- Разве ты за мужиков? - спросил Джек с удивлением.
      - Я сам за себя, - сказал Чарли со злостью. - Но кончу я свою жизнь так же, как и ты, на виселице.
      Держась стены, они оба пошли по узкому переулку. Как назло, из-за туч вышла луна. Стало светло как днем.
      - Ободья и клепки, - пробормотал Блэк, заглядывая в щель ворот. - Это, видно, бочар из небогатых. Давай попросимся к нему ночевать.
      Они вошли во двор.
      Приветливый человечек с фонарем не расспрашивал их долго. В эту ночь каждый понимал, кто может сейчас искать пристанища. Он указал им место за мешками в овине.
      - А ворота были открыты! Ай-яй-яй! В такое-то время! - ужасался бочар, в испуге качая головой. Он пошел, задвинул засовы и повесил замок.
      Рядом в хлеву громко дышала корова.
      Ветер гнал по небу обрывки туч, луна то скрывалась, то показывалась снова, и от этого по двору перебегали быстрые тени.
      Джек вышел из овина, подошел к невысокому забору. Он был весь сверху утыкан острыми камнями. В городе стало уже тихо. Где-то далеко на холме догорал дом. На расстоянии двух шагов от Джека по переулку, осторожно ступая, прошел человек. Джек смотрел ему прямо в лицо. Он узнал парня из сотни Уэй.
      - Тсс, - сказал он тихо.
      Парень обернулся.
      - Полезай сюда, - велел Джек.
      Парень огляделся по сторонам и перемахнул через забор. Он вытер руки о куртку - они были исцарапаны в кровь.
      - Начальник, - сказал он, прерывисто дыша, - давай пробираться на Мейль-Энд. Завтра мы уже не выйдем из города!
      - Сегодня тоже уже не выйдем, - возразил Заячья Губа подходя. - А ну-ка, спрячься, друг, - добавил он, толкая парнишку за угол.
      Шел с фонарем хозяин. Как ни был он добр, но ему могло не понравиться, что у него во дворе собирается целая гурьба мужиков.
      Бочар принес хлеба и сыра.
      - Ну, что слыхать в городе? - спросил Джек.
      Хозяин прислушался. Мимо по переулку, звеня оружием, прошло много людей.
      - Сейчас! - крикнул он и пошел с фонарем к воротам.
      Джек, стоя в дверях овина, глядел ему вслед. Громко дышала за перегородкой корова. Пахло прелой соломой.
      - Еще двое кентцев! - сказал хозяин кому-то на улице. - Попались просто, как перепел в тенета! Только идите сами за ними! Я человек трусливый от роду...
      Заячья Губа в темноте шарил по полу.
      - Крюк есть! - сказал он, поднимая что-то тяжелое. - А вот и вилы. А ну-ка, Джек, вспомним старину! Станем-ка спиной к спине!
      - Посвети! - произнес голос на улице.
      - "Джон Стерлинг - убийца архиепископа, средних лет, черный, с большой бородой, хромает на одну ногу, - читал громко стражник. - Аллан Тредер черный, средних лет. Джек Строу - молодой, рыжий, хромает на одну ногу..."
      - Что это они все хромают? - засмеялся хозяин. - Рыжий, ты говоришь, молодой и хромает? Пожалуй, что это будет он. А с ним еще здоровенный парень с заячьей губой.
      - С заячьей губой? - спросил стражник немного погодя. - Нет, такого в списке не значится.
      - Дай-ка мне вилы, - сказал из темноты парнишка из сотни Уэй.
      - А ты чего лезешь? - крикнул Заячья Губа сердито. - Ты заройся в солому и сиди хоть до будущего лета.
      Но парнишка уже вылез из своего угла.
      - Дай-ка вилы, начальник! - повторил он настойчиво.
      Джек и Заячья Губа смотрели на улицу. Они обернулись на его стон. Парень всадил вилы себе в ногу и сейчас, морщась, тянул их кверху.
      - Ну вот, - сказал он. - Теперь я - молодой, рыжий и хромаю на одну ногу. Я сойду за Джека Строу.
