Хоронить кузнеца было решено завтра, когда будет свободен отец Ромуальд.
      Люди мало-помалу оставили хижину. Нужно же было дать близким время попрощаться как следует с покойником.
      Опустившись на колени перед мертвым, Джек положил голову ему на грудь. Он никогда бы не решился сделать это при жизни отца.
      Джек точно и ясно знал, что отец умер. Снэйп-Малютка сказал, что при падении кузнец мало того что перебил ключицу, он и отшиб себе легкие. Поэтому-то он и кашлял кровью все эти три месяца.
      Это сильное тело станет добычей земли. На кладбище уже обвели заступом место, где будут копать яму.
      Но все-таки, положив голову на эту холодную, мертвую грудь, Джек затаив дыхание прислушивался, не стукнет ли, хотя бы и слабо, отцовское сердце.
      Вот еще кто-то вошел - Джек слышал грохот двери и слабое восклицание. Он ждал, что вошедший приблизится к покойнику. Но у двери никто не двигался. Мальчик оглянулся. Вся занесенная мокрым снегом, у дверей стояла Джоанна Друриком.
      Джек устало кивнул в ответ на ее приветствие. Джейн Строу стряхнула с гостьи снег.
      Мальчик слышал, как за его спиной мать поцеловалась с Джоанной, взяла у нее из рук что-то тяжелое и поставила в угол. Сам он не мог даже пошевелиться.
      - Неужели вы все это сами тащили, миледи?.. Если бы не барышня, мы умерли бы с голоду, сынок.
      Джоанна, стоя на коленях, молилась в углу. Потом она подошла к покойнику и попрощалась с ним.
      - В плохой час мы встретились с тобой, милый, дорогой Джек, - сказала она, положив мальчику руки на плечи. - Но я тебя прошу, крепись и не унывай.
      Джейн Строу, зарыдав, выбежала из комнаты.
      - Последние дни мы все время говорили с ним о тебе, - добавила девочка, поглаживая руку Джека. Мелкие слезы бежали по ее щекам и затекали за ворот.
      Джек вытер ей глаза углом башлыка.
      - Дай тебе боже счастья, Джоанна, за то, что ты не гнушаешься такими бедняками, - произнес он тихо.
      Девочка посмотрела на него с удивлением:
      - Что ты, Джек? У меня ведь больше нет никого в целом свете!
      Джек внимательно глянул на нее. Джоанна стала еще красивее; сейчас она была похожа на совсем взрослую девицу. Но все-таки Джек не мог не заметить темных теней, которые легли вокруг ее усталых глаз. Щеки Джоанны уже не казались такими круглыми, как раньше. Даже ее короткий прямой нос как будто вытянулся немного, а губы стали бледнее.
      - Тебе тоже, как видно, не сладко там, в монастыре? - спросил он заботливо.
      - Не обо мне речь! - Девочка тряхнула косами. - Ах, мне обо многом нужно поговорить с тобой, Джек! Мать Геновева отпускала меня сюда ежедневно, потому что даже будущей монахине нельзя отказать в уходе за больными. Но теперь я уже не нужна здесь, и меня ни за что не выпустят за монастырские ворота...
      - Разве ты не свободна делать все, что тебе вздумается? - спросил Джек быстро.
      Джоанна молчала.
      - Разве мать Геновева... - начал было снова Джек.
      - Если бы меня и мать Геновеву заперли в одной комнате, мы бы перегрызли друг другу глотки! - пробормотала девочка со злобой.
      Потом, раскаявшись в своих словах, не поднимаясь с колен, Джоанна прочла молитву и, нагнувшись над покойником, долго целовала желтый блестящий лоб.
      - Он постоянно так хорошо вспоминал о тебе, Джек! - сказала она рыдая.
      Джек стиснул зубы. А как мало думал он о своих, живя там, в Гревзенде...
      - Мать Геновева ежедневно спит после обеда час-два, а то и больше, шепнула Джоанна вдруг. - Ты можешь приходить ко мне в это время... Ты знаешь, где растут зимние груши?
      Знал ли это Джек? Мальчишки в Дизби не только знали, где что растет в монастырском саду, но еще и точно могли бы сказать, когда поспевает тот или иной плод или ягода.
