- Любишь? Ты чего-то юлишь, по роже вижу, что юлишь... А дьячок-то?
      - Не вспоминай. Ведь каялась... Чего же тебе надо? Прости!
      Замолчали оба. Он красного вина подносит, сам пьет, ее плечо лапой гладит, тискает.
      - Ночевать не будешь?
      - Нет, ехать надо.
      - Подари колечко. Может, не увидимся... Уйду.
      - Что-о?
      Таящимся, но злобным смехом всколыхнулась Дуня, задорно запрокинула с двумя черными косами голову, взметнула вверх руки, хрустнула пальцами и, покачиваясь гибким станом, протянула:
      - Испужа-а-лся?.. А ежели уйду? Кто удержит?
      - Сма-а-три, Дуня!
      Урядник поднял над головой револьвер, потряс им в воздухе:
      - Со дна моря достану, из могилы выкопаю, воскрешу и перерву глотку... Знай!
      Она прижала локтями грудь, съежилась, вздрогнула зябко:
      - Заколела я чего-то... Поцелуй.
      Потемнело у доктора в глазах: сон или не сон? В ушах шумит, во рту пересохло, и, как в наковальню молотом, бьет в груди сердце.
      Быстро поднялся с полу - нет, не сон, - быстро подошел к постельнику и, нагнувшись, стал шарить спички.
      У урядника погас огонь и захлопнулась плотно дверь. Оттуда слышалась не то ругань, не то смех.
      Доктор зажег лампу. Руки его дрожали. Взгляд стал диким, растерянным, а мускул над глазом запрыгал. Он налил в чайный стакан коньяку и жадно, залпом, выпил.
      "Нет, не сон..."
      Была глухая ночь. Хмель нахрапом вползал в его голову. Заскакали мысли, перепутались, как испуганное стадо баранов, и бросились врассыпную. Чувствовал он, как уползает из-под ног почва, как все горит и стонет у него в душе. Тяжко сделалось.
      Время шло. Лампа давно погасла, копоть от тлеющего фитиля висела над столом черным угаром, а сквозь окна глядела луна.
      - Эй, ты, господин торгующий... купец! - говорил доктор пьяным голосом. - Тарантас этакий, а? Слышишь? Храпишь? Ну, черт с тобой, спи. Н-нда-а... Болотина-то, грязь-то какая. Ай-яй-яй-яй-яй... Ай-яй-яй-яй-яй... Бррр! Где тут гармония, красота? Вдруг урядник... и Дуня. Ходячее пузо какое-то... и алый полевой цветок. А? Нет, ты посуди, Аршин Иваныч, прав я или не прав? Дурак я, слюнтяй, интеллигент, мечтатель, кисель паршивый! Вот кто я...
      Доктор приподнялся с лавки, взъерошил волосы, вытаращил глаза и закричал:
      - Эй, вы, красивые... двое! Заперлись?
      В комнате урядника примолкли, притаились, умерли.
      - За что ж ты мне в душу-то харкнула? А? Ведь ты кто? Знаешь, ты кто? Змея!.. - стал кричать, топая ногами, доктор.
      Во тьме что-то зачавкало, всхлипнуло, зашипело, и раздался голос купца:
      - Вы с кем это рассуждение имеете?
      Доктор удивился звуку голоса, но встал, побрел, еле держась на ногах, к купцу и упал возле него на колени. Целовал его, плакал горько пьяными слезами, жаловался:
      - Где же правда, где? Вдруг Дуня - и на коленях у борова. А?.. Зачем обещать тогда? А ведь так клялась...
      - Да-а-а, вон оно что. Хе-хе-хе. Так-так-так. На то и щука в море. Вот те и чистая! Ха-ха! Ловко. Вот те и краля!
      Доктор, покачиваясь, стоял на коленях и грозно тряс кулаком:
      - У-ух ты мне! Куроцап! Убью!!
      - Смотри, отскочите... - иронически заметил купец и продолжал зевая: - А ты вот лучше высморкайся да ложись спать с богом. Ишь ночь...
      Он еще раз зевнул, перекрестил рот и, перевернувшись, добавил:
      - Она даром что Авдокея Ивановна, а умная, стерьва: где пообедает, туда и ужинать идет.
      Сказал и через минуту захрапел.
      Слышно было, как во дворе раздавались деловитые голоса, бубенцы побрякивали, тяжелые сапоги топали по сенцам и ступеням крыльца, отворялась и затворялась наружная дверь.
      Заскрипели ворота, рванули кони, колеса затараторили.
      - С бого-о-ом!
      Тявкнула спросонок собака, опять заскрипели и хлопнули ворота, побродил кто-то по двору, и все стихло.
