О Ловец, поймай его тень мне!
      Соловей, излови хоть куплет!
      До сих пор, обезумев от пляски,
      Я напрасно ищу его след!
      Малеевка, 29 июля
      ИЗ ОСКАРА УАЙЛЬДА
      Свои цветы у каждого сезона:
      Нарцисс вздымает голову весной,
      Чтоб следом роза накопила зной,
      А осенью у астры все резоны;
      Пронзает крокус смело снег газона,
      И вновь деревья зашумят листвой,
      Земля опять покроется травой
      И первоцвет взойдет во время оно.
      Лишь мы живем бессменно во грехе,
      На склоне лет мы вянем, чтобы власть
      Последней ночи погасила дни?
      Амбиции, любовь, все искони
      Теряем, находя одну лишь сласть
      В воспоминаний мертвых шелухе.
      Малеевка, 30 июля
      ИЗ МАЛЕЕВСКОЙ ТЕТРАДИ
      ИЮЛЬСКИЙ КОЛОБРОД
      Я вчера подсмотрел - между трав в огороде козлоногий сатир, чуть растерянный, бродит, временами вздыхает и вертит ромашку... Неужели природа допустила промашку? Неужели нет нимф и тем паче - нимфеток, и осталось лишь только откушать конфеток, и осталось лишь только на дамцов облизнуться и уснуть, чтоб в Аркадии снова проснуться... ...Где купаются нимфы в ночном Геликоне, где сатиры топочут, как звонкие кони, где играют друг с другом в чехарду или салки, где за ними следят, испугавшись, русалки; где таится наш русский доморощенный леший за березы стволом, застыдившись, что пеший; где как мышка-норушка скользит бабка-ежка, рот зашив, потому что картавит немножко... Мой сатир чешет репу в ночном огороде, погадав на ромашке, успокоившись вроде; был бы грамотный, может быть, взялся за книжку, а поскольку долбак, то не сдержит отрыжку (он опять доотвалу наелся моркови от такой несусветной козлиной любови)... Я стоял полчаса, наблюдая за фавном, я ведь тоже такой же в томлении явном, я ведь тоже порой на ромашке гадаю и рюмашкой промашку свою запиваю. Я ведь тоже стучу каблуком по асфальту и никак не доеду на Кипр или Мальту, чтобы там поиграть в чехарду или салки, то ли денежек нет, то ли времени жалко; но зато я читаю различные книжки, там сатиры и нимфы порою в излишке, сам порою пишу или перелагаю и гадаю, гадаю, гадаю, гадаю... где очнусь и когда буду я знаменитым, как Уайльд или Китс, повсеместным пиитом, и меня будут тихо ненавидеть студенты за стишки, где описаны горе-моменты, особливо достанет ономатопея1, бесконечная, словно роман-эпопея... Что ж, наверное, хватит царапать бумагу, вот я кончу, остыну и вежливо лягу на кровать, разверну, может, свежий журнальчик, прикрывая слегка сатирический пальчик: вдруг откуда-то глянет ревниво супруга, почему я журнальчик листаю упруго, почему я писал о противном сатире, может, сам размечтался потренькать на лире, постучать по Малеевке звонким копытом и моркови халявной пожрать с аппетитом... Дорогая, я - пас, я давно отпастушил, у меня очи слепы и заткнуты уши, я не вижу ни нимф, ни тем паче нимфеток и терпеть не могу шоколадных конфеток. Я мечтаю... Но впрочем, уж это повторы и не надо, пожалуйста, свары и ссоры. Я сегодня устал от двойной вилланели, что Уайльд сочинил, возмечтав в самом деле об Аркадии, о божестве козлоногом... Я стихи перечел и подумал о многом, о соседе своем, на сатира похожем, о соседках-нимфетках с прыщавою кожей, об охранниках ражих, морковь стерегущих, о малеевских кущах... Ах, впрямь, это кущи! В них есть то, что Аркадии даже не снилось, это даже не чудо, а высшая милость непонятного органа вроде Литфонда, но сейчас повылазит ненужная фронда, что забьет чертовщину любую с налета, а я лучше посплю, мне сейчас неохота сон аркадский, малеевский, сон досточтимый, сон с грибами, купаньем, загаром, малиной променять на проблему навроде сортира, нет, уж лучше давайте опять про сатира... ...Я вчера подсмотрел - между гряд в огороде козлоногий сатир без конца колобродит...