      - Вот в том месте очень легко перелезать через ограду, - сказала девочка.
      Это Джеку тоже было известно.
      - Пока я в Дизби, я буду каждый день навещать тебя, Джоанна, пообещал он на прощание.
      ...Похороны кузнеца Джима Строу были не так богаты и не так торжественны, как похороны молодого лорда Друрикома. Однако народу сюда собралось отнюдь не меньше, а может быть, даже больше, чем на похороны сэра Тристана. Люди сошлись из трех деревень, и каждый делал это по собственной охоте.
      Все было бы хорошо, если бы не молодой Джек Строу.
      Так и сказал бейлиф окружавшим его йоменам.
      Когда последний мерзлый комок земли ударился о крышку гроба, сын кузнеца вдруг подскочил к бейлифу, который оказал большую честь всему Дизби, присутствуя на похоронах простого мужика, и стал с пеной у рта выкрикивать дурное о господах из замка. Он к чему-то приплел сюда и монастырь и так бесновался, что его еле-еле уняли взрослые мужики.
      Потом он, послушавшись матери, извинился перед старостой.
      Правду сказать, парень был в большом горе, но совсем не к чему ему было кричать всякие угрозы и злые слова против сэра Гью. Сквайр совсем не был виноват в том, что кузнец со зла прирезал свою скотинку и угощал весь Дизби, вместо того чтобы засолить мясо на зиму. И, уж конечно, не сэр Гью приказал старому Строу прыгать со связанными руками и ломать себе кости!
      Однако мужики покачивали головами и перешептывались, а подпевали псаломщику они так громко и так стройно, что даже отец Ромуальд потом попенял своим певчим:
      - Вам платят большие деньги и вас угощают богатые купцы и господа, а вы ленитесь и тянете кто в лес, кто по дрова. Постыдились бы вы хотя бы этих мужиков, которых никто не нанимал и которым даже не вынесли по кружке эля!
      Глава IV
      Шесть дней Джек не имел возможности сдержать обещание, данное Джоанне. Бедные люди не имеют права ни долго радоваться, ни долго горевать.
      Уже на второй день после похорон Джейн Строу села за свою прялку. Нога ее часто била не в такт, колесо поворачивалось в обратную сторону, а нитка рвалась - значит, управляющий из замка опять даст плохую цену. Но даже плохая цена лучше, чем ничего, когда у тебя четверо малышей.
      Джек тоже принялся за работу.
      Он починил дверь, сменил перегнившую балку и выбросил новый столб, отнимавший много места и в без того тесной хижине. Стропила он передвинул так, что крыша уже не кренилась больше набок. Кроме этого, он обнес частоколом одну сторону двора, выходящую на дорогу, потому что осенью и пешие и конные, избегая грязи, влезали чуть ли не в самое окно к Строу.
      В пятницу после полудня Джек наконец собрался в монастырь. Могло, однако, случиться и так, что Джоанна, прождав его напрасно несколько дней подряд, сейчас и не выйдет на его свист.
      Он нашел место в ограде, о котором говорила девочка, но с прошлого года кто-то, очевидно, еще поработал над тем, чтобы облегчить охотникам до монастырских груш вход в сад. В нескольких местах были вынуты камни, а там, где мальчишки постоянно в кровь царапали себе руки о колючки и острые камешки, специально вмазанные в глину, сейчас все было сбито, а стена была заглажена, точно по ней прошлись рубанком.
      Джек одним махом очутился наверху. Зорко оглядел он сад. Кругом темнели деревья, выступавшие из снежных горок, которые монастырский садовник подгребал для того, чтобы защитить от морозов нежные сорта фруктов.
      Джоанны нигде не было видно, но зато не было видно и никого другого. Джек тихонько засвистал. Тотчас же из-за кустов вечнозеленого буксуса раздался ответный свист. Джоанна вышла из-за своего прикрытия.
      - Подожди, Джек, не прыгай сюда, здесь нас может увидеть садовник! Лучше я перелезу на ту сторону.
      Мальчик протянул ей руку, и она не хуже любого его товарища из Дизби благополучно перебралась через стену и спрыгнула в снег,
      - Тебе, конечно, будет холодно, если мы здесь присядем? - неуверенно сказал мальчик.