      Час прошел, томительный и длинный, наполненный вздохами, бессвязным бормотанием, затаенным ночным шорохом: должно быть, черти бродили по избе.
      Луна еще не ушла с неба, но конец ночи близок.
      - Барин, а барин, - еле слышно позвала нежданно Дуня.
      Она стояла среди комнаты, трепетно-белая, охваченная снопом лунных лучей.
      - Желанный...
      Доктор застонал, открыл глаза и зло перевернулся лицом вниз.
      Дуня стоит над ним, что-то причитает и вся дрожит, как в непогоду дерево.
      - Слушай-ка... Не серчай... - льется нежный, молящий голос. - Ты разбери только по косточкам жизнь-то мою, разбери, выведай. Не серчай, ради господа.
      - Тебе что надо? - повернув к ней голову, крикнул доктор. - Тебе, собственно, что от меня требуется? - и опять уткнулся в подушку.
      Прошла длительная жуткая минута. Дуня несмело опустилась возле него на колени.
      - Ах, милый, рассуди: ведь смерть, прямо смерть от него, от лиходея, от урядника-то... Муж бил, вот как бил, житья не было; забрали на войну, обрадовалась - хошь отдохну. Тот черт-то привязался, урядник-то... запугал, загрозился: "убью!" - кричит, а защитить некому - одна. Ну и взял... А все ждала, сколько свечей богородице переставила; вот, думала, найдется человек, вот пожалеет. Пришел ты, приласкал, такой хороший... аж сердце запрыгало во мне, одурела с радости. А с ним, с аспидом, развязалась, отвела глаза, успокоила, - убил бы. Понял? Вот, бери теперича... Возьмешь?
      Затаив дыхание она робко ожидала...
      - Возьму... Эх, ты...
      Пала рядом с ним; отталкивал, гнал, корил обидными словами, а сумела остаться возле, впилась дрожащими теплыми губами в его лицо, замутила голову, всколыхнула хмельную кровь.
      - Ах, желанный мой! Люблю! - восторгом, неподдельной радостью звучала ее речь: ждала, насторожившись, - вот скажет, вот обрадует.
      - Убирайся ко всем чертям! - после минутного раздумья презрительно и желчно бросил доктор. - Марш отсюда!
      - Только-то?
      - Марш!!
      - Стой, кто тут? - прохрипел купец. - Ты, Дуняха? - Он быстро приподнялся, зашарил-замахал в полутьме руками, сидя на полу, шутливым голосом покрикивал: - Давай-ка, давай ее сюда! Хе!..
      И слышно было, как Дуня, поспешно удаляясь, ступала босыми ногами, скрипнула дверью и там, за стеной, не то захохотала, не то заплакала в голос, как над покойником бабы.
      - А ты, доктор, дурак! - сказал, опять повалившись, купец.
      Но доктор лежал, свернувшись клубком, с головой закрывшись одеялом, и, как смертельно раненный, мучительно стонал.
      На рассвете для доктора стали запрягать лошадей.
      Заложив за спину руки, он торопливо ходил по двору, хмурый и сосредоточенный, в сером, перехваченном кушаком, бешмете и высокой папахе.
      А кругом суетились, закручивали лошадям хвосты, подбрасывали в задок сено, укрепляли веревками вещи.
      Доктор проворно вскочил в тарантас, забился в угол и закрыл глаза.
      - Трогай со Христом! - приказал чей-то стариковский голос.
      Четко ступая по бревенчатому настилу, шагом пошли к воротам кони.
      Когда на улице проезжали мимо окон земской, ямщик-подросток, вздохнув, сказал:
      - Эк, Дунька-то как воет... Чу! - и враждебно взглянул на седока.
      Доктор вздрогнул, открыл глаза. Больно, мучительно больно... Мерзко... Он высунул было голову, но ямщик гикнул, лошади рванули, понесли.
      - Точка, - растерянно прошептал доктор, вновь забился в угол и крепко сомкнул усталые, полные грусти, глаза.
      Тихо снег падал, первый осенний снег - гость небесный. Еще дремал воздух, дремотно падали снежинки, все дремало, и бубенцы с колокольцами тихо звякали, зябко вздрагивая на холодке.
      На доктора валился сон. Засыпая, он грезил о том, как зима придет с метелями и морозом, и все уснет в природе под белой теплой шубой. Но пролетит на легких крыльях время, и вновь наступит молодая, нарядная весна с ковром цветов, ликующим хороводом птиц. И опять длинными колеблющимися треугольниками полетят с юга, но с новыми вольными песнями, радостно перекликаясь, журавли.
      1913