- Я только погреться, - пробормотал Аллан. Он действительно дрожал как в лихорадке.
      - И чего такое старье шатается по дорогам! - сказал парень с перевязанной головой. - На работу тебя силком не возьмут, ни за два, ни за четыре пенса, подати с тебя не полагается, - сидел бы лучше дома, чем светить драными боками.
      - Не у всякого и дом есть, сыночек! - кротко отозвался человек в меховой шапке.
      - В Норземтон идешь? - спросил перевязанный.
      - Из графства Ни есть ни пить, от деревни Пустое Брюхо, представителем во Вшивый парламент, - невесело пошутил кто-то.
      А что им сказать, если спросят, какое у него дело в городе?
      Однако перевязанный сам ответил за него.
      - Там до черта наберется купцов, и дворян, и попов, - сказал он. Пожалуй, насобираешь что-нибудь Христа ради.
      Аллан опустил голову. Стыдно было ему слушать такие речи.
      Костер догорал. Малый, что раздавал пищу, тихонько свистнул. Тотчас же из темноты шагнул к костру детина с сучковатой палкой в руке.
      - Доедай, там оставили для тебя в котле. А кто пойдет на смену?
      Детина передал палку подростку в куртке с оборванными галунами, выскреб котелок и затем принялся загребать тлеющие угли золой.
      - То-то, - сказал Аллан. - Я и то уж подумал было, как это вы здесь обходитесь без сторожей близ проезжей дороги?
      - А чего нам бояться? - отозвался перевязанный устало. - На спину они мне клеймо еще поставят, что ли?
      Только теперь Аллан понял, почему бедняк перевязывает лоб.
      - Все-таки, если б стражи не было, пришлось бы каждую минуту ждать шерифа, - объяснил Аллан и участливо поглядел на перевязанного. - Больно было, паренек?
      - Не так уж и больно... Обидно... Я ведь и не знал ничего о постановлении парламента. Шел на крестины...
      Он тронул лоб.
      - Сейчас ничего, только видеть стал плохо - глаза все гноятся.
      - А нынешний парламент, говорят, будет стоять за бедных людей! - начал снова тот, что рассказывал о Ланкастере. - Король наш, говорят, распустит всех лордов, и джентри, и попов по домам. Только и останутся, что король и общины...
      - Молчи, сорока! - перебили его. - Дай людям спать.
      - Ты меня спроси о парламенте, я расскажу тебе всю правду, - вмешался парень, что пришел только что с дороги. Он обтер рот, собираясь говорить, но ему никто не ответил. - Парламент только для того и созывают, чтобы придумать новые пакости... Говорят, теперь косарей и жнецов уже будут не клеймить за отказ от работы, а просто вздергивать на первом суку!
      Никто ему не ответил. Все стали укладываться в теплую золу. Аллана, как старика, пустили в середину.
      - А куда же вы потом думаете податься, ребята? - спросил Аллан недоумевающе. - Зима-то еще впереди!
      - Кончим овес, станем кору с деревьев есть. Медведей поднимем в берлогах... Силки будем ставить, - раздался голос из темноты.
      - А я думаю, что парламент пойдет за нас все-таки, - сказал неунывающий человек в меховой шапке. - Бедные попы недаром подбивают народ.
      Несколько голов поднялось от земли. Но его уже больше не бранили.
      - Да, мы все ждем... Может, общины и вступятся за нас перед королем, откликнулся кто-то.
      Аллан был слишком стар, чтобы в ноябре спать на голой земле.
      Распростившись с лесовиками, он двинулся в путь, и надо сказать, что сон нисколько не подкрепил и не освежил его. Болела старая рана в боку. Ныли кости, а в суставах трещало, точно в лесу в первый морозный день.
      - Ты доверенное лицо леди Джоанны Бёрли? - спросил итальянец и, подняв очки на лоб, внимательно поглядел на Аллана.
      - Пусть господина купца не удивляет мой наряд, - ответил Аллан, улыбаясь через силу. - В такие времена полезно одеваться во всякую ветошь.
      Итальянец еще раз глянул на него.
