. Собирал их атаман без особых трудностей: по первому же сигналу его воинство вскакивало на коней и мчалось к месту сбора.
      В военной неразберихе, в толчее, в массовом перемещении людей с места на место эти волки от войны выискивали свои жертвы, хватали и скрывались в камышах неузнанные, ненайденные. Кому война, а кому - мать родна. Конечно, они знали, что рано или поздно установится такая власть, которая не потерпит их разбоя, будет вести счет людям и перекроет границы на морях. Потому спешили навеселиться, нагуляться, а потом и уйти подальше, хоть в тот же Стамбул. С деньгами-то, с золотом они в любом месте земли будут желанны...
      Наконец из камышей вынырнул верховой. "Батя!" - узнал Паша, с удивлением разглядывая появившуюся следом пеструю повозку с надписью "Цирк", которой правил Васька-Перец.
      - На кой черт вы тащили эту телегу, - начал было он.
      - Да ты внутрь загляни! - восторженно крикнул ехавший следом за повозкой контрабандист по кличке Бабник. Для защиты от его домогательств Черному Паше приходилось держать прекрасных пленниц под охраной. Он давно бы избавился от Бабника - кто же захочет иметь козла при капусте? Но Бабник был надежным товарищем, скрупулезно честным, метким стрелком и отличным мореходом. То есть имел массу достоинств, перевешивающих эту его всепоглощающую страсть к прекрасному полу.
      Паша заглянул в повозку. Улов и вправду был неплохой. Вон та, самая молодая, синеглазка, - хороша! Туркам - что в гарем, что в дом терпимости, - заплатят, сколько скажет. Вторая, видимо, чуть постарше, но такая хрупкая, изящная. Наверняка из благородных. Эту он итальянцам предложит. Их богачи очень аристократок любят. А если она ещё и с титулом, вдвое дороже пойдет.
      - А это что такое?! - Черный Паша заметил у третьей пленницы разбитую губу. - Бабник, твоя, что ли, работа? Я же предупреждал: товар портить не смейте!
      - Моя, - помрачнев, кивнул тот. - Так ведь царапается, точно дикая кошка.
      И, сверкнув глазами, добавил восхищенно:
      - Ах, какая кошка!
      Черный Паша усмехнулся и в который раз подивился: вроде, неплохой мужик Бабник, все при нем: и сила, и стать, а поди ж ты, не нравится бабам. То есть какая, может, и счастлива была бы его вниманием, так ведь этот по себе не ищет! Нравятся ему женщины все больше гордые, неуступчивые, такие, что себе цену знают. Черный Паша проследил за горящим взглядом Бабника. Понятно, кого выбрал! Сейчас, небось, просить будет...
      - Слышь, Паша, будь другом, а?
      - Ты же знаешь, Гошка, не мной придумано, сами решали. Сколько за неё Исмаил-бей отвалит... А это, если помнишь, деньги общие...
      - Знаю. Я заплачу, сколько скажете! Все, что у меня есть, отдам! Назови цену.
      От возбуждения Бабник чуть из сапог не выпрыгивал. Черный Паша видел его всяким, но готовым отдать все? За бабу? Да что же это там такое особенное? Он и сам себе не признавался, что медлит как следует рассмотреть третью пленницу. Ту, которую так вожделеет Бабник.
      - Ну-ка, вытащи её на свет божий, поглядим, что за жар-птица тебя разума лишила?
      Атаман контрабандистов ещё ничего не решил, но Бабник истолковал его слова в свою пользу и кинулся вытаскивать Катерину из повозки. А Черный Паша с изумлением почувствовал, что у него забилось сердце. Сердце? Разве не превратилось оно в камень давным-давно? Он ещё не разглядел её всю, а уже, будто в весеннем вихре лепестки яблонь, кружились в его голове детали: выбившаяся из-под платка прядь, тонкая лодыжка, грудь в разорванной рубашке. И отчего-то он знал (предчувствовал?): это ОНА. И все медлил, медлил, как будто можно отсрочить судьбу. Так смертник ждет и боится встречи со своим палачом.
