Вспомни хотя бы начало мира. Ведь Адам был чист, пока был стерилен. Стоило появиться даме, как сразу же возникло понятие греха. А уж когда число людей удвоилось, немедленно произошло преступление. Хотя и первые двое п р е с т у п и л и Божий запрет.
      Я не математик, но гарантирую, что имеется чисто квадратная степень зависимости числа преступлений от увеличения населения. Надо бы людишек-то подсократить.
      Хоть и жаль, что россиян становится меньше аж на миллион особей в год, но зато какая это профилактика возможных преступлений. Вымирают-то в основном бомжи, деклассированные элементы, а верхушка за их счет процентно только увеличивается. Надо бы ещё соответствующие законы принять...
      Впрочем, не в законах суть, законы нужны для соответствующего наказания, а не для профилактики преступлений.
      Конечно, ты прав, пусть сам я об этом не размышляю, но жизнь вносит свои коррективы, и я полагаю, что и в нашем случае...
      А что же говорить об обычае кровной мести или о дуэли, например? Ведь и то и другое освящено веками бытования среди весьма образованных народов. Ведь времена Возрождения и Просвещения хранили в мужчинах рыцарский дух. Что ж, что населения было куда меньше, чем сегодня; тем более для убавления зла в человечестве неплохо бы возродить смывание оскорбления кровью.
      Сегодня сколько ни называй собеседника (к тебе, друг, это не относится, равно как и ко мне, самому) козлом или идиотом, он даже не почешется. Понятие чести утрачено, а нужно, просто необходимо его возобновить.
      Наверное, как иначе. За козла следует отвечать. Чисто конкретно. По понятиям. Однако в факт убийства я поверить пока не могу, а вдруг это самооговор больного человека?..
      Эх, товарищ майор! Не учит тебя наша действительность, да ведь демократия разбудила в людях рудименты совести. Ведь сейчас даже приятно сказать всему миру: я убил. Ибо кто не убивал? Это как первородный грех. Ведь каждый, кто на свете жил, кого-то убивал. Бутылкой сзади подлый трус, а смелый - наповал.
      Важно только определить: кто убил. Поэтому будущее за криминалистами. Ведь криминальность будет увеличиваться, и специалисты должны возрастать в соответственной прогрессии. Во главе всего человечества должен быть криминалист, а уж во главе каждой страны и подавно. Чтобы его не обманули в первую очередь. Он должен быть не столько психологом, сколько криминалистом. Ведь чем выше человек, тем изощреннее его психология и тем ярче и более скрыта его криминальная предрасположенность. Подняться наверх без "скелета в шкафу" невозможно.
      Вот, скажем, зам не смотрит в глаза своему шефу, значит, что-то скрывает, и шеф должен по мельчайшим нюансам, хотя бы по покашливанию, определить наличие вины, сокрытие преступления.
      Так что, ты действительно думаешь, что он - убийца?
      Сначала я должен убедиться, что труп имел криминальное происхождение. Я каждую минуту жду точного результата. А ты что-то заметил особенное?
      Он требует психиатра. Стучит в дверь и просит отвезти его на экспертизу. Дескать, только сумасшедший мог так себя оговорить.
      Это только подтверждает мою уверенность в его виновности. Он все рассчитал и решил нас обвести вокруг пальца. Пусть, мол, думают, что он свихнулся, а на самом деле у него твердый расчет. Ну, ничего, я его прижму к стенке. Я ему вправлю мозги. Он у меня во всем признается.
      Прислушайся, кажется, стучат.
      Да как будто.
      Войдите.
      В комнату входит юноша с пакетом и вручает его следователю. Тот берет конверт, тут же вскрывает его и углубляется в чтение. Юноша разворачивается, стукает каблуками как заправский служака и удаляется. Следователь поднимает голову, удовлетворенно наливает полный стакан водки и приглашает сотрапезника разделить его тост.