      Вырвав подол рубашки, он, сидя на пороге, перевязал рану.
      - А ты, - добавил он твердо, - должен вернуться домой и снова поднять мужиков!
      Джек помолчал. Слезы горячим туманом стояли в его глазах.
      - Хорошо, брат! Спасибо, брат! - немного погодя ответил он тихо.
      ...При королевском дворе долго ходила по рукам "Баллада об осаде замка Тиз". Ее сложил сквайр сэр Тристан Бэч, и Саймон Бёрли четыре года спустя убил его на поединке, потому что королевский рыцарь был человек злопамятный и никогда никому не прощал обид.
      А осада замка Тиз, конечно, не прибавила славы ни ему, ни его соратникам.
      В холле горела свеча. Лежа головой на столе, спала госпожа Агнесса Гауэр.
      Хорошо, что в замке не было зеркала, иначе бедная дама сошла бы с ума, увидев свое испачканное в копоти лицо.
      Тум на одной ноге скакал по двору. Он поломал свой костыль, а обтесать другой у него не было времени.
      Джоанна и Аллан подтаскивали камни к забору. Они надеялись бросать их на головы осаждающим. Стрелы уже все вышли.
      Дворяне послали мужиков Доффля в лес - привезти несколько стволов. Скоро они будут брать замок приступом.
      - Нет, камнями тут не поможешь!
      Джоанна устало сложила руки на коленях.
      - Пойдем, старик, - сказала она. - Выспимся хотя бы последнюю ночь как следует. Завтра нам несдобровать!
      Она уже несколько раз пыталась уговорить Аллана поступить так, как она предлагает. Но он был непоколебим.
      - Никто никогда не поверит, миледи, - возражал он, - что я все это время просидел запертый в кладовой, а вы с Тумом стреляли из луков. И потом, будет ли справедливым заступаться за меня и предавать Тума? А вы одна уж во всяком случае не могли стрелять из двух луков одновременно.
      22 июня, после четырех дней осады, пал наконец замок Тиз.
      Осада продолжалась четыре дня,
      Двадцать второго июня пал замок Тиз.
      К доблестному королевскому рыцарю Бёрли
      Подвели связанных пленных:
      Это были двое стариков и две женщины
      Больше в замке не было гарнизона,
      так описал это событие в своей балладе сэр Тристан Бэч.
      ...По всему Эссексу уже разъезжал главный судья королевства, сэр Роберт Трезильян, и творил суд и расправу. Не хватало топоров для палачей, веревок и виселиц для осужденных. Впрочем, уличенных в мятеже уже не судили.
      Достаточно было сказать: "Этот человек был с мужиками", - и ему немедленно отрубали голову.
      Поэтому мятежникам Аллану Патриджу и нищему бродяге Туму-Беспрозванному отрубили головы без всякого суда.
      Дама Агнесса Гауэр была по ее просьбе и заступничеству леди Джоанны Бёрли отпущена домой. Все время осады она просидела в холле замка, молясь за осаждающих и за осажденных.
      Наконец очередь дошла до леди Джоанны Друриком, в замужестве Бёрли.
      - Как поступить с этой женщиной? - спросили сэра Саймона.
      Ее письмо жгло ему грудь. Он не мог ее видеть.
      - Пусть она предстанет перед судом юстициариев10, и пусть с ней поступят так, как они найдут нужным.
      Джоанна всю ночь молилась о том, чтобы ей была сохранена жизнь.
      "Что будет, если Джек, вернувшись, узнает о моей смерти? Он этого не переживет!"
      Леди Джоанна Друриком, в замужестве Бёрли, была обвинена по трем пунктам.
      После расследования она была признана виновной в том, что в марте этого года она в течение шести дней оказывала гостеприимство королевскому изменнику, мятежнику Джеку Строу.
      Два месяца спустя она в помощь ему и его делу послала коня и пять золотых флоринов.
      Затем она со своими слугами и соучастниками в течение четырех дней оказывала вооруженное сопротивление королевскому отряду.
