Но в такой, казалось бы, благоприятной боевой ситуации ни организаторов, ни исполнителей, способных на творческий, сознательный риск, в куропаткинской Маньчжурской армии не нашлось. Хотя лично храбрых военачальников, бесспорно, было немало. Однако храбрость заменить инициативу и тактическое искусство, к сожалению, не могла.

Именно генералитет и сам командующий Маньчжурской армии не смогли использовать в Ляоянской операции стойкость своих солдат, желание их сражаться, использовать собственное превосходство в сила и средствах ведения боя. Не случайно в своем докладе В.Е. Флуг, генерал-квартирмейстер штаба царского наместника на Дальнем Востоке адмирала Е.И. Алексеева, отмечал:

«…Неудачи Маньчжурской армии, приведшие к отступлению ее от Гайчжоу до Мукдена… коренились исключительно в том действии, которое производили на воображение начальства армии смелые маневры неприятеля, вызывавшие с нашей стороны только пассивное уклонение от ударов вместо того, чтобы отвечать на маневр контрманевром, на удар – ударом.

К сожалению, такое настроение высшего командования Маньчжурской армией отразилось на некоторых старших войсковых начальниках, что, в свою очередь, еще более ослабляло решимость высшего командования доводить дело до боевой разведки. Это особенно рельефно выразилось в действиях на правом берегу р. Тайцзыхэ».

Здесь особенно ожесточенные бои велись за гору Манчжуяму, на которую русская пехота провела несколько сильных атак, несколько раз врываясь на ее вершину. Русские смельчаки вползали на гору и забрасывали японские окопы ручными гранатами. После этого следовал очередной приступ вершины и удар в штыки. Японское командование раз за разом посылало на Манчжуяму свежие подкрепления, стараясь удержать гору во чтобы то ни стало, поскольку их главные силы еще только переправлялись через Тайцзыхэ.

Один из японских офицеров сказал иностранному военному наблюдателю генералу Я. Гамильтону, свидетелю того продолжительного боя, следующее:

«Прошедшая ночь была для 2-й дивизии ужасной. Если бы русские оказались в состоянии удержаться на Манчжуяме, весь отряд генерала Ниши из 2-й дивизии должен был бы погибнуть. Хотелось бы увидеть теперь же два новых моста и гвардию, возможно скорее переведенную на ту сторону».

Командующий Маньчжурской армией упорно держался плана отступать и усиливаться до тех пор, пока не будет создано такое численное превосходство над противником, которое позволит задавить его на войне живой силой. Отступая, Куропаткин переходил к обороне, но не с целью измотать врага и затем контратаковать его. Свои силы русский командующий тратил по частям, затыкал дыры, удлинял без нужды фланги, хотя японцы имели крайне малочисленную кавалерию и не рисковали отправлять ее в рейды.

В первые полгода войны генерал Куропаткин имел определенное превосходство в числе пехотных батальонов, которые в первую очередь определяли силу любой армии той эпохи. Однако в Маньчжурской армии на решающих направлениях русские уступали японцам прежде всего именно в числе батальонов пехоты, которые можно было по приказу послать в бой. Сильные же резервы в своем большинстве оставались невостребованными для боя на передовой позиции.

Как полководец, командующий Маньчжурской армией постепенно, неотвратимо терял авторитет среди своих подчиненных, будь то полковой командир или рядовой стрелок. Войска с каждым новым боем убеждались только в его бездарности и пассивности. Но и сами войска, находясь в постоянном отступлении от героически сражавшегося гарнизона Порт-Артура, причин такого отхода на север не понимали. Более того, они, готовые сражаться в любых условиях, не находили оправдания своему постоянному отступлению перед японцами и поэтому теряли веру в благоприятный исход войны для России.

Трудно сказать, понимал ли сам А.Н. Куропаткин свою роль командующего в сражении под Ляояном. Его пространные «Дневники» ответа на этот вопрос не дают. Но императора Николая II ему удалось ввести в заблуждение и очередное поражение Маньчжурской армии превратить чуть ли не в успех на войне.

