Евгений Шишкин
      МАГАЗИН "ИНТИМ"
      Свет не карает заблуждений, Но тайны требует от них... А. С. Пушкин
      1
      Пал Игнатич Заякин был человеком вполне трезвомыслящим и абсолютно нормальным во взаимоотношениях с окружающими, - без всяких там бзиков, излишеств и завихрений в характере и умонастроениях, - разве что с малюсенькой, безобидной особинкою, которую даже и капризом-то, по большому счету, не назовешь: изредка, обычно с получки, по причине любознательности и склонности к специфическим граням бытия, с намерением - по его же словам - "раздвинуть контуры мира", - он покупал вещицы, которыми никогда не мог воспользоваться или мог их применить по профилю чрезвычайно редко, исключительно. В просторном универмаге или тесной коммерческой лавке он вдруг вперивался в некоторый неожиданный товар, он и так и этак разглядывал его, вроде как общупывал, оглаживал, обсасывал его со всех сторон, а потом под воздействием дремавшего, не востребованного жизнью таланта, но теперь разбуженного данным товаром, лез в карман за кошельком, не думая о последствиях и практическом использовании приобретения. К примеру, набор колонковых художественных кистей разных величин и великолепного качества. "Ну зачем, зачем тебе десять, сразу десять таких кистей? Ты чего, "Грачей" собираешься рисовать? - издевательски допытывалась его жена Ангелина и возмущенно, часто дышала. - Ты же стену толком покрасить не можешь! Ну?" Пал Игнатич щурился, виновато мялся, поводил плечами, но на что-то, по-видимому, надеялся и молчал... Или, к примеру, огромный роскошный альбом в бархате для - ...нет-нет, не для семейных фотографии (это куда бы ни шло) - для гербария! Именно для гербария! "Ты кто? Мичурин? Ты начальник отдела почтового управления, и у нас, к твоему сведению, даже нет дачи! Ну чего ты молчишь?!" - горячилась Ангелина. Пал Игнатич настойчиво отмалчивался, косился на жену и втайне продолжал ценить свою покупку, хотя целевой перспективы для нее порой и сам не видел. А при появлении в доме толстого, увесистого словаря иностранных слов, приобретенного Пал Игнатичем во внезапном вихре лингвистических пристрастий, Ангелина сказала еще жестче: "По плешивой бы твоей башке этим кирпичом!" И даже ткнула пухленьким, ехидным указательным пальцем в лысеющую переднюю часть черепа, чем крепко оскорбила Пал Игнатича и довела его до злобной красноты лица. "А словарь-то вот и пригодился! Пригодился!!! Куриные твои мозги!" не вслух, а мысленно укорил, ответно кольнул Пал Игнатич свою жену и потянулся к полке с книгами, - потянулся медленно и демонстративно, чтобы Ангелина, которая стояла тут же, в комнате в наброшенном на плечи халате только что вышла из ванной, - могла заметить и проследить его продолжительное движение. А взяв в руки том, Пал Игнатич с победительным видом пересек комнату, сел на диван и не преминул еще раз мысленно ущемить жену: "Ворчала вот, глупая женщина. Словарь-то всем нужен!" Пал Игнатич символически плюнул на палец и со смаком стал переворачивать новенькие, липнущие друг к дружке страницы, отыскивая нужное слово, слово, за которое уцепился его взгляд на газетной строке в сообщении, что в городе, что в "ихней провинции", - так писало ерническое перо местного газетчика, - распространяются столичные новшества: открыт магазин "Интим" с "небесплатным входом" и только для тех, кому больше "двадцати годков". "Ин... Интер... Инти..." Наконец палец и взгляд добрались до нужной словарной статьи. "А вот и "интимный"! И хотя Пал Игнатич примерно, и даже не примерно, а весьма отчетливо представлял, верно раскусывал смысл означенного термина, все же сейчас, на глазах у Ангелины, хотелось внимательнейше прочесть истинно научную трактовку. "Интимный - глубоко личный, сокровенный..." Пал Игнатич такой формулировке слегка удивился: уж очень как-то бестелесно, уж очень как-то деликатно объяснено, - и даже от этого легкого удивления-недоумения почесал, впрочем, тоже очень деликатно, едва касаясь подушечками пальцев, свою молодую плешь. Наблюдая, как Ангелина, стоючи перед зеркалом, полунагая, заправляет в черный лиф свои