      31 июля
      * * *
      Сауна - это флора, фауна - это мы, любители разговора средь лета и средь зимы. А разговоры под пиво и под фисташки тож льются неторопливо, с правдой мешая ложь. Медленное лето, длительная зима порой налагают вето на изыски ума. Сауна малоподвижна, плавленым сядешь сырком; то ли дело: оближешь тело веником и парком. Фауна многоголова, лысоголова порой, выронишь красно слово, словно родился впервой. Словно сам снес яичко и закудахтал: "Ура!" Сауна - сад для птичек и предлог для пера. И предлог для восторга, и предлог для любви... Что ж, не судите строго описанья мои.
      1 августа
      * * *
      Домочадцы мои, домочадцы,
      алкоголики, тунеядцы,
      чукчи, немцы, мордва, чеченцы,
      кто з/к, а больше лишенцы,
      коногоны, крестьяне, шахтеры,
      нищета и, конечно, воры,
      "челноки", врачи, журналисты,
      инженеры, бомжи, артисты,
      доходяги, жертвы аборта,
      в общем, люди второго сорта,
      я люблю вас, всегда жалею,
      только вот сказать не умею.
      Подбираю нежнее слово,
      и выходит "Будьте здоровы!"
      Дай Бог нам и дальше встречаться!
      Будьте здравы, мои домочадцы!
      2 августа
      ЗАКОН КОНФУЦИЯ
      Живу в другой стране, почти что эмигрантом, но все не мыслю - вне, "с душою и талантом". Как Пушкин восклицал и как пытался Бродский, и я порой бряцал, порыв смиряя плотский. У. е. = е. у. Такая аксиома. А я ее е.у не по закону Ома. Вишь, вырос ротозей, забывший отчего-то закон Лавуазье и Бойля-Мариотта. Впрямь - с выпускным звонком, в вселенской карусели... Но есть один закон, непонятый доселе. Его твердит жена (открылся ей Конфуций). Жаль, этот пункт страна сняла из конституций. Припомню без труда, что не открылось Ому: "Не делай никогда того-сего другому, чего б не пожелал себе ты сам, родимый". Такой простой финал, но точный и любимый.
      2 августа
      ЛЕТНЕЕ-ЛЁТНОЕ
      Мы с тобою шли, похохатывая, по траве вдоль речного откоса. То ли замшевые, то ли бархатные барражировали стрекозы. Точно малые вертолетики иногда на цветы садились. Древнерусская ли экзотика или просто природы милость. Солнце нас припекло по-летнему. Пахло так, как на сеновале. То ли бархатные, то ль вельветовые мимо бабочки пролетали. И махали китайским веером: сложат крылышки и разложат... Поначалу ты мне не верила и едва ли верила позже. Что ж, забудем, что было давеча, сердце тает, хоть не из воска... Огнекрылая ты, моя бабочка! Фиолетовая стрекозка!
      4 августа
      МИМИЧЕСКИЙ СОНЕТ
      Смешное дело, все мои намеки
      на подлинность и первородство чувств
      лишь вскрыли искушенье подоплеки
      прильнуть к давно знакомому плечу.
      Так вот к чему вели твои уроки,
      гасить во тьме зажженную свечу
      и, как таблетки, проглотить упреки
      не научился, вряд ли научусь.
