Вот и сейчас все пятеро сидели за столом, планируя предстоящее выступление. Отсутствие Аренского ощущалось во всем: будто стоявший прежде надежно и основательно дом вдруг зашатался и покосился на один бок. Невеселым было это обсуждение. Алька, вначале сидевший безучастно, в ответ на неуклюжее предложение Герасима выступать вместе, громко разрыдался и выскочил из дома. Ольга выбежала следом, нашла мальчишку и прижала его, безутешного, к груди.
      - Уйди! - он шмыгнул носом и попытался оттолкнуть её. - Я не ребенок, чтобы давать себя гладить какой-то девчонке.
      Ольга на его нарочитую грубость попросту не обратила внимания.
      - Не злись. Представь себе, что мы с тобой два товарища - да и разве это не так? - и у одного из нас случилось несчастье. Разве другой не должен прийти на помощь и утешить?
      Алька продолжал молча сопротивляться.
      - Ты думаешь, плачут только женщины? О, когда я работала сестрой милосердия, знал бы ты, сколько мужских слез мне довелось видеть!
      Алька недоверчиво посмотрел на нее.
      - Успокаиваешь? Папа говорил, мужчины никогда не плачут!
      - Еще как плачут! Но они знают и лекарство от слез...
      - Какое это лекарство?
      - Работа. Они стараются работать до седьмого пота так, чтобы усталость валила с ног, потом падают и засыпают, а наутро, проснувшись, опять берутся за дело...
      - Наверное, это неплохое лекарство, - задумчиво произнес Алька.
      Ольга-таки осторожно погладила его по голове.
      - А ты не хочешь помочь товарищам в трудную минуту. Ведь в вопросах цирка никто, кроме тебя, не разбирается, и Герасим не хотел тебя обидеть, просто он пытается командовать нами, как твой папа, а у него не получается... И потом, помнишь, что батька сказал? Мы должны понравиться его бойцам. Выходит, от тебя зависит не только наша программа, а и наша жизнь...
      Алька усмехнулся сквозь слезы.
      - Ладно, я постараюсь... Я уже и сам думал, как лучше, а тут опять папку вспомнил... Он говорил, надо и тебя борьбе подучить. Мол, не помешает. Так что я с тобой буду заниматься. Герасим и без меня свою кочергу на "бис" гнет, а поручик с Катериной все равно никого к своим фокусам не допускают...
      Поручик Вадим Зацепин действительно всерьез увлекся искусством иллюзиона, чего никак не мог прежде от себя ожидать, причем постигал его поневоле самостоятельно.
      Потомственный военный вдруг перестал ощущать тягу к войне. Его поглотила совсем другая страсть. Все время, в которое он не пялился на Ольгу и не старался быть поближе к ней, тренирующейся под присмотром Альки в клоунских трюках, бывший поручик продолжал исследовать возможности "черного ящика". Скорее всего, он, по собственному выражению, "изобретал велосипед" в ремесле иллюзиониста, но руки его приобретали все большую гибкость и чувствительность.
      Он научился на глазах у доверчивых зрителей - преимущественно селян вытаскивать монеты, карты, часы из самых неожиданных мест, чем их и смешил, и восхищал,
      Вадим оказался вхож и к разведчикам, и к штабникам, а по профессиональной привычке военного он все отмечал и запоминал. Работай Зацепин на чью-нибудь разведслужбу, он мог бы оказаться неоценимым агентом.
      Перерожденца-поручика неизменно сопровождала ассистентка - Катерина. Ее привычная сельскому глазу пышная красота привлекала алчные взгляды анархистов, но, что в который раз изумляло Зацепина, никто из них не пытался открыто обидеть её. Люди искусства казались "борцам за светлое будущее" неизмеримо выше их самих. Артисты могли то, чего не могли они сами, и потому заслуживали преклонения, даже если, как Катерина, только заряжали "черный ящик" или подавали фокуснику нужную вещь.
      Теперь циркачи в основном выступали порознь, давая этакие мини-спектакли, что вошло в обычай после разговора Ольги с батькой Махно. Атаман анархистов питал к девушке странный интерес: то ли чувствовал в ней присущий и ему гипнотизм, то ли подозревал, что Ольга чересчур образованна для цирковой артистки.