полновесные груди и оглядывает себя то с одного боку, то с другого, вроде как любуется тем, что они, груди, так ладно и туго устроились под черным шелком, Пал Игнатич со значительным лицом повторил синоним "сокровенный" и чему-то усмехнулся. Точно так же, точь-в-точь, он усмехнется через неделю, в день получки, когда, возвращаясь домой с работы пешим ходом, завернет по пути в переулок, где в милом полуподвальчике обосновался магазин "Интим" с мордоворотом-охранником на входе. То, что Пал Игнатич увидел в салоне, на первых секундах буквально повергло его в экстаз изумления: ассортимент был настолько исчерпывающ, что не хватало воображения представить всевозможные сексуальные проявления сумасбродные, вулканические, неподотчетные разуму. Чучело голой дамы в натуральную величину, надувное, с гнущимися руками и ногами; вагины разнокалиберные с подогревом и без; пластиковые муляжи мужских достоинств: от мизинца до метра, " последние, вероятнее всего, преследовали рекламные цели и непосредственно по назначению использоваться не могли, - "Хотя... кто знает, - мысленно оговорился Пал Игнатич, - дело-то глубоко, очень глубоко личное..." - электромастурбаторы с вибрацией разной частоты, разных фасонов и разной окраски: от жгучих негров до абсолютных блондинов и даже альбиносов, причем в многообразных пупырышках, бугорках, звездочках и прочих неровностях, придающих имитируемому предмету естественную шероховатость; и все это было произведено с высочайшим мастерством, первоклассно, на загляденье. И товар этот лежал здесь не выставочно, не музейно, не просто для зевак и обывателей, которые к такой диковинной оснастке не приучены и не употребят ее, а хорошо покупаем и, стало быть, широко практикуем. Конечно, спрос держался на людях, должно быть, по-своему изысканных, обладающих особенной раскрепощенностью и кругозором, но внешне самых обыкновенных, которых полно на улице и даже в трамвае... Краем глаза Пал Игнатич подследил за старичком в старомодном предлинном плаще, с седой бородкой клинышком, который, близоруко щурясь, примерялся к вагине с подогревом и о чем-то допытывался полушепотом у продавца, парня в белой рубашке и жилетке, как у официанта; еще тем же краем глаза Пал Игнатич усек женщину с перстнями на пальцах, которая выбирала себе вещь по душе и, вероятно, по размеру - должно быть, скрасить скуку одиночества или временное отсутствие любимого джентльмена; вот и молодой человек с острым деловым носом, в широком галстуке, как у дикторов на телевидении, купил предмет, вернее " муляж предмета, который и у него самого был в живом виде, вернее, должен был бы быть. "Это для каких-нибудь экспериментов со своей подругой", - промелькнуло в мозгу Пал Игнатича. Пал Игнатич прочитал небольшой буклетик с рекомендациями к предлагаемым изделиям, проглядел красочный журнальчик, где тамошние аппетитные бабенки, которые и у мертвого бы страсть подняли, демонстрировали достижения отрасли на себе, и уже теоретически подкованный, просвещенный, снова обратился к витринам, уже лучше соображая, куда какие насадки, для чего разные шипы и смазки, и оценивая продукцию с некоторой придирчивостью и знанием дела. Импотенцией Пал Игнатич пока не страдал, и некоторые сексуальные фантазии его голову посещали, но реально соприкасаться с чем-то этаким пока не доводилось. Пал Игнатич склонился к витрине с муляжами, тщательно изучая фасоны и окраску, невольно прикидывая на схожесть со своим, собственным, живым мужским предметом; вот он еще ниже нагнулся, даже задел шляпой чей-то локоть в кожаном рукаве, и вдруг решительно указал пальцем продавцу: - Вот этот! Он передал деньги, а ему вежливо - небольшую коробочку, завернутую в белую бумагу, перехваченную липкой лентой. Все произошло так скоропалительно, порывисто, вмиг, что опамятовался Пал Игнатич, вернее, попробовал взглянуть на свой поступок отстраненно лишь вдалеке от магазина, возле речки Ржавки, которая в рыжих осенних берегах продвигала свои мутные тяжелые воды. Здесь гипнотическая атмосфера сексуального салона окончательно развеялась, и Пал Игнатич увидал себя со стороны: шагает, а