      За победу! Прозит! Наша взяла. Вне сомнений его вина установлена. Экспертиза утверждает, что покойного сначала оглушили чем-то тяжелым, а потом ему проломили голову и сбросили в воду. Ясно для чего - чтобы скрыть следы убийства и выдать за несчастный случай или за самоубийство. Ну, что ж, за работу, товарищи! Покажем этому мерзавцу кузькину мать! А потом попьем на радостях.
      Но ведь первоначально те же эксперты зафиксировали множественные ушибы о бетонные сваи при неосторожном нырянии.
      Экий ты благодушный симпатяга! Да чем позже экспертиза, тем она точнее. Отбрасывается все наносное, все мелкое... Нет, я сейчас действительно счастлив. Наконец-то я прижму этого мерзавца к стенке. Я научу его уважать истину.
      Господи, я переполнен счастьем! Как это прекрасно иметь власть над людьми, над жизнью и смертью. С этим ничто не сравнимо - подлинный кайф только от власти. Недаром все цари, фараоны, генсеки, президенты уходили от руля только вперед ногами.
      Именно поэтому я - такой трудоголик, а вовсе не потому что мечтаю искоренить преступность. Искорени её и чем прикажете заниматься переквалифицироваться в управдомы? Нет, это не про меня.
      16
      Странные люди эти художники; непонятно почему толпа носится с ними как курица с яйцом. Ну, ладно, певцы; ладно, артисты, ещё лучше клоуны; они хоть развлекают бедных зрителей и слушателей. Но художники явно морочат голову зрителям, особенно модернисты и постмодернисты. Никакой тебе, братец, философии, а если и есть намек, то преотвратный.
      Непонятное существо с непонятными амбициями стремится выползти, как гусеница, из отвратительной темницы тела, чтобы почти сразу же обрести новое узилище - темницу духа. Что ж, следом надо бы, окуклившись, через недолгое время вылететь бабочкой и закрылышковать над клевером, ан нет. Пиздец.
      Ты снова заточен в карцер, в костяную темницу разума, в череп; и душа твоя неизвестно когда подвергнется перерождению, реинкарнации и сможет полететь, возвращая верования древних жрецов.
      Что ж, ты тоже сын бога и новый бог, и бог богов, приуготовленный к показу уличных фокусов, голый, как разнаипоследний из нищих, бесприютный и сверхвонючий, как разнесчастный бомж; говори-говори: Моисей, Христос, Ахура-Мазда, Заратустра, Симеон Верхотурский, Распутин...
      Ты даже не успеешь и не сможешь вырыть себе новую красивую могилу.
      Вернись же в свое детство, найди свои корни, свернись в клубок. Жизнь кончена. Надо съежиться в точку. Вобрать колени в плечеоборот, стать если не шпагоглотателем, так пожирателем собственной плоти. Пусть голый дух взлетит над землей и увидит её в необыкновенном ракурсе.
      В конце концов, оказывается, что каждый называет живым то, что он любит, а неживым или мертвым - то, чего терпеть не может.
      Трусость и слабость твои развеялись на ветру, рухнули вниз кремационной пудрой, и пепел вулкана Кракатау позавидовал первоочередности момента.
      Все твои внешние признаки: скуловорот, мечты и надежды испепелились. Ты перестал комплексовать, заботиться о второстепенных деталях; нагим ты вернулся к своей пуповине и понял, что она - просто грязная веревка, которой подпоясывались служители различных культов. Кончилась сучья жизнь, началось повторное кобелирование.
      Заратустра говорил: "Вы совершили путь от червя к человеку, и многое в вас ещё червь". А для кого-то другая альтернатива: бог или червь. Мы - не боги. Но мы и не черви; в такой же мере не черви, в какой мы в состоянии познать, что многое в нас ещё червь. Ведь ни один червь не сознает себя червем. Познавать в себе червя значит быть больше, чем червь.
      С этой минуты твои ученические прописи приобретают значение завещания. А зловонные менты вписываются в орнаменталистику нового культа, и хуй с ними. Думай уже не о себе, думай о своей нации, думай о своем народе. О своем мицелии. Раньше думай о родине, а потом - о себе.