      Он только сегодня вернулся из Лондона. Аллану пришлось посидеть в Норземтоне пять дней, и его жалкие дорожные запасы пришли к концу. Госпожа велела ему разменять золотой, но Аллан под страхом смерти не стал бы исполнять это приказание. От голода у старика стали пухнуть ноги, а глаза слезились.
      На третий день своего пребывания в чужом городе он перестал отказываться от милостыни. Вчера на паперти ему подали моченое яблоко, а нынче - пирожок. Но этого было недостаточно.
      - Учен ли ты грамоте и счету? - спросил купец.
      Покойный сэр Гью был скупехонек и в последние годы не держал ни замкового бейлифа, ни приказчика. Аллан собственноручно писал счета арендаторов, возил шерсть купцам и рыбу на коптильни. Может быть, он вел книги не так, как полагается в городах, но еще ни разу ни купцы, ни мужики не нашли у него ошибки.
      - Если ваша милость пишет на нашем языке, я пойму все до буквы, сказал он.
      Купец снова глянул на него.
      "Этот слуга предан господам, как собака, - подумал он, - но его плохо кормят".
      - Вели принести хлеба и вина, - сказал он клерку по-итальянски.
      Мальчишка внес на блюде хлеб и соль и две кружки с вином. Купец лениво отщипнул кусок корочки.
      - Ешь и пей, - предложил он, пододвигая блюдо к Аллану.
      "Он нисколько не горд с простыми людьми", - подумал старик, но от угощения отказался. У церкви его никто не знал, а здесь он был доверенным лицом леди Джоанны.
      - Если ваша милость разрешит, мы сперва покончим с делами, - сказал он. - А на еду всегда найдется время.
      Итальянец, пожав плечами, отодвинул блюдо. Сам-то он не хотел ни есть, ни пить.
      - Твоя госпожа, - начал он, заглянув в письмо леди Джоанны, - хочет сверить все счета, начиная с тысяча триста семьдесят шестого года. Что ты разумеешь под сверкой?
      Он велел клерку найти нужную книгу.
      - Я, если только это не рассердит вашу милость, - пояснил Аллан смущенно, - веду записи так, как это вздумается моей глупой голове. Чтобы не было путаницы, я против каждого счета расходов веду счет доходов и в конце месяца проверяю сам себя.
      "Этот человек у меня на родине был бы банкиром", - подумал итальянец.
      - Вот, - сказал он, перебрасывая толстые листы, - тысяча триста семьдесят шестой год, счет сэра Саймона Бёрли.
      Он снова поднял очки на лоб. Волосы его были белые как снег, а глаза черные, лукавые и живые. Аллану иногда казалось, что купец носит очки только для того, чтобы скрыть от собеседника свои мысли.
      - Осенью тысяча триста семьдесят шестого года, - начал Аллан, вытаскивая свои собственные записи, - после бракосочетания своего с сэром Саймоном Бёрли госпожа моя полностью рассчиталась с фламандцами и евреями по долговым обязательствам своего супруга. Векселя были скуплены банкирской конторой Траппани. Госпожа моя уплатила четыре тысячи ливров1.
      - Так, - сказал купец, - но от моего господина, синьора Траппани, сэр Саймон получил в тысяча триста семьдесят шестом году еще тысячу ливров.
      "Ага, ты, стало быть, тоже только слуга, - подумал Аллан приосаниваясь. - Но какой же должен быть господин, если слуга живет в таких хоромах?"
      - Да, - ответил он, глянув в свои заметки, - сэр Саймон получил ссуду в тысячу ливров под залог имущества своей супруги, оцененного в тысячу пятьсот ливров.
      - Деньги были даны из расчета восемнадцати процентов годовых, добавил купец, - причем сэр Саймон выговорил себе право вносить проценты помесячно.
      - На тот случай, если за последние месяцы он не выполнил своего обещания, - начал Аллан, - я имею полномочия от моей госпожи...
      Купец снова внимательно посмотрел на него.
      - По этому счету у меня нет никаких претензий, - сказал он.
      "Значит, дело обстоит еще не так плохо", - подумал Аллан весело.
      Купец снова пододвинул к нему блюдо. Старик отломил кусок хлеба и густо посыпал его солью. Вина Аллан пить не стал, боясь, как бы оно не свалило его с ног.
