Но друг его, Гью Друриком, с бессмысленным взором лежит в соседней комнате, икает, сопит и делает под себя, как больное животное, и он, судья, ничем не может ему помочь. Родная племянница лорда, вместо того чтобы ухаживать за дядей, бегает по двору и перешептывается со слугами, а знатные господа, прибывшие сюда на разбор дела, толкуют об охоте и о последних турнирах, нисколько не скрывая своего презрения к судье, к стряпчим и даже к самому закону. Мужика можно повесить сегодня же, но для этого не стоило ехать из Лондона.
      Поднявшись с места, Роберт Белнэп обошел стол и очутился за спиной матери Геновевы. Пошептавшись с судьей, настоятельница дважды задержала на Джеке Строу свой взор, и от этого мальчик почувствовал неизъяснимое беспокойство. Потом, отойдя в сторону, они подозвали отца Ромуальда, и спустя несколько минут к ним присоединился и рыцарь Бёрли. Так стояли они, толкуя о чем-то важном, - священник, монахиня, королевский чиновник и дворянин, - бросая косые взгляды на мужика в изодранной куртке.
      - Благородные господа! - заявил наконец Роберт Белнэп голосом, привычным к долгим речам. - Для всех нас, здесь собравшихся, ясно, что мужик виновен. Однако по нашим справедливым английским законам преступник должен самолично признать свою вину или двенадцать человек его сословия должны подтвердить решение суда. Преступник молчит. Двенадцать его односельчан каждый день придумывают новые уловки, чтобы выгородить негодяя. Сегодня они послали за стряпчим в Уовервилль, а завтра им еще вздумается допрашивать молодую леди Друриком. Поэтому, посоветовавшись, я решил передать это дело на суд божий... Суд божий огнем, - добавил он.
      По залу прошел легкий шепот. Суд божий огнем была вещь неслыханная в этих местах. Четырнадцать лет назад в графстве Кент судом божьим было установлено право собственности на лесную пустошь за феверземскими пашнями. Двое йоменов бились тогда от зари до зари палками с заостренными наконечниками, пока один из них не упал замертво. Но суд божий огнем - о таком в этих местах помнили понаслышке только самые глубокие старики.
      Джек слушал все эти разговоры, почти ничего не понимая. Даже тогда, когда судья или клерк обращались к нему с вопросом, он должен был напрягать все свои силы, чтобы ответить впопад. В ушах у него стоял непрерывный звон, и ежеминутно он пугался огромных радужных шаров, вспыхивающих у самых его висков.
      - Ты слышал: суд божий огнем? - спросил стражник, подтолкнув его под локоть. - О, господи!
      И так как Тьюз в испуге перекрестился, Джек Строу хотел было тоже поднять немеющую руку ко лбу, но она бессильно упала обратно. Слуга внес в комнату два кувшина с вином и поставил их перед гостями. Не обращая внимания на стражника, Джек проводил взглядом кувшины от самой двери до стола. Он облизал пересохшие губы и сделал судорожное движение, точно глотая слюну. Но в горле у него было горячо и сухо.
      - Сейчас ты напьешься вволю, - пообещал Тьюз с состраданием. Пойдем-ка!
      На лестнице Джек споткнулся снова, но на этот раз стражник осторожно поддержал его под локоть.
      - Вот тебе хлеб и вода с вином, - сказал он, подводя Джека к погребу. - Все это прислала мать Геновева. Такого хлебца, - сказал он облизываясь, я не едал за всю свою жизнь. Только будь осторожен, не набрасывайся сразу на еду!
      Джек открыл глаза и снова прикрыл их. Вода - это хорошо. Есть ему пока не хотелось. Разломив хлеб, он половину отдал стражнику.
      - Когда народ разойдется, я на кухне постараюсь раздобыть еще чего-нибудь, - пробормотал Тьюз с набитым ртом.
      Джек отщипнул все-таки кусочек хлеба. Вот бы отнести его домой детишкам! Второй кусок он уже отломил с жадностью и проглотил, почти не разжевав. Через мгновение от воскресного хлебца остались одни крошки, которые Джек, бережно собрав на ладони, тоже отправил в рот. Воду с вином он пил маленькими глотками, хорошенько ополаскивая ею рот, но вода, казалось, всасывалась, даже не дойдя до гортани.