      По всем трем пунктам леди Джоанна признала себя виновной. Двенадцать человек ее сословия подтвердили решение суда.
      За преступление против короля, лордов, своего мужа и королевского мира женщина была присуждена к отсечению руки по локоть, той руки, которою она открывала дверь королевскому изменнику.
      Джоанна плакала от радости, когда ей читали приговор. Наверное, это будет очень больно, и нужно собрать все мужество, чтобы это перенести. Но она останется жива и увидит Джека!
      То, что дворяне взяли верх в Эссексе, еще ничего не доказывает. Король жестоко покарает их за то, что они не хотят считаться с его грамотами.
      Никто не мог дать знать леди Бёрли о том, что творится в Лондоне, потому что в тюрьме она содержалась в отдельном каземате.
      Люди с утра стали собираться к старой мельнице посреди Доффля, которая сейчас была обращена в тюрьму.
      Джоанна слышала, как мимо окна прогрохотала телега. Потом два человека, громко переговариваясь, стали сбрасывать бревна.
      - Дай-ка гвозди! - сказал грубый голос. - Не сюда! Клади угол к углу колодцем!
      Во рту Джоанны стало сладко, а ноги подкосились.
      Она постояла, опираясь о стенку. Потом, подойдя к двери, изо всех сил забарабанила в нее кулаками.
      - Что нужно, леди? - испуганно откликнулся тюремщик.
      - Поуэл, это для меня? - спросила она задыхаясь.
      За дверью молчали. Потом, осторожно ступая, кто-то тихо пошел прочь.
      За стеной звенел топор о железо. Визжал рубанок.
      Ну что же, у нас неплохие дела.
      Выпей-ка с нами, красотка!
      мурлыкал себе под нос человек за окном.
      Джоанне все было так отчетливо слышно, точно их и не разделяла стена.
      Из маленького, под самым потолком оконца падал скудный свет. Только ранним утром здесь по стенам прыгают веселые желтые зайчики.
      Джоанна подошла поближе к свету.
      - Ты - лентяйка! - сказала она, разглядывая свою левую руку. - Ты не умеешь сучить нитку, ты даже не в силах удержать коня в поводу. И, однако, ты останешься при мне. А ведь правая не только сильнее, но и умнее тебя, потому что, ко всему, она еще может выводить буквы, а ты безграмотная, как бедная, темная мужичка!
      Джоанна заплакала...
      Только теперь она ясно представила себе, что ее ожидает. Кто будет заплетать ей косы, резать хлеб, кто за нее будет латать, штопать, писать? Имеет ли она право вот такой безрукой калекой ожидать Джека, чтобы выйти за него замуж?
      - Да, я имею право! - сказала она твердо. - Джек не будет на меня в обиде, если первое время я стану плохо справляться одной левой рукой. Потом я научусь. И он мне поможет.
      Джоанна отказалась от воды и хлеба, которые принес ей тюремщик. Ничком она упала на солому и пролежала так до самой той минуты, когда за ней пришли.
      Народ радугой стоял вокруг помоста. В воздухе пахло хвоей. Ветер поднял столбик пыли и соломы у самых ног Джоанны. Перебивая свежий аромат смолы и стружки, откуда-то сбоку потянуло сладким, смертным запахом падали.
      Джоанна в испуге повернула голову.
      Помощник палача, толкая коленками, катил перед собой колоду. Она была вся пропитана кровью, так как не раз и не два побывала в деле. Вот ее установили на помосте, и она вдруг за одно мгновение точно обросла ярким мхом. Большие зеленые мухи облепили ее так густо, что издали можно было подумать, что это старый мшистый лесной пень.
      Когда Гуг Гавесдемский занял свое место на помосте и взял в руки топор, стражник оглянулся на Джоанну. Она поднялась по четырем ступенькам, стараясь шагать твердо. Все лица повернулись к ней.
      Эта женщина переступила законы божеские и человеческие. Она жестоко оскорбила и унизила своего супруга и нарушила королевский мир.
      Однако многие ожидали, что преступница будет много красивее и выше ростом.
