Коммуния

Шишков Вячеслав
Коммуния

      Вячеслав Яковлевич ШИШКОВ
      КОММУНИЯ
      Рассказ
      Село Конево стоит в заповедном лесу. Место глухое, от города дальнее, народ в селе лохматый, темный, лесной народ.
      Помещика Конева, бравого генерала, владельца этого места, еще до сих пор помнят зажившиеся на свете старики: крут был генерал, царство ему небесное, драл всех как сидоровых коз. Пришла свобода, пала барщина, а мужик долго еще чувствовал над своим хребтом барскую треххвостку, и все рабское, что всосалось в кровь, передал по наследству своим сынам и внукам. Даже до последних дней, когда поднялась над Русью настоящая свобода, жители села Конева все чего-то побаивались, все норовили по старинке жить, новому не доверяли - опять, мол, обернется на старое, пугались всякого окрика, чуть что - марш в свою нору, и шабаш!
      Правда, и среди них были люди кряжистые, хозяева самосильные. Взять хотя бы семейство Туляевых, их пять братанов, один к одному, рыжебородые, кудластые, косая сажень в плечах. А главное - очень широки у всех братанов глотки, и голос - что труба, гаркнут на сходе, так тому и быть, - кривда, правда, обида ли кому - все равно: мир молчит, терпит.
      Да и как не терпеть, надо до конца терпеть, про это самое и батюшка, отец Павел, каждое воскресенье говорит: "Кто терпит, тот рай господень унаследует".
      Ну, и терпели мужики.
      А эти горлопаны, братейники Туляевы, ежели и забрали себе самые лучшие участки, ежели и поделили не по правде сенокос - пускай! - им же, обормотам, худо будет: сдохнут - пожалуйте-ка в кромешный ад, на вольную ваканцию живыми руками горячее уголье таскать.
      Пришла несусветимая война, немчура с французинкой супротив России руку подняли, и всех пятерых братанов Туляевых, один по одному, угнали воевать. Больше полсела тогда угнали, лишь старичье да самый зеленый молодняк остались при земле. Ну, что ж: воевать так воевать. Вот весточки полетели с фронта: тот убит, тот ранен, у этого глаза лопнули от чертовых душистых каких-то, сказывают, газов. Вой по деревне, плач. Хорошо еще, что отец Павел неусыпно вразумляет: "Убиенных - в рай", - но все ж таки тяжко было - в каждой избе несчастье, бабы из черных платков с белыми каймами не выходят. Только у Туляевых старики и молодухи не печалуются, не вздыхают: видно, краснорожих братанов ни штык, ни пуля не берет.
      А на поверку оказалось вот что: братаны и пороху-то не понюхали, а сразу, как на спозицию пришли, единым духом записались в дезертиры, да и лататы: ищи-свищи ветра в поле, до свиданья вам!
      Это уж потом все обнаружилось, когда революция пришла. Вернулись после войны односельчане - кто на деревяшке, кто без руки, с пустым рукавом, - да и объявили про братанов:
      - Дезертиры. Мазурики... Ужо-ка мы их!..
      А время своим чередом шло. В селе Коневе все честь-честью: новые права установили, солдаты разъясняют все по правде, лес поделили, барский дом сожгли. Ах, сад? Яблоньки?.. Руби, ребята, топором! Ну, словом, все по-настоящему, везде комитеты, митинги, очень хорошо.
      И, говорят, в Питере новое правительство сидит: генерал Керенский, князь Львов, еще какие-то правильные господа, все из бар да из князей, очень даже замечательные, и простому народу заступники. Ха-ха!.. А сам государь-император будто бы в Литовский замок угодил. Ха-ха-ха!.. Вот так раз! Отец Павел ни гугу, никакого разъяснения, только и всего, что красный флаг прибил на крышу, а тихомолком все ж таки старикам нашептывал:
      - Годи, крещеные... все обернется по старинке... А смутьянов так взъерепенят, что...