      В ответ на предложение дать цирковое представление перед его бойцами, Ольга запросила на подготовку неделю. Сослалась на погибшего Аренского, как на ведущего артиста и организатора. Но ждать неделю анархисты не хотели, недовольно ворчали "доживем ли до завтра", и, чем дальше, тем настойчивей требовали показать хоть что-то. Нашел выход как раз сам батька.
      - Ваш фокусник выступит перед конниками Лютого, - распорядился он. - А я со своим штабом посмотрю хваленую амазонку: что там за чудеса меткости она проявляет?!
      Готовясь к выступлению перед самим батькой, Ольга волновалась так. словно у неё не было прежде спектаклей и она никогда не показывалась перед зрителями.
      Махновец Алексей Чубенко, которого атаман отправил в помощь артистам скорее, для надзора за ними, как считала Ольга, - наблюдая её переживания, посоветовал:
      - Стаканчик первача опрокинь, - куда все страхи и денутся!
      Ольга на эту глупость даже отвечать не стала.
      Какую меткость рукам может дать нетрезвая голова?
      - Знаешь, - неожиданно навел её на мысль Алька, - я видел, как тот, ростовский стрелок, к выступлению готовился. Сядет, и в одну точку уставится. Уже другим на него смотреть надоест, а он все сидит...
      Ольга попробовала так же сидя смотреть в одну точку, заставляя себя отрешиться от всего окружающего. И вправду, через некоторое время она понемногу пришла в то самое состояние, которое дядя Николя называл "готовностью номер один".
      На её выступление батька явился со всем своим штабом. Была с ними даже какая-то делегация, или депутация, одним словом, народу набралось прилично, тем более что представление устроили прямо на военном плацу. Лишь сбили какое-то подобие подмостков, да постелили ковровую дорожку, по которой Ольга сходила в "зрительный зал" и, стоя лицом к публике, стреляла в мишень через плечо.
      Батька свое обещание отпустить артистов после первого их спектакля, если таковой понравится, не сдержал, хотя увиденным остался доволен. Он считал, что выступления поднимают боевой дух бойцов, и потому в интересах революции задержать артистов подольше.
      Легче всего организовывали выступления иллюзиониста. Достаточно было вместительной комнаты в доме, амбара или сарая - весна шла к теплу, - и фокусник мог начинать представление.
      Как-то на одном из них бывший владелец небольшой винокурни, видавший в городе, как к ногам понравившихся артистов публика бросала кошельки, в восторге швырнул в ноги Вадиму набитое "николаевками" портмоне. Фокусник не растерялся, кинул его в черный ящик, постучал по стенке, а потом показал его уже пустым. С той поры у зрителей-анархисгов вошло в традицию бросать циркачам кошельки и с детским восторгом наблюдать, как они исчезают. А Катерина пришила к юбке потайной карман, куда время от времени попадали исчезающие дары. Вскоре их выступления стали немалым источником дохода труппы.
      Вся труппа в конце концов составила три небольших подгруппки, которые выступали в разных местах - Вадим и Катерина, Герасим и Алька. Ольга работала одна, что, впрочем, её нисколько не тяготило. Сложились и группы зрителей, посещавшие "своих" артистов. На выступления фокусника ходили более солидные и в то же время более простодушные зрители, которым казалось, что вот, ещё немного, - и они поймут, в чем секрет этих фокусов!
      Зрителями Герасима и Альки были, в основном, деревенские хлопцы, физически развитые, которые сами увлекались то атлетикой, то борьбой и часто не прочь были помериться силами с Герасимом. Их выступления порой превращались в настоящие соревнования.
      Самые же большие скопления зрителей вызывали, однако, выступления Ольги, так как посещала их преимущественно молодежь. Девушка - тоненькая, по-городскому изящная, казавшаяся слабой и беззащитной, - с завязанными глазами стреляла так, как многие не могли с открытыми. Началось поголовное увлечение молодых махновцев стрельбой по зажженным свечам, мишеням в виде карт и просто стрельбой на звук. Это вызвало такой перерасход патронов, что батька пригрозил вовсе прекратить выступления артистки.