Помог Куропаткину в этом сменивший его на посту российского военного министра генерал от кавалерии В.В. Сахаров, получивший информацию о ходе Ляоянского сражения от своего брата – начальника штаба Маньчжурской армии. В отчете о ходе военных действий на Дальнем Востоке военный министр так, на удивление многим, характеризовал генерала А.Н. Куропаткина:

«Деятельностью командующего армией и энергией выполнения войсками его распоряжений армия, хотя и с большими затруднениями, искусно вышла из опасного положения, в котором находилась, угрожаемая противником как с фронта, так и левого фланга, двигаясь притом очень узким фронтом».

Сам командующий Маньчжурской армией свое понимание сути Ляоянского сражения и отношение к его значимости в ходе войны в Маньчжурии выразил в письме к наместнику адмиралу Е.И. Алексееву. Среди прочего бывший военный министр царского правительства писал:

«Если бы дело касалось только военного нашего положения, то никаких серьезных затруднений я не признавал бы существующими, ибо при встрече с превосходными силами отходил бы назад, все усиливаясь, в то время как противник ослаблялся бы. Затруднения истекают из соображений политических, по которым надо удерживаться в Южной Маньчжурии, особенно в Мукдене. Конечно, как эти политические соображения ни важны, но ими придется пожертвовать, если по причинам военным надо будет это сделать».

После войны было дано немало оценок Ляоянскому сражению. В таком официальном издании, авторитетном и популярном, как «Военная энциклопедия» под редакцией К. Величко, увидевшей свет в 1914 году, было сказано:

«Ляоянское сражение является крупным тактическим успехом японцев, которые, уступая нам количеством войск, выбили нашу армию из тщательно укрепленной позиции, с поля сражения, заранее нами избранного и подготовленного. Главную причину успеха японцев надо искать в действиях армии Куроки, в его непоколебимой настойчивости, с которой он выполнил поставленную ему задачу, не представляя себе даже возможности неудачи, переходя в наступление при каждом удобном случае. Мы же вели бои на Сыквантуне совершенно пассивно и обнаружили чрезмерную чувственность к операциям японцев против наших флангов и сообщений».

Ляоянские события немедленно отразились на усилении внутриполитической борьбы в России, поскольку очередное поражение царской армии стало козырной картой в антиправительственных выступлениях оппозиции всех оттенков. Стали нарастать революционные и острые оппозиционные настроения в среде интеллигенции и в кругах либеральной буржуазии. Осенью 1904 года министр внутренних дел Святополк-Мирский разрешил собрания для земских деятелей. Были смягчены политические требования цензуры, возвращены из ссылки некоторые либеральные деятели.

В Российской империи наступило долгожданное оживление политической и общественной жизни. Так поражение русской Маньчжурской армии под Ляояном «аукнулось» в России.

Генерал-майор российского Генерального штаба Е.И. Мартынов в своей работе «Из печального опыта русско-японской войны» так описывал отношение различных слоев населения страны и политической оппозиции царизму к войне в Маньчжурии:

«…Темная народная масса интересовалась непонятной войной лишь постольку, поскольку она влияла на ее семейные и хозяйственные интересы. Сами известия с далекого театра войны проникали в широкие народные круги лишь в виде неясных слухов.

Большинство образованного общества относилось к войне совершенно индифферентно; оно спокойно занималось своими обычными делами; в тяжелые дни Ляояна, Шахэ, Мукдена и Цусимы театры, рестораны и разные увеселительные заведения были так же полны, как всегда.

Что касается так называемой «передовой интеллигенции», то она смотрела на войну как на время, удобное для достижения своей цели. Эта цель состояла в том, чтобы сломить существующий режим и взамен его создать свободное государство.

Так как достигнуть этого при победоносной войне было, очевидно, труднее, чем во время войны неудачной, то наши радикалы не только желали поражений, но и старались их вызвать. С этой целью велась пропаганда между запасными, войска засыпались прокламациями, устраивались стачки на военных заводах и железных дорогах, организовывались всевозможные бунты и аграрные беспорядки. Поражениям армии открыто радовались.

Весь мир удивлялся такому уродливому явлению. С точки зрения политически развитых наций, всякий разговор о перемене режима должен был смолкнуть перед внешним врагом; уважающий себя народ завоевывает себе свободу сам, а не при помощи иноземцев.

Однако поведение русской интеллигенции находит себе некоторое оправдание в истории России. В продолжение нескольких веков наше общество было устранено от всякого участия в правительственных делах и вследствие этого поневоле утратило ясное сознание государственности.