      Шептал он тихо, тайно, но все село вскоре расслышало и забоялось поповских слов: а вдруг да ежели?.. Ое-ей!.. Даже молодяжник присмирел: опять барская треххвостка вспомнилась: а вдруг да ежели...
      Но вот святки подходили, и к самому празднику объявились все пятеро Туляевых. Чаев, сахаров наволокли, всяких штук: щикатулки, кувшинчики, ложки - все из серебра, из золота, - часы, перстни с каменьем самоцветным. А сами, как быки, один другого глаже.
      - Ну, каково повоевали, братцы? - спросили их на сходе мужики.
      А молодяжник сразу закричал:
      - Дезертиры, мазурики!.. Вон из нашего села!
      И прочие пристали, зашумел сход, - того гляди, зубы братанам выбьют.
      - Не желаем!.. Вон!..
      Тогда братаны, как медведи, на дыбы:
      - Ах, вон?.. Благодарим покорно... Да мы вас!.. Единым духом! Контрреволюцию пускать? А?!
      - Как так? Что вы ошалели?.. У нас комитеты, митинги...
      - Комитеты?.. Тьфу, ваши комитеты! В три шеи ваши комитеты!
      - Как так? - закипятился молодяжник. - Вы, значит, за царя?
      - Кто - мы?! - вскочили Туляевы и рты ощерили. - Да знаете ли, кто мы такие?
      - Знаем... Малодеры...
      Тут старший братан как тряхнет бородой да топнет:
      - Замолчь!! - Так в ушах у всех и зазвенело, смолкли все.
      А потом тихим голосом:
      - Товарищи, - говорит. - Вот что, товарищи... Мы все пятеро, то есть, все единоутробные братья - окончательные большевики... И будем мы в своем родном селе, скажем к примеру, в Коневе, настоящие порядки наводить, чтобы как в столице, так вопче и у нас... Будет теперича у нас не Конево, а Коммуния. Кто супротив Коммунии, прошу поднять руку! Вот мы посмотрим, кто против Коммунии идет... мы па-а-смотрим!..
      А сам кивнул головой да пальцем возле носу грозно так, ни дать ни взять исправник.
      - Значит, все под Коммунию подписываетесь? Согласны?
      - Согласны... Чего тут толковать, - сказал за всех старый старичонка Тихон. - Так, что ли, братцы?
      - Так, так... Согласны, - забубнил сход. - Только сделайте разъяснение, кака така Коммуния? Впервой слышим.
      Тогда братаны разъяснили по всем статьям. Перво-наперво, чтоб не было никаких бедных, а все богатые; вторым делом - все общее, и разные прочие, тому подобные мысли.
      Ну, богатеям это шибко не по нраву, стали возражать.
      - Тоись, как все общее? - спросил дядя Прохор, мельник-богатей.
      - А очень просто, - сказал старшой братан. - У тебя сколько лошадей?
      - Три.
      - Две для бедняков, для неимущих... Таким же манером и коров и овец... Иначе к стенке...
      - Тоись, как к стенке?
      - А очень просто, - сказал старшой Туляев, да на прицел винтовку прямо Прохору в лоб.
      - Краул!.. Братцы!.. Чего он, мазурик? а?!
      Однако все обошлось честь-честью, только постращал.
      И стало через три дня: не село Конево, а Коммуния.
      Братаны Туляевы дело круто повернули.
      Раньше впятером под одной крышей жили, а теперича не то:
      - Мы, - говорят, - сицилисты-коммунисты.
      И чтоб укрепить полные повсеместные права, стали себе по новой собственной избе рубить.
      Возле самой церкви, на площади, очень хорошие места облюбовали, два своих дома ставить начали, да два в церковной ограде, а пятый дом к самому поповскому дому впритык приткнули.
      Отец Павел сейчас протест:
      - Это почему ж такое утеснение? Вам мало земли-то, что ли? Зачем же сюда, на чужую-то?
      - Ни чужого, ни своего теперича нет, все общее, - наотмашь возразили ему братаны.
      - Ежели собственность уничтожена, зачем же вы себе такие огромадные избы рубите?