      Поначалу Ольга боялась этих усатых, бородатых, длинноволосых, дурно пахнущих мужиков, которые орали, ругались матом и даже пытались её тискать. Но когда она однажды, не оглядываясь, из-за плеча прострелила у наиболее ретивого ухажера фуражку - причем пуля прошла всего в сантиметре от головы, - нахалы стали остерегаться открыто проявлять свои чувства В конце концов, её стали сообща охранять друг от друга, как общую любимицу. При появлении артистки зрители вскакивали и кричали:
      - Наташа! Наташа! Иди к нам, не бойся.
      А она уже и не боялась и с удивлением чувствовала в себе этакий кураж, захватывающее дух ощущение того, что она ходит себе по краю пропасти и не падает!
      Зато боялся за неё Вадим Зацепин.
      Подразделение, желавшее пригласить того или иного артиста, высылало за ним либо тачанку, либо просто верховых, и поручик с горечью отмечал Ольгину всегдашнюю готовность отправиться с ними, её самообладание и независимость. Оказывается, она вовсе и не нуждалась в его защите, к чему Вадим подготовил себя с первой встречи. А махновцы испытывали к девушке смешанное с восторгом почтение и не собирались никому давать её в обиду.
      Зацепин стал думать, что Ольга и не стремится к его обществу, и потому его чувства к ней попросту безнадежны. Это поручика очень удручало, но, так как он был человеком дела, то решил для себя при первой же возможности открыться княжне, которой вряд ли когда-нибудь придется пользоваться своим титулом.
      А жизнь шла своим чередом. Как-то, после одного из выступлений, Вадима с Катериной пригласили на обед анархисты. Сам Лютый, один из подручных батьки Махно, сидел рядом за столом и, обнимая поручика за плечи, признавался:
      - Дуже я вас, артистов, уважаю. Такое вы умеете, аж дух захватывает! От признайся, куда делся Васькин браунинг? Все видели, как ты положил его в ящик, а потом по стенке постучал, открыл - нема. Може, у тебя там зверек какой сидит обученный, какая-нибудь мышка?
      - И куда же она все уносит?
      - В ящике где-то дырка, а? И в столе такая ж, на который ты этот ящик ставишь. Угадал?
      - Нет, не угадал. Просто, Сидор, я тебя тоже уважаю, но секрет открыть не могу. Это мой хлеб.
      И добавил как бы про себя:
      - Смешно сказать: ящик - мой кормилец!
      - Тогда другой секрет открой. Твоя помощница - Катерина - тебе, скажу, не под стать. Она - баба справная, здоровая. Ты против неё хлипкий. И моложе глядишься.
      - Здесь никакого секрета нет. Катерина действительно только моя ассистентка.
      - Значит, она свободна?
      - Думаю, нет. По крайней мере, я знаю её жениха. Они хотят пожениться в Мариуполе, там у Герасима - отец с матерью.
      Лютый помрачнел.
      - Герасим... Ваш борец, навроде?
      - Борец.
      Анархист помолчал и тяжело вздохнул.
      - Этот ей пара. Супротив такого и мне не сдюжить.
      Катерина, будто почувствовав, что говорят о ней, улыбнулась им через стол и показала глазами, мол, пора уходить. Вадим заторопился прощаться.
      - Погодь, - Лютый положил ему на плечо тяжелую ладонь и скомандовал сидящему рядом молодому казачку. - Мешок неси!
      И кивнул Катерине.
      - А ты, девонька, садись сюда, разговор небольшой есть.
      Катерина обошла стол и села рядом. Лютый оглядел её ласкающим взглядом.
      - Говорят, ты замуж собралась? Может, передумаешь, пока не поженились? Я добрый, знаешь, как любить тебя буду!
      Катерина твердо выдержала его взгляд.
      - Верю. Только сердцу не прикажешь. Спасибо за хлеб-соль.
      Казачок принес набитый продуктами мешок.