под мышкой у него сверток, в котором аккуратная коробочка с непонятными иностранными строчками, а в ней, в коробочке, попросту говоря, - ну, может, не совсем попросту - фаллосоимитатор. Пал Игнатич представил, как Ангелина встретит его сейчас дома, возьмет в руки сверток, развернет его, распакует коробочку и... и у него на голове, возможно, совсем не останется волос. Ему тут же, сиюминутно захотелось отделаться от своей взбалмошной покупки, швырнуть ее в речку Ржавку, в мутную воду, и забыть свой несуразный визит в новый магазин. "Ведь годы, ведь лысина уже на башке, а ты херней занимаешься", - шептал ему ехидный стариковский внутренний голос. "Но-но! - взбунтовался Пал Игнатич против этого старика в себе самом. - Разве для забавы такое производство и торговлю наладили бы?! Сгодится вещь, сгодится!" От противоречивых раздумий, от сумбурности охвативших настроений Пал Игнатич весьма сильно разволновался и, чтобы как-то договориться с самим собой, зашел в пивную, решив все обмозговать за кружкой пива. В очереди к прилавку, к разливочному крану, Пал Игнатич все не мог отвязаться от неприятного ощущения: ему чудилось, будто сверток, который он держал под мышкой, под прикрытием руки и рукава плаща, для всех окружающих - на просвет, то есть содержимое легко угадывается; и все мужики в пивной потихоньку диву даются, поглядывая своими рентгеновскими глазами на вещь, с которой стоит промеж них Пал Игнатич. "Для чё ему понадобился еще-то один, резиновый? Своего-то, што ли, нету? Да еще и денег, поди, за н е г о отвалил, дурачина..." Неспокойно, зыбко было на сердце. А чуть получше, полегче стало на душе лишь тогда, когда Пал Игнатич уединился с парой кружек за угловым столиком, на жестком расшатанном стуле, снял шляпу и стал отхлебывать пиво, которое, как известно, тушит и похмельный жар, и жажду, и прочего рода волнения. Как быть? Что делать с покупкой? Каково следующее звено цепи? Ведь цепь должна быть построена непременно: если факт необыкновенной покупки свершился, значит, должно быть и продолжение, ибо всякий факт изначальный имеет в жизни продолжение, порой весьма прихотливое и причудливое, не считаясь с логикой и намерениями самого человека, впрочем, как и жизнь в целом, которая и имеет логику и не имеет ее. Где-то в глубинах потаенного, стыдливого сознания, в которые человек всегда побаивается заглядывать или заглядывает по нечаянности и крайней необходимости, у Пал Игнатича появился ответ, а точнее: опустясь в эти глубины, он позволил себе порассуждать об Ангелине. Не слишком часто, но ведь бывает же, посылают Пал Игнатича в командировки: в районы - с проверкой, на курсы повышения квалификации в Москву на месяц ездил, в Самару за новым оборудованием; на днях Решковский, начальник управления опять поговаривал подсудобить ему служебный отъезд, а стало быть, Агелина одна, и хотя конечно, ну разумеется, не хотелось бы, понятно, об этом и думать, но вдруг эта штука - Пал Игнатич с опасением посмотрел на сверток, который лежал на столе рядом со шляпой, - пригодится ей, подойдет, устроит, удовлетворит на время; не желательно бы, конечно, чтобы она и м воспользовалась, но уж если очень приспичит, прижмет, чего тут поделаешь - физиология, природа; а ведь Ангелина - женщина в самом цвету, она на семь лет его моложе, ей до климакса еще - ой-ей-ей. Думать обо всем этом основательно, плотно, детально и всерьез Пал Игнатичу было неловко и стеснительно, но веяния обо всем э т о м, полунамеки самому себе и расплывчатые намерения поимели в мозгах место. Лишь бы Ангелина все поняла путем, не выворотила это дело на превратную сторону: "Что это? Это что? Взамен настоящего, да? Навсегда?" или: "Что это? Это что? Издеваешься?" Пал Игнатич вздохнул и раздул тонкую поникшую пену во второй кружке. С непривычки - алкоголем Пал Игнатич баловался редко - да и на пустой, доужинный желудок Пал Игнатича и с пивка легонько повело, приятно разобрало хмельком, и внутри все пообмякло: пропало нелепое опасение, что окружающие знают и все время поглядывают на его сверток, в котором этот самый, ну, этот... вот ведь замстило! "Да