      - В тысяча триста семьдесят седьмом году, - прочел купец, - за сэром Бёрли числилось две тысячи ливров, взятых им на снаряжение отряда на шотландской границе, и триста ливров, уплаченных за дом на Шельской набережной. Дом приобретен на имя Марии Боссом. Тоже под залог драгоценностей. Следует ли мне их перечислять?
      - Они тут у меня переписаны полностью, и ваша подпись - в конце, сказал Аллан. Он, правда, не знал раньше, что триста ливров пошли на покупку дома, но не хотел этого показать купцу.
      - Весь этот долг так же перекрыт залогом, - сказал купец.
      Кровь бросилась в лицо Аллану. Ему показалось, что он ослышался.
      - Что такое?.. - спросил он хрипло.
      - Мы сочлись с твоим господином, и контора Траппани согласилась принять в счет погашения долга и процентов заложенные драгоценности, опись которых у тебя имеется.
      - Это неприкосновенное имущество моей госпожи, леди Джоанны Друриком, - сказал Аллан тихо. - А что же он сделал с деньгами, посланными ему на уплату процентов?
      - Не знаю! - отрезал купец.
      Не нужно было обладать большой проницательностью, чтобы догадаться, на что могли уйти деньги при этом блестящем и расточительном дворе.
      - Нет! - произнес Аллан поднимаясь. Ноги его дрожали. - Христом богом заклинаю вас, неужели он отдал половину шкатулки в уплату за свои долги?!
      - Запись ведется на латинском, французском и английском языках, ответил купец холодно, - это для того, чтобы нас могли рассудить в любой стране. Читай. Только ты ошибаешься: он отдал не половину шкатулки, а все, что там было. Кроме маленького колечка, которое он тут же надел себе на мизинец. Вот видишь: кольцо узкое, испанского золота, вычеркнуто из списка.
      Аллан для видимости заглянул в книгу, но он ничего не мог разобрать, строки путались одна с другой.
      - Мы четыре года подряд отправляли ему все замковые деньги, - почти крикнул он. - Что же теперь будет с госпожой?
      - Это еще не конец, - продолжал итальянец вздохнув. - В нынешнем, тысяча триста восьмидесятом году Саймон Бёрли получил от нас снова две тысячи ливров. Поручителем его был лорд Лэтимер, королевский откупщик. В благодарность за сделку сэр Саймон передал ему право участия во всех своих манориальных доходах.
      "Ну, доходы-то небольшие, - подумал Аллан. - Коптильни да арендные деньги по одному только Друрикому. Ведь в своих поместьях этот волк и не додумался сдавать землю в аренду".
      Доходов почти не было. Госпожа его продала материнские платья, чтобы выручить вот эти деньги, - он тронул мешочек на груди.
      - Моя леди... - начал Аллан и вдруг всхлипнул. - Этот человек хуже волка!
      "Мы дадим теперь немножко передохнуть мужикам, - сказала ему леди Джоанна на прощанье. - Королевская подать собиралась уже два года подряд, десятая и пятнадцатая деньга внесены. Теперь мужики немного передохнут". Вот тебе и передохнули! Теперь снова им с Мэтью придется рыскать по избам. И хоть бы один пенни с этих доходов пошел на пользу его леди! Бедняжка вынуждена была покинуть старый Друриком и поселиться в разрушенном Тизе, в Эссексе, чтобы не видеть, как обирают ее кентцев.
      - Только не можете ли вы мне объяснить, что это за лорд Лэтимер и не придется ли еще нам, пожалуй, платить и ему какие-нибудь проценты? спросил он на всякий случай.
      Купец чувствовал необычайную усталость. Как он объяснит этому бедному старику, в чем дело? Осторожно, останавливаясь на каждом слове и подбирая выражения, итальянец рассказал все.
      Словом, получалось так, что хозяйничать в замке с мая месяца будет не леди Джоанна Бёрли, а лорд Лэтимер: сэр Саймон запродал ему все свои доходы на три года вперед.
      Он с тревогой посмотрел на старика.
      Однако, к его удивлению, слуга как будто повеселел.