      - Это вам. Хлопцы благодарят.
      Лютый кивнул на сидящих за столом. Те дружно захлопали.
      - Думали деньгами дать, да что сейчас деньги?
      Он замялся и посмотрел на Катерину:
      - Катря, не обидь отказом!
      Вынул из кармана френча коробочку и предложил женщине. Та открыла её и зажмурилась от вспыхнувших из неё бриллиантовых огней.
      - Подарок, на свадьбу, - он спешил, боясь её возмущения. - Не думай ничего плохого. Это так. За твою красоту. За честность. Без обиды. Знаешь, что хлопцы говорят? На неё - на тебя, значит, - смотришь и жить хочется, раз такие женщины на свете есть. Возьми.
      Катерина взглянула на Вадима. Тот согласно кивнул. Она взяла коробочку и поклонилась мужчинам.
      - Спасибо.
      Сидящие в горнице взревели от восторга. Решение подарить Катерине серьги было их общим. И тут же примолкли, будто с мечтой расставались и чувствовали, что никогда больше её не увидят.
      "Вот тебе и неотесанное мужичье!" - растроганно подумал Вадим и тут же вздрогнул от признания наклонившегося к его уху Лютого.
      - Мы вчера белый обоз взяли. Драгоценностей - на многие тыщи! В общую кассу сдали, но кое-что и себе оставили. За беспокойство.
      И довольно хмыкнул.
      - Послушай, - некоторое время спустя возбужденно говорила Вадиму Ольга, тоже вернувшаяся с представления, - я у анархистов кое-какую литературу полистала. Не так все просто, как мы себе представляем! А они, между прочим, в своих воззваниях на слова графа Толстого Льва Николаевича ссылаются: "Без возвеличивания себя и унижения других, без лицемерия, обманов, без тюрем, крепостей, казней, убийств не может ни возникнуть, ни держаться никакая власть!"
      Ольга декламировала с пафосом, почти как Алька эмоционально размахивала руками. По мнению Вадима, она с каждым днем все больше утрачивала и врожденную утонченность, и аристократическое воспитание, приобретала столь свойственные революционерам черствость и фанатизм; начинала думать об окружающем в мировом масштабе. Что ей было до страданий тех, кто рядом с ней! От этих мыслей Вадим помрачнел ещё больше.
      - У тебя что-то случилось? - почувствовала наконец неладное Ольга.
      - Ничего! - сердито буркнул он и язвительно подумал: "Заметила! Лучше поздно, чем никогда. До того ли ей теперь? Любимица анархистов, революционная амазонка, Гаврош в юбке! Глядишь, скоро начнет по окопам ползать, патроны анархистам подносить!"
      А вслух сказал.
      - Значит, твои махновцы - идейные9 Выступают против власти, как аппарата насилия, и это насилие искореняют своим революционным насилием?
      Ольга удивилась. Так ядовито, раздраженно Вадим ещё с ней не разговаривал. Она чувствовала, что нравится ему, но это не повод, чтобы так распускаться! Кажется, и он ей небезразличен, но она же ничего не говорила, когда он несколько дней подряд колдовал вместе с Катериной над своим черным ящиком и никого из посторонних близко не подпускал. Это она-то посторонняя!
      Герасим как-то заметил, что в один из подобных моментов Ольга сидит и нервно складывает и раскладывает свой платок. Он укоризненно покачал головой и показал на себя: мол, смотри, как я спокоен, а ведь мы на равном положении! На равном, да не совсем. Катерина с Герасимом давно все решили, а у них с Вадимом - одни сплошные догадки: как серьезно он к ней относится, так ли уж глубока её симпатия? Катерина с Вадимом позанимается, да бегом к своему коханому: обнимает его, оглаживает да в глаза заглядывает - что Герочка хочет? Этот же долдон сидит в своем углу, слова доброго не скажет! Что остается Ольге? Берет в охапку Альку, занимается с ним, изображая страшную увлеченность клоунадой...
      - Никакие они не мои, - сказала Ольга. - Просто мне интересно, чем люди дышат? Что заставляет их рисковать жизнью?