      Джоанна, смеясь, распахнула плащ: он весь был подбит отличным лисьим мехом.
      - Его хватит, чтобы с ног до головы покрыть еще двоих таких, как мы. Найди место, мы укроемся плащом - будет тепло, как в берлоге.
      За монастырским забором из косточек, занесенных птицами, детьми и ветром, вырос мелкий кустарник - дички яблонь и груш.
      Подняв несколько кустиков, Джек устроил скамейку, и они сели, подобрав под себя ноги и с головой укрывшись плащом.
      Сразу стало очень жарко. Мех был старый и, как видно, траченный молью, поэтому шерстинки попадали в нос и щекотали горло.
      - Расскажи же мне о своей жизни, Джоанна.
      Девочке не хотелось говорить о себе. Есть тысячи вещей гораздо более интересных.
      - Но что ты хочешь, Джоанна? Сказок? Песен?
      - Помнишь, ты тогда на монастырской дороге пообещал мне сложить песенку только для меня одной. Ты меня обманул, Джек!
      - Я тебя никогда не обманывал. - Джек откашлялся. - Ты меня слушаешь, Джоанна?
      - Ну конечно. Ей-богу, ты хуже, чем отец Ромуальд!
      Маленький цветочек ветреницы,
      произнес Джек сиплым от волнения голосом,
      Маленький цветочек ветреницы
      Тихонечко качается на тонком стебле,
      Маленькие ножки любимой моей,
      Маленькие ножки Джоанны моей
      Весело ходят по зеленой земле...
      - Что такое? - спросила Джоанна каким-то новым, не своим голосом.
      "Она тоже меня любит! - подумал Джек. - Господи, как бьется сердце!"
      Он откинул плащ.
      Еле удержавшаяся от хохота, Джоанна прыснула ему прямо в лицо.
      - "Маленькие ножки Джоанны моей"! - повторила она, хохоча до икоты. Господь с тобой, Джек, как ты такое мог придумать!
      Она вытянула на снегу свои длинные ноги, обутые в те же красные башмачки.
      Это были тонкие, стройные и, пожалуй, даже красивые ноги, но маленькими их назвать никак нельзя было.
      - Ты рассердился, Джек? - спросила девочка ласково.
      Джек молчал.
      - Ну вот, ты уже взял и рассердился. А я так хорошо запомнила одну песенку, что ты пел! Ну, ту, что, говорят, сложил сам Робин Гуд. Помнишь?
      - Я помню! - ответил Джек сердито.
      Кончено! Он сюда больше не придет! Ему хотелось плакать или браниться.
      Но сейчас же он пересилил себя. Джоанна в снег и в ветер приходила навещать его старика. Через силу таскала она тяжелые корзины с хлебом, пшеном и солью для малышей. Девочка не виновата. Вероятно, эта песенка действительно никуда не годится. Да, она, видать, не из тех, что прожигают насквозь.
      - Ну, миленький Джек, не сердись, давай помиримся! - нежно уговаривала Джоанна.
      - Я не сержусь... Какое же место в той песенке ты запомнила? Она ведь очень длинная... Бабушка Бет, бывало, как заведет ее...
      - Там, где Робин Гуд догоняет леди. - И, положив Джеку голову на плечо, девочка как ни в чем не бывало приготовилась слушать.
      Строятся за Робином
      Зеленые стрелки,
      начал Джек нараспев,
      Падает перчатка
      С белой руки.
      Леди поворачивает
      Черного коня,
      Леди сладким голосом
      Приветствует меня:
      - Ты слышишь, как колотится
      В этом сердце кровь?
      Вот тебе рука моя,
      А с ней - моя любовь!
      Это место тебе понравилось, а, Джоанна?
      - Угу, - ответила девочка задумчиво.
      Холод пробирался даже через теплый лисий мех, и, кроме того, от неосторожных движений плащ часто сваливался в снег.
      Вдруг Джоанна взяла руку Джека и крепко сжала ее горячими руками. Нащупав его ладонь, она вложила в нее свою руку и один за другим сама закрыла его пальцы.