      17
      И снова перемена декораций.
      Судебный зал, заполненный любопытствующими обывателями.
      В первом ряду восседает Оленька, по-прежнему вся в черном, с носовым платком в правой руке и сумочкой на сдвинутых плотно коленях.
      На скамье подсудимых некто, именуемый Шнюкасом, Циппельзоном и ещё невесть кем. Поодаль прокурор, и новация последних лет - суд присяжных. Прокурор пафосно произносит:
      Господа присяжные, прошу вас сделать свой выбор и осудить обвиняемого. Как бы он ни открещивался, обилие улик неопровержимо доказывает его вину.
      Один из присяжных, мужчина средних лет в потертом костюме, с сомнением качает головой и говорит, что все-таки неплохо было бы отправить дела на доследование. Следом женщина, похожая одновременно на рака и на сушеную воблу, ловя подсудимого в прицел близко сдвинутых глаз, заполошно вскричала, мол, расстреливать таких надо сразу, без раздумий. А девушка, возможно студентка, молча хлопала длинными ресницами, силясь понять истину.
      Подсудимый внезапно спросил:
      Вроде бы проводилась экспертиза по авторству. Каков результат? Моя ли это работа? Я имею в виду картину о Мидасе.
      Прокурор насмешливо улыбнулся:
      Нет, мил человек. Три эксперта, все доктора искусствоведения, однозначно сошлись на том, что это не ваша рука. Ваша пачкотня даже отдаленно не напоминает гениальную манеру погибшего.
      Что? И это вы мне? Что ж, я готов после этого признать, что великий художник действительно умер. Неважно, как его звали, Циппельзон, Пикассо, Шагал или Шнюкас... Да хоть Ненашев. И как иначе. Мидас ничего не щадит. Смертельно прикосновенье его златодарующей десницы. И мне уже не надо пощады. Расстреляйте меня! Четвертуйте! Отсеките мою дурную голову! Я не хочу жить в вашем прекрасном и яростном мире! Да, я виновен хотя бы в том, что родила меня мать и не научила быть тупым безголовым животным...
      Ну, вот и признался, голубчик! Совсем по Фрейду. У кого что болит, тот о том и говорит. Господа присяжные, обратите внимание на последние слова обвиняемого.
      Возбужденные голоса присяжных. Спор. Наконец они вроде бы приходят к согласию.
      18
      Таки попал я в переплет.
      Еще несколько дней тому назад я не представлял, что подобное возможно.
      Конечно, я знавал множество жутких ситуаций; я знал тоску ночных ожиданий, отчаяние последних поцелуев, дрожание безмолвных видений, кошмарный бред наяву; содрогание невидимых часов, отбивающих в ночной темноте неисчислимое количество ударов и псевдокукований; судороги невыносимых мук, отчаянные стоны бесприютной души, блуждающую лихорадку демонических бесед со случайным собеседником(ницей)...
      Несть числа упоминаний.
      Дело в другом, я понял, что все, хватит; я перестал быть самим собой, я уже не могу быть самим собой, меня ожидает новая форма воплощения. Какой кайф перемениться радикально, стать совершенно другим, не имеющим никаких точек соприкосновения со мной прежним, занудным, расчетливым, лжелюбвеобильным, мозговитоактивным, генитальноактуальным, драйвообразующим...
      Хватит. Мне надоел такой типус. Я не могу выносить соседства с ним. Башмаки износились. Пора менять партнера.
      Конечно, у меня никогда не хватило бы смелости на самоубийство. И потом я зверски хочу жить, только жить иной жизнью. Все мои творческие искания, все попытки найти нужную женщину были примеркой вариантов другой жизни. Живая жизнь всегда вместе с тем - оценивающая жизнь.
      И вот, наконец, забрезжил свет в конце тоннеля, черный зрачок пистолетного дула подмигивает мне обещанием нового перерождения. Черт с вами, господа присяжные, господа судьи, господа обвинители, вся досточтимая публика; Оленька, тебе - отдельное мерси за то, что пришла, не забыла и не предала, это очевидно.