      Да, прощаясь, он уже не походил так на мертвеца, как это было минуту назад.
      - Лорд Лэтимер? - бормотал Аллан, идя к выходу. - Ну, пускай он пожалует за своими деньгами, этот лондонский молодчик. В Тизе народ гол, как сокол, а Друриком, Дизби и Эшли... Любопытно, как он будет управляться там, - он ведь еще никогда не имел дела с кентцами. Ну, пускай поступают, как знают... Зато этот волк уже больше никогда и ничего с нас не будет требовать!
      И старик даже хихикнул, проходя мимо удивленного привратника.
      ...Большие окна в доме итальянца были завешены суконными занавесями, и поэтому яркое ноябрьское солнце больно ударило по старческим глазам, когда Аллан вышел на улицу.
      Черные пятна заплясали перед ним в воздухе, и он прислонился к стене.
      В городе сегодня народу было больше, чем когда-либо. Аллан еле протиснулся через толпу, но на соседней улице было еще хуже. Женщины, вопя, тащили за собой детей; мужчины бежали вперед, точно обезумев, не глядя под ноги и расталкивая встречных.
      - Ты с ума спятил! - крикнул Аллан, отброшенный изо всех сил к стене. - Да что это за наваждение!
      Его снова сбили с ног. Люди бежали, как будто их догонял огонь или вода.
      Скот мычал и блеял, из ворот домов лаяли псы, визжали попадавшиеся под ноги свиньи.
      Над городом стоял вопль. Аллан вспомнил молодость: такое он видел в 1339 году, когда на город Фолькстон напали бретонцы и сожгли его дотла2.
      Вот так же точно отчаянно вопили женщины, а мужчины, обезумев от ужаса, молчали, глядя, как пираты выбрасывают на улицу их добро, жгут дома и уводят скот.
      Но откуда в Норземтоне было взяться французам? После того как Калэ попал в руки англичан, случаются, конечно, грабежи, но о таком наглом разбое уже давно не слыхать3.
      Стражник, положив алебарду на землю, сидел на камне, безучастно глядя вперед, точно он не был нанят для того, чтобы поддерживать в городе порядок.
      Но разве это порядок? Аллана самого три раза сбивали с ног. А вот сейчас упала молодая женщина и по ней пробежало не меньше тридцати человек, а стражник даже в ус не дует!
      "Нет, эти ребята слишком обнаглели на городских харчах!"
      Аллан подошел к стражнику и тронул его за плечо:
      - Послушай-ка, малый...
      Стражник даже не пошевелился.
      - Ты оглох, что ли? - крикнул Аллан над самым его ухом.
      Стражник поднял на него глаза. Они были почти белые от ужаса. Только в глубине мутно темнели точки зрачков.
      - Новый королевский налог! - сказал он. - Третий налог за четыре года! Только что разрешил парламент. Нельзя доводить до исступления народ: камня на камне не останется от этого города! - сказал он, пряча лицо в колени.
      Аллан боялся не так за себя, как за хозяйское золото. Он постарался выбраться из Норземтона засветло.
      Однако нагнавшие его в дороге мелочные торговцы, возвращавшиеся в Сент-Олбанс, сообщили Аллану, что все страхи его были напрасны: мужики и ремесленники пошумели и разошлись по домам.
      Глава II
      Щенок был крупный, цвета красной глины, с лягушачьим пятнистым животом. Глаза его недавно открылись, и он, чуть кося, неодобрительно поглядывал на Джоанну. Морда его была толстая, вся в черных точках будущих усов.
      Леди Бёрли крепко целовала его в живот, и в уши, и в нос, а он, сконфуженный всеобщим вниманием, часто зевал, туго открывая рот и показывая черное ребристое нёбо.
      - Он останется мне на память о тебе, - говорила Джоанна сквозь слезы и снова целовала щенка. - Я назову его "Подарок". Может быть, если бы не он, ничего не случилось бы.
      Это было все равно что сказать: "Если бы не этот ячмень, я не попал бы в тюрьму", то есть если бы из ячменя не сварили пива, да я не зашел бы в трактир, да не напился бы до бесчувствия, да не подрался бы на дороге тогда я никогда не попал бы в тюрьму.