      Вот тебе рука моя,
      А с ней - моя любовь!
      произнесла она.
      Джек молчал. А вдруг она опять засмеется?
      Потихонечку он хотел высвободить свою руку.
      - Зачем ты притворяешься, Джек? - сказала Джоанна с укором. - Разве мы не любим друг друга еще с самой осени?..
      Даже под таким отличным меховым плащом дольше сидеть было невозможно, потому что сильно замерзали ноги.
      Джек накинул плащ девочке на плечо и застегнул на пряжку.
      Они медленно пошли по дороге, топая ногами, как военные лошади.
      Это была та же дорога к Дургэмскому лесу, по которой они прогуливались в теплый сентябрьский день четыре месяца назад, но, господи, сколько с тех пор произошло нового с каждым из них!
      Джоанна внимательно слушала рассказы Джека о Гревзенде, о мастерской Генри Пэстона, о Джоне Боле...
      О "безумном кентском попе" она уже слыхала не раз. Проповедника иначе и не называли в монастыре. Саймон Сэдбери - архиепископ - поклялся, что добьется отлучения отца Джона от церкви. Мать Геновева говорит, что он хуже фрайеров7.
      - Нет, он не хуже фрайеров!
      Джек опять почувствовал неизъяснимое тепло.
      - Ты меня любишь, Джоанна? - спросил он останавливаясь. (Девочка кивнула головой.) - Ну, ты тогда должна любить и его. Если тебе доведется встретить отца Джона Бола, ты сама скажешь, что я прав.
      - Хорошо!.. - ответила Джоанна. - Хочешь, пойдем к твоей матери и расскажем ей все? - предложила она вдруг.
      О нет, Джейн Строу сейчас ничего не слышит и не видит. Она слишком подавлена своим горем.
      - Не надо, Джоанна. Ей сейчас не до нас!
      - Да-да, верно, - согласилась Джоанна. - А знаешь, она все-таки любит меня, Джек.
      Они шли по дороге, взявшись за руки, иногда болтая без умолку, но чаще тихонько улыбаясь своим собственным мыслям.
      Так вошли они в лес.
      - Ух, страшно! - сказала Джоанна вздрогнув.
      Джек вспомнил о Заячьей Губе и о его Зеленых молодцах. Он рассказал Джоанне о своем товарище.
      - Бедненький, - промолвила девочка. - А так он красивый, ты говоришь? Бравый и высокий?
      - Да, выше меня... Ненамного, правда. - Джек почувствовал легкий укол ревности.
      - Какой же ты смешной, Джек! - засмеялась Джоанна, заглядывая ему в глаза. - У тебя же нет заячьей губы... Говори еще!
      - А почему ты ничего не хочешь мне рассказать, Джоанна?
      - Я не проклинаю тот день, Джек, только потому, что я провела его с тобой. Тот день, когда я удрала в монастырь. Ты меня любишь, Джек?
      - Очень, - сказал он, опустив голову.
      - Я не могу тебе объяснить, но я для чего-то нужна матери Геновеве. Она была бы рада засушить меня между двух страничек молитвенника, как отец Роланд засушивает цветы... Я ей для чего-то нужна... И она сделает так, что я постригусь в монахини, - добавила Джоанна с испугом.
      - Господь с тобой, Джоанна! К чему ты это говоришь? Когда тебе исполнится пятнадцать лет, мы поженимся, и я увезу тебя...
      - Как Робин Гуд - леди?
      - Тебе не хочется, чтобы я был ремесленником?
      - Нет, ничего, - сказала Джоанна, наморщив нос. - Только почему они мучают этих бедных учеников? "Джоанна Строу, жена мастера", - с расстановкой произнесла она.
      - "Джоанна Друриком", конечно, красивее.
      - Ну вот, ты опять злишься, Джек!.. Если бы ты был на войне, ты бы мог заслужить рыцарство...
      Джек думал о другом. Но можно ли об этом рассказать девочке?
      - Джоанна, - начал он останавливаясь, - ты знаешь, о чем проповедует Джон Бол?
      - Не знаю. Но, наверно, он говорит хорошее, если мать Геновева так его ненавидит.