      19
      Тюремная одиночка. На нарах сидит давний знакомец и вяжет на спицах шерстяной носок. Разговаривает сам с собой. Вполголоса.
      Удивительное дело, завелась такая блажь, и шумела, и горела, и как нитка не рвалась...
      Нужно же было прожить полжизни, впрочем, что это я несу, почти всю жизнь, чтобы понять тщету своих устремлений и усилий. Зачем я учился у Лиона и Ганнушкина, зачем заканчивал Академию живописи и ваяния, зачем я копировал работы Шилова и Глазунова, подбирался к Дали и Фуксу?
      Неужели только для того, чтобы обрести, наконец, душевное спокойствие, вывязывая теплые носки, шерстяные эмбрионы уюта? Главное, даже не успею их поносить.
      А кто виноват?
      Гнусные демагоги, вбившие мне в голову художественные пресловутые великие идеи, мечту о совершенстве, надежду на успех.
      Захотелось, вот ведь чудо, не кино в субботний день. Захотелось встретить губы, незнакомые совсем.
      Сколько же знакомых и незнакомых губ встретил я за свою жизнь, черт бы их побрал! А сколько ещё не встретил! Когда я думаю обо всех тех губах, которые не перецеловал; обо всех тех руках, которые не поласкал; обо всех тех волосах, которые не распустил; обо всех тех дверях и отверстиях, в которые не вошел; обо всех тех тайнах, которые не раскрыл; обо всех тех друзьях-врагах, которых не успел возненавидеть; обо всех тех перекрестках, на которых не успел постоять и выбрать направление; обо всех тех минутах, которые не наступили и уже никогда не повторяться, я начинаю сомневаться в собственной великой предназначенности, начинаю тосковать по силе своих быстропроходящих желаний и рыдаю судорожными приступами слепых сожалений.
      Только тот, кто понял, что жизнь и познание жизни не совпадают, может стать философом жизни, который любит жизнь и в то же время о ней размышляет.
      Все умрет и рассеется в вечности, все мои мечты, все невозвратные жесты и движения, все страсти и умозаключения, все звуки и запахи, все загадки и очевидности, все мгновения и протяженности во времени, которого на самом деле нет.
      Настоящее - всегда только воспоминание о будущем, которое никогда не наступит.
      А моя жизнь - только тень той жизни, которую я мог бы прожить, но так и не сумел. Или не успел.
      20
      Чем грешил, тем и оказался наказан. Преданность искусству завершилась тем, что сам нынче предан. Предан прежде всего самим собой. Зачем я брался за кисть, зачем брал в руки мастихин, зачем растирал краски на палитре?
      И вот впал в состояние полнейшей растерянности, чуть ли не прострации. Меня наказала моя же собственная картина - "Желтый квадрат". Оказывается, именно я и есть современный Мидас. Все, к чему я прикасался, становилось фактом и объектом искусства; и, в конце концов, жизнь моя стала искусственной.
      Я уже не мог ориентироваться во времени и пространстве; самые различные идеи, контрапункт фигур и орнаментов вовлекли меня в невероятный танец, я растворился среди собственных же созданий.
      И не только мое тело подверглось изменениям, изменилась моя душа. Я чувствую внутри себя какую-то пустоту, меня томит непонятная жажда, которую не утоляют никакие жидкости. Яркие цвета меня раздражают, свет бьет по нервам, темнота страшит своей всепоглощающей пустотой.
      Много лет я копировал и увековечивал людей, вещи, интерьеры с одной тайной мыслью - запечатлеть и увековечить их идею, их душу. И просчитался.
      Надо было всего-навсего закрасить квадратный холст желтым цветом и подыскать звучное название для картины. "Исцеление Мидаса" - вот настоящий шедевр, могущий сравниться и с "Красным квадратом" Малевича и с "Белым квадратом" Раушенберга.