      И вдруг тысячи молотов ударили в наковальни, решетка в окошке покачнулась, а кровь с такой силой толкнулась ему в уши и горло, что Джек должен был ухватиться рукой за стенку.
      "Суд божий огнем!"
      А Тьюз, стоя по ту сторону двери, в это время наладил засовы и привесил замок. Стражник все время рассуждал сам с собой.
      - Человеческий суд - это дело известное, - бормотал Тьюз. - Если господа захотят, чтобы мужик был виноват, значит, он будет виноват! А тут кто его знает... Может быть, господь бог уже отрядил там у себя на небе какого-нибудь ангела, и тот завтра повеет своим крылом, и тогда каленое железо не оставит и следа на ладонях Джека Строу?
      Эх, совсем не нужно было ему, Тьюзу, раньше времени толкать мальчишку в спину! Тот, может быть, вовсе и не виноват...
      - Ну, да хоть и не виноват, - тут же утешал стражник сам себя. - Нет у господа больше работы, как заботиться о простом мужике! Другое дело, если бы на месте Джека был какой-нибудь знатный барин или хотя бы купец. Они платят церковную десятину, делают богатые вклады в монастыри и ставят пудовые свечи.
      Тьюзу уже хорошенько всё объяснили. Завтра отец Ромуальд освятит кусок железа, его раскалят на огне и дадут мальчишке в руки: "Держи, миленький, пока прочитают Pater Noster"9. После этого руку смажут бараньим жиром и перевяжут чистой холстиной. Если наутро ладонь мальчишки будет чиста от пузырей и язв - значит, так же чиста и его совесть перед лицом божьим.
      "Надо все-таки пойти попросить для него чего-нибудь на кухне!" - решил Тьюз.
      - Ты спишь, Строу? - шепнул он в оконце.
      Джек не отвечал.
      - Заснул, бедняга, - сказал стражник.
      Арестант его, последнее время дремал почти непрерывно. Оглядевшись по сторонам, Тьюз тихонько, на цыпочках направился к кухне. Джек не спал. Он ясно слышал писк мышиного выводка где-то у себя над головой. Изредка на лицо его или на руку падала тяжелая капля.
      "Суд божий, суд божий, суд божий!.." - металось у него в мозгу. Сколько раз бабушка Бет рассказывала ему о суде божьем! Есть суд божий оружием, суд божий водой и суд божий огнем. Его будут судить огнем, это, как видно, более всего подходит для сына кузнеца.
      Джеку казалось, что он спокойно лежит на соломе и слушает мышиную беготню, а в это время два других Джека Строу спорят между собой.
      - Раз это суд божий, - говорил первый Джек Строу, - то завтра ты будешь оправдан. Ведь ты не нападал на сэра Гыр, и господь не даст тебе пострадать невинно.
      - Ты сын кузнеца, - возражал второй Джек Строу, - и отлично знаешь, что от раскаленного железа остаются ожоги. Завтра будет не суд, а казнь...
      "Джоанна! - подумал мальчик с тоской. - Вот ты бы пришла и посидела со мной немножко. Больше ничего мне не нужно от тебя, Джоанна!"
      Звякнули засовы. Джек прислушался. Рот его сразу наполнился слюной.
      - Ну, ты принес мне чего-нибудь, дядя Тьюз? - спросил он поднимаясь.
      - Да, - сказал человек, открывая дверь. Но это был не стражник. - Вот тебе хлеб, и мясо, а тут - фляга с вином. Этот плащ надень немедленно и закутайся с головой. Беги напрямик через кусты. Ров замерз. Ты меня понял?
      Джек его понял. Суд божий начался. Ангел принял образ конюшего и принес ему синий плащ Джоанны.
      - Кто ты? - спросил он, чтобы еще раз услышать этот голос.