      - Он говорит, что лорды несправедливо отбирают общественную землю и заставляют мужиков за гроши работать на себя, - сказал Джек, пытливо поглядывая на Джоанну.
      - Ну конечно, это правда, - отозвалась девочка.
      - И что мужики должны собраться и дать отпор лордам. И это будет когда-нибудь, потому что человек не стерпит, чтобы с ним обращались, как со скотом...
      Девочка шла молча, опустив голову.
      - О чем ты думаешь? - спросил Джек в тревоге.
      - Я думаю о том, что, если тебе суждено когда-нибудь погибнуть, я хотела бы умереть рядом с тобой, - сказала она медленно.
      Джек улыбнулся. Они не погибнут, а победят!
      Дети опять долгое время шли молча.
      Белые с черным сороки перебегали им дорогу. С шумом обваливался снег с веток высоких сосен.
      - Вернемся! - предложила Джоанна, передернув плечами. - Что бы ты сделал, если бы сейчас выскочили разбойники? Джек, Джек, что это?..
      Из-за деревьев показались две темные фигуры. Перед ними бежали длинные синие тени, потому что солнце уже склонялось к закату. Но это были не разбойники. Мать Геновева, настоятельница женского монастыря Св. Джеральдины, в богатой меховой мантии, почти бежала, ежеминутно проваливаясь по пояс в снег. Спотыкаясь о корни и пни и тоже проваливаясь в снег, за ней спешил приходский священник, отец Ромуальд.
      - Вот где вы прогуливаетесь, Джоанна! - закричала монахиня. Полюбуйтесь, отец Ромуальд, на эту девицу из старинного дворянского рода!
      Джек почувствовал, как задрожали пальцы Джоанны в его руке.
      - Как вы очутились здесь? - отдышавшись, спросила настоятельница.
      - Джек, они что-нибудь сделают сегодня со мной, - тоскливо сказала девочка, даже не остерегаясь, что ее услышат. - Но знай, Джек, что я тебя любила, люблю и буду любить!
      - Чем мне тебе помочь? - прошептал Джек ей на ухо.
      - О, ничем! - ответила она беззвучно.
      - Ступайте сюда, негодная девчонка! - с нескрываемым презрением сказала аббатиса. - Перестаньте шептаться с этим мужиком!
      Поглядывая на Джека, она что-то шепнула отцу Ромуальду.
      - В то время как вы шляетесь бог знает с кем по дорогам, злые люди напали на вашего дядю, сэра Гью Друрикома... Он лежит при смерти.
      - Мать Геновева права, - подтвердил священник. - Ваше место сейчас не в лесу, а у постели сэра Гью, леди Джоанна!
      Джоанна повернулась к Джеку. Лицо ее было синее от испуга и волнения.
      - Поцелуй меня хоть разок на прощанье! - сказала она умоляюще.
      И благоговейно, как берут крест или монстранц со святыми дарами, он взял ее лицо обеими руками и, подняв его к себе, дважды поцеловал в щеку и в лоб на глазах возмущенной аббатисы. И опять перед ним встала обитая медью, пылающая от заката дверь Друрикома и толстый сэр Гью, пропускающий вперед маленькую, босую и испуганную Джоанну.
      Но придет же когда-нибудь день, и Джек сможет отвоевать ее у целого света, а для этого нужно только, чтобы в одной руке он держал щит, а в другой - тяжелый меч!
      Всю ночь Джек думал о судьбе Джоанны, о сэре Гью и о том, лучше или хуже будет девочке, если дядя ее умрет. Забылся мальчик уже к утру и ненадолго, потому что перед рассветом кто-то стал ломиться к ним в дверь.
      Домик стоял над самой дорогой, и Джейн Строу привыкла к тому, что у нее часто искали пристанища промерзшие путники.
      - Кто стучит? - спросила она тихонько, чтобы не разбудить сына.
      - Откройте именем короля!
      Это был страшный ответ. Дрожащими руками женщина отодвинула засовы.
      - А, это ты, Олдинг! - сказала она обрадовавшись. - А я-то уж подумала бог знает что!
      Но стражник даже не глянул в ее сторону. Войдя, он вытащил из-за пазухи пергамент с четырьмя огромными печатями. Откашлявшись, он стукнул алебардой о пол.