      - Идеи.
      - Только идеи?
      - Пожалуй, ещё надежды на то, что их идеи воплотятся в жизнь.
      - Каким ты стал равнодушным, Вадим, как твой черный ящик! Ничего тебя не волнует. По-моему, все дело в том, что..
      - Ты никого не любишь!
      Почти выкрикнули они оба в один голос и озадаченно посмотрели друг на друга.
      - Так ты думаешь,.. - удивленно начал он.
      - Вот как ты считаешь! - возмутилась она.
      - Как дети, ей-богу! - проронила коронную Алькину фразу Катерина, которая здесь же пришивала к костюму Вадима оторвавшийся позумент, правда, на этот раз никто не засмеялся, и чуть ли не приказала им: - Идите-ка в нашу спальню и поговорите наедине, как люди, пока никого нет.
      Она опять склонилась над шитьем, а Ольга с Вадимом решили последовать её совету.
      Они оказались наедине, и Ольга вдруг запаниковала. Никогда прежде она никого не любила. Даже не влюблялась, как другие институтки. Посмеивалась над признаниями влюбленных в неё юнцов, а сердце её молчало. Подруга Надин Велехова, увлекавшаяся сказами Бажова, прозвала её за это "каменной девкой". Пору записочек, ухаживаний, любовных клятв княжна Лиговская прошла стороной. Неужели то, чего она всегда избегала, настигло её здесь, в эпицентре войны?!
      Почему-то во взволнованном мозгу её билось одно слово "Нет!" А что "нет", она и сама не смогла бы объяснить. Может, она инстинктивно понимала, что любовь сделает её такой уязвимой для окружающих, - именно этого она сейчас боялась.
      Вадим со свойственной влюбленным интуицией почувствовал её боязнь, шагнул к ней. Обнял и жарко дохнул в ухо:
      - Не бойся, Олюшка, мы же будем вдвоем!
      Это было так приятно, так сладко, - стоять рядом с ним, обнявшись, и слушать, как её сердце ударяется в его грудь, будто стучит его сердцу: "Слышишь, я здесь!" И обкатывать в голове его ласковое "Олюшка".
      - Тут недалеко церковь есть, - тихонько сказал он: только бы не отказалась! - Я говорил со священникам... на всякий случай. Сказал, обвенчает в любой момент.
      - Обвенчает, - очнулась от грез Ольга. - А как же война?
      Вадим чуть не расхохотался: говорит о войне, точно о живом существе. И возразил:
      - Ну и черт с ней, с войной! Даже если и убьют, разве плохо будет нам умереть мужем и женой?
      Что делают в таких случаях девушки? Просят время - подумать? Вздыхают, опускают глаза, краснеют, пожимают плечами?.. Что?! Она не знала, да и не хотела знать. Она просто сказала:
      - Я согласна.
      Счастливый Вадим обнял её и стал целовать так, что она задохнулась.
      - Слышишь, Герасим с Алькой пришли,<|)<197) он нехотя оторвался от её губ. - Не будем откладывать дело в долгий ящик. Пойдем!
      И потянул её за собой.
      - Подожди, торопыга, - засмеялась раскрасневшаяся Ольга. - Не могу же я идти в церковь в гусарском мундире.
      - Только пять минут, слышишь, и ни минутой больше!
      И, выходя к смеющимся чьей-то шутке товарищам, распорядился:
      - Кать, ты помоги Ольге собраться, она тебе все объяснит.
      Катерина без слов скрылась за дверью женской спальни.
      - Вы, мужики, тоже переоденьтесь, - скомандовал он удивленным Герасиму и Альке. - В церковь пойдем, а потом уже - праздничный ужин. Я для такого дела коньяк французский припрятал.
      - Для какого дела? - все ещё не понимал Алька.
      - Женится Александр Трофимович, чуешь, - объяснил ему Герасим. - Под какой фамилией венчаться-то будете?
      - Под той, под которой крестился. Что перед богом притворяться? Может, дождемся ещё нормальной жизни...
      - На Ольге женишься? - завистливо уточнил Алька.
      - А на кем же еще?