В то время как в течение всей войны японская литература в поэзии, прозе и песне старалась поднять дух своей армии, модные русские писатели также подарили нам два произведения, относительно которых критика нашла, что они появились как раз своевременно. Это были «Красный смех» Андреева, стремящийся внушить нашему и без того малодушному обществу еще больший ужас к войне, и «Поединок» Куприна, представляющий злобный пасквиль на офицерское сословие.

Кроме того, во время войны вся радикальная пресса была полна нападками на армию и офицеров. Дело дошло до того, что в газете «Наша Жизнь» некий г. Новиков высказал, что студенты, провожавшие уходившие на войну полки, этим поступком замарали свой мундир(…)

В той же газете мы прочли, что в Самаре какой-то священник отказался причащать привезенного из Маньчжурии умирающего от ран солдата по той причине, что на войне он убивал людей. Какой ужас должен был пережить этот несчастный верующий солдат, отдавший свою жизнь родине и вместо благодарности в минуту смерти выслушавший от духовного пастыря лишь слова осуждения! Какое впечатление должен был этот факт произвести на его товарищей!

Само собой понятно, в какой мере такое отношение общества влияло на армию.

Для примера я приведу выдержку из письма одного фейерверке-ра, командированного от артиллерии 3-го Сибирского корпуса в Москву. Вот что писал (…) этот развитой и честный солдат:

«Я жалею, что поехал сюда, я теперь так же злостно настроен ко всему окружающему, да оно и понятно: я хотя не выстрадал физически, но уже второй год страдаю материально, терпит и моя семья, и я вправе рассчитывать на сочувствие и уважение, но, к нашему горю, В.Ф., этого мы здесь не найдем… Бедные те наши братья-товарищи, которые свою жизнь положили за честь родины – их она не помянет, даже не признает, только где-либо в глуши деревенской, да в закоулке города молится и плачет мать, потерявшая сына, жена и дети хозяина, отца и кормильца, а родина кричит: к черту войну, война глупая, дурацкая, никуда не годная. Это, значит, глупцы и дураки и те, крестики которых одиноко рассеяны по сопкам и долинам Маньчжурии! В унисон им хочется кричать: к черту такая родина, к черту вы с вашей гадостью, безволием, тленью и вонью; хочется бежать подальше от такой родины…»

Вот еще отрывок из статьи одного боевого офицера, помещенной в «Русском Инвалиде»:

«Шестнадцать месяцев тревог, волнений, страшных лишений, бесконечно ужасных, потрясающих картин войны, способных свести человека с ума; щемящее чувство боли от незаслуженных обид, оскорблений, потоков грязи, вылитых частью прессы на нашу армию, безропотно погибающую на полях Маньчжурии; оскорбление раненых офицеров на улицах Петербурга толпою; презрительное снисхождение нашей интеллигенции к жалким потерпевшим по своей же глупости, вернувшимся с войны, – все это промелькнуло передо мной, оставив глубокий след какой-то горечи… Вы радовались нашим поражениям, рассчитывая, что они ведут вас к освободительным реформам. Вы систематически развращали прокламациями наших солдат, подрывая в них дисциплину и уважение к офицерам…»

Генерал-майор Е.И. Мартынов в своей работе не сгущал особо краски, когда писал об отношения российского общества к войне на Дальнем Востоке. Время требовало перемен в государственной жизни, но на их пути стояла династия Романовых, которые во все времена опирались прежде всего на армию.

…Неудачный ход войны все больше тревожил правящие круги России. 24 августа на совещании у императора Николая II принимается окончательное решение о посылке из Балтийского моря в помощь блокированной порт-артурской (1-й) Тихоокеанской эскадре 2-ю Тихоокеанскую эскадру. Решение, с учетом расстояния перехода корабельной армады и времени на него, оказалось запоздалым. Выход в море эскадры намечался в первой половине октября.

Об этом решении со скоростью передачи телеграфного сообщения стало известно в Токио. Как только завершилась Ляоянская операция, главнокомандующий императорскими сухопутными силами маршал Ояма получил высочайшее распоряжение перейти к обороне между реками Шахэ и Тайцзыхэ.

От маршала Оямы требовалось в той ситуации одно – оказать всяческое содействие осадной 3-й армии генерал-полковника Маре-сукэ Ноги в овладении крепостью Порт-Артур и уничтожении блокированной в его внутренней гавани русской эскадры.