      Отныне и навсегда ханжеское поклонение миллионов и миллионов зрителей будет сопровождать картину, и имя мое войдет в реестры и каталоги международных аукционов и выставок.
      Когда же я умру, то исследователи моего творчества обнаружат немало любопытного в моих бумагах и запасниках, уж они-то постараются на славу и обнародуют тайны моей жизни, разгласят неблагозвучную настоящую фамилию, соорудят, наконец, гипсовый бюст на родине и повесят пару-тройку мемориальных досок.
      Из живого обитателя вселенского зверинца соорудят чучело для краеведческого музея.
      Стоило ради этого рождаться, мучиться, выживая среди наветов и сплетен, набивать мозг всякой всячиной, изнемогать под грузом мистического обучения, долгие годы быть поденщиком на ярмарке идей и сюжетов, вместо того, чтобы достойно наслаждаться сладким сознанием своего духовного могущества, тайной своего рождения, родословной земного полубога, презирая посредственных малокровных людишек.
      Ну, назови ещё их по имени, они ведь давно ожидают своего поминания и в этой главке. Ан нет. Не будем метать жемчуга, с моих клевретов достаточно и желудей. К тому же Италия и Израиль уже отметили их перепевы, дело за Штатами.
      Написал, перечитал и почувствовал пылание щек. Жуткий стыд зажег небывалый румянец. Угрызения совести довершают нравственный урок адской болью в желудке.
      Со мной произошло что-то вроде обморока. И вдруг сразу с четырех сторон вспыхнули лучи света: белого, красного, желтого и синего.
      Стисни зубы, дружище, жизнь подошла к концу. Кошмар стал реальностью. Желания и мечты сбылись с точностью до наоборот.
      Зеркальное узилище приняло тебя в свои цепкие объятия. Выхода из Зазеркалья нет.
      И все-таки используй момент смерти, ибо это грандиозная возможность нового этапа самопознания. Пришло твое время искать путь.
      Именно в момент смерти происходит переход из одного состояния в другое; между сном и явью, между жизнью и смертью, в сущности, нет разницы.
      Люди очень боятся смерти не оттого, что она действительно страшна, а оттого, что думают, что им ничего не известно о ней. Но это не так.
      Ведь если бы они просто не знали о смертном пути, они бы не боялись его, следовательно, абсолютно все уже имеют подобный опыт.
      21
      "Тюремная камера, господи, сколько же описывал я её, воображая подробности. И вот, наконец-то, сподобился. Действительно, у нас в России от тюрьмы да от сумы не убережешься. Зато сейчас настолько притерпелся, что ничего не замечаю. Сижу на нарах, как король на именинах...", - думал приговоренный к высшей мере, ему ещё не заменили её пожизненным заключением.
      В это время отворилась железная дверь, и в камеру вошли начальник тюрьмы и священник. Караульный остался снаружи.
      Начальник тюрьмы успел только спросить караульного о последнем желании осужденного, мол, не хочет ли он специального обеда, хотя бы стакана водки и сигарет... Караульный ответил, что преступник от всего отказался.
      Что ж, весьма современно и замечательно. Он ведь сюда не развлекаться и обедать пришел, вернее его привели. Нужно, видимо, сосредоточиться на возвышенном, приготовиться к кончине, - проговорил, обращаясь то ли к самому себе, то ли ко всем собравшимся, начальник.
      Осужденный возразил:
      Не в этом дело, очень вас прошу, во имя гуманности, во имя всего святого, помогите мне выйти отсюда. Мне кажется, что я сплю, вижу ужасный сон и никак не могу проснуться. Сон меня засасывает. Как вязкое мерзкое болото. Беспросветные сумерки окружают меня. Помогите мне проснуться.
      Еще Кальдерон говорил, что сон есть жизнь, а жизнь есть сон. И что же вас не устраивает?
      Я не могу поверить, что нахожусь в камере. Это отвратительно. Я прошу вас...
      Я бы хотел быть вам полезным, но...
      Повторяю вам вновь и вновь, я не виновен. Неужели вы можете послать на смерть невиновного?