      - Я бы тоже на ней женился, - переодеваясь, признался мальчишка, как и положено по мужской природе, в момент забывший свою суженую-цыганочку. Только она не захочет ждать, пока я вырасту... Но учти, поручик, если тебя убьют, моя очередь будет в церковь идти.
      - Учту, - серьезно пообещал Вадим. Вошедшая Катерина остановилась у двери и вопросительно глянула на подругу: та никак не походила на счастливую невесту - была задумчива и растеряна, точно предстоящее событие застало её врасплох.
      - Оля, чы Вадим нэ люб тоби?
      - Люб-то, люб, да вот замуж я, кажется, идти не готова!
      - Спужалась! - всплеснула руками Катерина. - Повир мэни, вин нэ буйный!
      Эта неуклюжая шутка рассмешила Ольгу и сняла охватившее было её напряжение. Что поделаешь, без родительского благословения идет под венец, - так ведь и родителей в живых нет. Любимый дядечка и тот далеко-далече, доведется ли увидеться... Платье не белое, свадебное, а каждодневное, не раз надеванное... Жених в карете не приедет - в церковь пешком идти придется...
      Катерина поняла волнение Ольги и прижала её к себе.
      - Не журысь! Я тебя заместо отца-матери благословлю.
      Она сняла с шеи образок и перекрестила Ольгу.
      - В мене рука легка, счастлива будь!
      В маленькой церквушке стоял полумрак, пахло ладаном и свечами. Какие-то горестные старушки молча расступились, пропуская молодых людей к алтарю. Герасим пошептался с пожилым, опрятным священником, который ненадолго скрылся в притворе, чтобы появиться облаченным в епитрахиль, с толстой церковной книгой. У Ольги опять сжалось сердце: судьба делала новый поворот и отдавала её в руки мужчине, который должен стать для неё самым родным и близким, но... но не поспешила ли она?
      - Венчается раб Божий Вадим рабе Божьей Ольге,.. - бубнил священник.
      Воск со свечи капал Ольге на руку, точно само время отмечало её переход в другую ипостась.
      - Поцелуйтесь, теперь вы - муж и жена.
      "Ну вот и все!" - подумала княжна. "Что это - все? - возмутилась в ней другая Ольга, которая все чаще стала подавать свой голос в такие вот серьезные минуты. - Чего это ты расхныкалась, себя зажалела? Посмотри, какой красавец рядом с тобой: честный, умный, благородный... Пора с детством-то расставаться! Как говорит Герасим, не трусь, прорвемся!"
      Поцелуй Вадима вернул её на землю: здравствуй, жена!
      Герасим дал священнику пачку денег, которую тот, не считая, сунул в карман. Алька, напутствуемый Вадимом, раздал несколько бумажек сгрудившимся вокруг них старушкам. "Счастья, счастья!" - прошелестело вслед молодоженам.
      - Вот молодцы, что решились! - откровенно радовался Герасим, пожимая руки Зацепину и Ольге. - Подумаешь, война, а жизнь продолжается...
      Они шли по улице веселые, возбужденные, с безрассудством молодости позабыв о том, что уже две недели живут на положении узников. Вроде их не удерживали, но чувствовалось, что и уйти им не дадут. Стоило, например, кому-то из них выйти прогуляться, как несколько пар глаз тотчас принимались следить за всеми его передвижениями - поблизости располагался штаб махновцев.
      - Катюша, - говорил Герасим, - кивая на прижавшихся друг к другу новобрачных, - а они таки нас обскакали!
      - Сам же говорил, только в Мариуполе, мама мечтала.
      - Говорил, а посмотрел на них и пожалел. Давай и мы, как только отсюда вырвемся, так в первой же церкви и обвенчаемся. А мама и так радоваться будет, что живыми добрались.
      Мимо них на рысях промчался отряд анархистов.
      - Куда это они? - проводил их взглядом Алька.
      - Сие мне очень не нравится, - задумчиво проговорил Вадим. - Слышите, какая началась стрельба? Похоже, на город кто-то напал. Лютый обмолвился, вроде, генерал Шкуро силы стягивает. Неужели белые прорвались?