и не скоро выговоришь, если по-научному, то ли дело по-простому - коротко и ясно, - проскользнуло в мозгах Пал Игнатича. - Но нет, коротко нельзя: такие деньги отданы, да и некультурно как-то... О, вспомнилось: фаллосоимитатор!" Пал Игнатич усмехнулся и бесцельно посмотрел на мужиков за ближним соседним столиком. Двое из мужиков сидели к нему спинами, только шевелюры: одна - черная, смоляная, а другая - светлая, чуть срыжа, характеризовали их внешнее обличье; третий же, сидевший к Пал Игнатичу фасом, был лыс, на этом лысом и задержался сперва случайный, а затем увлекшийся взгляд Пал Игнатича. У лысого были большие, чуть навыкате глаза, без ресниц, толстые щеки и подбородок, мясистые губы, влажные от пива, - вид в общем-то несколько обрюзглый, чем-то напоминавший какого-нибудь списанного боцмана или музыканта с большой трубой, который ходит по похоронам. Лысый говорил, обнимая крупными руками пивную кружку, и Пал Игнатич от нечего делать вслушался в его слова, - слова с поучительной интонацией старшего, многоопытного кореша. - Не-е, не-е... Я в такие игры уже не играю и не собираюсь. С бабами у меня завязано глухо... От баб счастья не жди, - с незначительными пропусками слов доносилось до Пал Игнатича от лысого. - Какая ж баба своего мужика до порога трижды не обманет! Поговорка такая есть... Не-е... От баб хорошего, как от прокурора... В моем возрасте счастье мужика, - это диван, футбол в телевизоре, пиво на столе и никого дома. - Лысый и его компаньоны рассмеялись и все дружно приложились к своим кружкам. Пал Игнатич тоже автоматически потянулся к своей; а когда поставил обратно на стол и опять взглянул на боцмана-музыканта, то заметил на всем пространстве его лысины крупные, блестящие капли пота, выступившего почти в одно мгновение. Пал Игнатичу показалось, что и его голову, которая тоже волосом не курчавилась, осыпала такая же роса; он потянул руку к своей голове, - жест этот был каким-то инстинктивным, машинальным: видит человек, что другому на плечо птичка какнула, он тут же и на свое плечо смотрит, - однако, проведя по своей голове от лба до загривка Пал Игнатич с удовлетворением и даже маленькой гордостью отметил, что голова у него, в отличие от соседа, не столь нагая, да и пот от душных паров пивной лишь мелко, незначительно окропил ее. И следом за этой мыслью пришла еще более утешительная и даже радостная: с того, с лысого, чего уж взять? Он уж утиль-сырье, а вот он, Пал Игнатич, не только дееспособен и годен, а еще и молод, - да-да, молод, ежели интересуют его такие магазины, как "Интим", и намеревается он разнообразить сексуальную жизнь с помощью товаров оттуда, - что является, по словам знатоков, очень продуктивным и полезным, вроде как приправа, перчик, горчичка к блюду чувственной любви. И дальше, дальше покатились мысли по сексуальному простору: вот перед отъездом в командировку он оставит подарочек Ангелине, прямо в постель положит, под одеяло, сюрпризом; да-да, именно под одеяло в их спальне, это и для нее к месту, и Коля, сын, не вздумает туда лезть; а уж использует Ангелина этот, ну, этот... фаллосоимитатор по прямому назначению или нет, об этом Пал Игнатич думать не хотел, да и незачем: тут дело ее, глубоко личное; лишь бы она не рассердилась... "Да ведь не должна рассердиться-то! - резво нашлись аргументы в опьяненном мозгу. - Все же знак внимания и участия!" Пал Игнатич в том же магазине прочитал в тонкой брошюрке, что многие женщины во временной разлуке шибко, мучительно страдают без утоленья страсти, а на измену идти не хотят или не могут: боятся заразы, огласки, нравственной самоукоризны и Бога. Следовательно, у Пал Игнатича есть исчерпывающее оправдание и резон для покупки, а что имеется в этом резоне некоторая доля игривости, озорства и шутейности, так в этом нет ничего предосудительного, напротив - что-то дерзко-романтическое, бодрящее. Пал Игнатич еще раз огладил свою голову, с тайным превосходством посмотрел на лысого и, успокоившись тем, что все звенья цепи в отношении нового приобретения на ближайшее будущее просматриваются, хлопнул еще круженцию пивка.