      Конечно, так нельзя было рассуждать, но Джек сам готов был расцеловать щенка. Он стоял, сжимая руки, едва удерживаясь от слез.
      - Ну, начнем прощаться, Джоанна, - сказал он, снимая шапку.
      Все было похоже на сон.
      Он так крепко ступил больной ногой, что на повязке выступила кровь.
      Нет, значит, это был не сон.
      - Бог тебя храни, Джоанна!
      - Бог тебя храни, Джек!
      Она долго стояла и смотрела ему вслед. Только когда на дороге виднелась уже еле заметная точка, леди Бёрли вернулась в холл.
      - Я так и знала, что стоит только нам увидеться - и все начнется сначала.
      Если думать, что это произошло из-за собаки, то уж, во всяком случае, не из-за щенка, а из-за его матери - рыжей овчарки Чэрри.
      Собака, которая в течение года не оставляла ни на минуту двора и одним своим видом могла отпугнуть любого бродягу, теперь вот уже около полумесяца шаталась бог знает где. И днем она тоже несколько раз убегала на дорогу и ела падаль. А недавно она притащила полуистлевшую человеческую руку. Это значит, что в своих путешествиях она добиралась до самого Медстона и рылась в отбросах позади помоста палача.
      За время ее бродяжничества злые люди украли петуха, оторвали доски от бывшего овина, провалили крышу сарая, перебираясь через изгородь, и чуть не задавили насмерть черную овечку, пытаясь вытащить ее через оконце. Если бы собака была во дворе, ничего этого не случилось бы.
      И, если бы Чэрри была во дворе, никакому чужому человеку, будь он хоть трижды ранен, не взбрело бы на ум искать пристанища в замке Тиз.
      В пятницу, 7 марта (будь благословен этот день!), Джоанна поднялась с твердым намерением проучить беспутную собаку.
      Когда она выглянула во двор, Чэрри уже вертелась у дверей, держа в зубах огромную серую крысу. Но она тотчас же положила ее на снег, чтобы как следует приветствовать свою хозяйку.
      - Ничего тебе не поможет! - пригрозила Джоанна и отвернулась, ища на гвозде кнут.
      И тут только ей бросился в глаза тощий, обвисший живот собаки с набухшими сосками.
      - Ах, вот как? - сказала она, оставляя мысль о расправе. - Но куда же ты дела своих малышей?
      Вместе с Мэтью Джоанна обшарила всю солому и кучу навоза, но щенят нигде не было видно. Только к концу дня Аллан принес вот этого - одного толстого рыжего щенка. Он нашел его по следам самой Чэрри за дорогой, в брошенной барсучьей норе. Куда делись остальные - так и осталось неизвестным. Щенок был весь в снегу и дрожал, поэтому Джоанна решила приютить его с матерью на ночь в холле.
      В холл же она перенесла кур и бедную перепуганную овечку. Это было все, что уцелело от хозяйства замка Тиз.
      - Наконец сегодня ночью мы выспимся как следует, - сказала Джоанна.
      Однако в эту ночь ей не пришлось даже сомкнуть глаз.
      Аллан уже давно спал, Мэтью плел охотничью сумку из ремней, а Джоанна расчесывала на ночь косы, когда Чэрри подняла сначала морду, а потом заворчала.
      - Куш, Чэрри! - крикнула ее госпожа и вышла посмотреть, что делается во дворе.
      Если это были воры, то красть они могли только хворост; бревна были слишком длинные и тяжелые, а больше в замке взять уже было нечего.
      Леди Бёрли тотчас же заметила человека у сарая. Он стоял, прислонясь к стене, и смотрел на нее.
      - Что тебе нужно? - закричала леди изо всех сил.
      Чужой не тронулся с места.
      Леди вернулась в холл за железным ломом. Мэтью не слышал, как она хлопнула дверью, а может быть, только сделал вид, что не слышит. Он был трусоват. Чэрри уже ощетинилась и лаяла на весь пустой холл.
      - Что случилось, леди? - спросил Мэтью наконец.
      Держа Чэрри за ошейник одной рукой, а другой опираясь на лом, Джоанна подошла к сараю.