      Не могу вам поверить. Наш самый справедливый суд в мире не может приговорить к смерти невиновного. Ошибка исключена.
      Господи, это разговор слепого с глухим. Господин начальник. Вы - моя последняя надежда. Неужели вы не понимаете, что настоящий преступник не стал бы так цепляться за жизнь. У него проснулась бы совесть и заставила бы его согласиться с карой.
      Дорогой мой, жизнь бесценна и вы совершенно правы, борясь за нее. Но вы проиграли, вас уличили в преступлении. Нужно смириться. Со мной пришел священник, он обязательно поможет вашей душе, поскольку я не могу помочь вашему телу.
      Мне не нужен священник, мне нужна свобода.
      Не богохульствуйте! Вы сошли с ума. Или же ломаете комедию, что не менее отвратительно.
      Жестом начальник тюрьмы приглашает священника занять свое место, поворачивается спиной к осужденному и, не прощаясь, уходит. Священник осеняет преступника крестным знамением и приготовляется услышать исповедь.
      Осужденный бросается на колени, протягивает руки в мольбе к священнику и начинает быстро и нелогично умолять:
      Отец, умоляю, помогите мне. Спасите меня.
      Именно для этого я и пришел, чтобы спасти твою бессмертную душу.
      Дело не в моей душе. Я, конечно, грешен. Я мечтал стать великим художником. Я рвался к славе, к деньгам. Я тратил время и силы на женщин, на выпивку, на свои работы. И бог понимал меня. Он помогал мне находить и то, и другое, и третье.
      Что вы несете, богохульник? Как вы собираетесь предстать перед Господом? Надо собрать все свои душевные силы, чтобы заслужить прощение.
      Так помогите же мне. Спасите меня. Я вовсе не преступник. Преступники те, кто засадил меня в камеру.
      Не упорствуйте в заблуждении. Иначе я не смогу помочь вам. Вслушайтесь в мои наставления.
      Не нужны мне наставления. Я прошу реальной помощи. Выведите меня отсюда. Я хочу жить. Я хочу на свободу.
      Вы кощунствуете, сын мой. Бог ждет от вас покаяния.
      Все это враки. Бог ничего от меня не ждет. Если бы он действительно существовал, он бы давно спас меня, ибо знал бы, что я ни в чем не виновен.
      Я не могу больше это выслушивать. Я ухожу. Вы сами виноваты, сын мой. Я не смог дать вам отпущение грехов, и вы умрете без покаяния.
      Священник разворачивается и уходит. Бормоча еле слышно о том, что он тоже грешник, что ему самому надо было бы стать на колени и попросить у осужденного прощения и благословения.
      Осужденный садится на нары и застывает в долгом молчании, видимо, о чем-то напряженно размышляя.
      22
      Почему я должен умереть? Умереть преждевременно, не истаяв, как льдинка в горячем чае; не высохнув, словно вяленая рыба; не распавшись на мелкие детали, как изношенный от старости механизм.
      Конечно, все люди умирают, но обычно умирают от болезни, от невозможности справляться с рутинным ходом жизни, устав быть шестеренкой бессмысленного шевеления и обихода.
      Но я-то, я не успел высказаться, не успел договорить, не успел запечатлеть на холсте и бумаге свой особый мир. Только во мне он просиял золотом куполов, синью утреннего неба, ярким солнечным блеском, оттеняемым укромными местечками, столь удобными для пряток; только во мне нашли отзвук неисчислимые книги и книжечки, которые столь ласково льнули к руке то матовой гладкостью, то дешевой шершавостью, открывая через посредство типографских значков чувства и мысли моих предшественников; только во мне свили гнездо страсти, одновременно святые и греховные; завязанный творцом узел противоречий я столько лет пытался развязать негнущимися от восторга бытия пальцами или же перегрызть зубами; и вот кто-то решил за меня и вот-вот разрубит самую сердцевину моей плоти, отменит гармонию дисгармоничного, погасит внутреннее сияние, которое только и оживляло внешнюю статику.