      Джек, сидя на полу, протирал глаза.
      - Здесь ли находится Иоанн Строу? - спросил Олдинг, строго нахмурившись и заглядывая в пергамент, точно и впрямь он был грамотным человеком.
      - Вот я, разве ты не узнал меня, дядя Олдинг? - сказал Джек вскакивая.
      - Преступник пойман! - произнес тот, обращаясь к кому-то за дверью.
      Джек во все глаза смотрел то на мать, то на Олдинга.
      В хижину вошло еще трое людей: двое стражников и писец шерифа в длиннополой неопрятной одежде. Он немедленно принялся оглядывать всю комнату.
      - Обыщите хижину! - распорядился он.
      Это было совсем нетрудно сделать, потому что здесь не было ни сундуков, ни шкатулок, куда можно было бы что-нибудь припрятать от любопытного глаза.
      - Это мой узелок, - сказал Джек, видя, что клерк берется за его котомку, - там ничего нет.
      Но тот, не отвечая, вывернул содержимое узелка на скамью.
      - Осмотри его, - велел он Олдингу.
      - Что это за документ? - спросил стражник, разглядывая договор об ученичестве, подписанный мастером Пэстоном.
      Клерк взял из его рук пергамент и, надев очки, просмотрел и отложил в сторону.
      - А это что такое? - Стражник щелкнул пальцем по печати с оленьей головой - хорошо знакомому ему гербу замка Друриком. - Что это за документ?
      Джек смутился. В руках Олдинга было свидетельство, написанное Джоанной для Уота Тайлера. Мальчик бережно хранил его все эти месяцы, готовый даже сам поверить в то, что он бережет его только ради сына кровельщика.
      - Что это за документ? - переспросил клерк. - А вот мы сейчас узнаем, что за документ!
      В эту минуту Джек возненавидел всех людей, умеющих читать и писать.
      - "Джоанна Друриком", - бормотал клерк, пробегая документ про себя, "...податель сего...", гм-гм, "...дано в сорок восьмой год царствования..." И подпись "Джоанна Беатриса Друриком".
      - Где ты взял это свидетельство? - спросил он, сдвигая очки на лоб.
      Джек молчал.
      - Еще один пакет, - сказал стражник, подавая клерку письмо нотариуса.
      Джек досадливо крякнул. Господи, ну это прямо наваждение! Он опять забыл занести его в Друриком.
      - "Сэру Гью Друрикому, сквайру", - прочитал клерк вслух. - Откуда у тебя столько вещей из Друрикома? - спросил он строго.
      Джек открыл было рот, чтобы рассказать, в чем дело, но потом безнадежно махнул рукой. Всего этого им не объяснишь.
      - Следуй за мной! - приказал стражник.
      - Свяжите его! - распорядился клерк.
      Стражники недоуменно переглянулись, - они не захватили с собой веревки.
      - Поясом разве? - предложил Олдинг.
      - Не надо, дядя Олдинг, я не буду вырываться, - сказал Джек устало. А куда я должен идти?
      - В замок Друриком, владельца которого ты ранил и ограбил несколько часов тому назад! - заявил клерк с торжеством.
      Глава V
      В холле за круглым столом сидело много рыцарей и сквайров из соседних с Друрикомом замков, а некоторые приехали даже из графства Эссекс. Их возглавлял коронный судья8 сэр Роберт Белнэп, прибывший из самого Лондона. По обе стороны от судьи расположились с кипами документов, чернильницами я связками гусиных перьев двое писцов, и еще много стряпчих, рыцарей и сквайров в волнении бродило по огромному залу.
      Такое небывалое количество народу собралось в Друрикоме для того, чтобы судить мужика за преступление, неслыханное по своей жестокости и наглости.
      Опросив Джека Строу и свидетелей и осмотрев найденные у преступника документы, судья Белнэп огласил решение суда, из которого сразу стала ясна вся картина преступления.