      Ее поставили на ноги. С бледного красивого лица ненавидяще глянули черные глаза. Очи. И он понял, что не ошибся. "Вы сгубили меня, очи черные, очи черные, непокорные!" - всплыло навязчивым припевом. Кажется, так пели одесские цыгане?
      "Ой, пропала ты, Катерина, ой, лышенько, недолго любила ты матроса своего, ой, коротко счастье женское!" - так причитала она про себя, сердцем чувствуя в стоящем перед нею черном человеке свою судьбу, нежеланную, нежданную, но неотвратимую, как смерть.
      Что-то враз надломилось в ней. Она стояла, молчала и горестно качала головой в такт своим мыслям; "Пропала ты, Катя, пропала!"
      Не видел бедный Герасим, лежа в повозке беспомощный, униженный, как два мужика, два самца, будто на базаре, разглядывают, раздевают глазами его любимую. Но вот, насмотревшись на Катерину, соперники встретились взглядами и поняли: отныне они враги.
      - Я первый её заметил, - недвусмысленно трогая висящий у пояса кинжал, сказал Бабник.
      - Ну и что же? - оскалил зубы Черный Паша, кивая на свой шестизарядный Смит-Вессон. И расхохотался. Неожиданно громко и зло.
      - Ты чего? - попятился от него Бабник. Но Черный Паша, не глядя в его сторону, уже приказывал:
      - Эту, - он кивнул на Катерину, - ко мне в дом, да свяжите покрепче, уж больно ценная добыча!
      Батя хихикнул.
      - Тебе смешно? - посуровел атаман.
      - Да нет, это я так... Она же, стерва, Перца подстрелила.
      Перец, тот самый, что правил цирковой кибиткой, отвернулся, демонстрируя равнодушие. Он точно знал - сочувствия не дождется.
      - Пусть не подставляется, - отмахнулся Черный Паша и, заставляя себя не думать пока о НЕЙ, скомандовал: - Теперь давайте остальных.
      Первым вытащили Герасима. Батя развязал ему ноги, чтобы атлет мог самостоятельно вылезти из повозки.
      Первой, что он увидел, была любимая, которую двое контрабандистов уводили в дом.
      - Катя! - рванулся он ей вслед.
      - Попрощайся со своей Катей навек! - буркнул Бабник, заодно подыгрывая Паше в тщетной надежде, что тот в последний момент передумает. - Теперь о ней другие позаботятся.
      Злость и обреченность придали Герасиму силы. Он изловчился и ногой ударил Бабника в пах. Тот дико взвыл и упал, катаясь по земле. Стоявший рядом Батя мгновенно среагировал: как на животное накинул на Герасима аркан, свалил и в считанные секунды связал атлету ноги, а когда услышал в свой адрес соленое словцо, заткнул рот, приговаривая:
      - Ай, как нехорошо ругаться! А если женщины услышат?
      - Что ж вы ему сразу ноги не связали? - спросил Черный Паша, втайне довольный, что с Бабником рассчитались без его участия.
      - Что же, мне его на руках носить, такого бугая? - возмутился Батя.
      Атаман подошел к лежащему на земле Герасиму.
      - Она - жена тебе, или так, невенчанные, жили?
      Герасим подчеркнуто демонстративно отвернул голову в сторону. "Этот против меня мощнее будет, - подумал Черный Паша, ревниво разглядывая лежащего перед ним пленника. - Телом. Только в нашем мужском деле не это главное". А вслух сказал:
      - Прав Батя, ты действительно бугай.
      И еле успел перехватить занесенную над пленником руку Бабника с кинжалом, который очухался от удара и теперь жаждал расквитаться.
      - Ты что, Гошка, такой товар хочешь испортить? Наш друг Исмаил-бей давно заказывал: чтоб большой, чтоб сильный.
      - Да он же меня самого чуть евнухом не сделал!
      - Недосмотр, - согласился Черный Паша. - Батя ноги не связал. Вот с него и получишь за ущерб.
      Бабник с силой ударил ногой Герасима. Батя оттолкнул его в сторону.