Опасность соединения двух русских Тихоокеанских эскадр для воюющей Страны восходящего солнца была настолько велика, что все подготовленные резервы, саперы, тяжелая артиллерия отправлялись с Японских островов только под Порт-Артур. Осадная армия стала получать морем боеприпасы и продовольствие без всяких в ходе войны ограничений. Положение осажденной с моря и суши Порт-Артур-ской крепости резко ухудшилось. Известие об очередном отступлении Маньчжурской армии все дальше на север с болью отозвалось в сердцах защитников русской крепости.

Император Николай II и правительство потребовали от командующего Маньчжурской армии оказания помощи осажденному Порт-Артуру. Адмирал Е.И. Алексеев, в свою очередь, требовал недопущения отхода русской армии к самому Мукдену. Генералу А.Н. Куропаткину пришлось уступить этим требованиям, и он вознамерился перейти в наступление и овладеть только что оставленным правым берегом реки Тайцзыхэ.

19 сентября командующий отдал приказ по Маньчжурской армии, в ктором он выразил свое решение захватить инициативу в войне. В приказе вспоминалось славное прошлое русского оружия, говорилось, что воевать за 10 тысяч верст от Родины тяжело, что все это будет преодолено, что царь ждет от своих воинов победы:

«Войска Маньчжурской армии, неизменно сильные духом, до сих пор не были достаточно сильны численно, чтобы разбить выставленные против них японские армии. Требовалось много времени, чтобы одолеть все препятствия и усилить действующую армию в такой мере, чтобы она с полным успехом могла выполнить возложенную на нее трудную, но почетную и славную задачу…

Проникнитесь все сознанием важности победы для России. В особенности помните, как нужна нам она, дабы скорее выручить наших братьев в Порт-Артуре, семь месяцев геройски отстаивающих вверенную их обороне крепость…»

После Ляоянского сражения в российском Генеральном штабе и Военном ведомстве было решено для удобства руководства войсками в войне на Дальнем Востоке сформировать 2-ю Маньчжурскую армию. Первоначально в ее состав вводились 6-й Сибирский корпус, 8-й армейский корпус, 4-я Донская казачья дивизия, отдельная пехотная дивизия и другие части. Куропаткин, готовясь к наступлению, обратился к императору Николаю II с просьбой, чтобы часть сил, предназначенных для формирования новой армии, выделить временно ему для сражения на реке Шахэ. Просьба была удовлетворена.

После проигранного Ляоянского сражения условия в целом для русской армии складывались благополучно. Войска были хорошо вооружены, имели боевой опыт, из России поступили свежие обученные резервы. Моральное состояние полевых войск, несмотря на непрерывные неудачи, оставалось все же устойчивым.

К тому времени Маньчжурская армия состояла из шести Сибирских (стрелковых) корпусов (1-го, 2-го, 3-го, 4-го, 5-го и 6-го) и трех армейских корпусов (1-го, 10-го и 17-го). Правда, численность их была различна в силу разных причин. Если 6-й Сибирский корпус имел в своем боевом составе 30 тысяч штыков, то 2-й Сибирский – только 7 тысяч штыков. Численность Маньчжурской армии составляла 194 427 человек пехоты, 18 868 человек кавалерии, 758 орудий и 32 пулемета.

Организационно Маньчжурская армия делилась на две оперативные группировки войск. Они получили название Восточного (левое крыло армии) под командованием генерала Штакельберга и Западного (правое крыло армии) под командованием генерала Бильдерлинга отрядов. Главной тыловой базой армии становился на КВЖД город Харбин, промежуточными – города Мукден, Телин и Чантуфу.

Японская военная разведка и агентура в русском тылу выдали штабу маршала Оямы преувеличенные данные о силах противника. При суммировании разведывательных данных японские штабисты определили силу русской армии в 200 тысяч штыков, 26 тысяч сабель и 950 орудий.

Русская разведка, в свою очередь, значительно преуменьшила силы неприятеля. В штабе командующего Маньчжурской армией японские войска исчислялись в 144 тысячи человек пехоты, 6360 кавалеристов и 648 орудий. В действительности три японские армии имели в своем составе 170 тысяч человек: 8 пехотных дивизий, 9 резервных и 2 кавалерийские бригады, не считая пополнений, находившихся на марше. Японские войска стали получать хорошее снабжение: железная дорога Дальний – Ляоян была «перешита» на узкую колею, благодаря чему улучшилась связь с портом.