      Навстречу им попался ещё один отряд, поменьше, и кто-то из бойцов закричал артистам:
      - Быстрее, белые уже в городе! Мы уходим! Догоняйте!
      Катерина испуганно схватила Герасима за руку.
      - Господи боже мой, колы это кончится! Иде той Мариуполь? Дойдем до него, чи ни? Невжели ж на усей земли нема места, шоб можно буде пожить по-людски?!
      Она говорила речитативом, словно по мертвому причитала, вне себя от отчаяния Ольга удивилась срыву всегда такой спокойной женщины, а Вадим, желая побыстрее вернуть ассистентку и друга в обычное состояние, перешел на насмешливый тон:
      - Уж не истерика ли у вас, Катерина Остаповна? К лицу ли сельской женщине эти интеллигентские штучки! Вы ж обещали мне впредь "на мове не размовлять". Для чего мы с вами русским языком занимались? Да и мы разве не по-людски живем? Все время, можно сказать, в гуще событий. Профессию заимели романтическую - бродить по свету, людей развлекать. Многие нам завидуют. А что до смены власти, то она не должна вас волновать. Мы же выяснили: цирк - понятие интернациональное и внеклассовое. Нам бояться нечего.
      - Сама не знаю, чего я испугалась, - призналась Катерина. - Так сердце защемило, мочи нет!
      Зацепин хотел ей ответить, что сердечные предчувствия вещь ненадежная и обращать на них внимание должны нервные институтки, а не такие мужественные женщины, но тут опять послышался конский топот. На этот раз всадники ехали не торопясь, четко придерживаясь дистанции, чувствовалось едет регулярная армия. Военные были одеты в форменное обмундирование, что после пестро одетых махновцев являло-таки для глаз отрадную картину.
      Белые ехали молча, устало покачиваясь в седлах. Некоторые были ранены, и их белеющие повязки нарушали общее впечатление стройности и порядка. Военные уже поравнялись с циркачами, которые настороженно разглядывали их, когда первый с края ряда военный в форме ротмистра обернулся всем корпусом и придержал коня.
      - Мамочки мои! - воскликнул он, по-московски "акая" и кивая товарищам, чтобы его не ждали. - Никак Вадим Зацепин Поручик! Или ты уже не поручик?
      Он громко захохотал, будто заржал.
      Вадим молчал.
      - Сбрил усы и думал, тебя не узнают? Шалишь, с такой-то колоритной мордой? А это кто рядом с тобой, твоя разведгруппа?
      И опять захохотал среди общего молчания.
      - Что ты придумал, Жереба, - подчеркнуто спокойно отозвался Вадим Это мои коллеги, в цирке вместе работаем. А это моя жена - Ольга.
      - Ваш муж всегда был шутником, - поклонился, не сходя с коня, ротмистр. - Очень прошу, Зацепин, впредь, если не трудно, обходись, пожалуйста, без училищных кличек. Надеюсь, ты ещё помнишь мою фамилию?
      - Так точно, господин ротмистр Ямщиков!
      - Вот-вот, и без фамильярностей, я этого не люблю. Особенно, если учесть, что, пока ты занимался неизвестно чем, мне присваивали очередные звания. И, заметь, за воинские заслуги. А насчет того, что я придумал, так теперь, милый, это моя работа: подозревать и проверять подозреваемых. Сейчас многие перекрашиваются, а я эту фальшивую-то красочку сдираю. Вместе со шкурой. Ха-ха!
      - Значит, согласился перейти в контрразведку?
      - А почему бы нет? Работа - не хуже любой другой. Говорят, у меня неплохо получается. Кто-то же должен следить за чистотой наших рядов!.. Но обо мне потом. Поговорим о тебе. Ты дезертировал из армии?
      Вадим, сжав кулаки, шагнул к нему. Ямщиков заржал.
      - Узнаю горячую голову. Мамочки мои, что же я ещё могу подумать, видя тебя здесь, в захваченном нами городе, в компании штатских людей? Или у тебя есть отпускное свидетельство? Хорошо-хорошо, все расскажешь мне при встрече. Не будем утомлять гражданских лиц своими проблемами. Пожалуй, сделаем так. Ты по какому адресу живешь?