      - Я не бью лежачего. И другим не даю. Он вынул из кармана золотой крестик с изумрудами, снятый с шеи Ольги - и когда успел? - протянул Бабнику.
      - Это тебя утешит?
      Бабник отбросил руку Бати; мысль о Катерине не давала ему покоя. Черный Паша, никогда не нарушавший их правила, впервые преступил собственный кодекс чести: оставил себе добычу, отнятую у товарища! Между тем атаман приказал Бабнику:
      - Завтра повезешь его и остальных пленников в Стамбул. Погода должна быть. хорошая.
      - Атаман, а как же...
      - А никак. Ты слышал? Езжай, готовь судно к отплытию.
      Несколько секунд между ними длилась молчаливая дуэль. Бабник не выдержал и первым опустил глаза.
      - То-то! - загадочно сказал Черный Паша. Бабник стиснул зубы. "Ничего, атаман, будет и на нашей улице праздник!" - в бешенстве подумал он, с разбегу вскочил на коня и умчался в камыши. Следующим из повозки вытащили Альку.
      - А мальчишку зачем связали? - удивился Черный Паша.
      - Шустрый больно, - объяснил Батя, - а скачет, ну чисто заяц! Они ж циркачи. Еще сбегет!
      - Да он забоялся! - огрызнулся Алька. - Я его головой в живот саданул.
      И ехидно осведомился у Бати:
      - Не болит животик-то?
      Атаман контрабандистов, не терпящий никакой фамильярности, а тем более от такого шкета, нахмурился.
      - Да, мальчишка и вправду шустрый. В сарай его, вместе со всеми. Потом разберемся.
      Извлечение из повозки Ольги, Яна и Марго обошлось без происшествий. Пленники на какое-то время оказались вне внимания разбойников и смогли даже переговариваться между собой.
      Осознав случившееся, Ольга не упала в обморок, не забилась в истерике. Неизвестно откуда к ней пришла уверенность, что в любую минуту она сможет "повлиять на ход событий. А ещё она знала то, что не знали другие. Их новый товарищ - Ян - единственный из всех пленников не был связан. Ольга справедливо полагала, что при необходимости он сможет помочь и остальным.
      Действительно, ещё на месте нападения Ян оглядел всех и понял, что самый "легкий" для него Васька-Перец. Стоило парню попристальнее на него посмотреть, как тот буквально оказался в его власти.
      Тогда Ян ещё не решил, как использовать эту зависимость, кроме как приказать сделать на веревке фальшивый узел, от которого можно было освободиться одним движением.
      Марго тоже чувствовала себя спокойно. Она давно решила, что её Янек не такой, как все, и потому непременно найдет выход, её даже веселило это неожиданное приключение. Как будто она не была пленницей, а играла в пленницу, с интересом наблюдая: а что же будет дальше?
      Ольга же, проследив сосредоточенный взгляд Яна и последовавшую за ним покорность Перца, уверилась окончательно: они с Яном - дальние родственники и обладают похожими способностями. Значит, это все не случайность. Значит, недаром ночами она видела, как светятся её руки - просится наружу их удивительный дар.
      Неспроста в роду Астаховых жила легенда о могущественном колдуне, прапрадеде Николае. Не столько для большей уверенности, сколько для самого Яна, она спросила:
      - Скажи, Елизавета Астахова-Поплавская - не твоя прабабушка?
      Марго изумленно уставилась на Ольгу: нашла время интересоваться родственниками! Но Ян не удивился, а ответил обстоятельно, не спеша.
      - Слыхал от матери, вроде у отца, Георгия, бабка была Елизавета, ведьмой её считали. Думал, сказки это.
      - Значит, я не ошиблась. По всему выходит, Янек, родственники мы с тобой.
      Марго украдкой облегченно вздохнула. Она даже себе не признавалась в том, что все больше влюблялась в Яна и боялась, что какая-нибудь краля уведет его из-под носа. Вроде этой сероглазой. Оказывается...
      Ян, привыкший считать себя круглым сиротой, так обрадовался этому, хоть и дальнему родству, так стремительно потянулся к Ольге, что чуть не уронил с рук веревки.
      - Так вы... ты - Астахова?