      В канат совью канатчиковы строки,
      а значит, хоть на время замолчу,
      и все свои банальные пороки
      подставлю стричь врачу иль палачу.
      И все-таки не надо вновь о проке,
      и так я всею мимикой кричу.
      6 августа
      АПОЛОГИЯ
      Господа, если каждая божья шваль любит и себя возомнить пытается, значит, партия сыграна, дело - швах, и гарема стражникам отрубаются причиндалы. Впрочем, болезным, им петь и плакать, и рвота не возбраняется, если вдруг топор оказался тупым или железобетонными яйца. Я прополз, прошел и проехал одну шестую часть невесть кем надутого шарика, плыл по лужам и чуть не пошел ко дну от присосавшегося ночью комарика. Всех нас не милует комариная любовь, от комарья, как от ворья, нет продыху. Я разбил в кровь левую бровь во время якобы летнего отдыха. Ранним утром нечесаный, злой, пытаюсь плевать со своего балкона, ан нет слюны... Боже мой, полон рот какого-то поролона. В номере нет никакой воды. Электричества нет. Мол, не обессудьте, если хотите заслужить "Труды и дни" хотя бы после смерти живите как люди обычные, то есть цивилизационных благ не вкушайте, и так вкусили изрядно меду, и алкайте почаще не дворец, а - барак. Жабрами хлебайте природу. Что ж, согласен, ведь время мое началось до гибели последнего фараона, и коммунистическое воронье не валило на него издержки вранья и трона не раскачивало... Шла как корабль страна в светлое будущее, которое оказалось темным. Век кончается, хочешь не хочешь - страда, а урожай не случился... Заменим терном сорго, пшеницу, рис, овес, ячмень, впрочем, скорее заменим венцом терновым или колючей проволокой, чтобы новый день нового тысячелетия был хоть капельку новым. Капелькой новой крови пророка иль хотя бы историка - для пресловутой справки и точки отсчета, иначе прошлая гниль уцелеет в дем. переплавке. Век дембельнул. Чего с него взять - дебил! Вот и добился и ускользнул от казни. Длился, тянулся, мучился и давил, в свою очередь муча того, кто душой отказник. Кто с рождения узник, знать, мазохист, даром, что едва ли читал Мазоха... Неужели новый путь столь же тернист и пятниста эпоха? Леопарды выбиты, но зато в пандан чучелам маршируют униформисты. Сколько раз я складывал чемодан, но не решался пересадиться... И так садисты ручки свои приложили к моей судьбе выспреннего и столь наивного человека, думающего искренне, что в себе сохранил идеалы века. Рано сегодня проснулся мужик-сова. Хлопаю веками, силясь понять спросонья собственные, идущие горлом слова, чтобы в конце концов спрессован в плотный куплет, в букет неувядших фраз не полевых, а скорее - с речных откосов, бился цветной огонь и уже не гас от всевозможных ветров-вопросов. Кто задает их? Сами себе иль Бог на пути к самому себе, абсолюта ожидая в чехарде любых дорог в виде точки или салюта, что всего лишь взрыв точки и точек разлет... Я по-прежнему люблю твои брови разлетом. Господа, почему никто не поет? Надо петь и выпить перед улетом в новый день. Он заждался, когда же старт. Он исполнен, если не надежды, то хотя бы азарта. Среди всех географических карт я предпочитаю рассматривать гадальные карты. Дайте, дайте мне колоду Таро! Отыщу свое созвездие Зодиака. Мне плевать, что предсказание старо. Я каждый миг неодинаков. Господа, если каждая божья шваль так себя любит, а не в себе Бога, значит, все повторится, как встарь, будем жить плоско и убого. Партия сыграна. Новые партии вряд ли сумеют быть столь многолюдными. Век начинается. Тысячелетие. Совершим же обряд крещения и склонимся над лютнями. Музыки, больше музыки! Голый звук был до слов, как сказал якобы всезнающий Рабинович. А что было до крестных мук, не знает ни раввин, ни поп, ни попович. Радуги, больше радуги! Небесных стропил под новую крышу старого мирозданья. Своим отъездом из страны я бы лучше скрепил подлинность и силу своего признанья. Отечеству. Уехать бы из страны, а я всего навсего из дома творчества перевожу себе в квартиру запасные штаны и записанные наспех пророчества. Не случилось. Испугался. Уже не суметь жизнь переписать заново. Что ж, еще остается смерть вроде экзамена. Еще остается рулетка. Она, как и положено, чисто русская. Непредсказуемая, как моя страна, где традиционна лишь водка с закускою в виде занюханного рукава. Надеюсь, что это еще далекое будущее. Что предъявлю Богу? Слова, слова, слова. Надеюсь, не самое худшее.