      Похвалившись на похоронах отца, что он никогда и ни за что не простит лорду Друрикому этой смерти, Джек Строу, виллан деревни Дизби, манора Друриком, пятнадцати лет, предательски напал на своего сеньора в лесу и оглушил его сзади ударом дубинки или обуха. После этого он взял себе, неизвестно с какой целью, все находившиеся при лорде письма и документы. Возможно, что он хотел присвоить себе и коня своей жертвы, но благородное животное, сбросив, как видно, негодяя, примчалось в замок. Тогда-то, по его следам, слуги отправились в лес, где и нашли своего господина в беспамятстве.
      Придя в себя, лорд знаками и нечленораздельным мычанием дал понять, что он лишился дара слова. Руки его также не действовали - ни правая, ни левая, а передвигаться на ногах он мог только с посторонней помощью. Как громко ни кричали сэру Гью в самое ухо вопросы, по лицу его было видно, что смысл их так и не доходил до его сознания, из чего следует заключить, что слух тоже отказался ему служить.
      Опрошенный Джек Строу заявил, что гнев на сеньора он имел и имеет, но преступления, в котором его обвиняют, он не совершал. На вопрос, откуда он взял документы с печатью Друрикома, преступник ответил молчанием.
      На вопрос, как к нему попало распечатанное письмо, написанное сэру Гью Друрикому, сквайру, преступник заявил, что оно в таком виде было передано ему для доставки в Друриком еще три месяца назад.
      На вопрос, почему же письмо не было доставлено по сей день, преступник ничего удовлетворительного ответить не смог.
      На вопрос, где он пробыл в пятницу 11 января с часу до шести пополудни, преступник также отказался отвечать.
      Три дня его продержали в сыром погребе Друрикома, лишая хлеба и воды, но, приведенный перед глаза судьи, наглый виллан еще упорнее отрицал свою вину.
      Для его увещевания был приглашен приходский священник, отец Ромуальд, и по своему собственному желанию прибыла настоятельница женского монастыря Св. Джеральдины - мать Геновева.
      Игуменья надеялась повлиять своими убеждениями на это ожесточенное сердце уже хотя бы потому, что целую зиму и осень семья Строу жила исключительно милостыней монастыря. Если бы благородные девицы, содержавшиеся при монастыре, не носили детям больного кузнеца всякую снедь, братья и сестры преступника умерли бы от голода.
      ...Когда Джек поднимался по лестнице в холл, он два раза пошатнулся, но стражник грубо подтолкнул его в спину.
      Не только сквайры и рыцари, но даже односельчане мальчика досадовали на него за его упорство.
      - Если понаехало столько рыцарей и стряпчих со всех сторон, - говорили мужики, - то нужно быть о двух головах, чтобы продолжать твердить свое. Все равно они добьются того, чего хотят, но, если дело протянется еще с неделю, в Дизби не останется ни одного гуся и ни одной курицы!
      Стражники же Олдинг и Тьюз, которым было гораздо приятнее греться у своих очагов, чем проводить ночи перед погребом, где сидел Джек, просто готовы были разорвать своего арестанта на части.
      - Разве Биль Поуэл был виноват, что с его дома ветром сорвало крышу и черепицей пробило голову благородному рыцарю Джонсу? Однако мужика взяли и судили, и, когда надо было, он говорил "нет, нет", а когда надо - "да, да", и хотя его и повесили потихоньку, но зато его семью господа из замка до сих пор не оставляют своими милостями.
      А тут мальчишка упирается что есть сил, и Снэйп-костоправ мутит народ. Кончится тем, что рыцари со зла подожгут Дизби со всех четырех сторон.
      Сэр Роберт Белнэп, коронный судья, считая, что его дело уже сделано, сидел в стороне, предоставив свое место священнику, отцу Ромуальду. Мать Геновева расположилась несколько поодаль на стуле со спинкой, вынесенном из опочивальни больного.
      - Джек Строу, почему ты отпираешься? - спросил отец Ромуальд укоризненно. - Зачем ты доводишь до гнева всех этих знатных господ, заставляя их понапрасну терять дорогое время? Соседи твои показали, что шесть дней после похорон ты не отлучался из дому, занятый работой по хозяйству. На шестой же день, а именно в пятницу одиннадцатого января, в час пополудни, ты отправился по дороге к Дургэмскому лесу, одевшись так, точно ты собрался в далекий путь. На закате этого же дня паромщик Эшли, нагнав по дороге домой, окликнул тебя, но ты отвернулся, словно стараясь скрыть от него свое лицо. Был ли такой случай или паромщик в гневе или обиде неправильно показал на тебя? Или, может быть, соседи твои, Тоббиасы, имеют с тобой ссору и несправедливо оговаривают тебя перед судом?