План предстоящего наступления русской армии был составлен в «куропаткинском духе». Планом предусматривалось охватить правый фланг противника, нанести ему решительный удар и вытеснить за реку Тайцзыхе. Железная дорога Дальний – Ляоян, питавшая японские армии и их тылы, оказалась вне зоны главного удара. Командирам предписывалось действовать с большой осторожностью. В нанесении главного удара участвовала только одна четверть русских войск. Наступление поддерживали только 350 орудий, свыше 400 орудий оставались в резерве и обрекались на бездействие.

Сражение на реке Шахэ началось днем 22 сентября. Русская армия перешла в наступлении на фронте Мукден, Фушун. Японский главнокомандующий маршал Ояма не ожидал наступления противника. С его началом он решил измотать русские войска огневыми боями с укрепленных полевых позиций, а затем перейти в контрнаступление.

Не успели еще наступавшие войска войти в соприкосновение с японцами, как главнокомандующий письменно предупредил начальника Восточного отряда генерала Штакельберга, что надо действовать осторожно во избежание неудачи, что нужен успех, что следует вводить в бой силы, значительно превосходящие противника. Дальше генерал Куропаткин выражал уверенность, что Штакельберг сможет потеснить японцев и без боя.

23 сентября Западный отряд вышел на берега реки Шахэ и начал там закрепляться. В последующие дни русские корпуса свое наступление развивали вяло из-за ничем не оправданной осторожности. В результате наступательные действия теряли свою внезапность для противника. Когда в тот же день Восточный отряд начал охватывать у Баньяпузы восточный фланг Гвардейской резервной бригады генерала Умесавы, то неожиданно выяснилось, что она скрытно оставила занимаемые позиции и таким образом вышла из-под удара.

Японский главнокомандующий маршал Ояма, в отличие от Куропаткина, не стал осторожничать на войне. Почувствовав опасность, он стал маневрировать силами, не желая отдавать русским инициативу в начавшемся большом сражении на реке Шахэ. Ояма, учитывая слабость своих оборонительных позиций, разбросанность сил и малочисленность резервов, принял решение не обороняться, а перейти в контрнаступление.

У убитого в бою подполковника русского Генерального штаба Пекуты японцы обнаружили среди служебных документов карты и копию боевого приказа командующего Маньчжурской армией на предстоящее сражение. Они были незамедлительно переведены на японский язык. Это дало маршалу Ояме, который имел к тому времени довольно полные данные о сложившейся обстановке, убедиться, что он принял правильное решение, отдав приказ армиям переходить в контрнаступление.

К седьмому дню наступательной операции почти все корпуса русской армии оказались вытянутыми в линию протяженностью по фронту до 45 километров. В результате они не только не могли успешно наступать дальше, но и не могли выдержать сосредоточенного контрудара противника, нацеленного на центр позиции Маньчжурской армии. То есть первоначальная ударная группировка русских войск из-за неумелого командования ходом наступательной операции «расплылась» по фронту.

«Первым звонком» о возросшей активности японцев стал бой за скалу (гору) Луатхалазу. Неприятель сумел замаскировать на крутых скалах 8 полевых орудий и с их помощью отбить атаку русских. В этом бою русская артиллерия провела откровенно слабую огневую подготовку атаки на Луатхалазу из-за боязни поразить собственную пехоту, которая под вражеским огнем залегла у подножия скалы.

Начало активных действий неприятеля армейский штаб генерала от инфантерии А.Н. Куропаткина из поступавших с передовой донесений уловил быстро и забил тревогу. Командующему Маньчжурской армии пришлось с «легкой душой» отказаться от «идеи наступления» и приказать пока успешно продвигавшимся почти повсеместно вперед войскам перейти к обороне.

Предполагая, что 2-я японская армия генерала Оку предпримет обход правого фланга Западного отряда, Куропаткин приказал генералу Бильдерлингу отвести свои авангарды к главным силам, но тот под разными предлогами уклонился от выполнения приказа командующего. В результате контратакующие японцы атаковали авангардные силы русских превосходящим числом в сопровождении сильного артиллерийского огня. Русская пехота встретила врага огнем и штыком, но при этом гибла от огня неприятельской артиллерии.