      Джоанна глянула вниз. Вначале перед ее глазами пошли красные, белые, желтые и зеленые полосы, но потом она стала различать лица. Ни один мужик Доффля не вышел сегодня на площадь.
      Впрочем, после расправы в деревне остались только старики, женщины и дети. Удивительно, что их не пригнали сюда силой.
      Джоанна непрестанно шевелила пальцами правой руки, до тех пор пока к ней не подошел помощник палача.
      - Расстегни рукав, женщина, - сказал он тихо.
      Джоанне показалось, что у нее, как у нищенки Терезы Аб, вырастает зоб: так неистово колотилась кровь и точно раздувала горло.
      Людям, которым рубили головы или руки просто на бревне у дороги, было значительно легче, потому что рядом толпились те, кто ждал такой же участи.
      А сейчас построили помост и вокруг него протянули веревку, и она, и палач, и его помощник двигаются и говорят, точно актеры на сцене балагана.
      Это не просто казнь, это представление.
      Пусть так, но она-то уж совсем не обязана участвовать в их комедии.
      Не хотелось бы только дать всем им понять, как сильно она боится. А в остальном Джоанна вольна держаться так, словно это холл в Тизе, еще лучше, в старом Друрикоме.
      Она еще раз глянула вниз.
      Вот только разве эта дама со служанкой могла бы ей посочувствовать, потому что в прошлом году она присылала в Тиз попросить два бушеля11 ячменя до нового урожая.
      Дама что-то сказала служанке, и та вышла из рядов. Но она тотчас же вернулась, катя ногой огромный камень. Потом она помогла госпоже вскарабкаться на него.
      Джоанна повернулась к Гугу Гавесдемскому.
      - Какой рукав расстегнуть, господин палач, - спросила она озабоченно, - правый или левый?
      Грубое и некрасивое лицо палача дернулось, и, теряя свою важность, Гуг Гавесдемский растерянно оглянулся по сторонам.
      На этом помосте осужденные не разговаривают с палачом. Если им что нужно, они обращаются к помощнику и говорят тихо, как в церкви. Но так как палач иногда бывает милосерднее судьи, бывший мясник из Гавесдема вдруг с радостью припомнил старый английский обычай, который спас от лишних мучений мужеубийцу Матильду Блонд.
      Колода вся загудела, как потревоженный улей, когда он положил на нее топор. Потом он обернулся к Джоанне.
      - Какой рукой ты открывала дверь королевскому изменнику, женщина? спросил он голосом, раскатившимся по всей Доффльской площади.
      Боясь ошибиться, боясь обрадоваться преждевременно, Джоанна быстро посмотрела на него.
      И вдруг помост, рыжая веревка - все как будто рухнуло, а женщины, стоявшие внизу, подняли руки в воздух.
      - Левой, господин палач, левой! - закричали они.
      - Скажи левой, женщина!
      - Скажите левой, миледи! - кричала изо всех сил маленькая дворяночка в потертом атласном платье. Она чуть не свалилась со своего камня.
      Мужчины - те стояли, сумрачно потупясь в землю. Некоторые сердито уговаривали своих жен.
      Но почти в это же мгновение все повернули головы назад, потому что из боковой улицы на площадь выехал королевский знаменный рыцарь, сэр Саймон Бёрли.
      Он был не один. За ним по четверо в ряд ехали шестнадцать человек его свиты и, отставая только на голову коня, трусил рысцой всадник в запыленной одежде. Это был королевский гонец.
      Теперь Джоанна испугалась по-настоящему, впервые за сегодняшний день.
      Староста подал знак звонарю на колокольне. Густой медный гул пошел над толпой. И тогда прибывший человек в запыленной одежде опередил знаменного рыцаря и остановился перед помостом.
      Все обнажили головы. Некоторые старательные слуги даже стали на колени позади своих господ. Джоанне не на что было опереться. Она шагнула к колоде.
      Королевский гонец откашлялся.
      Джоанна перевела глаза на Саймона Бёрли.