      - Нет, я - Лиговская, Астаховы у меня по материнской линии.
      - Ну и ну!.. А я не верил. Считал, что мать придумывает, о лучшей доле мечтает... Ты мне расскажешь о наших родственниках? Я ведь ничего не знаю. Даже отца своего не видел, после его смерти родился. Всю жизнь на глухом хуторе... Но я сразу почувствовал, вот здесь..
      - И я.
      Они с Ольгой одновременно вздрогнули.
      - Так ты тоже можешь... - Ян оглянулся, не подслушивает ли их кто-нибудь посторонний, придвинулся к Ольге и понизил голос: - Это... подчинять себе?
      - Так, как это делаешь ты, я ещё не пробовала. Зато если я захочу кого-то увидеть, я себе его так отчетливо представляю, что действительно вижу на расстоянии... Господи, как же это я не подумала? Ведь я могу узнать, что случилось с моим мужем?
      - Да погоди ты! - затеребил её Ян. - О муже потом узнаешь. Подумай, ну, пожалуйста, что ты ещё можешь? Мне это очень важно!
      Ольга пожала плечами.
      - Боль снимать могу.
      - Подумаешь, боль! Я вон у Марго пулю из плеча вынул. Без ножа. И почти без крови. Найди рану! А ведь она всего три дня назад без памяти лежала!
      - Я и сама толком не знаю, что еще? У меня это недавно обнаружилось, пояснила Ольга, улыбнувшись про себя его запальчивости.
      Ян было спохватился, что расхвастался, но опять заглянул ей в глаза.
      - Скажи, а могла бы ты... убить человека?
      - Я не хотела убивать, мне пришлось... Их было много, а мы отстреливались.
      - Ты не поняла. Убить в мыслях. Представить себе, что человека убиваешь, глядь, а он уже мертвый!
      Ольга содрогнулась,
      - Мне... и в голову бы не пришло!
      Ян помолчал.
      - Ладно, не будем пока об этом. Зато я знаю точно: если мы захотим, то сможем убежать.
      - Согласна. Но предлагаю подождать до утра. Камыши для разбойников дом родной, а мы можем заблудиться. И потом, ты знаешь, куда они собираются нас везти? Мне видится большой зеленый пароход... Не будем торопиться?
      - Не будем.
      Яна с девушками и Альку повели к сараю.
      - Развяжите их! - крикнул вслед Черный Паша.
      - Теперь не сбегут.
      И довольно сощурился. Из его самодельной тюрьмы убежать было сложно. Батя - опытный охотник и выдумщик - опоясал сарай цепью хитроумных ловушек. Он предусмотрел и обезопасил себя даже от подкопа. Последняя их жертва при попытке к бегству окончила жизнь на острых кольях ловчей ямы.
      Ян разочарованно вздохнул: его развязанные руки для дела не понадобились, но они смогут насторожить бандитов, когда те станут освобождать пленников от веревок. Тем более что развязывать их стал не Перец, а сам Батя. Положение спасла Ольга.
      - Сначала женщин, - кокетливо сказала она и вытянула вперед связанные руки, затем уступила место Марго и, будто невзначай, прижалась к Яну. Машинально, как учил Герасим, она связала Яну руки морским узлом.
      - Кто завязывал хлопца?! - взревел Батя, который был человеком сухопутным и морских премудростей не знал. От неумения справиться с веревками мог пострадать его престиж. На шум явился атаман.
      - Погодь, - он отодвинул в сторону товарища и быстро развязал узел. Наверняка Бабник из себя моряка корчит.
      - Хорошо, что ты его услал, - подыграл Паше Васька-Перец, - а то бы не все пленницы до завтра дожили.
      А девушки поежились, когда контрабандисты дружно заржали: на них повеяло близкой бедой.
      Черный Паша открыл двери в свой дом и на пороге его буквально остолбенел. Гордостью и украшением его жилища была огромная железная кровать, предназначенная, не иначе, для отдыха великанов. Товарищи атамана, втаскивая этого металлического монстра в дом, наматерились и нахохотались над его приобретением. Теперь Батя, желая угодить другу, не нашел ничего лучшего, как привязать пленницу за руки и за ноги к тыльной стороне кровати. Он предусмотрительно разул Катерину - в хате жарко! - и теперь она висела на железной спинке, босоногая, как святая, распятая на кресте.