      2
      Во дворе дома, напротив своего подъезда, Пал Игнатич увидел машину брата Петро, младшего, единокровного: родились они от разных матерей, но благодаря усилиям одного родителя, и вышли внешностью непохожими, да и по укладу натуры отличались. Петро сидел в машине как сыч, держал руки на руле и что-то недовольно бурчал себе в растопыренные от недовольства усы, агрессивно кося при этом глазами, - он сейчас напоминал водилу служебной машины, который измучился ждать своего шефа, заторчавшего на банкете. - Ты почему же здесь сидишь? Разве Ангелина не дома? - спрашивал Пал Игнатич, тяжеловато вваливаясь на переднее сиденье братовых "жигулей". Петро невнятно, бормовито ответил, щурясь и отводя глаза: - Она нынче у тебя какая-то не в духе, не того... А-а, да ладно!.. " Он махнул рукой и потянулся к бардачку за сигаретами, нервно защелкал зажигалкой. Пал Игнатич наблюдал за ним слегка недоуменно: Ангелина, казалось, всегда была к Петро по-родственному приветлива, гостеприимна, чего это на нее напало? Или на него? - Неприятности у тебя, может, какие? - спросил Пал Игнатич, разгоняя перед собой братов сигаретный дым, так как табаку не любил. - А-а!.. - Мелкие черты лица Петро сложились в кислую гримасу, усы еще сильнее затопорщились. - Так все, так как-то... Ерунда... Я к тебе в общем-то по делу. Тут вот какая чертовщина выходит. Мне в деревню ехать надо, к своим, мои-то все у тещи, там... А на днях мне один барыга резину должен привезти. Две покрышки. Я тебе деньги оставлю, а он тебе - колеса. Он позвонит тебе на работу. Вот деньги. Пересчитай. - Да чего их пересчитывать? - уклончиво сказал Пал Игнатич, как бы на вес оценив в руке пачку купюр. - Нет-нет, пересчитай. Вдруг я ошибся, тебя тогда подведу. Пал Игнатичу пришлось пошелестеть... " Только вот что, - продолжал Петро, - ты проверь, чтоб колеса такой же марки были. Пойдем покажу. Петро резко выбрался из машины, Пал Игнатич - за ним. Они подошли к багажнику, и Петро, подняв крышку, стал указывать на маркировку "запаски", что-то втолковывать, объяснять, предостерегать от возможного подвоха. Пал Игнатич приклеенно и застенчиво улыбался, кивал головой и негромко повторял: - Не беспокойся, не беспокойся ты, Петро, разберусь. - И топтался на месте, переступал с ноги на ногу и от каких-то внутренних неполадок в организме немного жался, горбился и сквозь свою же улыбку кривил лицо, выражая какое-то нетерпение. - Да не беспокойся ты, все я сделаю, как надо... Пива я три кружки выпил, сил нету... - наконец признался Пал Игнатич, сунул брату на прощанье свою руку, коротко тряхнул и быстро направился к подъезду, расстегивая на ходу плащ. А в подъезде, сразу после яркого света оказавшись в полупотемках, по нечаянности чуть не сбил с ног соседского мальчика, тоже жильца с четвертого этажа. В прихожую, куда Пал Игнатич вошел с большой торопливостью, энергично, с хлопком притворив за собой входную дверь, выглянула Ангелина: - Видел его? - угрюмо спросила она, очевидно, подразумевая Петро. - Да видел я, видел, - лишь бы отвязаться, выпалил Пал Игнатич и, не снимая даже шляпы, тут же метнулся в туалет, озадачив Ангелину такой поспешностью. Скоренько-скоренько Пал Игнатич расстегнул брюки и стал ловить кайф... (есть даже анекдот о кайфе такого рода; если кто и не знает, так пусть у соседа спросит: каждому второму из мужиков этот анекдот непременно известен); так вот Пал Игнатич балдел сейчас от расслабления и опорожнения, при этом от удовольствия он прикрывал глаза, слегказакидывал назад голову и иронично думал: "Болтают медики, что мочевой пузырь способен вместить не более литра, - это наверно, те говорят, кто