      Рыцарь, не поворачивая головы, смотрел в одну точку, и Джоанна невольно проследила его взгляд. Ее бывший муж смотрел на голубой вымпел над замком Тиз.
      То, что этот человек, вопреки изъявленному им желанию, появился на площади перед толпой, и то, что он сюда же привез королевского гонца, наполнило ее страхом и тревогой.
      "Пусть мне отрубят правую руку! - подумала Джоанна. - Не нужно мне милосердия Гуга Гавесдемского и этих женщин! Только пускай ничего страшного и нового не будет в королевской грамоте! Тогда пускай мне даже отрубят обе руки!"
      Но в королевской грамоте было много страшного и нового.
      Гонец читал:
      - "Божьей милостью его величество Ричард Второй, король Англии, Франции и Ирландии, повелел довести до всеобщего сведения, что слух, распространенный восставшими, будто они действовали по его королевской воле и повелению, совершенно ложен.
      Все освободительные грамоты, выданные повстанцам, признаются отныне недействительными, так как они вышли из королевской курии без зрелого размышления и наносят великий ущерб королю и его короне, а также грозят конечным разорением как ему, прелатам, знати и магнатам, так и святой английской церкви и приведут к погибели королевство.
      Все, у кого имеются освободительные грамоты на руках, немедля, под страхом конфискации имущества, должны представить их королю и его совету для уничтожения.
      Отныне все держатели, как вилланы, так и свободные, без противоречия, ропота и сопротивления должны исполнять своим господам все лежащие на них и на их землях повинности".
      Вздох облегчения вырвался из многих грудей. Дворяне в Эссексе расправились с мужиками по своему усмотрению, но было хорошо, что королевский патент поддержал их правоту.
      Гонец поцеловал печать и с хрустом свернул кожу.
      Джоанна ждала. Не для этого привел сэр Саймон Бёрли королевского гонца на площади Доффли и поставил у самого помоста.
      Человек вынул из-за пазухи второй свиток.
      Саймон Бёрли отвел глаза от вымпела на замке Тиз. Он коротко глянул на Джоанну, и она в этот момент начала читать про себя молитву. Но детская латынь плохо шла ей на ум, и она стала молиться своими словами, как простая мужичка.
      - Господи, - бормотала она, - возьми, если нужно, мою свободу, честь и жизнь, только, господи, пускай ничего дурного не случится с Джеком!
      - "Король объявляет всем своим верноподданным, что они, под страхом конфискации всего, что король может у них конфисковать, обязаны вооруженной рукой и всеми имеющимися в их распоряжении средствами оказывать сопротивление восставшим. Это злое дело больше не повторится, потому что главные виновники мятежа уже осуждены и преданы казни в Лондоне 18 июня.
      По распоряжению чрезвычайной судебной комиссии, заседавшей во дворе Гильдголла 17 июня, эти люди..."
      Саймон Бёрли снова глянул на леди Джоанну и опустил глаза.
      Стиснув руки, вся наклонясь вперед, Джоанна слушала, не пропуская ни одного слова.
      - "...эти люди - Аллан Тредер из Эссекса, Джон Кэркби из Кента, Джон Снэйп, прозванный Малюткой, из Кента, Джек Строу из Кента и Джон Стерлинг из Эссекса - преданы страшной и позорной смерти, а головы их выставлены на Лондонском мосту"12.
      Королевский гонец уже давно отъехал, а в толпе все еще переговаривались и делились впечатлениями. О Джоанне как будто забыли.
      Люди разговаривали, повернувшись спиной к помосту, А некоторые женщины выводили за руки из рядов своих малышей.
      Гуг Гавесдемский решил поскорее кончить свое дело.
      Увидев вдруг в двух шагах от себя бледное и гневное лицо рыцаря на черном коне, он невольно поднес руку к голове, забывая, что при исполнении своих обязанностей палач обходится без шапки.
      Уже без прежней уверенности он снова обратился к Джоанне:
      - Какой рукой, женщина, ты открывала дверь королевскому преступнику?