      - Ах ты, кутья кислая! В рассуждение вступать?.. А вот погоди, увидишь, что к чему!
      И живой рукой созвали сход.
      - Товарищи! Потому что мы коммунисты, и вы все коммунисты-террористы, предлагаю: истребовать сюда попа и обложить его контрибуцией.
      Пришел отец Павел, ни жив ни мертв.
      - Три тыщи контрибуции, а ежели перечить - немедля к стенке - рраз! пригрозил старшой Туляев и опять артикул винтовкой выкинул.
      Поп задрожал-затрясся, побелел. Жаль денег, вот как жаль, по алтыну собирал, по гривне, - однако жизни жальче. Сказал им:
      - Ну, что ж, миряне... Конечно, вы можете расстрелять меня без суда, без следствия... Берите, грабьте...
      И вынес сполна три тыщи.
      - Добро, - сказали братаны. - Это все в Коммунию пойдет.
      Поехали с поповскими деньгами в город, накупили себе того, сего. А избы ихние как в сказке растут: старшой братан железом крышу кроет.
      Дивятся крещеные, шепчутся.
      Таким же манером всех богатеев обложили: кого на пятьсот рублей, кого на тысячу. А тут и до середних добрались.
      - Это все в Коммунию, - говорят братаны.
      И у каждого по две пары лошадей образовалось, сани расписные, пролетки, бубенцы.
      Крещеным завидно стало, ропот по селу пошел.
      - Это чего ж они все себе да все себе... А нам-то?.. Вот так Коммуния!
      - Дак что же делать-то?
      - Надо бедный комитет избрать.
      - Дак ведь избрали... все комитетчики - братаны.
      - Надо новый.
      Пошли скопищем к братанам.
      - Так и так, братаны. Желаем новый бедный комитет избрать... А вас, стало быть, долой.
      Покрутили братаны усы, почесали бороды, а старшой как гаркнет по-военному:
      - Ага! Против бедного комитета восставать, против революции? Кто зачинщик? Вавило, ты? К стенке!
      Вскинули винтовки - рраз! Упал Вавило.
      Остальные разбежались, кто в подполье, кто в овин, потому у братанов ружья, а у прочих кулаки одни.
      Наутро сход. Братаны объявили:
      - Борьба с контрреволюцией будет беспощадна. В случае доноса доносчика отправим за Вавилой. Твердая власть - она очень даже строгая. А теперича, товарищи, на общественные работы - марш!
      И погнали все село свои новые усадьбы доделывать: тыном обносить, узорчатые ворота ставить.
      Крещеные пыхтят на братановых работах, кто тын городит, кто крышу кроет, готовы братанам горло перегрызть, а не смеют: пуля в лоб.
      А братаны сполитично:
      - Вот, товарищи, кончим дело - спасибо вам большое скажем.
      - Очень хорошо... Согласны... - сказали мужики и сглотнули слезы. У Андрона от кровной злости топор упал.
      - Все Коммунии да Коммунии, а когда же нам-то? - спросил Андрон. - Мы ведь самая беднота и есть...
      Вечером у Андрона братаны в Коммунию последнюю удойную корову отобрали - ведерницу.
      Взвыл Андрон.
      Да и все село взвыло, даже собаки хвосты поджали, вот какой трепет на всю Коммунию братаны навели. Все на учет забрали: хлеб, крупу, телят, до самых до жмыхов добрались. Мужики с голодухи пухнуть стали, а Туляевы жиреть: двух младших братьев оженили, свадьба с пивом, спиртом, пирогами, широкой гульбой была.
      И если бы не Мишка Сбитень - пропадом пропала б вся Коммуния.
      Был когда-то парень разудалый в селе Коневе, Мишка. Насолил он всем вот до этих мест, озорник был, хуже последнего бродяги. Вздрючили его крестьяне и по приговору выгнали из селенья вон.
      Десять лет пропадал Мишка Сбитень. А тут как раз ко времю и утрафил. К самому Новому году взял да в Коммунию и прикатил.