Особенно жаркий бой произошел за деревню Эндолиулу на берегу реки Шахэ. Укрепившихся здесь японцев штурмовали 139-й пехотный Моршанский полк и два батальона 140-го Зарайского полка. Они атаковали деревню с трех сторон, не открывая при этом ружейную стрельбу. Оборонявшийся в Эндолиулу японский пехотный полк был частью перебит, частью бежал из деревни.

Особенно кровопролитным оказался бой за Двурогую сопку. Здесь оборонялись всего шесть батальонов Новочеркасского, Царицынского и Самарского пехотных полков с 16 полевыми орудиями. Японцы предприняли большую ночную контратаку силами двух пехотных бригад, резервного полка и 4 батальонов 4-й армии генерала Нодзу. По световому сигналу с соседней высоты японская пехота попыталась бесшумно приблизиться к Двурогой сопке, но боевое охранение русских вовремя обнаружило подкрадывающегося врага.

Ружейная пальба длилась недолго. После ожесточенного рукопашного боя японцам удалось сбить русские батальоны с сопки, но при этом они потеряли 60 офицеров и 1250 солдат. Ночной бой настолько подорвал моральный дух солдат японской 10-й пехотной дивизии, что командующий 4-й армии счел за лучшее вывести ее из боя. Ей на смену пришли свежие резервные части.

Русский военный ученый-стратег А.А. Свечин, бывший во время войны капитаном Генерального штаба, в одной из своих книг – «Предрассудки и боевая действительность» немало страниц посвятил Ша-хэйскому сражению. Так он пишет о фактах отсутствия взаимной поддержки между соседями, что сводило на нет частную инициативу командного состава:

«Тяжелую драму такого проявления инициативы представляют действия 9-й роты 24-го Восточно-Сибирского стрелкового полка во время нашего сентябрьского наступления (Шахэйский бой).

На 24-й полк возложена была задача – поддерживать связь между 1-м и 3-м Сибирскими корпусами, дебушировавшими[43] из разных долин и начинавшими развертываться против японской позиции.

Командир полка, полковник Лечицкий, заметив значительный интервал между полком и 3-м Сибирским корпусом, выслал разновременно для установления более тесной связи 9-ю роту и охотничью команду (полковую разведывательную команду. – А.Ш.).

Эти части, желая выбрать себе получше места для наблюдения и обороны, направились каждая сама по себе к «проклятой» сопке – громадной, скалистой горе, бывшей тактическим ключом японской обороны (гора Сишань).

Постреливая, подвигаясь из одной лощины в другую, эти части вошли в мертвое пространство к подножию скалы, занятой японцами, и по соглашению командира роты и начальника охотничьей команды, решились ею овладеть; на руках по одному всползли в тыл японцам, занимавшим сопку, и к 10 часам вечера 26 сентября, после упорного штыкового боя на вершине сопки, сделались хозяевами ее. Совершенно случайно, с небольшими потерями, неведомо для начальства мы владели целую ночь тактическим ключом японской обороны.

Начальство в ночь с 26 на 27 сентября тоже не спало – переговаривался по телефону командир 3-го корпуса с начальником Восточной группы корпусов, бароном Штакельбергом. Целью дальнейших действий 3-му корпусу ставилось овладение той самой сопкой, которую захватили уже лихие части 24-го полка.

Офицеры, захватившие сопку, решили дать знать о своем успехе в свой полк и в ближайшую часть войск. В темноте, в неизвестной, страшно дикой местности дозоры блуждают. Дозор, посланный в полк, пропал без вести – разбился в какой-нибудь пропасти или наткнулся на японцев. Один дозор нашел ночью одну нашу роту, но сонный ротный командир ответил, что ему приказано расположиться здесь и без приказания батальонного командира он никуда не пойдет. Послали третий дозор к батальонному командиру.

А японцы тем временем производят на горсть наших смельчаков контратаки, чтобы вернуть себе ключ своей позиции. Всю ночь атаки отбиваются. К утру истощаются патроны, и энергия наших начинает сдавать; сознание громадного значения захваченного пункта начинает становиться смутным; поддержки – ниоткуда, общее равнодушие; инициатива сдает, сказываются утомление и отсутствие «предписания» защищать сопку до последней капли крови. Союз между ротой и охотничьей командой расторгается; охотники находят, что их разведочное, охотничье дело окончено на этом пункте, и охотничья команда уходит. Рота немного задерживается, но, не встречая нигде сочувствия, дух бодрости угашается и рота отходит.