      - Меня послала молодая леди, - ответил конюх. - Беги, не теряя времени, так как может вернуться стражник. У меня второй ключ, я закрою замок, и до рассвета тебя никто не хватится.
      Глава VI
      Нельзя очень строго подбирать себе спутников, когда едешь на богомолье. Поэтому по дороге в Кентербери нередко можно увидеть богатую женщину, милостиво беседующую с простолюдинкой. Они до полуночи толкуют о чудесах, о детях, об изменах мужей.
      Всяко бывает, когда собрался на богомолье, но все-таки и в дороге богатые стараются держаться богатых, а знатные - знатных, замужние женщины едут особо, а холостые мужчины - особо, и надо сказать, что их компания не бывает самой скучной.
      Но попадаются, конечно, дамы, которые ездят к Томасу Бекету совсем не для того, чтобы замаливать грехи свои и своих близких, и не для того, чтобы повесить золотую руку или ногу у чудотворной гробницы, и даже не для того, чтобы заказать обедню за упокой усопших.
      Вместо того чтобы надеть серый дорожный плащ, они наряжаются в свои лучшие платья и гарцуют верхом на красивых конях, заглядываясь на проезжих мужчин.
      - И что хорошего вот в такой красавице? - сердито бормотала леди Бельфур. - У нее даже нет с собой слуги, а эти кавалеры, которые так охотно держат ей стремя в дороге, даже не обратят на нее внимания, когда мы прибудем в Лондон.
      - Она доскачется еще до чего-нибудь! - заявила леди Ленокс. - Когда мы прошлой зимой ехали сюда, один купец все время вырывался вперед на своем резвом жеребце, и подле леса на него напали разбойники и ограбили дочиста прежде, чем подоспели его спутники!
      - Что у нее возьмешь? - сказала леди Энн Бельфур, презрительно щурясь. - Пальцы ее унизаны перстнями, но украшения ее все до одного медные. Я нарочно задержалась в церкви у чаши со святой водой и доподлинно рассмотрела все как следует. А зовут ее Элен - Лебединая Шея. Я сама слышала, как она отрекомендовалась молодому Артуру Гринвуду. Когда у женщины нет достойного имени, ей поневоле приходится прибегать к кличкам!
      ...Леди, о которой шли такие толки, была действительно очень красива. Она ловко сидела в седле, и ей очень шли ее полумужской костюм и фламандская бобровая шапочка. И смеялась она звонче других и больше других швыряла денег на сласти и орехи. И так как ей некого было ждать, она пускала своего конька вскачь, далеко опережая остальных богомольцев, несмотря на все уговоры и предупреждения.
      Леди Ленокс оказалась права, и веселая всадница была немедленно наказана за свое упрямство. Испугавшись чего-то на дороге, лошадь ее сделала скачок в сторону, и если бы не куча снега, красавице уже не скоро пришлось бы танцевать перед камином в тавернах10, как она это делала до сих пор.
      Растянувшись на снегу, она, охая, с трудом поднялась на коленки, а потом на ноги.
      Несмотря на негодующие возгласы матери и жены, к ней уже спешили на помощь Уолтер Ленокс и Саймон Кольтон.
      Однако был на дороге еще один человек, который гораздо больше нуждался в помощи, чем Элен - Лебединая Шея. Молодой Уолтер Ленокс, подъехав, увидел красавицу, стоящую на коленях подле бледного юноши в богатом синем плаще. Он лежал навзничь на утоптанной дороге, и от него-то и шарахнулся испуганный конь красавицы. Она пыталась помочь незнакомцу, но, лишенный сил, он тотчас же снова валился наземь.
      - Разотрите его хорошенько снегом и немедленно дайте ему вина! сказала она, поднимая на молодого лорда черные заплаканные глаза.
      - Он и так пьян, - пробормотал сэр Уолтер, с завистью глядя, с каким участием приводит в порядок красавица светлые волосы юноши.
      - На нем богатый плащ, но он устал и голоден. Он долго шел, вздохнула Элен, глядя на его изодранную обувь.
      "Он украл где-то этот плащ", - решила она про себя.
      Юноша открыл глаза.