      Человека не было.
      - Приходили воровать кур, - решил подоспевший с самострелом Мэтью.
      Вдруг хозяйка его закричала.
      Чужой лежал на протоптанной к сараю тропинке. У ног его расплывалось большое темное пятно.
      Джоанна вернулась в холл за Алланом.
      Старик после возвращения из Норземтона совсем обессилел. Он спал днем и ночью и сейчас спросонья не сразу сообразил, чего от него хотят.
      - Ноги и руки ему нужно бы перебить, чтобы отвадить от чужого добра! ворчал Мэтью, втаскивая вместе с госпожой и Алланом тяжелое тело по обледенелым ступенькам.
      Кровь текла так обильно, что все трое были испачканы с головы до ног.
      - Раскачать бы его хорошенько, разбойника, да сбросить со стены в ров! - предложил Мэтью.
      Аллан был другого мнения.
      - Госпожа велела его перевязать, - возразил он. - А как очнется, тогда, конечно, пусть идет на все четыре стороны. Но не каждый бродяга вор или разбойник, - добавил он, вспоминая лесовиков.
      Оба старика ждали, что скажет леди.
      Джоанна распорядилась отнести парня в солярий4 и уложить в постель. Там днем светло, и удобнее будет его перевязывать.
      - На вашу постель, миледи? - в испуге крикнул Аллан.
      Но Джоанна уже приподняла чужого за плечи. Ей-богу, эти старики вдвоем слабее ребенка!
      - Беритесь-ка за ноги да поменьше ворчите, - добавила она.
      Чужой застонал и пошевелил рукой.
      Аллан принес светильник. Надо было посмотреть, в чем дело.
      Рана была у лодыжки, неглубокая и свежая. Стрела застряла в кости и сломалась. Джоанне стоило большого труда удалить наконечник. Аллан тотчас же остановил кровь, перетянув ногу повыше раны оленьей жилой.
      Из любопытства он осветил лицо чужого.
      "Совсем молодой! - подумал он. - Три года назад такой парень мог бы прокормить всю семью. А теперь он голодный шатается по дорогам! Ох, господа, господа, что вы делаете! Ох, не к добру все эти затеи против мужиков! Этак можно было поступать в старину, но не теперь!"
      - А где же будет спать миледи? - спросил Аллан.
      Госпожа его молчала. Он недовольно повернулся к ней.
      - А где же вы ляжете, миледи? - повторил он о сердцем.
      Госпожа крепко оперлась на его плечо.
      - Минуточку, Аллан, - сказала она слабым голосом.
      Потом, нагнувшись, открыла сундучок.
      Найдя свою тонкую, еще девичью косынку, леди разорвала ее с треском на две части.
      - Завтра при свете мы его перевяжем как следует, - сказала она дрожащим голосом. - А сейчас ступайте спать. Я постелю себе в холле.
      Она стащила со своей постели и разложила перед холодным камином холла медвежью шкуру.
      В солярии было много теплее, так как изредка там горела жаровня.
      Мэтью украдкой постучал себя пальцем по лбу.
      "Да, - подумал Аллан, - с двумя такими дураками тут, чего доброго, и молодой человек может свихнуться".
      Но должен же был кто-нибудь вступиться за его маленькую Джоанну!
      - О, хитростью леди пошла в покойного сэра Гью! - сказал он. Дверь-то в солярий о двух засовах! Вот мы ее припрем как следует, тогда нам не придется тревожиться всю ночь, гадая, кого это мы пустили в замок... Не каждый ведь может выбросить умирающего на дорогу, - добавил он, предвидя возражения Мэтью. - Нашу леди в монастыре учили врачеванию и милосердию. А вашим разбойникам только бы жечь да грабить да покупать в Лондоне дома на чужие деньги.
      Под разбойниками он разумел весь старинный и знатный род Бёрли.
      Чужой пришел в себя еще ночью, потому что старики, поднявшись до света, услышали доносящийся из-за двери гул голосов.
      Если бы не Аллан, Мэтью подошел бы и подслушал: его до смерти мучило любопытство. Но сегодня была его очередь проверять силки. Взяв сплетенную вчера сумку, он вышел, все время оглядываясь на дверь солярия.