пива никогда не пивал..." В этот момент Пал Игнатич услышал звонок. "Может, Петро зачем вернулся? Опять будет чего-то объяснять, беспокоиться. Да понял я все", " промелькнуло в голове Пал Игнатича. Однако, судя по голосу, за дверью, которую открыла Ангелина, стоял не Петро: слова сыпались звонкие, бойкие, мальчуганьи. "Дядя в машине... Вам, сказал... Да... вам..." Потом дверь закрылась, легкие шарканья шагов Ангелины отдалились и смолкли на ворсе паласа в большой комнате, а вскоре оттуда донесся шорох, легкое потрескивание и шуршание мнущейся бумаги. Его, этот шорох, Пал Игнатич услышал почти по наитию, почти подсознательно - каким-то чрезвычайным, острейшим слухом, включившимся именно сейчас, именно в эти мгновения. И тут Пал Игнатич похолодел. Только сейчас он ощутил, понял, увидел и убедился, что под мышкой, где у него лежала покупка, пусто. И оцепенел от ужаса. А за минуту-две до того Петро с ухмылкой проводил взглядом торопливую фигуру брата в подъезд, сел в машину и еще более ослабил лицо: "Видать, сильно пивко ему на клапан давит... Даже сверток свой позабыл". В углублении между сидений, возле ручного тормоза, не очень приметно лежал сверток, который Пал Игнатич положил, когда пересчитывал деньги. Подниматься к брату без лифта - дом был сталинской еще постройки - Петро не климатило, посигналить, привлекая внимание, тоже не вариант: окна выходили на другую сторону, да и встреча с Ангелиной была сейчас для Петро скорее препятствием, - и тут на тебе: пацаненок, выскочивший из подъезда, стоит против машины, глаза лупит, вроде как сам спрашивает: "Что прикажете?" - Ты сорок вторую квартиру найдешь? - подманил пацаненка Петро. Пацаненок широко и охотно улыбнулся кивнул и сказал, что найдет и что сам живет в сорок первой. - Отнеси вот, - Петро протянул ему сверток. - Будь другом. Пацаненок взял сверток, опять широко улыбнулся и уставился на Петро, прямо в глаза, как бы спрашивая с издевинкой и лукавством: "И это все?" Петро недовольно повел маленьким тонким носом, дернул себя за усы и спросил: - Куришь? Пацаненок живо закивал головой. - Отнесешь - получишь за работу две сигареты с фильтром. Жду здесь. Пацаненка будто ураган, будто смерч поднял на четвертый этаж, кружа по лестничным пролетам. ...Из туалета Пал Игнатич выходил как вор, как жулик, которого еще не накрыли, но уже повсюду ищут и приготовили возмездие. Затаив дыхание, на цыпочках, сжимаясь всеми внутренностями от предчувствия некой расправы, реагируя, как оголенный нерв, на любой шорох, вздох, шевеление Ангелины, он прокрался к приоткрытой двери гостиной. Ангелина неподвижно стояла вполоборота к дверям, держа в обеих руках открытую коробочку, ту самую, аккуратненькую, импортную, и, побледнев, неотрывно смотрела на этот... ну, на этот самый... ну, на штуковину на эту. Пал Игнатич в остолбенении подглядывал за женой и искал в голове слов и действий, чтобы выкарабкаться из ситуации, смягчить, самортизировать неминучий удар " шуткой ли, отговоркой ли, вывертом ли каким - однако все тело, да и мозг, казалось, зацементировали. - Сволочь! - негромко, полушепотом, но с колоссальным чувством негодования и еще возмущения, и еще обиды произнесла Ангелина и вскоре повторила, дополнив то же оттенком брезгливости: - Какая сволочь, а еще родственник... И почти в этот же момент, вероятно, почувствовав близкое присутствие Пал Игнатича, который, кстати, неусыпно глазел на нее в приоткрытую дверь, она обернулась на него, а уже в следующий момент наспех закрыла коробку, спрятала ее за свой бок, потом суетливо сунула в просторный карман халата. Взгляд ее, испуганный, оконфуженный, такой же беспомощный и