      - Странно, но я уже видела где-то это лицо, - сказала Элен - Лебединая Шея задумчиво. - На, выпей, голубчик! Куда же это ты так спешил?
      - Спасите меня! Спрячьте меня! - прошептал юноша тихо, в испуге оглядываясь по сторонам.
      - Посадите его на моего коня! - распорядилась Элен.
      И трое мужчин бросились исполнять, ее приказание.
      - Ничего не бойся, - сказала она ласково, когда они снова несколько опередили остальных. - Ни королевские приставы, ни шерифы, ни вербовщики не посмеют тронуть тебя, пока ты едешь со мной. Но где все-таки я уже тебя видела, а?
      - На Дургэмской дороге. Это было в день похорон сэра Тристана Друриком. Я тоже сразу вас узнал, - ответил Джек Строу тихо.
      Длинная и узкая вереница паломников растянулась по дороге без малого на четверть лье. Вновь прибывавшие тотчас же научились приноравливать ход своего коня или осла, если они ехали верхами, или свой собственный шаг к общему движению. Это необходимо было для того, чтобы задние не наезжали на передних и чтобы в толпе не случалось толкотни и давки. Однако у некоторых благородных господ не хватало терпения дожидаться очереди, и они без церемоний прокладывали себе дорогу в первые ряды.
      И это, так же как и остановки носилок с больными, или лопнувшая подпруга у лошади, или перчатка, оброненная в толпе, вносило заметное смятение в шествие.
      Вот опять морда задней лошади уткнулась Джеку в плечо.
      - Тпру! - закричал рядом с ним мальчишка, державший под уздцы толстую брабантскую кобылу своего хозяина.
      Менее терпеливый сосед справа стегал по глазам наезжавшего на него пегого мула. Жалобно кричал ушибленный ребенок, а в голове шествия люди так сгрудились, что даже издали можно было услышать отчаянные вопли женщины, которую придавили в толпе.
      - Что случилось? Что случилось? - спрашивали все друг у друга.
      И Джек стал испуганно оглядываться по сторонам. Теперь уже ясно были видны там и сям сновавшие над толпой высокие алебарды стражников, а подавшись немного вперед, Джек разглядел и человека, остановившего все шествие.
      Он был одет в выгоревший плащ из дешевого сукна; траченные молью, облезлые перья стояли над его беретом, как дым над трубой в морозный день. В такую холодную пору ему, конечно, более пристала бы меховая шапка, и, вероятно, прячась от ветра, он вобрал голову в высоко поднятые плечи, сидя на приземистой шотландской лошадке. Какая же сила таилась в этом немолодом, скромно одетом человеке, если он мог остановить огромную толпу, а особенно этих гордых и высокомерных господ, ехавших в первых рядах?
      - Не стану я дожидаться конца этой канители! - сказала госпожа Элен, выезжая вперед. Прищурясь от маленьких острых лучиков, плясавших над обмерзлой дорогой, она хлыстом указала вперед.
      На том месте, где земля, казалось, сходится с небом, громоздилось что-то синее, серое и черное, как туча, то вдруг сверкающее острой гранью на солнце, то расплывающееся пепельным дымом. От огромной каменной громады аббатства во все стороны робко разбегались белые домики под черепичными крышами.
      - Кентербери! - произнесла госпожа Элен.
      Но Джек смотрел не вперед, а назад. Из рук человека, остановившего шествие, завернувшись, точно язык у борзой, свешивался длинный, исписанный и украшенный печатями пергамент.
      Никогда еще мужики не видели ничего доброго от документов с королевскими печатями, поэтому Джек в испуге снял шапку, весь подавшись вперед. И все люди, ехавшие и шагавшие с ним в одном ряду, тотчас же тоже обнажили головы - это были ремесленники, мелочные торговцы, йомены и фермеры, и они тоже сейчас не ждали ничего доброго.
      - Ну, едем же, Джек! - сказала госпожа Элен нетерпеливо.
      Франтоватый юноша, осадив своего коня, любезно уступил ей дорогу.
      - Этот стряпчий зачитывал билль о беглых вилланах, - объяснил он, кланяясь, подбрасывая и ловко ловя шапку.
