Три дня был мрачен Евгений. Три долгих дня. Он, болея своими чувствами, много думал и переживал, взвешивая на невидимых весах свою совесть, вновь переживая прошедшие моменты. Он как бы подытоживал весь пройденный им путь. Жизнь раскрылась перед ним, как весенняя почка, как цветочный бутон. И он видел себя в будущей жизни совершенно обновленным, потому что честно осознал все ошибки в прошлой жизни, осознал, ужаснулся их мерзости и отбросил. За короткий промежуток времени он успел решительно изгнать из сердца то, что позорило его человеческий образ перед самим собой, перед обществом и всем миром. Да! Вчерашний негодяй, сверхчеловек, не то Бог, не то дьявол, бездумно шедший по стопам многих подобных ему, этот развращенный господин, искусно притуплявший голос собственной совести и совершенно не слышавший увещевания доброжелателей, мальчишка с грязными вспышками необузданной страсти, сегодня, обновившись, чудом превратился в уравновешенного мужчину, готового тяжелым благородным трудом искупить грехи молодости. Он досконально продумал будущие отношения с Таней и понял, что не только одно эгоистическое чувство руководило им в насильном обладании девушкой, но и любовь, именно любовь, которую он, к сожалению, загрязнил прихотью. И похотью. Теперь же, когда он выбросил из сердца эгоизм, когда очистил сердце от хамского хлама, любовь эта предстала перед ним в самом чистом, кристаллизованном виде, как лучезарная десница, как само божество. Теперь он именно этой святой любовью поднимет опозоренную им девушку, тоже очистит её и полюбит нежно, крепко и навсегда.
      Анна Аркадьевна не мешала сыну переживать горечь внезапной утраты любимой девушки, тем не менее она бережно и внимательно следила за ним. Но все обошлось более, чем благополучно. Кризис окончился, и Евгений предстал обновленным человеком. Мать не могла нарадоваться на него. Это уже не был беспечный молодой человек, озабоченный лишь удовлетворением животных потребностей, это был мужчина с решительным серьезным лицом, которое за время духовной ломки и размышлений успело приобрести чрезвычайно благородные черты. Голос сделался сух и отрывист, с уст спала ироничная улыбка.
      Однажды, взглянув на любимого сына, Анна Аркадьевна даже испугалась вначале: что же случилось с ним? Уж не заболел ли он? Но из глубоких впадин на неё умиротворенно смотрели кроткие глаза. Глаза любимого сына. И она успокоилась.
      - Милая маменька, пожалуй, мне пора уже отправляться за границу, сказал тогда Евгений матери.
      - Правильно, я тоже думала об этом, Женечка. Что ж, будем собирать тебя в дорогу. Когда ты думаешь выехать?
      - Завтра.
      - Отлично, у меня, пожалуй, все готово. Ох, детки, детки, только вас и видишь, когда вы малы, а выросли... И поминай, как звали.
      Евгений стал собираться. На другой день он сел к столу и написал Тане трогательное письмо. Улучив минуту, он вошел в комнату девушки и, став на колени перед её кроватью, горько заплакал. Он поцеловал, как святыню, край одеяла и, воображая, что целует Таню, попрощался с ней. Как горька была минута расставания даже с обстановкой, которая окружала ту, единственную и незабываемую, к сожалению, находящуюся по воле рока в это мгновение так далеко от него, так далеко! Евгений действительно сильно страдал. Встав с колен, он подошел к туалетному столику и, открыв шкатулку, сунул туда письмо и, не оглядываясь, вышел из комнаты.
      На дворе уже стояли запряженные лошади. Слышались голоса кучеров и отдельные выкрики прислуги, укладывающей в коляску дорожные чемоданы.
      В гостиной сидели, дожидаясь отъезжающего, управляющий имением с женой, священник, верная няня и графиня. Евгений вошел в гостиную в дорожном костюме. Он был уже совершенно готов к длительному путешествию. Присев ненадолго на стул, по обычаю, он затем резко встал, помолился на семейные образа и, подойдя к матери, крепко и нежно обнял её.