      - Господи, - только и смог вымолвить Черный Паша, - заставь дурака богу молиться!
      Тем не менее зрелище, открывшееся его глазам, потрясало воображение. Природа немало потрудилась, вылепливая фигуру Катерины. Она не была ширококостной, подобно многим селянкам. Вместе с некоторой пышностью форм ступни её ног были узкими и изящными, плечи - красиво покатыми, шея по-лебединому длинной, кожа - хотя и не идеально белой, но живой и нежной, с оттенком топленого молока; её внешность не оставила равнодушным и безумно влюбленного в Ольгу Вадима Зацепина, так что он даже посвятил ей стихи:
      "Уж как изловчилась в Катюше природа, Добавив "Коти" ("Коти" известные французские духи.) в родниковую воду".
      Черный Паша стихов не знал, но вид висящий Катерины поверг его в экстаз, ему захотелось встать перед нею на колени, что он и сделал, прильнув губами к тонкой лодыжке, и, спеша, освободил ноги от впившихся в них веревок.
      Никто и никогда в жизни не целовал Кате ноги. И теперь от поцелуев черного человека её ноги как будто зажили самостоятельной жизнью. Как будто по ним снизу поднималось что-то горячее и опасное, как если бы не губы, а какие-то живые существа делали там, внизу, свою разрушительную работу, ломая, как преграду, её презрение, нежелание, стыд. Эти губы поднимались выше и выше, и в местах их прикосновений вспыхивали и начинали пульсировать горячие точки, заставляя её содрогаться и трепетать.
      Когда его губы миновали колени, Катерина отчаянно рванулась, насколько позволили веревки на руках, но от её движения напрягшаяся грудь вырвалась на свободу, вздернув соски. Черный Паша оторвался от ног и прильнул горячими губами к её груди. Катерина вдруг почувствовала, как, в ответ на его ласку, словно загорелось внизу живота.
      - Боже, - застонала она.
      Ее стон послужил для мужчины сигналом. Он стал срывать с неё одежду, покрывая все тело поцелуями. Из-за связанных рук одежда не хотела сниматься и тогда он стал разрывать её на клочья. Куда девались его обычные сдержанность и самообладание! Сердце, которое он считал заледеневшим навек, билось так, что его тоже кинуло в дрожь. Он рычал и хрипел, как дикий зверь, и когда вошел в нее, с радостью почувствовал ответную дрожь её тела, и неистовствовал в ней, не замечая, как она бьется спиной о металлические прутья. Лишь поддерживал руками её ноги. И услышав её крик, он выплеснулся сам, и она обмякла в его руках.
      Черный Паша наконец отвязал её и отнес на постель, бережно укрыв одеялом.
      - Ты теперь моя, - сказал он, наклонясь к её лицу. - Разве ты не поняла, что это - судьба? Со мной теперь тебе жить. Смотри мне в глаза, не отворачивайся, разве ты не хотела меня?
      - Будь я проклята! - Катерина горько зарыдала.
      Они с Герасимом любили друг друга чисто и стыдливо. Он считал главным в их отношениях неутомимость, она - покорность. Она была счастлива уже тем, что Герасиму хорошо с нею. Но он ни разу не спросил, хорошо ли ей. И не вглядывался, подобно атаману, в её глаза, потому что они ночью не зажигали света.
      В доме же Черного Паши было светло и странно. Кроме кровати, здесь было все "не как у людей". Небольшие оконца закрывали тяжелые красные шторы. Стены были завешаны коврами, а в промежутках между ними темнели бронзой тяжелые подсвечники. Напротив кровати на стене матово отсвечивало зеркало в ажурной позолоченной оправе. Невиданной удлиненной формы керосиновая лампа покачивалась на тяжелой цепи, свисавшей с потолка.
      Сейчас лампа не горела, но и две свечи в одном из подсвечников давали достаточно света, чтобы все разглядеть.