      - Ну, вот видишь, это только билль о беглых вилланах! - повторила госпожа Элен, оглядываясь на Джека, а глаза ее в это время сказали: "Спокойнее, спокойнее, иначе на тебя обратят внимание!"
      - А стражники тем временем вылавливают бродяг, - продолжал любезный юноша смеясь, - и, видите, сам лорд Клитчерли смиренно ожидает, пока все это закончится, так как у него самого больше половины мужиков числится в бегах. Смотрите, смотрите, вот уже попался один голубчик!
      Двое стражников выволокли из толпы оборванного, окровавленного человека. Он хватался за платье стоявших рядом людей, за конскую гриву и даже за снег на дороге, как будто это могло его спасти. Заломив несчастному руки за спину, стражники, тяжело дыша, притащили его к человеку с пергаментом.
      - Едем же! - повторила госпожа Элен сердито.
      На очень странных условиях был принят Джек Строу на свою новую службу.
      - Я буду платить тебе сколько смогу, - сказала госпожа Элен смеясь. Если дела мои пойдут успешно, то наберется кругленькая сумма; если нет пеняй на господа бога. Работы у тебя будет немного. Тебе придется чистить двух лошадей и задавать им корм. Двух - потому, что на первой же ярмарке я куплю тебе лошадку. Не полагается господам ездить со слугами в одном седле. Ты будешь сопровождать меня, куда мне только заблагорассудится, держать стремя и подсаживать меня на лошадь, а также прислуживать мне за столом.
      Откровенно говоря, Джеку труднее было сейчас обходиться без госпожи Элен, чем ей - без его услуг, поэтому он без долгих разговоров согласился на все ее условия.
      - Плащ этот, я полагаю, тебе совсем ни к чему, - сказала хозяйка, пытливо поглядывая на слугу. - Мы его продадим какому-нибудь проезжему франту, а на эти деньги справим тебе приличное платье и обувь.
      Продать плащ Джоанны? Госпожа права: стыдно таскать за собой такого оборванного слугу, но Джек только покраснел и стиснул зубы.
      - Ну, как знаешь! - рассердилась госпожа Элен. - Я думала, что ты сам будешь рад сбыть его с рук...
      И все-таки после ближайшей ярмарки Джек получил и отличную, малоношеную одежду, и обувь, и толстую добродушную лошадку, а вдобавок еще полную горсть орехов и изюма.
      Да, странные дни настали для Джека Строу!
      С детства он был приучен к труду.
      - Кто в будни не работает до седьмого пота, тот не рад и воскресному дню! - частенько говаривал его покойный отец.
      Да и в Гревзенде Джеку не приходилось лениться. А здесь он даже потерял счет дням. Случалось, что только когда ветром доносило церковный звон, Джек и госпожа его проворно крестились, вспоминая, что сегодня воскресенье.
      Другому на месте Джека, может быть, и полюбились бы эти бесконечные зимние дороги, ночевки в тавернах, поздние беседы у камелька и веселые ужины с песнями и плясками до утра. Жили же так десятки слуг, у которых только и было дела, что исполнять распоряжения господ да заботиться о том, чтобы не потерять слишком много жиру в пути.
      А ветер носил по невозделанным полям клочья соломы, сорванной с ветхих крыш, заколоченные окна покинутых хижин смотрели на проезжающих, а лошади то и дело шарахались от белых черепов с широкими, раскидистыми рогами. Скот мужики гнали на продажу в Лондон, в Ярмут, в Кентербери, так как дома его нечем было кормить, но истощенные животные не имели сил добираться до ярмарок.
      В Кентербери госпожа Элен пробыла недолго, так как там не было человека, которого она искала.
      Приложившись к гробнице св. Томаса Бекета и заказав одну заупокойную и две заздравные обедни, хозяйка Джека стала немедленно собираться в обратный путь.
      - Плакали, видать, твои денежки, Соломинка, - сказала она, невесело усмехнувшись.