      - Нет, - ответил Джек Строу, - никаких споров и ссор с соседями у меня не было, и они говорят истинную правду. И дядя Эшли, паромщик, встретился со мной, но я отвернулся от него, потому что ни с кем не мог говорить в ту минуту.
      Слыша это, лорды и джентльмены за столом стали переговариваться и переходить с места на место, громко передвигая скамьи.
      - Где же ты провел весь этот день и что привело тебя в такое волнение? - задал новый вопрос священник.
      Джек в удивлении поднял голову. Разве отец Ромуальд не видел его в лесу с Джоанной?
      Но священник смотрел на него так, точно он и впрямь считает его закоренелым преступником, и куда бы ни оглядывался Джек Строу, всюду он встречал негодующие, гневные или презрительные взгляды.
      Джек провел рукой по своей зеленой куртке. До сих пор еще она была в шерсти от плаща Джоанны.
      - Не отпирайся, бедный Джек Строу, - внезапно произнесла настоятельница голосом звонким, как церковный колокольчик. - Тот, кто висел на кресте рядом со спасителем нашим, тоже исповедался в своих грехах и этим заслужил царство божие! Покайся и ты, сын мой, не ухудшай упорством своего положения!
      От голода, усталости и жажды у Джека темнело в глазах. Теперь ему показалось, что волосы поднялись на его голове дыбом.
      - Признайся, где ты был в пятницу одиннадцатого января до самого захода солнца? - сказала монахиня ласково.
      И священник и мать аббатиса видели его в лесу с Джоанной, и, однако, они и не думают упоминать об этом. Означает ли это, что и он, Джек, должен молчать? Хотят ли они добра или зла его Джоанне?
      Взглянув в голубые безмятежные глаза настоятельницы, Джек понял, что эта женщина желает зла и ему и девочке, но тут же решил про себя не упоминать имени леди Друриком.
      "Господи, господи, господи, дай мне силы молчать!" - тихонько молился он в отчаянии.
      Сэр Саймон Бёрли, королевский рыцарь, с досадой вскочил со своего места.
      - Когда благородного Адама Ноута, - крикнул он, ударяя рукой о стол, покрывшего славой английское оружие, обвинили в ограблении сборщика податей, его лишили рыцарского звания и казнили отсечением головы, и ни один из двенадцати свидетелей из людей его сословия не подал голоса в его защиту! А у Ноута было найдено только немного золота и серебра да почать королевского казначейства. А здесь из-за какого-то вонючего мужика собрали дворян из двух графств и от восхода солнца до заката переливают из пустою в порожнее, точно жизнь его перед господом имеет больше значения, чем жизнь благородного рыцаря! Мы сидим здесь как дураки и, конечно, опоздаем на королевскую охоту в Уиндзоре. Чего ждете вы, Роберт Белнэп? Чтобы двенадцать односельчан этого негодяя торжественно признали его вину? Позовите их сюда и оставьте меня наедине с ними. Клянусь, они немедленно подтвердят все, что вам нужно!
      Многие из сидящих за столом думали так же, как и сэр Бёдли, но все в молчании ждали ответа судьи.
      Роберт Белнэп медлил. Эти надутые чванством господа из Феверзема, Бёрли и Эшли привыкли опираться только на свои мечи. Они не понимают, что наступили новые времена. Теперь мужики уже не нападают в гневе на человека, поднявшего руку на их сеньора, и не разрывают его на части. Конечно, виллана можно повесить без всякого суда, и совсем не ради него старается коронный судья. Он, Роберт Белнэп, друг старого сэра Гью, прибыл сюда из Лондона для того, чтобы правым и гласным судом расследовать это дело, довести преступника до признания, чтобы всем была ясна его вина, а потом жестоко наказать его такой страшной смертью, которая привела бы в смятение оба графства.