виноватый, когда застают врасплох за подсматриванием в замочную скважину, растерянно забегал, закружился, заметался по комнате, и наконец, как шпага о шпагу, скрестился с таким же пугливо-смущенным, недоверчивым взглядом Пал Игнатича. - Это ты меня так, сволочью-то? - тихо, нейтрально, без осуждения, как бы ради разведки, спросил Пал Игнатич и выжидательно прищурил глаз. - При чем тут ты? - раздраженно бросила Ангелина, отвернулась и, как не упустил из внимания Пал Игнатич, поглубже втиснула коробку в карман халата. - А кто же тогда? - с пересохшим горлом удивленно спросил Пал Игнатич; у него еще не созрела, но уже зародилась в сознании скверная, даже прескверная догадка. - А кто же тогда? - въедливо повторил он. " Кто при чем-то? - Никто! - выкрикнула Ангелина и пошла было из комнаты, порывисто и устремленно, да только Пал Игнатич дорогу-то ей перегородил; губы у него слегка дрожали: - Нет, ты погоди... Ты погоди... Скандалы в доме Заякиных случались редчайше; если по большому счету, скандалы вообще не случались. Так, стычки, ссоры, эпизодический наскок мнений, кратковременная хула; соседи по обе стороны и внизу, которые бузотерили и трамтарарамили еженедельно и неотвратимо, Заякиных и вовсе почитали образцом общественного проживания. Пал Игнатич никогда ором и матюгами порядка в доме не наводил, да и вина пил всегда в меру, преимущественно в красные дни календаря; Ангелина могла иной раз и вскинуться и взбрыкнуться, но чаще всего пускала в ход шпильки или от какой-нибудь обиды ходила молчуньей, насупив черные красивые брови " и так безголосо день-другой, пока не истрачивала дурные эмоции в бытовой женской мороке. Короче говоря, трехкомнатная квартира на четвертом этаже под номером сорок два, которая когда-то была коммунальной, но по ходатайству Решковского, начальника Пал Игнатича, перешла к Заякиным полностью, славилась в подъезде миролюбием, правопорядком и тишиной, если не брать в расчет редких, глухих, многопудовых ударов и сотрясений, которые производили гири и штанги, неловко падавшие на коврик: единственный и уже взрослый сын Заякиных, Коля, занимался и в секции, и дома культуризмом, попросту говоря, "качался". Но какая бы репутация ни приклеилась к семье или к отдельному индивиду, в каждой семье или в отдельном индивиде, даже при укоренившемся миролюбии, сдержанности и выдержке заложена тонна тротила. Другое дело, если эта тонна так и останется нетронутой, невостребованной - не доберется до нее огонек с бикфордова шнура, поджечь который всегда найдутся доброхоты, в том числе и коварный случай, и собственная неосмотрительность. ...Пал Игнатич заслонил выход своим телом. - Погоди... Ты погоди... Ты скажи, кто это сволочь? Ты скажи. И чего это там у тебя? Чего? Чего ты там прячешь-то? - Пал Игнатич потянулся к коробочке, которая торцом торчала из кармана халата Ангелины под прикрытием ее же руки. - Не лезь! Не твое! Не лезь! - взвизгнула она и отбила его руку. - Ах, вот ты как! - взвизгнул и Пал Игнатич. - Нет, ты покажешь, покажешь мне, чего тебе дарят! А ну-ка, давай сюда! - Он схватился за женину руку, попробовал заломить ее и выхватить коробочку. - Отцепись! Отстань! Руки убери! - Ангелина, яростная, как львица, которую лишают законной добычи, утроила в себе силы и ринулась напролом, оттесняя Пал Игнатича. - Не лезь! Только попробуй! Только сунься! Укушу! - Кусай, стерва! - вскрикивал и пыхтел Пал Игнатич и не уступал, стоял насмерть. - Покажи! Отдай! Хуже будет! Между ними пошла нешуточная потасовка, с выкриками, взвизгами, с каленым пыхом друг другу в лицо, со словесным выхлопом гнева, со стискиванием зубов и беспощадной работой локтями. Ангелина