      Малеевка, 6 августа
      ДВА СОНЕТА
      1
      Я размышляю часто: "Почему
      не удалась мне все же лит. карьера?
      Как будто есть талант, своя манера,
      нашел с годами костыли уму".
      И все-таки никак я не пойму:
      не кирпичи, не бревна, а фанера
      воздвигнута навроде стен, примера
      яснее нужно ль? Сам себя в тюрьму
      загнал - таков итог... Какого хера
      всю жизнь истратил, ежели в дому
      не Муза, а зловредная мегера
      натягивает на плечи суму,
      и, как свеча, истаивает вера,
      душа скулит, предвосхищая тьму?
      2
      Мой дом, мой сад, где мысли как цветы
      ветвятся и головками кивают...
      Мне бабушка твердила в детстве: "Бают,
      один Господь лишь воплотить мечты
      способен, и зачем решился ты
      творить стихи, в них гласные зияют
      как раны ножевые, убивают
      неосторожно ждущих красоты,
      а главное, что люди не прощают
      и после смерти - выдернут листы
      из Книги Жизни и легко сжигают...
      Согласные похожи на кресты...
      А уж при жизни-то ругмя ругают..."
      Решения досужие просты.
      16 августа
      СЛЮНИ АПОЛЛОНА
      В доме Шехтеля - посольство Уругвая... Там однажды мне привиделась нагая то ли нимфа, то ль дриада, то ль русалка... Я впотьмах не разглядел, и очень жалко, что не знаю, когда выдастся мгновенье, чтобы снова заглянуть в стихотворенье, где дом Шехтеля стоит, ни шагу с места, в ожиданье большевистского ареста (и такое было чудное мгновенье...) Корвалолом заглушив сердцебиенье, боль зубную чистым спиртом заглушая, я мечтаю снова диву Уругвая встретить в сумерках, мне даже знать не надо, кто она: русалка, нимфа иль дриада... Лишь бы вновь ко мне тянулись ветки-руки, лишь бы взгляд мелькнул, мои уменьшив муки, и луна светила, видеть помогая, как танцует красота любви нагая в тихом дворике закрытого посольства, проявляя на мгновенье хлебосольство, утоляя мой порыв... Какое чудо знать, что может просочиться из-под спуда низких истин влага выдумки, живая родниковая вода... Из Уругвая привезли ее? Я думаю: едва ли, ни к чему чужим аршином мерить дали, ни к чему черпать чужую воду ситом, чужестранца убеждая сном забытым, сном неясным, чуть мерцающим, как блики расшалившейся луны, чьи ласки дики... "Это я-то чужестранец?" - я подумал, и мгновенно из-под арки ветер дунул, ветер злобный, обдирающий одежды и в пандан мои последние надежды... Огляделся я, очнулся, нет русалки или нимфы, иль дриады... Лишь вразвалку ходит двориком обычная ворона... Вот тебе, поэт, подарок Аполлона! Вот тебе, мой друг, сегодняшняя муза! Был ты жителем Советского Союза, а сейчас глядишь, страны не узнавая, на пустынное посольство Уругвая. Ночь, хоть выколи глаза, как пел ты в песне днем ли, ночью ль, пробегаючи по Пресне, повторяя с постоянством попугая, как пленительны мартышки Уругвая. Первокурсником, очкариком, салагой, вечно с книжкою под мышкой, не со шпагой. А с чего тогда подался в Дон-Кихоты, если драться с ветряками нет охоты? Ветер