      - Женечка, - простонала графиня, плача и целуя сына. - Береги свое здоровье, береги себя. Не забывай нас.
      После напутственных слов и благословений все вышли на двор. Евгений с матушкой сели в переднюю пару, Карл Иванович со священником - во вторую, а няня с Матильдой Николаевной - в третью. Осмотрев напоследок, все ли в порядке, Евгений снял шляпу, как бы прощаясь с родными местами, и конный поезд тронулся с места, оставляя за собой и родимый дом, и сад, и тенистый парк с незабываемыми воспоминаниями.
      Вернувшись с проводов, Витковская, не раздеваясь, вошла в свою комнату и, крестясь на икону, проговорила:
      - Благодарю тебя, Владычица, что ты отвела удар судьбы!
      На самом деле Владычица и не думала отводить ужасный удар, просто он был ещё впереди. Вышеописанное, к сожалению, только прелюдия грустной симфонии, пролог печальной истории из жизни графов Витковских, сама же драма ожидается впереди.
      Через несколько дней после отъезда Евгения в имение вернулась Таня, привезла совершенно необходимого нарзану, и жизнь обитателей усадьбы, изрядно запутанная летом, мало-помалу стала приходить в нормальную колею. Появились хозяйственные заботы перед предстоящей зимой, и обе женщины, мать и дочь, погрузились в повседневные хлопоты, забыв на время тяжелую утрату.
      И все-таки в имении графов Витковских назревал новый ряд приключений, которые по своему необычному содержанию трудно уложить в прокрустово ложе нормальной обыденной реальности. Как трудноразделимый комплекс звуков из отдельных вариаций и аккордов создает чрезвычайно грустную мелодию, так и сплетение отдельных напряженных моментов жизни графской семьи создало ужасную драму, богатую исключительными событиями.
      Чем были вызваны такие потрясающие события в среде столь достойной уважения семьи? Разве Витковские не могли избежать неприятных явлений, миновать их? Безусловно, могли! Но для этого Евгению нужно было одуматься гораздо раньше, чем ночью у липы, чем ночью в цыганском таборе, наконец, чем он только собирался исчислить ряд своих безумных похождений. Самые первые грязные мыслишки, самые первые детские плотские наслаждения уже дали ход неостановимой цепной реакции, итогом которой могло стать только возмездие, только Божья кара. И даже то, что он на время одумался, переломил себя в поведении, не спасало положение; перелом этот был совершен слишком поздно и оказать благотворного воздействия на развитие неизбежных печальных последствий уже не мог.
      Как маленькая искорка, небрежно брошенная в горючее, немедленно превращается в страшную стихию всепожирающего пламени, как незначительный укол зараженной микробами иглы разрушает и смертельно губит здоровый до этого организм, так и безрассудный ночной поступок Евгения привел к гибели семьи Витковских, разрушил счастье потомства, уничтожил его самого.
      Вскоре, после отъезда сына, Витковская почувствовала неожиданно в организме перемену, известную всем женщинам, собирающимся стать матерями. Если учесть, что она совершенно к этому не была готова, то понятно, что явление это вызвало у графини острейшее беспокойство. Она по наивности и вследствие хорошо разработанного плана с внезапным отъездом приемной дочери на Кавказ надеялась, что с дальнейшим выходом Тани замуж её ужасная тайна останется нераскрытой. Но время шло, Иван Дементьевич куда-то запропастился и на все приглашения посетить усадьбу отвечал вежливым отказом, окружающая молодежь после летнего отдыха разъехалась в крупные города для продолжения учебы или к месту службы, замужество дочери, увы, не предполагалось, и несчастная мать забеспокоилась. Нужно было принимать срочные меры, беспокойство росло и росло, пока не превратилось в явную опасность.