защищала какое-то свое тайное сокровище, а Пал Игнатич во что бы то ни стало хотел хотя бы взглянуть на него. Изумительная, необыкновенная метаморфоза, переворот, а по-иному - завих, произошел в эти минуты с Пал Игнатичем: он без всякого притворства, потехи и куража ввязался в эту возню, чтобы узнать о содержимом коробочки, хотя, разумеется, знал о нем прекрасно; он был сейчас даже жесток с Ангелиной, но совершенно естествен, им руководила страсть разоблачения: Ангелине подсунули вещицу - Петро, братец, подсунул, - и она эту вещицу вон как пасет, костьми готова лечь. Но нет, не такой он, Пал Игнатич, лопух, чтоб не узнать, какие подарки его жене делают! - Чего там? Покажешь... Все равно покажешь! - паровозом пыхтел Пал Игнатич. - Уйди! Уйди... - вскрикивала Ангелина, все больше ослабевая от мужниного штурма и все больше приближаясь к отчаянию и истерике. В какой-то момент карман халата затрещал, расползаясь по шву, коробочка выпала на пол, и поскольку толчки и хватания коснулись ее, картон на сгибе лопнул - тут Ангелина и Пал Игнатич оба враз увидели содержимое... ну, этот самый... ну, как его? Черт возьми, не сразу и вспомнишь! Короткое-то слово и захочешь забыть - не забудешь, да оно непечатное, а вот... Словом, штуковина та будто сама просилась наружу из коробки и была видна и понятна великолепно. Только частое дыхание и биение сердец, казалось, остались у Ангелины и Пал Игнатича в непереставаемой динамике, а все остальное зацепенело в оторопи; краснощекая азартность борьбы сменилась бледностью лиц и полуразинутыми ртами. Конечно, на дне сознания Пал Игнатич признавал за собой факты совершения покупки и халатного с ней обращения, но сейчас в душе его кипело другое - ревнивые, негодующие чувства: ведь вышло-то, что его жене Петро дарит этот... ну, этот - тут Пал Игнатич не сдержался и ругнулся про себя троебуквенно, - а она, жена-то его, прячет его... ну, этот.... В ход опять пошел матюжок. В эти минуты все обиды и все подозрения, которые подспудно копились в Пал Игнатиче все долгие годы, проведенные с Ангелиной в супружестве, - а такая безотрадная подспудная кладовая обид и подозрений есть в душе всякого, даже самого незлопамятного супруга, и открывается эта кладовая, как правило, по случаю обострения отношений, сквозняком скандала, - так вот, весь этот негатив, вся эта взрывчатка скопившихся обид и подозрений, пришли в действие. Пал Игнатич обеими руками схватил Ангелину за горло и, оскалясь, уродуя гримасой ярости свое лицо, прохрипел: - А ну, рассказывай! Все мне рассказывай, гадюка... а то задушу. - И в подтверждение слов своих потеснее сдвинул пальцы, посильнее перехватил мягкую толстенькую шею Ангелины, так что та, не столько от удушья, сколько от ужаса, слегка высунула язык.
      3
      Через несколько минут Пал Игнатич выскочил из дому в плаще нараспашку, без шляпы, со взвинченными до последней степени нервами, обуреваемый жаждой мести. Глаза его были выпучены, но он почти ничего и никого не видел, в арке чуть не врезался в детскую коляску; несся как оглашенный, с трясущимися губами, с обрывками гневных слов на них. Слова эти, рождаемые в воспаленном мозгу, тут же сгорали на половине, без концовок, а на их место уже заступали другие, такие же горючие и горькие: "...Убить его, га... Он мне не бра... Преда... А она - су... Она стер... Задуши... сразу..." Снова, снова и снова, и снова прокручивался у Пал Игнатича в голове допрос Ангелины, когда припер ее к стенке... Каждое ее слово и признание высвечивалось теперь все с более подлыми, вероломными нюансами, жестокими подробностями, которые легко было пририсовать и самому Пал Игнатичу.