      И уже не в первый раз Джек пожалел о том, что он не умеет говорить красно и не сможет объяснить своей хозяйке, что и без ее денег он будет всю жизнь молить за нее бога. Но он так и не нашел слов, чтобы успокоить свою добрую и беспокойную госпожу. Давно уже Джек понял, что не для развлечения ездит она вдоль и поперек по дорогам, обгоняя толпы богомольцев и купеческие караваны, и что напрасно проезжие леди опасаются ее черных глаз и веселой улыбки. Только за столом в трактире она могла пересмеиваться с их мужьями, сыновьями или братьями, но достаточно ей было остаться одной, как она заламывала руки и слезы мгновенно выступали у нее на глазах.
      - Джек, Джек, - говорила она в отчаянии, - догоним ли мы его когда-нибудь?
      Человека, которого она искала, Джек, как ему казалось, мог бы описать с головы до ног. Несомненно, это был мужчина молодой и франтоватый, иначе не к чему было госпоже Элен справляться о нем в лавках, у самых дорогих портных и у самых лучших перчаточников. Был он, как видно, большой любитель забав и развлечений, так как хозяйка Джека не пропускала ни одного петушиного и медвежьего боя, и, видать, не дурак выпить, потому что не раз Джек бродил с фонарем вслед за госпожой Элен, когда та расталкивала пьяниц в задних комнатах трактиров в поисках своего милого.
      Но, несмотря на то что он покупал лучшие перчатки и одевался у лучших портных, сердце у него было злое и черное, - это понял Джек из рассказов своей госпожи.
      - Мой милый крепко любил меня два года, - говорила госпожа Элен, плача и смеясь. - Он не пропускал ни одной ярмарки, ни одного богомолья и ни одного турнира: всюду ему было лестно показаться со мной. И каждый день я надевала новое платье и новую шляпу, а иногда он приказывал мне нарядиться пажом, матросом или мавром. И, когда он дрался на турнирах, я носила венки, пожалованные ему королевой.
      - Почему же вы расстались с ним? - спрашивал всегда в этом месте Джек, несмотря на то что наизусть знал до конца эту печальную повесть.
      - Ах, мы растратили много денег, и его вилланы уже ничего не могли ему платить, потому что он ободрал их как липку. Он стал поговаривать, что ему необходимо найти себе богатую невесту, чтобы поправить дела... А потом он потихоньку уехал от меня в Кентербери, - добавляла она совсем тихо, - и я больше уже его не видела.
      Здесь Джек всегда опускал глаза, но, видно, и сквозь опущенные ресницы госпожа Элен подмечала его злой взгляд, потому что не раз говорила со вздохом:
      - Ничего ты не понимаешь, Соломинка! Конечно, в семье какого-нибудь йомена или ремесленника его, может быть, и осудили бы за это, но у богатых и знатных людей совсем другие законы.
      Выплакавшись и выговорившись, госпожа Элен не раз замечала Джеку:
      - Вот у меня стало немножко легче на душе. Если у тебя есть какое-нибудь горе или грех на совести, откройся мне, Джек, и я тебя выслушаю, как сестра или мать.
      Джек так и не мог понять, за кого же в конце концов она его принимала? За преступника - вора или убийцу, или просто за бродягу - беглого виллана? Но и в том, и в другом, и в третьем случае неосмотрительно с ее стороны было брать его в услужение, и, однако, она это сделала, купила ему коня, справила отличную одежду и действительно относилась к нему, как мать или сестра. Вот только выслушать до конца рассказ о злоключениях Джека у госпожи Элен так и не хватало терпения.
      - Да-да, - говорила она рассеянно, - ну, пускай ты даже и пришиб этого старого Гью Друрикома, ей-богу, здесь нет большого греха, а у тебя, конечно, собралось слишком много злобы против этого человека. Ну, что ты таращишь так на меня глаза? Ты хочешь, чтобы я считала тебя ангелом? Тогда, милый мой, тебе придется летать по воздуху, а не топать подле меня своими сапожищами, да еще тогда, когда я сплю!