      От нечего делать Таня занялась серьезным изучением музыки и немецкого языка. В связи с этим были приглашены немка-гувернантка и учительница музыки. В минуты налетающей беспричинно грусти Таня вспоминала Евгения с его постоянно мечущимся нравом. Ей казалось, что он незаслуженно обижен ею, что он глубоко несчастный человек, в силу привилегированного происхождения парадоксально долженствующий быть оторванным от семьи, от личного счастья, обязанный принести в жертву науке лучшие молодые годы и силы, для того, чтобы в жалкую награду за эти потери получить бумажку, свидетельствующую об образовании. Еще ей казалось, что Евгений действительно любил её преданно и верно, да вероятно любит и сейчас, жаль только, что во время объяснения с ней он не сумел внушить ей доверия к его любви, не сумел должным образом благородно увлечь её, не сумел сдержать себя от вульгарности, но теперь возможно он тоже жалеет об утраченном, о незавершенном и вспоминает о ней по-прежнему преданно и пылко, как и она сейчас о нем.
      В подобные минуты Таня запиралась в своей комнате и, проклиная "удочерение" горько плакала, не находя выхода из создавшегося положения. Ей страшно хотелось порвать цепи, связывающие условностями её волю, и немедленно лететь туда, в далекий Берлин, где билось в унисон с её собственным сердцем горячее сердце любимого брата.
      Евгений в это время тоже думал о Тане и страдал без нее. Он мучился сознанием своего гадкого поступка и не находил ему оправдания. Предпринять же что-либо серьезное в отношении совместной жизни с "опороченной" им девушкой он не мог по многим причинам. Во-первых, мать в переписке с ним категорически восстала против брака с Таней, заявляя ему, что если он не хочет её преждевременной смерти, то должен раз и навсегда выкинуть из головы мысль о женитьбе на сестре. Второй причиной было странное поведение Тани, она почему-то не подавала никаких сигналов о своих настроениях и намерениях в этом направлении, а её письма, всегда вложенные в конверт матери, носили родственно-шутливый тон, из которого никаких внятных выводов о стремлении и желаниях девушки сделать было невозможно. В который раз перед ним вставал извечный русский вопрос: что делать? К тому же он никак не мог понять: нашла ли Таня его решительное письмо в своей шкатулке, а если нашла, то почему боится предложенных действий или хуже того, вовсе не желает этих действий и не стремится идти на окончательное сближение с ним.
      Зная властный и крутой характер матери, он тоже не писал Тане отдельных писем, так как они все равно бы не миновали бдительного ока и рук матери, а значит и не достигли бы цели. Писать же через посредников было небезопасно, тем более, когда он только намекнул на подобное Ивану Дементьевичу, то получил от него неожиданную отповедь. Что ж, в письмах к матери кроме корректных фраз в адрес нежно любимой сестры он ничего сердечно высказать не мог, следовательно Таня совершенно права оставаться равнодушной к его неослабевающей страсти и мучительным переживаниям.
      В сущности так и было. Таня и предположить не могла, что в одной из шкатулок туалетного столика лежит важное письмо Евгения, а из его обтекаемых фраз в её адрес в письмах к матери невозможно было делать определенные выводы. Кроме, пожалуй, одного, что страсть его перегорела и он занят только наукой. В таком неведении и недоумении девушке приходилось надеяться на случай, ясно указующий дальнейшие действия.
      Графиня в это время все больше занималась собой, она долго скрывала "изменение" своей фигуры тугими корсетами, но настал неумолимый момент, когда уже никакая маскировка скрыть это "изменение" не могла. Волей-неволей пришлось готовиться к финалу.
      В один из майских дней, когда красавица-весна вновь вступила в свои законные права, когда её волшебный рог изобилия осыпал поля и луга цветами, Анна Аркадьевна позвала к себе Таню.