      И вдруг он в изумлении отступил назад. Ему приходилось присутствовать в застенке, когда людей вздергивают на дыбу, или дробят им кости, или ломают пальцы на руках и ногах. От муки иные несчастные седеют, а у иных лица вытягиваются, челюсть отвисает, точно у мертвецов, а у иных подле рта появляются старческие морщины, несмотря на то что они едва-едва вышли из юношеского возраста.
      Но к этой женщине он еще ведь не прикоснулся и пальцем, и, однако, он мог бы поклясться, что за эти несколько минут она точно состарилась на несколько лет.
      В глазах ее было столько отчаяния и ненависти, что палач с трудом удержался от восклицания. Хвала господу, что она смотрит не на него, а на рыцаря в граненых доспехах, сидящего на черном коне!
      - Какой рукой я открыла дверь королевскому преступнику? - переспросила Джоанна. - Я любила его так же сильно, - произнесла она громко и отчетливо, - как сильно ненавидела своего мужа, сэра Саймона Бёрли! Я распахнула перед ним дверь обеими руками!
      Гуг Гавесдемский с досадой подумал о том, что совсем ему не следовало вступать в разговоры с преступницей. Палачу платят деньги за то, что он приводит в исполнение решение судей, и только.
      Однако в этот день Гугу Гавесдемскому так и не удалось привести в исполнение решение королевского суда.
      Когда он подошел к женщине, повернул ее за плечи и сам, без помощи подручного, расстегнул ее рукав, помост весь закачался от тяжести перепрыгнувшего через веревку рыцаря в граненых доспехах.
      - Оставь эту даму, мужик! - крикнул рыцарь грубо. И, повернувшись к женщине, добавил: - Вы свободны. Отныне вы можете жить в любом из четырех ваших замков. Только сообщите, какой из них вы выбираете, для того чтобы нам с вами больше не пришлось встречаться. Возьмите это письмо. Мужика, которому оно написано, уже нет в живых...
      Шестнадцать человек свиты рыцаря, все в полном вооружении, с угрожающим видом обступили помост. Оба стражника исчезли в толпе. Староста делал вид, что он ничего не видит и не слышит, и палачу не осталось ничего другого, как посторониться и дать женщине дорогу.
      Глава V
      Уже давно перестали рассылать руки и ноги четвертованных по всем графствам и на Лондонском мосту перестали выставлять головы казненных. Их было слишком много - даже на большом мосту в городе Бервике для этого не хватило бы места. Последней, по распоряжению мэра Уолворса, была выставлена голова Джека Строу - самого закоренелого из кентских мятежников.
      Попался он в руки правосудия совершенно случайно, потому что, не опознай его жена одного из арестованных олдерменов, ему, быть может, под покровом ночи и удалось бы ускользнуть из Лондона. Он расхаживал в богатом купеческом платье; никому и невдомек было, что под ним скрывается мятежный мужик.
      Однако, когда Джона Горна вели на казнь, жена олдермена, разглядев в толпе знакомое лицо, закричала во весь голос:
      - Вот моего мужа ведут на муки и смерть за то, что он послушался мужиков, а их главный зачинщик смотрит на это и смеется. Хватайте его - это Джек Строу из Кента!
      Женщине, может быть, и не поверили бы, потому что мужик, назвавшийся Джеком Строу, уже со вчерашнего дня был приведен в Гильдголл и дожидался смерти. Но после того как еще несколько человек подтвердили слова женщины, кентского вожака схватили, связали и повели рядом с Джоном Горном.
      Переговариваясь, они шагали с олдерменом точно добрые друзья и точно жена одного из них минуту назад не предала другого.
      Это, по мнению господ, лишний раз свидетельствовало о том, что мужики совершенно лишены понятия о чести и доблести.
      Парнишке, назвавшемуся Джеком Строу, каким-то образом удалось бежать, но мэр Уолворс не придал этому значения, так как в руках его был подлинный Джек Строу.
      Самым закоренелым из мятежников кентец был назван потому, что его предсмертная исповедь заставила содрогнуться даже наиболее отважных и мужественных людей дворянского звания.