      Глава VII
      В детстве бабушка Бет не раз певала Джеку старинную балладу о слепом старике, всю жизнь пробродившем по деревенским дорогам, которого лорд Саймонс для потехи привез с собой в Лондон.
      Нищего поставили на площади против Уэстминстера и спросили:
      - Как ты думаешь, куда ты попал, старик?
      Он прислушался и покачал головой:
      - Вы долго кружили по дорогам, милорд, чтобы меня запутать, - сказал он наконец, - но, судя по крикам и вою этих несчастных, я догадываюсь все-таки, что вы завезли меня в Хол-литэгский сумасшедший дом.
      Затем он вдруг упал на колени и, закрывая лицо руками, прошептал:
      - Нет-нет, милорд, это господь вспомнил все мои грехи. Но возможная ли это вещь, чтобы я до смерти своей попал в преисподнюю?..
      Джек отлично помнил песню бабушки, унылый звон единственной струны старинной скрипки и припев: "Милорд, милорд...", который повторялся через каждые две строки.
      Да, если сейчас вот закрыть глаза и слушать крики торговок, перебранку слуг, хлопанье бичей, гнусавое пение бродячих монахов, свист парусов на Темзе и скрип корабельного каната, а открыв глаза, увидеть перед собой мрачную громаду Тауэра с качающимися над его башнями просмоленными останками королевских преступников, робкий человек невольно поднимет руку ко лбу и про себя прочитает молитву, отгоняющую нечистую силу.
      - Ну, нравится тебе Лондон, Соломинка? - ласково спрашивала госпожа Элен.
      После тишины леса и полей Джек и в Гревзенде был оглушен шумом городской жизни. Но то, что окружало его здесь, в Лондоне, так же мало походило на Гревзенд, как мало походили спокойные и рассудительные гревзендские горожане на разряженных рыцарей или крикливых лондонцев, шнырявших туда и сюда по широкой площади.
      Тумана не было в это утро, и Джек во всей красоте мог разглядеть Лондонский мост со всеми его двадцатью арками и с целой улицей лавок вдоль его перил, синюю Темзу, полную барок и парусов, и сияющие на солнце окна богатых домов.
      "Здесь, видать, строят только из камня и кирпича", - подумал Джек с удивлением.
      Он следил глазами за красивым, похожим на лебедя, высоким кораблем, который, вырвавшись вперед, точно вожак стаи, шел прямо на крепкие быки моста. Иностранец в чудной одежде, стоя на носу корабля, что-то громко кричал, размахивая руками, и в ответ ему кричали с моста и тоже махали руками.
      "Что он, с ума сошел, что ли? - в тревоге думал Джек. - Или он такой опытный моряк, что остановит корабль подле самого моста? Но разве это плот, который останавливают баграми?"
      И вдруг на самой середине моста, стрекотнув, как кузнечик, поднялись две тонкие гнутые балки, и мост стал расходиться, разделив две лавки и толпу покупателей. Корабль проплыл в разводе так медленно и так плавно, что молодой фламандец с корабля успел выдернуть яблоко из рук зазевавшейся на мосту девушки.
      - Здесь, у подъемного моста, собирают пошлины с иностранцев, объяснила госпожа Элен. - Слышал, как они кричали? Тут уж никто не проскочит, потому что мост не поднимают до тех пор, пока на корабле не приготовят денег. А отсюда уже они отправляются дальше, в Кингстонскую верфь... Ну, как тебе нравится Лондон, мужичок?.. - повторяла госпожа Элен. - Я думаю, что лучше здесь с нищими стоять у паперти церкви, чем разъезжать на богато убранном коне где-нибудь в Эссексе или Кенте.
      Джек сильно натер себе ногу стременем, и он рад был бы отдохнуть после долгой дороги, но неутомимая госпожа Элен, переговорив с трактирщиком, сияя, ворвалась к нему в чуланчик.
      - Тебе повезло, Джек! - сказала она. - Мы немедленно отправляемся на Смисфилд. Господин наш король сегодня устраивает второй весенний турнир. Вычисти хорошенько платье и лошадей... Как блестят твои волосы на солнце, Джек, ну просто чистое золото!.. Ах, ради сегодняшнего дня можно было бы проскакать еще несколько сот лье!