      Аллан немедленно прильнул ухом к щели.
      - Ты не должен был ввязываться в драку, - говорила его госпожа. Правильно я рассуждаю, Джек?
      - Да, понятно, у меня есть дела поважнее, - согласился чужой. - Но стражник хлестал старика, как хлещут ленивую лошадь, и я не стерпел. Нет, я сейчас буду осмотрительнее. Мне бы только добраться до Фоббинга. Но и по дороге мне есть у кого спрятаться.
      - Эта вторая дочка рыбака, она очень красивая? - спросила леди.
      - Господь тебе судья, Джоанна! Как ты можешь думать сейчас о таком!
      Чэрри громко залаяла во дворе.
      - Эгей, эй, вы там, в замке! - кричал громкий голос с дороги.
      - Этого еще не хватало! - бормотал Аллан, никак не попадая в рукава старенькой куртки. - Леди, леди! Не дай господи, вдруг это прибыл сам сэр Саймон! Леди, поостерегитесь!
      А госпожа его в это время, разделив на тонкие пряди волосы чужого, обвивала ими свои пальцы.
      - Вот я вся в золоте, Джек, - говорила она нежно. - Какие еще богатства мне нужны!.. Не холодно ли было тебе в дороге? И почему ты свернул к нашему замку? И как ты нашел пролом в стене? Думал ли ты здесь встретиться с леди Бёрли? Только скажи мне всю правду!
      - Я говорю правду... Нет, я не думал встретиться с тобой. Я обошел бы замок за сорок лье, если бы знал, что здесь живет леди Бёрли. Пролом я нашел потому, что к нему вели следы. Мне совсем не было холодно, я был очень разгорячен ходьбой.
      Он вдруг вспомнил о плаще и густо покраснел.
      - Если ты поэтому спрашиваешь, то я отдал твой плащ, Джоанна. Может быть, ты не простишь меня, но я отдал его первому встречному нищему. Это было в тот день, когда я узнал о твоей свадьбе.
      - Нет, я не поэтому спрашиваю, - говорила Джоанна, беспечно смеясь. Но он хотя бы пообещал хорошенько помолиться за тебя, этот нищий, ради такого богатого подарка?..
      - Опустите мост! - крикнул всадник с дороги.
      Теперь Аллан разглядел его как следует. Это был стряпчий из Сэмфорда. Ради такого не стоит и трудиться. Нужно завтра же позвать кузнеца, потому что с мостом когда-нибудь будет несчастье. Они втроем с леди еле поворачивают колесо, а тут еще - не ровен час - нагрянет сэр Саймон.
      Но нельзя же было объяснять чужому человеку, что моста не опускают с самой осени и что леди Бёрли и ее челядь выбираются из замка через пролом в стене, а потом через замерзший ров с водой!
      Стряпчий вынул из-за пазухи пакет и помахал им над головой.
      Аллан спустился к нему по льду. Стряпчий привез письмо от сэра Саймона Бёрли.
      - Ну, как ваши мужики? - спросил он, уже отъехав и оборачиваясь к Аллану.
      Тот не понял, что он имеет в виду.
      - А как ваши? - ответил он вопросом на вопрос.
      - О, наших мужиков мы вот как держим! - крикнул стряпчий и показал сжатый кулак.
      Когда Мэтью вернулся из лесу, леди Джоанна, старый Аллан и чужой сидели за столом в холле.
      - Сколько времени, как Том Бэкстон уже в Гревзенде? - спросила его госпожа.
      Мэтью, не отвечая, смотрел на гостя.
      "Может быть, мои господа и разбойники, но они не сажают с собой за стол первого встречного мужика", - подумал он.
      - Том Бэкстон? - переспросил он вспоминая. - Вы отпустили его, миледи, в самый праздник тела Христова.
      - А когда вернется сэр Саймон? - спросила госпожа, заглядывая в письмо. - Бедный Том! Как бы ему дать знать?