      Катерина все ещё безуспешно пыталась прикрыться от поцелуев её пленителя, её сознание тщетно цеплялось за надежду, что вот сейчас она закроет глаза и все это кончится. Но она как будто раздвоилась: прежняя, стыдливая Катя глядела на себя со стороны и ужасалась, что она обнаженная лежит с чужим незнакомым мужчиной и до сих пор не сгорела со стыда, не умерла от этого позора, а с замиранием сердца принимает его ласки. Она пыталась вспомнить Герасима, прервать этот сладкий кошмар, закричать: "Нет! Нет!" Но её руки уже обнимали его, робко гладили, подчиняясь его просьбам: "Обними меня!"
      Другая, прежде ей незнакомая, женщина удивленно всматривалась в свое отражение в зеркале: смотри на себя, говорил ей мужчина, на нас - и она видела голую Катю, его руки, скользящие по её телу, её соски, твердеющие под этими руками, и напрасные попытки отвернуться, когда он берет её здесь же, перед зеркалом, а она в который раз кричит и бьется от неведомых ей прежде ощущений.
      Черный Паша за свою жизнь побывал в объятиях самых изощренных в любви женщин, но впервые ему доставляло удовольствие учить этому искусству женщину неискушенную, учить и видеть, как распускается под его рукой из бутона прекрасный цветок.
      Катерина, обессиленная, под утро заснула, а Черный Паша все лежал без сна рядом с нею и думал, как теперь ему удержать её при себе? В одну из коротких минут отдыха он спросил, кем ей приходится Алька. Катерина, желая спасти от тяжелых грядущих испытаний хотя бы его, ответила, мой брат.
      Атаман контрабандистов сердцем понимал чистоту и стыдливость Катерины, потому опасался, что, оставшись одна, она замучает себя угрызениями совести. А там - кто знает, на что может решиться такая женщина. Лучше пока не оставлять её надолго одну. Время - лучший доктор. Забудет своего амбала, никуда не денется!
      Проснулась Катя оттого, что ОН (хотя она уже знала, что зовут его Дмитрием) одетый стоял рядом и смотрел на нее.
      - С добрым утром, ласточка моя!
      И нежно поцеловал.
      - Посмотри, что я тeбe приготовил!
      Катерина ахнула. В таком платье не стыдно было появиться и царице. Как назывался материал, она даже не имела понятия, но он блестел, струился и казался теплым, как её кожа. Платье хотелось надеть, а надев, носить, не снимая. Какое-то время ещё женщина в ней боролась с призраком памяти, но для себя она уже решила: назад дороги нет. Она пойдет по этому пути до конца, а решение - жить или не жить на свете - оставит за собой.
      - Давай, - подтолкнул её новый возлюбленный, - возьми, тебе же хочется, зачем отказываться?
      Рядом с платьем лежало белье. Катерина даже не подозревала прежде, что бывает такое - тонкое и кружевное. Наверное, его носили падшие женщины. Разве она теперь не из таких?
      Черный Паша будто подслушал её мысли.
      - Казнишь себя? Думаешь, на позор я тебя взял? А знаешь ли, что полюбил я тебя, Катюша, с первой минуты, как увидел. И хочу, чтобы не пленницей ты у меня была, а женой - любимой и единственной. Страшно тебе, или не побоишься стать волчицей рядом с волком?
      Она молчала, и он было обеспокоился её молчанием, но потом понял, что торопит события, и только сказал:
      - Все в твоих руках. Скажешь "да", сегодня же в церкви обвенчаемся.
      Голова у Катерины тихо закружилась... Какие причудливые узоры может выписывать судьба! Не будь войны, так бы и осталась Катя простой селянкой: растила детей, вела хозяйство, принимала любовь мужа. Смог бы он разбудить в ней страстную женщину, заставить заглянуть в глубину своего естества? Скорей всего, она никогда бы не узнала о себе всей правды. Как сказал Дмитрий? Боится ли она стать волчицей? Катерина этого пока не знала, но странное любопытство толкало её заглянуть за грань, прежде недоступную, что там?