      Господи, какая же чушь все мои былые мечтания, жажда признания, славы! Вот совершенно случайно одна из моих работ стала всемирно известной, культовой.
      Говорят, что в музее к ней настоящее паломничество; дескать, "Желтый квадрат" врачует мигрень и эпилепсию, обостряет зрение и дарует удачу в делах коммерческих; учащиеся приходят к картине, чтобы она помогла справиться с экзаменами; девушки, чтобы вернуть возлюбленного; юноши, чтобы отсрочить призыв в армию; престарелых людей она избавляет от подагры и простатита.
      Только мне она ничем не помогла, вернее, усугубила мои страдания.
      Впрочем, что это я, ведь "Исцеление Мидаса" и меня исцелило от суеты сует, от моих бредовых мечтаний; я получил все, что хотел; имя мое вписано в Пантеон знаменитых художников, ни одна энциклопедия не выходит без моей фотографии и обширного хронографа свершений моей жизни.
      Какого рожна мне ещё нужно? Почему я цепляюсь за эту тягомотную и невнятную судорогу существования, которая, по сути, обманула меня, не дав полноты обладания действительностью?
      Я не успел узнать настоящей радости, я не обладал богатством, не имел друзей, вся моя жизнь была прикована к моему творчеству и соответственно не имела отзвука. Никто не видел мои горькие слезы, на людях я был вызывающе равнодушен и высокомерен, но дома, в уединении, я утолял страдания только работой.
      Я не испытал редкостных наслаждений, только чтение классиков и бесконечная лаборатория, испытание приемов, то есть работа, работа и работа. Во славу живой жизни.
      Живыми в том смысле, который философия жизни всегда имеет в виду, если и не всегда ясно сознает это, можно назвать лишь те существа, жизнь которых есть ценящая жизнь; и "живым" человеком, смысл жизни которого хочет истолковать философия, для неё всегда будет ценящий человек.
      Если моей картине суждена вечность, значит она отнята у меня; вся непрожитая жизнь, аккумулировавшись, стала истоком этой вечности. И я могу только послать мысленный привет будущим зрителям: "Желтый квадрат" - мой подлинный автопортрет, а значит, я не умру никогда.
      23
      Глухая ночь. Двор тюрьмы. С одной стороны - виселица. С другой стороны - плаха, возле которой стоит палач в маске и с топором. Немногочисленная кучка зрителей: начальник тюрьмы, священник, врач, надзиратели.
      Во двор выводят осужденного. Он выглядит растерянным. Он никак не может поверить в то, что его сейчас казнят. Ему все кажется затянувшейся театральной постановкой, нелепым розыгрышем. Один из зрителей, возможно, судья, произносит начальные слова приговора: "Именем закона..."
      Осужденный перебивает его издевательским смехом и следом же произносит:
      Бросьте. Какого закона? Наоборот, творится беззаконие. Это форменный разбор - казнить невиновного. Дайте мне возможность объяснить...
      Его тут же перебивает нестройный гул голосов. Кучка зрителей подтягивается к жертве и почти смыкается вокруг него. Собравшиеся возбуждены. Они жаждут крови. Может быть, не крови, а психофизических волн страна, приносящих им удовольствие. Они не хотят, чтобы агония затягивалась. Судья возмущенно вопит:
      Хватит болтать всякую чушь. Будьте мужественны. Вспомните хотя бы Юлиуса Фучика. Он завещал любовь к своим палачам. Возмездие неминуемо. Судьи неумолимы. У вас есть выбор: петля или топор. Приготовьтесь и умрите достойно.
      Господи! Я ни в чем не виновен. Я виновен только в том, что в России рожден, родила меня мать в пору почек и ливней весенних настолько...
      Прекратите. Довольно. Мы научим вас уважать человеческое общество и наши гуманные законы.
      Ну, уж нет. Я не сдамся. Я не дамся. Я сумею постоять за себя. Неужели я не заслужил за всю свою трудную жизнь хотя бы пули? Застрелите меня.