      После этого у Джека не хватило духу даже заикнуться о том, как сильно болит его нога.
      Лошади у длинной коновязи бились, храпели и кусались, слуги замахивались друг на друга кулаками и палками, но Джек, заметив свободное кольцо, напрямик продвигался к нему, не щадя плеч и кулаков. Ему здорово намяли бока, но он все-таки добился своего.
      Все слуги, взрослые и мальчики, вскарабкавшись на спины лошадей, вытянувшись во весь рост, заглядывали через дощатый забор. Джек немедленно последовал их примеру.
      Обширное поле Смисфилда, где обычно производилась торговля лошадьми, король Эдуард III распорядился расчистить от снега и грязи к первым же весенним дням. С площади спустили грязь в сточные канавы, убрали нечистоты и густо посыпали ее песком, который четыре дня возили в Лондон рыбными баржами.
      Потом по распоряжению короля вокруг Смисфилда был возведен помост, а на нем установили скамьи; над некоторыми из них даже были устроены навесы для защиты от солнца. Публике, не уместившейся на скамьях, было отведено огромное место, оцепленное канатом. Вокруг Смисфилда была выстроена королевская стража.
      Долгое время Джек в беспокойстве следил за своей госпожой, когда она, прекрасная, как утро, в своем белом атласном платье, чуть покачиваясь, шла по узкому проходу между скамьями.
      Народу было столько, что некуда было упасть яблоку, и Джек боялся, что после утомительной дороги госпоже его придется стоять на ногах, да еще в новых узких башмачках, которые только сегодня принесли от сапожника.
      Однако не успела она сделать несколько шагов, как двое мужчин, поднявшись одновременно, предложили ей свои скамьи: ясный взгляд и добрая улыбка госпожи Элен всюду завоевывали ей друзей.
      Во все глаза Джек смотрел на королевскую ложу, украшенную коврами и знаменами, на слуг, несущих шлейфы за своими госпожами, на страшного черного арапа, скалящего на него белые зубы. Стоять на спине лошади, которая все время дергала головой и сердито переступала с ноги на ногу, было нелегко. Сильно ныла распухшая лодыжка, опираться было не на что, и, пробалансировав с полчаса в воздухе, Джек решил было спрыгнуть вниз, когда стоявший рядом паж в желтой ливрее окликнул его.
      - Обопрись на меня, - сказал он улыбаясь, - а я на тебя. Лошади стоят тесно - мы не свалимся. Тише! - добавил он оглянувшись. - Начинается.
      На богато украшенной и покрытой парчовой попоной лошади на середину арены выехал человек. Он поднес руку ко рту, и сверкающий в его руке дымок вдруг обернулся длинной золотой трубой. Это был герольд11.
      Протрубив трижды, он остановил коня перед королевской ложей и, низко поклонившись, выкрикнул что-то громким голосом.
      - Объявляет имена участников турнира, - пробормотал паж в желтой ливрее.
      Слова герольда ветром сносило в сторону, и Джек слышал только: "Ал-ал-ал-ал" - да видел черный кружок рта на белом лице.
      Как только герольд покинул арену, с двух противоположных концов ее выбежали маленькие пажи в коротких плащах, ведя под уздцы лошадей. Пышные перья султанов бились от веселого ветра.
      Вороной конь был покрыт фиолетовой попоной, и черные перья его султана отливали на солнце золотом и зеленью. Второй статный конь был весь белый и сверкал, как облако.
      - Видишь, черный конь - это лорда Уолтера Саусвэрка, - шепнул Джеку сосед. - На первом весеннем турнире белый рыцарь дважды выбил его из седла, и король прекратил турнир. Сегодня они сойдутся в третий и последний раз.
      - А белый конь чей? - спросил Джек.
      - Как-то длинно зовут этого рыцаря, я не запомнил. Слушай, слушай!.. Ставлю пять пенсов против всех твоих пуговиц, - добавил он, снова поворачиваясь к Джеку, - что черный Саусвэрк сегодня выбьет из седла этого белого франта.