      - Вот что, милая моя девочка, - обратилась она ласково к дочери. - Я вижу, что весна тебя не веселит, ты остаешься задумчива и печальна... Я серьезно опасаюсь за твое здоровье. Тебе нужно общество, которого, к сожалению, в Витковке нет. Тебе нужно основательнее позаботиться о своем будущем. Мне страшно даже подумать, а вдруг ты в нашем глухом уголке останешься старой девой? Что здесь можно ожидать хорошего? Ничего! А ведь ты уже не маленькая, скоро тебе исполнится двадцать лет. Не все же по аллеям с собачками бегать да в гамаке качаться... Пора и своим семейством обзаводиться. Я списалась с Мэри, и она приглашает тебя в Петербург. С ней ты можешь поехать за границу, и перед тобой развернется новая жизнь, богатая всевозможными впечатлениями. За тобой в салоне княгини будут ухаживать знатные мужчины, ведь ты - интересная девушка, к тому же с графским титулом и пропустить тебя мимо взгляда нельзя. Ну и возможно ты скоро составишь себе достойную партию, как ты смотришь на это?
      Таня думала совсем иначе. Она, конечно, была рада предложению матери, но только для того, чтобы скорее вырваться на свободу, а уж там она сумеет найти дорогу к Евгению.
      - Какая вы добрая, маменька! - благодарно проговорила Таня, целуя графиню. - Конечно, я с радостью воспользуюсь любезностью очаровательной тетечки. Ах, как это мило с её стороны вспомнить обо мне!
      - Так я и думала, козочка моя ненаглядная. Теперь ты, может быть, по-настоящему оценишь мои заботы о тебе. Не обо всем ты догадываешься. Ну-ну, довольно, шалунья, а то ты меня задушишь...
      Вопрос о временном устранении нежелательной свидетельницы "финала" был графиней блестяще разрешен и спустя некоторое время он благополучно осуществился. В сопровождении Матильды Николаевны, знавшей хорошо Петербург, Таня, нагруженная чемоданами и баулами с необходимыми девушке из высшего общества нарядами и прочими причиндалами, отъезжала в столицу, увозя с собой помимо поклажи большие надежды на лучшее будущее.
      Это лучшее будущее "представлялось" девушке довольно смутно. Она была не намерена долго задерживаться у любезной тетушки, а тем более воспользоваться её великосветскими "представлениями". Даже заранее ей было противно представлять себя окруженной салонными "фатишками" с напомаженными усами, выбритым пробором и набриолиненной модной прической. Фу, какая гадость! Но как ей удастся вырваться из нового плена? Таня не знала этого, не знала она и того, в какую же форму должно вылиться её будущее, никаких предвестников к будущему она не чувствовала и не получала. Она понимала только, что сильно любит Евгения и ради этой любви готова пожертвовать чем угодно. Но любит ли он ее? Утвердительно решить было трудно из-за отсутствия к этому доказательств. И все-таки её что-то толкало вперед. Как можно скорее вперед и только вперед!
      После отъезда дочери в Петербург Витковская сократила штат прислуги до минимума. В графском доме осталось только двое: глухая кухарка да засоня-горничная, остальной штат был распущен по никому неизвестной причине: чтобы не было ненужных свидетелей.
      Уволив прислугу, Витковская задумалась: как быть дальше? Одной с родами не справиться, а посвятить в часть своей тайны кого-то все равно придется. А кого еще, если не верную няню, которая скорее умрет, чем проболтается. Так графиня и поступила.
      - Ах ты, скромница! Ах ты, тихоня! И где тебе сподобилось это! Нешто ветром нанесло! - и няня, хлопнув руками, выразительно покачала головой.
      - Не суди строго, Филиппьевна. Грешно. На ком беда не живет! Бывает и на старуху проруха, - отвечала Анна Аркадьевна, стыдливо взглянув на будущую помощницу.
      - Судить грешно, а делать не грешно?
      - Конечно, грешно, няня, но ведь и грехи разные бывают, которые вольные, а которые невольные. Мой грех невольный, и за него я сама дам Богу ответ. Дело другое, от кого это должно сохраниться. Тут хоть вольный грех, хоть невольный, а помалкивай. Злоязыкие людишки могут раздуть такую небылицу, что жизни не будешь рад.