времени, порывистый и резкий, режет память на короткие отрезки, режет яростно, ему совсем не жалко то ли нимфу, то ль дриаду, то ль русалку, и меня, уже беззубого, кромсает и во дворик лунодольками бросает... Подбирай скорей, ворона, эту падаль, а чего тебе иной кормежки надо ль, клюй да клюй себе уже не понарошку, попривыкнешь и зажалуешь кормежку. Я мечтал когда-то в детстве: великаном буду я и Прометеем, может, стану... Что ж, увы, не вышло что-то в Прометеи, медным тазом принакрылись все затеи, и луна сейчас сияет медным тазом, как циклоп своим последним третьим глазом... Что не стал я Прометеем - эка вона, клюет печень не орел мне, а ворона... Зарастает ночью мясом диким печень, ну а днем опять по-новой, дескать, нечем заслониться, руки связаны, придурок, жизнь сгорела, как табак, соси окурок, едкий дым пускай расхлябанным хлебалом... Что ж, порой покуришь, выпьешь... И навалом снова радости, и ты как прежде молод, утолив души бессонной блажь и голод... Огляделся я, очнулся - мрак и морось, нет луны и даже ветви мерзнут порознь, и, увы, давно исчезла стервь нагая, то ли нимфа, то ли блядь из Уругвая... Я стою, держусь руками за решетку, ноги сами то и дело бьют чечетку, а на плешь мою, как слюни Аполлона, что-то скользкое оставила ворона.
      5 сентября
      РОССИЙСКИЕ КАТАКЛИЗМЫ
      "Не жди, чтобы цвела страна..."
      Ф. А. Кони
      Ты хочешь, чтоб цвела страна, чтоб мир зависел от рассудка, а не от власти, что спьяна войну считает просто шуткой? Вот так же полтораста лет тому назад вся Русь страдала и так же плакался поэт, что ум-то есть, а толку мало. Закон опять забыт совсем, зато братки отнюдь не слабы, зато в правительство меж тем легко протырились завлабы. Но так же жалок будет трон, когда его освоит кучер, как пугало со всех сторон засвищет, чтоб казаться круче. Что ж, диспропорция проста и лишь меняется местами: вот были воры без креста, зато сейчас ворье с крестами. Был шулер, но проснулся "жор", стал красть согражданам на горе... В стране все время форс-мажор, поэтому мы все в миноре. Забьем на будущее болт, не в Аргентине мы, не в Чили... Лишь слово новое "дефолт" все поголовно заучили. Аж мухи дохнут от вестей, по "ящику" обрыдли толки... Уж депутатам всех мастей важны не тенниски - футболки. Что ж, доллар стал единый бог, пока экю не утвердился... А в президенты тот не плох, кто на куски не развалился! И как тут не вскричать: "Конец?" И веку, и тысячелетью. К успокоенью всех сердец приложит новый кучер плетью.
      27 сентября
      ПЕРЕВЕРНУТЫЙ СОНЕТ
      Когда кругом свиные туши,
      не прячь, не закрывай лица!
      Да разве можно бить баклуши
      с беспечной миной наглеца?!
      Все то, что на врага обрушит
      дождь разъяренного свинца...
      Все то, что губит, жалит, сушит
      во имя Сына и Отца...
      Противоборство вод и суши,
      враждой разбитые сердца.
      Когда тебя несчастье душит,
      художник, помни до конца:
      холсты - спрессованные души
      всевышней волею творца!