      Многие подумали при этом, что, пожалуй, недаром мэру Уолворсу было пожаловано рыцарство.
      Если до этого некоторые находили, что рыцарское звание, сто фунтов серебром, земли и почести13 - слишком высокая награда за кровь простого эссекского мужика, то теперь эти люди прикусили языки.
      Только после исповеди Джека Строу дворяне поняли, что грозило им и их королевству.
      Джон Бол сказал: "Человек не волен ни в своей жизни, ни в своей смерти. Но жить и умереть он должен так, чтобы это пошло на пользу его ближним".
      Для Джека Строу не было ничего легче, как по дороге к Гильдголлу кинуться с Лондонского моста в Темзу. Со связанными руками он, как ключ, пошел бы ко дну.
      Можно было вступить в драку со стражниками и погибнуть так, как погиб Заячья Губа, упавший с раскроенным черепом на целую груду им же положенных тел.
      К самой прекрасной кончине готовился безвестный парнишка из сотни Уэй. Он готов был принять на себя смерть и муки, лишь бы спасти дело, за которое они все боролись.
      Джек думал о том, что он поступил бы так же на его месте, но у него не хватило бы сметки придумать все это так ловко самому. Да, у парня хватило и сметки и мужества. Хорошо было бы, чтобы он остался жив!
      Все это произошло следующим образом.
      В ночь на 17 июня, зарывшись в солому в овине бочара, Джек переждал, пока уляжется шум. Незадолго до рассвета он перелез через забор и выбрался на улицу.
      Матильда Пикард, дочь богатого купца, в это утро стояла на крыльце своего дома, следя за тем, как служанки доят коров.
      Разглядев Джека через щели забора, она, беззаботно позвякивая ключами, подошла к воротам.
      - Подожди, - шепнула она. - Сейчас они понесут молоко в кладовую. Почему ты ушел ночью? Я припрятала для тебя отцовское платье.
      Кутаясь в плащ Генри Пикарда, Джек вспомнил другой, синий плащ.
      "Подожди еще немного, Джоанна, - подумал он. - Вот увидишь, бог опять сохранит меня для тебя!"
      - Ты можешь поцеловать меня на прощанье, - сказала Матильда улыбаясь.
      - Мы еще вернемся в Лондон, - ответил Джек. - У меня уже не будет соломы в волосах, и я подъеду к твоему дому на высоком коне. Тогда я расцелую тебя в обе щеки.
      Если бы жена Горна не выдала его, Джек пробрался бы в Кент. Он снова поднял бы мужиков. Он рассказал бы им о вероломстве короля, дворян и купцов. Правда, некоторые из купцов боролись до конца за общее дело и вот безропотно идут на смерть.
      Но зато другие, те, что громили Флитт-стрит и убивали фламандцев, сегодня заседают в Гильдголле.
      Он сказал об этом Горну.
      - Ты неправ, - возразил олдермен. - Они не громили Флитт-стрит и не бросали камнями во фламандцев. Они подбивали на это своих подмастерьев. И сегодня они же их судят в Гильдголле. Если из подмастерьев кто и избегнет смерти, то он уже на всю жизнь будет заперт в темной мастерской. Ни о какой плате ему теперь помышлять и не придется. Пускай благодарит бога за тухлую сельдь и черствый хлеб... И подумать только, что сто тысяч кентцев стояло с одной стороны Лондона и тридцать тысяч эссексцев с другой! Они могли сделать с городом все, что им заблагорассудится! - добавил олдермен с сердцем.
      Джек как раз думал об этом. Но он не понимал другого. Наконец он задал Джону Горну вопрос, который долго вертелся у него на языке:
      - Скажи мне, что заставило тебя пойти с мужиками?
      Олдермен шагал, опустив голову. Обо всем этом очень трудно рассказать.
      Два дня он разъезжал по городу с королевским знаменем, судил людей и делал все это так, как ему подсказывала совесть.
      Очень трудно рассказать обо всем этом Соломинке.
      Вот к сорока двум годам его выбрали в олдермены, и то только потому, что сестра его жены, Мария Боссом, через придворного рыцаря Бёрли вхожа в замок леди Уолсингтон.