      - Да, оно так, что и говорить, только на зубок попади... - сокрушенно вздохнув, сказала старуха. - Что же теперь ты думаешь делать? Доктора звать?
      - Нет, няня, доктора не надо. Я думаю, что мы и без доктора справимся. Ты только поклянись, что об этом деле будешь молчать, как рыба, в особенности надо бояться прислуги. Теперь я никуда не буду выходить из своей комнаты, а ты, если кто меня будет спрашивать, всем отвечай, что я уединилась псалтырь читать по мужу. Очередная годовщина ему скоро. Да не допускай ко мне никого, и сама носи мне еду.
      Няня поклялась в молчании, и между двумя женщинами тихо полился разговор на интимные темы.
      Все было тщательно выяснено и обусловлено. Все приведено к ожидаемому сроку в надлежащий порядок. Карлу Ивановичу было дано распоряжение: не беспокоить графиню по пустякам и управлять имением пока по своему усмотрению.
      Усадьба Витковских отгородилась от внешнего мира. Ворота были закрыты. Графиня никуда не выезжала и не принимала визиты. В покоях графского дома запахло восковыми свечами и только изредка тишина особняка нарушалась бормотанием малопонятных изречений за дверями комнаты молящейся хозяйки.
      ГЛАВА VII,
      ПРЕДСТАВЛЯЮЩАЯ НЕОПРОВЕРЖИМЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА, ЧТО В ПЕТЕРБУРГЕ ВСЕ ДОБРОДЕТЕЛЬНЫЕ И ПРЕКРАСНЫЕ ЛЮДИ ВСЕГДА ИМЕЮТ УСПЕХИ И НАГРАЖДЕНИЯ
      В двуместном купе скорого поезда, мчащегося из Москвы в Петербург, находились две дамы. Одна из них, пожилая, полная, низкорослая с круглым лицом, на котором едва просматривались заплывшие глаза и короткий нос, дремала полулежа на диване, а другая - стройная, изящно одетая красивая девушка смотрела в окно на мелькавшие мимо деревни, поля и леса, укутанные дымкой дождливого дня. "Невеселые пейзажи, - подумала девушка, скучая. Разве что почитать что-нибудь. Я кажется взяла какую-то книгу... Надо поискать". Это была Таня. Она сняла с полки чемодан и, раскрыв его, принялась разыскивать книгу. С верхней половинки чемодана прямо ей на руки упала шкатулка, которая при падении раскрылась и из неё выпали различные безделушки. Собирая рассыпанное, Таня вдруг увидела письмо со знакомым ей "летящим" почерком. Сердце девушки радостно вздрогнуло. Она быстро разорвала конверт, вынула листки и стала жадно пробегать глазами дорогие ей строки. Конечно, это было письмо Евгения.
      "Танечка, - писал Евгений, - сейчас я с грустью в сердце прощаюсь с родными местами, где протекали мое счастливое детство и юность. Сейчас я покину дорогое отечество и, кто знает, вернусь ли вновь в отчий дом. Я твердо решил закончить свое медицинское образование и выступить на арену общественной деятельности в качестве доктора-хирурга. В тот же день, когда ты, не сообщив мне ничего, уехала на Кавказ, я почувствовал гнетущее одиночество и за целых три дня пережил столько, сколько, наверное, не пережил за всю предыдущую жизнь. Я рассматривал себя, рассматривал свою душу и все совершенные мною преступления, из которых последнему - в отношении тебя - нет и не может быть оправдания. Я беспощадно бичевал свою совесть, позволяющую творить гадости во имя удовольствия, во имя удовлетворения своих животных страстей. Как мне хотелось тогда увидеть тебя, но ты - далеко и я страдаю вдвойне. В твоих глазах после совершенного насилия, может быть, я негодяй и подлец, но умоляю, будь же ко мне сострадательна. Таня, если бы ты могла заглянуть в мое истерзанное сердце, из которого я выбросил все дурное прошлое, ты бы увидела, что это обновленное сердце, омытое горькими раскаяниями, одним лишь именем твоим полно, одной тобой, моя милая.