      Никогда. Именем новой демократии мы приговариваем вас, лже-Циппельзон, лже-Шнюкас, к смертной казни за убийство честного человека и за мошенничество. Вы хотели скрыться под именем убиенного от ответственности за присвоение гениальных картин, за желание заработать на чужом мастерстве. Нет вам спасения. Да упокоится тело твое в яме с негашеной известью, а душа пусть летит прямо в ад.
      Вы все напутали. Я ни в чем не виновен. Виноваты неправильные законы, нелепое воспитание, странные мечты и надежды. Дайте мне самому пистолет. Я застрелюсь. Я не хочу жить в этом стаде гиен и шакалов.
      Никогда. Петля или топор. И это всегда: только петля и топор. За свинец надо доплачивать отдельно. Но мы можем договориться, если вы дадите хотя бы "штуку".
      У меня нет денег. Только картины. Но я продам их и отдам требуемое. Слово джентльмена.
      Ваше слово ничего не стоит. Через несколько мгновений вы превратитесь в горстку протоплазмы. И тогда даже доллары вас не спасут.
      Да плевал я на вас и на ваши законы. Делайте что хотите. Если я не воскресну, то останусь жить своими творениями. Их вы не уничтожите.
      24
      Кальдерон говорил: жизнь есть сон, а сон есть жизнь.
      Что же такое смерть? Смена ли это интервалов времени, наподобие того, как есть год лунный, солнечный и космический; или же это переход из одного состояния сознания в другое, вроде того, как гусеница становится бабочкой. Нет однозначного ответа.
      Кант, Гартман, Гуссерль, Бергсон, Риккерт и Шпет, каждый по-своему анализировали действительность и человека, предлагали оправдание и примат практического разума, трансцендентность предмета познания психическому процессу.
      Индийские же мудрецы составили другой рецепт самопознания: по возможности пребывать в состоянии "мгновенного присутствия", то есть именно тогда, когда работа ума остановлена, можно увидеть вещи именно такими, как они есть, не окрашивая их своим сознанием, суждениями и мыслями.
      Подобное состояние случается, когда, задумавшись, идет по улице автоматически и вдруг, оступившись, приходишь в себя, начинаешь снова контролировать ситуацию, но теряешь автоматизм полета.
      Остановка ума начинается с прекращения постоянного внутреннего диалога, на который у людей уходит девяносто процентов энергии и времени.
      Ум постоянно делает из реальной картины мира его упрощенную копию, инвентаризируя и описывая отдельные детали, но не воспринимая увиденное целиком.
      Если сможешь остановить "внутренний диалог", отключить разум, то достигнешь ясности не только в повседневных делах, но и ясности во сне и даже в момент смерти.
      Наш распорядок прост: днем бодрствуем, а ночью спим. Те же, кто пребывает в состоянии "мгновенного присутствия", не спят ни днем, ни ночью, хотя тело при этом и спит.
      Подобный тайновидец обладает способностью сохранять полное сознание в состоянии бодрствования весь день, затем и в период засыпания, затем научается осознаванию в течение всего сна, в момент пробуждения и опять весь день, то есть весь большой круг дня и ночи.
      Любопытно, что при этом через релаксацию тела, энергии и разума наступает равновесие энергии и элементов внешней жизни, и тогда появляются сновидения наяву, некоторые из которых предвещают будущие события. Стоит заметить, что все наши видения на протяжении жизни подобны одному прерывистому сну. Вообще-то большой сон жизни и малые ночные сновидения почти неразличимы, в обоих случаях с человека спадают цепи эмоций, привязанностей и собственного Я.
      Точно так же существует сходство между сновидениями и переживаниями в момент умирания, в обоих случаях испытываются ощущения исчезновения или ухода чувств.
      Поэтому, если ты имеешь осознание состояния естественного света, ты сохранишь его и в момент смерти. Если ты способен умереть с осознанием и присутствием, то ты сохранишь жизнь, потому что автоматически стал хозяином своих сновидений.