      Четырнадцать лет назад Эдуард Кембридж ударил Джона Горна по лицу, а олдермену кажется, что у него еще до сих пор горит эта щека.
      Когда на второй день после свадьбы Джон Горн повез свою молодую жену покататься в лодке по Темзе, придворные шутники из озорства перевернули их лодку. Алисон после этого больше года пролежала в постели с жестокой простудой, а потом всю жизнь жаловалась на боли в боку.
      Да, обо всем этом трудно рассказать. Вот их ведут в Гильдголл. Там семь лет назад был устроен праздник, где присутствовали все цеховые старшины с женами, олдермены и даже сам мэр. И там его Алисон заставили спороть куний мех с плаща, потому что в ту пору у Горна не было ста ливров годового дохода.
      Но, конечно, ради этого люди не жертвуют жизнью. Было еще много кое-чего, но рассказать об этом Джон Горн не умел.
      Поэтому он промолчал на вопрос кентца.
      Но тот не оставлял его в покое:
      - Записывают ли показания подсудимых? Много ли народу бывает при этом? Дадут ли нам говорить все, что надо?
      - Ты бы еще полюбопытствовал, какой веревкой тебя удавят, - пошутил олдермен хмуро. - Что касается народа, то его набивается в зал суда столько, что некуда бывает упасть яблоку. Нам же с тобой особенно посчастливилось, ибо из-за жаркой погоды мэр распорядился вынести столы и скамьи во двор, где купцы и дворяне будут заседать под большой цветущей липой. А вот людям, которые захотят поглазеть на нас, придется стоять на самом солнцепеке. Нам с тобой - тоже.
      Олдермен замолчал. Кроме жаркого солнца, им еще кое-что придется перенести, но не следует об этом много думать.
      Те же тридцать писцов, которые несколько дней назад были заняты изготовлением королевских патентов, дарующих мужикам прощение, свободу и всякие льготы, теперь дни и ночи без устали работали перьями, записывая предсмертные показания этих же самых мужиков. За два дня и две ночи не было вынесено ни одного оправдательного приговора.
      Для сбережения дорогого времени судья только делал пометки на пергаменте: "Предать смерти через отсечение головы" или "Предать смерти через четвертование".
      Сильно пахло липой. Осы громко ныли у дупла. Глянув издали на длинные столы под деревом, можно было вообразить, что господа сошлись пображничать, а их челядь собралась поглазеть на них.
      Посреди двора было отгорожено веревкой место, для того чтобы народ не напирал на стол и не мешал господину мэру и присяжным вершить правосудие.
      Зной стоял так плотно и тяжело, что его хотелось оттолкнуть рукой.
      ...Когда Джека вывели во двор, господин мэр Уолворс, подняв руки над головой, стаскивал с себя расшитую галунами куртку. Не легко давалась купцу дворянская одежда! По его широкому бледному лицу бежал пот, и писец то и дело подавал ему полотенце.
      Устало глянув на Джека, судья взял пергамент из рук клерка и сделал пометку: "Предать смерти через четвертование".
      - Это сам Иоанн Строу, ваша милость! - сказал писец многозначительно.
      Уолворс задержал на Джеке тяжелый взгляд. Пожалуй, с этим придется повозиться...
      Мелко шагая, Джек волочил по камням цепь. Руки его были туго стянуты за спиной.
      Услышав его имя, все присяжные быстро повернули к нему лица, но преступник смотрел не на них.
      "Если одно маленькое зернышко ты в хорошую пору бросишь в землю, оно принесет тебе урожай сам-двадцать и сам-тридцать".
      Джек помнил это изречение Джона Бола.
      Жадно обвел глазами людей, стоявших за веревкой. Толпа заполнила все узкое пространство до забора. Головы любопытных торчали над оградой, точно горшки на деревенском частоколе. Люди сидели на старой, засохшей груше, на тумбах у ворот и даже на крыше соседнего дома. Это были купцы, ремесленники, их жены, дети и слуги.