      О, как я проклинаю себя, свой род, религию, законы! Все проклинаю и ненавижу! Все это стало между нами, моя дорогая Танюша. Клянусь, что после того, как я признал себя виновным после нравственного бичевания и полного раскаяния перед самим собой, я чувствую в себе перерождение, в моем сердце вспыхнуло новое пламя любви к тебе, моя милая, которое не погаснет никогда. Теперь я полюбил тебя не как мальчишка, а как мужчина, сумевший из порочной страсти извлечь одну лишь мне видимую светлую, кристально-чистую любовь. Я полюбил тебя самой настоящей святой любовью, полюбил прочно... и навсегда.
      Танечка, вспомни мои слова, где между прочим я говорил тебе, что та родственность, которая существует между нами, вовсе не может служить препятствием нашему законному супружеству, остальное - условность, которую при желании легко сбросить с дороги, как мешающий хлам. Поэтому я буду молить всех богов, чтобы они внушили тебе смелость и решимость покончить с предрассудками и идти по той дороге, которую укажет тебе собственное сердце. Остаюсь с глубокой надеждой, что сердце укажет тебе путь на Берлин, где с радостью встретит тебя ожидающий Евгений Витковский".
      Тане было трудно дочитывать письмо, так как слезы сожаления и радости душили её. Она боялась разрыдаться и разбудить Матильду Николаевну. Теперь она была уверена, что Евгений действительно серьезно любит её и ждет к себе в Берлин. Письмо это окончательно повернуло её душу к Евгению, прояснило разум, отняло волю к серьезному размышлению, но не отрезвило её, не заставило задуматься над возможной превратностью судьбы, наоборот, она ещё сильнее полюбила этого человека и безотчетно устремилась к нему подобно бабочке, летящей на яркий свет пламени. Несколько царапнули её упоминания о каком-то насилии, совершенном над ней, но она отнесла это на счет поэтических преувеличений автора письма, к тому же он действительно не раз силой вырывал у неё поцелуи, насильно сжимал в объятиях.
      Сложив письмо поплотнее, она вложила его в подаренный Евгением медальон и снова спрятала на груди. Рой мыслей закружился в её голове. Что делать? Как сбросить с дороги "условность"? Бросить все и идти к нему, а вместе с ним хотя бы на край света. А как мать? Как княгиня Ч***, норовистая тетка? Как устроить заграничный паспорт?.. И целый ряд актуальных вопросов вставал перед ней на пути к осуществлению призыва Евгения. Да, Евгений совершенно прав, для такого серьезного дела действительно необходимо запастись энергией, чтобы смело и решительно действовать в интересах своей будущности, иначе ей никогда не освободиться от ненужной "опеки" родственников, а значит и не осуществить желаемое. Нужна борьба! Что ж, она готова к этой борьбе, лишь бы представился случай. А если - нет, значит нужно создать этот случай самой.
      Княгиня Ч*** встретила Таню весьма любезно. В распоряжение девушки была предоставлена комната, в которой жил Евгений в годы студенчества. Комната была скудно обставлена, только необходимой мебелью, и находилась рядом с парадным входом в дом. К услугам Тани была приставлена горничная Дуня, в обязанности которой входили и другие работы по княжескому дому. Таня с некоторым волнением поселилась в этой комнате, где почти каждая вещица говорила ей о незримом присутствии любимого человека. Вот письменный стол, за которым сидел он, вот стулья, диван и вот кровать, на которой он отдыхал после дневных работ и хлопот. Девушке даже казалось, что она ощущает и любимые его духи "Гелиотроп". Конечно, это одно воображение, миф, но этот миф был ей приятен. Даже более, она готова была в любую минуту бросить все и бежать к объекту вожделения, к живому Евгению.