      Вадим сказал.
      - Даю тебе сорок минут на сборы и жду у себя в кабинете. Наш штаб - в особняке Павлова, двухэтажном, из красного кирпича. Мы обычно там располагаемся. Город-то третий раз берем!
      - Побойся бога, Константин, я только что женился. Как раз из церкви идем.
      - Поздравляю, жена у тебя прехорошенькая, и сразу видно, не из простых. Хорошо, сделаем так: я дам тебе не сорок минут, а час. Соберешься, попрощаешься. Если перед нами чист - бояться тебе нечего. Я знаю, ты человек чести, потому и не арестовываю тебя на глазах товарищей и молодой жены. Мадам Зацепина!
      Он козырнул и тронул поводья.
      - Ровно через час!
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
      Янеку снился прапрадед. Конечно, он не мог его прежде видеть, но почему-то во сне знал, что это именно отец его прабабки Елизаветы. Во сне предок сказал, как его зовут, но Янек проснулся и забыл.
      Сон был похож на ожившие картинки, по которым Ян учился читать. Только теперь его учил далекий предок. Так он понял во сне: это учеба.
      Поначалу стояли они с прапрадедом на какой-то площади, посреди которой возвышался деревянный помост. На помосте казнили человека, в чем-то страшно провинившегося. Ибо казнили его тоже страшно - одну за другой отрубали конечности. Жертва жутко кричала, и вокруг на площади тоже стоял вой и ор.
      Одному из зевак в дорогом камзоле с изумрудом на пальце, по-видимому, стало плохо. Он упал навзничь и забился в конвульсиях. Люди расступились, но никто не сдвинулся с места, чтобы помочь больному. Янеков дед шагнул вперед и наклонился над упавшим. Он простер над ним руку и зашептал. Никто из окружающих не слышал, что он шепчет, а Янек, к своему изумлению, услышал не слова молитвы или наговора, а скорее угрозы или проклятия:
      - Это тебя, лихоимец, двурушник, господь за грехи наказывает! Не спасать бы тебя, а удавить на месте за подлости твои, да рука не поднимается, все-таки божья тварь. Но гляди у меня, ежели не угомонишься...
      Эпилептик успокоился, затих и несколько мгновений спустя открыл глаза. Увидел склоненного над ним лекаря, и кривая усмешка показалась на его лице.
      - Не надейся на мою благодарность, прислужник дьявола!
      Он сделал попытку самостоятельно приподняться, но это ему плохо удавалось. Стоящие чуть поодаль холопы тотчас кинулись поднимать и отряхивать хозяина.
      Прапрадед презрительно усмехнулся, плюнул под ноги богачу и, круто повернувшись, пошел через испуганно расступившуюся толпу. Янек поспешил следом, но отметил краем глаза, как кинулись было за ними боярские холопы и были остановлены властною рукой.
      Опять Ян увидел себя и далекого предка уже в другом месте - маленькой душной избушке. Заплаканная молодая хозяйка целовала деду руки, а он нетерпеливо отталкивал её, направляясь к убогому ложу, на котором метался в бреду её раненый муж. Их взорам открылась неумело перевязанная чистой тряпицей ужасная рана. Каким-то острым оружием нога была разрублена до кости.
      - Горячей воды! - бросил через плечо дед, и хозяйка с готовностью метнулась к печи.
      Дед бросил в поданный чугунок щепоть измельченных трав, и по избе поплыл аромат чего-то знакомого... пастушьей сумки, вспомнил вдруг Ян, ромашки, полыни, руты... Нет, трав было слишком много, чтобы он мог их все определить.
      Между тем лекарь расположил обе ладони над раной и стал медленно, не прикасаясь к ней, как бы сдвигать края. Взгляд его сделался неподвижным, на лбу появилась испарина. На глазах Яна происходило невероятное, рана зарастала! Наконец, края сошлись, и только небольшой рубец да краснота вокруг него говорили о былом ранении.