      Том Бэкстон был третий слуга, которого сэр Саймон, уезжая, оставил при своей супруге. Том Бэкстон, несмотря на молодость, был очень искусен в ремеслах. Он не был простым кузнецом: из серебряной пластинки он мог вырезать тонкие, как кружево, вещи, которые купцы потом охотно выдавали за венецианскую работу. Госпожа пожалела его и отпустила в Гревзенд, где серебряники готовы были вырывать его друг у друга из рук.
      По закону нужно было один год и один день прожить в городе, чтобы стать его гражданином, а тогда, будь ты хоть вилланом, хоть сервом5, а город уже не отдаст тебя сеньору, хотя бы он даже расшибся в лепешку.
      - Господин ваш, сэр Саймон Бёрли, прибудет в замок в последних числах февраля!.. - торжественно объявила леди Джоанна. - Садись, Мэтью, ты слишком стар, чтобы стоять у двери.
      "А этот парень еще слишком молод, чтобы его усаживать за стол с господами", - подумал Мэтью, покачивая головой.
      - Господин ваш велит очистить конюшни к его приезду и, кроме того, наказывает Тому Бэкстону пойти в услужение к сэру Ральфу Броунингу, с которым он подписал об этом соглашение. Ну, что вы скажете на это, старики?
      - Госпожа моя имеет такую же власть над слугами, как и господин, заметил Аллан.
      - Если бы госпожа сегодня же отпустила меня на все четыре стороны да еще дала в придачу тяжелый кошелек серебра, я не тронулся бы с места, побоявшись гнева господина, - возразил Мэтью.
      - Ну, будь что будет! - пробормотала леди Джоанна.
      Хорошо, что эта лиса Мэтью спит, как сурок. Они опять беседовали громко, даже не опасаясь плохо притворенной двери.
      Госпожа перевязывала рану чужому, точно он сам не в силах был это сделать.
      - Джек, тебе недолго ждать! - говорила она нежно. - Сэр Саймон меня не любит и никогда не любил, и я это узнала сейчас же после свадьбы. И если папа в Риме разрешит ему развод, он рад будет жениться еще раз на девушке, которая более подходит ему по нраву.
      Чужой пробормотал себе что-то под нос.
      - Нет-нет, не говори так! Он женился на мне, когда я была еще совсем бедной, почти нищей!
      "Такою же, как сейчас", - подумал Аллан и сам удивился своим мыслям. И еще больше он удивлялся тому, как смело рассуждает обо всем его маленькая леди. Не иначе, как она набралась этих мыслей в проклятом Лондоне, потому что дяди короля сами там переженились по три и четыре раза и такое же позволяют и своим рыцарям.
      - Бог тебе судья, Джоанна, если ты меня обманываешь и на этот раз! сказал чужой в ответ на все речи его госпожи.
      И тут старый Аллан услышал такое, от чего волосы дыбом поднялись на его бедной голове.
      - Бог мне не судья, Джек, - ответила его маленькая леди, - один ты мне судья, и если ты меня простил, мне не о чем больше думать... Очень ли я похудела и подурнела с тех пор, Джек? - спросила она тотчас же.
      - Ты такая же красивая, как всегда, а толстой тебе никогда не быть. С годами ты только ширишься в плечах, как деревенский парнишка.
      И чужой, точно он не был простым мужиком, а леди Бёрли - благородной дамой, встал и положил руки на плечи его госпожи.
      - Можно ли мне поцеловать тебя, Джоанна? - спросил он так громко, как будто говорил со своей собственной женой.
      Аллан выпрямился и сжал кулаки.
      Но его маленькая Джоанна хорошо ответила, хотя, может быть, и не так, как подобает леди из замка Друриком.
      - Ты еще не раз, и не два, и не три будешь целовать меня, Джек, но пока я перед богом и людьми жена Саймона Бёрли. Неужели ты хочешь, чтобы я не имела права прямо смотреть ему в глаза? Мои губы сами так и тянутся к тебе, но не будем больше говорить об этом.
      Аллан чуть не задохнулся от радости, узнав, что чужой навсегда убирается из замка. И как был он прав, стараясь поскорее выпроводить гостя, - парень только-только успел скрыться из виду, а из солярия еще не выветрился запах ремня и пота, который всегда оставляет после себя мужик, как прискакали с факелами передовые отряды Саймона Бёрли.