      Проводив Таню до Петербурга и сдав её на руки княгине, жена управляющего Матильда Николаевна вернулась в имение Витковской и доложила графине о благополучном выполнении наказа.
      Теперь Таня осталась одна в чужом шумном городе и с незнакомыми ей людьми, наедине со своими чувствами и глобальным замыслом. Сообщить обо всем, о своей перемене, о своем замысле немедленно Евгению она не решалась по той простой причине, что ещё сама не знала, удастся ли ей вырваться из-под опеки княгини, кроме того, у неё не было заграничного паспорта, да и графская фамилия сильно стесняла её действия. У неё был новый титулованный паспорт, но в этом паспорте она значилась сестрой того, с кем хотела соединить себя законными узами брака. Правда, в её чемодане ещё был один документ - метрическая выписка детского возраста, но этот документ был мало надежен, да вообще не хотелось пока тревожить Евгения, гораздо лучше было бы сделать ему приятный сюрприз своим неожиданным приездом. Теперь ей уже не требовалось знать, любит ли он её, так как имевшееся при ней письмо ясно говорило об этом, а, значит, и сомнений по самому главному вопросу не было. Евгений будет безусловно рад её приезду в Берлин и этим все сказано.
      При первом же выходе из будуара княгиня расцеловала девушку, усадила возле себя и повела следующий разговор:
      - Какая ты хорошенькая, Таня. Я совсем не предполагала, что в наших деревнях могут быть такие изящные девушки, впрочем, пардон, говорят, что розы лучше растут на черноземе, а лилии в болоте. - Княгиня рассмеялась своей шутке и обняв девушку, поцеловала её ещё раз в щеку. - Не будь застенчивой, не дичись, детка, здесь - столица и научись быть чуточку развязней. Анюта писала мне, что ты весьма жизненна, но по всей вероятности ты пока не огляделась, поэтому немного дичишься. Конечно, это пройдет. Скоро ты привыкнешь к нашим порядкам и тебе будет весело и хорошо. К началу и мой муж Жоржик освободится от занятий и мы вместе поедем за границу, где ты увидишь настоящую жизнь "большого света".
      - А куда мы поедем, тетенька? - смело спросила Таня княгиню.
      - Нынче я думаю побывать в Швейцарии и Германии. Паспорта будут приготовлены на несколько государств, закажем необходимые визы. Надеюсь, Анюта снабдила тебя необходимыми документами?
      - Тетенька, у меня кроме метрической выписки, то есть справки с фамилией моего отца, никаких документов при себе нет.
      - Как же так? Разве тебе сестра не дала свидетельства с титулом? испуганно спросила княгиня.
      - Маменька дала мне какой-то пакет с документами, но я при сборах забыла его захватить с собой, он так и остался лежать в моей комнате на подоконнике.
      - Ах, как это мило! Впрочем, горевать ещё рано. Я напишу Анюте, и она вышлет все, что надо, немедленно. До отъезда ещё далеко, успеет придти по почте.
      Таня плохо помнила, как её представили подагрическому князю, как её знакомили с какими-то кузенами в гвардейских мундирах, как она сидела за столом во время завтрака. Ее мысли были сосредоточены на заграничном паспорте со своей природной фамилией. Ее, конечно, мучили угрызения совести, так как за всю свою жизнь она впервые позволила себе серьезную ложь. Но в то же время она сознавала, что другого пути к своему освобождению у неё нет и быть не может. Это была первая жертва, которую она решилась принести фортуне ради исполнения заветного желания.
      Придя к себе в комнату, Таня с волнением стала размышлять: как же ей действовать дальше? Наконец, она позвала горничную.
      - Дуняша, - спросила она прислугу, - скажи-ка мне, пожалуйста, кто ходит у вас на почту с господскими письмами?
      - Госпожа чаще посылает меня, так как камердинер - старик, а лакеям она не доверяет: теряют письма, подолгу ходят неизвестно где и назад возвращаются выпивши... Ее сиятельство терпеть этого не может.