Тем временем для овладения этой сопкой двигаются 8 батальонов генерал-майора Данилова; бежит на поддержку батальон подполковника Гарницкого (22-го полка), которому только что сообщено о нашем успехе ночью. Навстречу попадаются отступающие стрелки 24-го полка, сопка уже занята японцами – с сопки сыпятся пули.

На следующий день мы теряем даром без успеха свыше 3000 человек, энергия левого ударного крыла, действия которого по плану Куропаткина должны были решить успех наступления, была растрачена на воздух…»

В дальнейшем сражение на реке Шахэ проходило с переменным успехом. Японцы во многих местах контратаковали, русские отбивались от них залповым ружейным огнем, огневыми налетами своих батарей и ударами в штыки. Командование корпусов вновь демонстрировало грубейшие тактические ошибки: оборона строилась однолинейно, пехота атаковала густыми цепями, отсутствовала должная связь. Бездеятельность проявляла стоявшая на флангах в ожидании приказа конница.

3 октября на левом берегу реки Шахэ произошел сильный бой за Новгородскую и Путиловскую сопки, которые занял сводный японский отряд из 5 батальонов пехоты при 30 орудиях под командованием генерала Ямады. Сопки занимали выгоднейшее положение, поскольку артиллерийский огонь с их вершин «перекрывал» всю долину реки Шахэ в обе ее стороны. Командующий Маньчжурской армии приказал вернуть эти утраченные позиции.

Для штурма японских позиций на сопках были выделены пехотная бригада из состава 2-го Сибирского корпуса под командованием генерал-майора П.Н. Путилова (одна из сопок была названа его именем) и три полка, которые были выделены для усиления атаки. Артиллерийская подготовка ее продолжалась полтора часа, после чего русская пехота пошла в атаку. В ночь Путиловская и Новгородская сопки были отбиты, а отборный пехотный отряд генерала Ямады почти полностью уничтожен.

Русскими трофеями стали 9 полевых и 5 горных орудий, один пулемет. Русские потери в бою составили около трех тысяч человек убитыми и ранеными. Японцам пришлось очистить соседние селения Шаланцза и Сахэпу, где они успели закрепиться. Очевидец поля боя на Путиловской сопке так описывал его:

«Ужасная картина представилась нашим глазам: вся сопка и идущая от нее равнина, насколько хватал глаз, были завалены трупами, из груд которых неслись стоны раненых.

Первым бросился мне в глаза красивый с благородными чертами лица мальчик-вольноопределяющийся с зияющей огромной раной на голове и штыковой раной в груди. Около него лежал японец, у которого вместо лица, была одна сплошная рана от ударов прикладами. Последний был еще жив и, когда его приподняли, стал знаками просить оставить его в покое.

Груды перемешавшихся наших и японских трупов были особенно велики в окопах и около них…»

Частный успех русских войск в бою за господствовавшие над долиной реки Шахэ Путиловскую и Новгородскую сопки не изменил общую картину сражения. Командующий Маньчжурской армией приказал з занять оборонительную линию на реке Шахэ, в силу чего русским корпусам пришлось податься назад. Потеряв в многодневных боях убитыми и ранеными 988 офицеров, 39 234 солдата и 43 орудия, русская армия оказалась на позициях, которые были несравненно хуже занимаемых войсками до сражения.

В зоне боев находилась ветка КВЖД. За время сражения на Шахэ по железной дороге было вывезено в глубокий тыл раненых и больных 1026 офицероа и 32 306 солдат. Функционирование железной дороги и обслуживание ее русским персоналом во много сопрягалось с личным мужеством железнодорожников. Один из свидетелей тех событий писал:

«Машинист, ведущий поезд под выстрелами неприятеля, надсмотрщик телеграфа, карабкающийся на телеграфный столб, когда рядом падают шимозы и почти из рук у него рвут телеграфные провода, путевой десятник, скрепляющий рельсы среди падающих снарядов, или телеграфист, остающийся один на разъезде, чтобы пропустить последний поезд, и уносящий ночью, среди неприятельских разъездов, аппарат, чтобы не оставить его неприятелю, – должны быть признаны такими же героями, как солдаты на передовых позициях».