      Чернявый такой, быдто цыган, в ухе серьга, через всю грудь цепочка, часы со звоном, папаха, полушубок. А глаза - страшенные, навыкате, а усищи - во! А сам - чисто медведь, идет - землю давит, от кулаков смертью пахнет: грохнет - крышка!
      - Вы что как мертвые ходите, словно дохлые мухи? А? Радоваться должны, ликовать: из рабов гражданами стали.
      - Эх, Мишка, Мишка... - вздохнули мужики. - У кого радость, а у нас Коммуния.
      - Ха-ха-ха! - захохотал Мишка Сбитень, - отлично сказано... Чего же вздыхать-то?
      - Да вот у нас в бедном комитете братаны Туляевы сидят. У них винтовки, а у нас - ничим-чего.
      - Ха-ха-ха! - опять захохотал Мишка.
      А крестьяне ему все и обсказали до тонкости.
      Долго Мишка хохотал, даже за живот хватался, а потом зубами скрипнул, да с сердцем так:
      - Ведите-ка меня на сход.
      Вот собралось собранье. Братаны стали речь держать, а сами на Мишку все косятся.
      - Ты, товарищ, кто таков? Ты коммунист?
      А Мишка в ответ:
      - Ха-ха-ха!.. Не признаете? А я вас знаю. Я - волгарь. На Волге-матке десять лет работал, кули таскал, до самого Каспия доходил, вольным духом набирался, на Стенькином кургане чай пил. Мне черт не брат!.. Вот кто я таков... Ну, валяйте дальше.
      Братаны так его и не узнали. Старшой шепнул середнему:
      - Не иначе - большевик... Может, комиссар какой, с проверкой... Надобно по всей программе.
      Да и начал жарить:
      - Контрреволюция, контрибуция, буржуи... Да здравствует вся власть Советов!..
      - Стой, товарищ! - оборвал его Мишка Сбитень. - Я слышал, вы больше двадцати тысяч контрибуции собрали. Где деньги?
      - Деньги? А у тебя, товарищ, мандат есть?
      - Есть, - как в бочку гукнул Мишка. Бросил цигарку, встал, размахнулся, да как даст старшому по зубам. - Вот мой мандат!
      Все мужики в страхе повскакали, наутек бросились, к дверям.
      - Стойте, дурни! Куда вы?! - гаркнул Мишка да к братанам:
      - Мазурики вы, а не коммунисты. Буржуи вы, хамы! Ежели с кого контрибуцию брать, так это с вас... Ах, винтовки?.. Я те такую винтовку завинчу... Я те покажу стенку. Ребята, вяжи их, подлецов!!
      Мужики валом навалились на братанов:
      - Попили нашей кровушки, аспиды!.. Рраз!
      - Стой, не смей, - крикнул Мишка. - Ну их к чертям!.. Погодь маленько, дай слово сказать.
      - Говори, говори... Желаем...
      - Товарищи! - крикнул Мишка и тряхнул серьгой. - Коммуна - святое дело. Коммуна - что твой улей, коммунист - пчела. Всяк честно трудится, зато всяк сладкий кусок ест. От этого самого не жизнь, а мед. А кто ваши Туляевы? Пауки, вот кто. А вы - мухи. В паутину - хлоп, тут вам и карачун. Вы здесь хозяева, а не они. К черту их! Кто не за народ, тот против народа, против правды. К чертям Туляевых!
      - Так, так... К лешему под хвост!
      - Избы ихние отобрать! Имущество? Имущество конфисковать!.. Начнем, товарищи, по-новому, по правде-истине... Чтоб всем была свобода, чтоб можно было дышать по всем статьям... А то ежели я тебе глотку зажму, да ноздри законопачу, чем дышать будешь?..
      - Именно, что... Тогда не вздышишь!..
      - Эй, пятеро беднейших, выходи! - скомандовал Мишка. - Берите себе Туляевы избы. А вы, голубчики, к чертям отсюда, марш, катись колбаской! Таких коммунистов нам не надо.
      1919