      У Тани созрел план: перехватить письмо тетки, адресованное графине Витковской.
      - Вот что, милая Дунечка, когда тетка пошлет тебя на почту с письмом к моей маме, зайди ко мне и я тоже напишу маменьке подробный отчет о последних событиях, и мы вместе сходим с тобой на почту. Мне, кстати, нужно купить марки и узнать на будущее, где эта почта находится. Поняла? А вот это возьми себе на память.
      И Таня, достав из шкатулочки небольшую золотую цепочку, передала его удивленной Дуняше. Такая доброта сразу подкупила горничную, и она уже не знала, чем отблагодарить щедрую барышню.
      Далее Таня уже знала, что делать. Она достала бумагу и два конверта, села к столу и написала два письма матери, графине Витковской. В одном она описала свои дорожные впечатления, а в другом - дом тетечки-княгини и её добрый и милый характер. Вложив письма в конверты, написала на них одинаковые адреса, потом открыла ридикюль и, положив в него конверты, защелкнула кнопку. "Пусть потом пойдут эти письма моей матери: одно будто бы от тетки, а другое от меня", - подумала девушка, задумчиво устремив взгляд в открытое окно.
      На другой же день горничная постучала к ней в дверь и сообщила, что идет на почту с письмом от княгини ко графине Витковской.
      - Сейчас, милая, чуточку подожди меня на улице. Хорошо?
      Таня накинула на плечи легкую пелеринку, надела шляпку и, взяв ридикюль, вышла на улицу, где её и ждала Дуняша. Обе девушки завернули за угол и пошли по направлению к почте, стоящей от квартиры за три квартала. В конце третьего квартала Таня увидела вывеску "Оказия", которая болталась над головами проходящей по панели публики. Это и было необходимое почтовое отделение. В зале, где производились операции приема писем и посылок, стояли казенные столы, за которыми сидели чиновники и сургучники, принимающие отправления от посетителей. Пахло жженым сургучом и от большого скопления народа было душно и жарко, сама же приемка производилась медленно, поэтому у чиновников скапливались очереди толпившихся людей.
      Теперь Тане нужно было действовать решительно, иначе весь продуманный план мог рухнуть, а значит, о желанной свободе тогда можно было не думать.
      - Дунечка, сходи, милая, в магазин и купи мне баночку монпансье, а то здесь так душно, что у меня голова кружится. А я тем временем постараюсь отправить письма. Дай мне письмо, а сама беги скорее за конфетами.
      Передав письмо княгини и взяв деньги, горничная, ничего не подозревая, отправилась исполнять распоряжение своей новой хозяйки. Тем временем Таня сумела протолкнуться к столу самого молодого чиновника и подала ему приготовленные письма из ридикюля, письмо же княгини она скомкала и сунула в свой ридикюль. Когда же горничная вернулась с конфетами, письма были уже сданы, о чем свидетельствовали квитанции на отправку. Отдав одну квитанцию Дуняше, Таня взяла её под руку и, весело болтая, точно подружки, девушки покинули почтовую контору.
      Придя в свою комнату, Таня бросилась в кресло, проговорив сама себе:
      - Уф, что же будет дальше... не знаю.
      Вынув из ридикюля письмо княгини, она чиркнула спичкой и подожгла его. "Если бы так же сжечь все препятствия на пути к Евгению!" - подумала она, глядя на чадящее пламя. Письмо сгорело дотла, и его черный пепел был тут же выброшен в окно и налетевшим порывом ветра его разнесло на части и скрыло в неведомые части города.
      Шло время, в доме княгини Мэри перебывало множество народу. Таня присутствовала на приемах, видела вблизи высшие чины петербургского общества. Здесь бывали чопорные дамы бомонда со своими милостями и жалобами на мужей, здесь бывали мужья - графы, бароны и дипломатические посланники с набриолиненными до блеска головами.