      7 октября
      ПАМЯТНИК
      И я свой памятник воздвиг, пусть вовсе он не из металла; воздвиг я пирамиды книг, их мысль моя перелистала. С того и верю: не умру я весь... Поскольку время взвесит пред тем, как в вечности дыру нырнуть, освоят книги веси и грады; вновь переходя из рук в другие руки, книги то капли пермского дождя, а то мурановские миги воспомнят... Что ж, я тоже мог отважно рассуждать о Боге, предвосхищая свой итог, мол, мысли плоски и убоги, когда отзывчивой рукой само не водит провиденье, гоня полуночный покой во славу хрупкого творенья. Когда, резвясь не по годам, хотел от мрачных дум проснуться, творить - ведь это - к проводам высоковольтным прикоснуться. А если все же уцелел, поймал трепещущее слово, то твой раздвинулся предел, душа к бессмертию готова!
      10 октября
      * * *
      Себе любую долю выбирай, как богатырь когда-то в поле чистом... У нас в России для садистов рай, ведь все мы поголовно мазохисты. У нас в России для садистов дел невпроворот, всегда кипит работа; ведь если кто-то косо поглядел, удар - и глаза нету отчего-то. У нас в России для садистов страх - излюбленное лакомство, доколе сжигать пророков будут на кострах, а несгоревших будут грызть без соли. У нас в России для садистов суд не истина, из ясель мчим в детсадик, с рожденья донимает кожный зуд и на душе зловоннейший осадок. Но даже если станешь старый хрыч, в конвульсиях забьешься, ноет глотка: залить моргала б... Требуй магарыч, ведь есть же "Ерофеич", чем не водка!
      18 октября
      * * *
      Боксер любил боксировать
      со своей тенью.
      Однажды,
      особенно удачно ударив,
      он послал ее в нокдаун.
      Тень отлежалась.
      С трудом поднялась.
      Обиделась
      и ушла навсегда.
      2 ноября
      * * *
      Треть жизни провожу во сне,
      а две - в пустых мечтах.
      Ах, до чего вольготно мне!
      Живу во весь размах.
      Забыв про долларовый курс,
      падение рубля,
      всегда смеюсь, войдя во вкус...
      А плакать, что ли, бля?
      Когда навеки я усну,
      последняя мечта:
      чтоб все же встретили весну
      осенние уста;
      чтоб, улыбнувшись, мол, удал
      и спину не согнув,
      я, как живой, в гробу лежал,
      костлявой подмигнув.
      1 декабря
      МЕНЮ ОБЕДА ВЕЛЬМОЖИ XVIII ВЕКА
      Вот вам примерное меню (я ни строки не изменю) замысловатого обеда времен Потемкина, оно доставит, коли суждено, восторг очам диетоведа и гастронома... Строгий граф, блюдя чередованье граф, любил гусиную печенку; ее в меду и в молоке мочили в давнем далеке кухарки, бойкие девчонки. Но где меню? Где сей сюрприз? Сперва идет похлебка из рябцов с нежнейшим пармезаном, потом филейка-егоза, говяжьи в соусе глаза скворчат под водочку с нарзаном; пикантный соус (соя тож) в любые кушанья хорош, им приправляли устриц даже; что ж, пусть кусается цена, аж выше всякого вина, зато поет хозяин в раже. Но вновь к себе зовет меню, я снова рифмы применю, ценилось раньше не салями; гурманы в дедовской земле любили неба часть в золе, гарнируя лишь трюфелями. Хвосты телячьи хороши, телячьи уши покроши, баранью ногу столистово возьми и вилкою листай... Потемкин, Строганов, всяк знай, вкушал изрядно и толково. Гусь "в обуви", потом бекас и голуби пленяют нас, (а голуби по-Станиславски); что ж, хочешь - горлицы возьми да устрицы... В глухой Перми порой едали так, по-царски. Десерт уж в рот не лез, зато манило вкусное гато из сладостного винограда; крем жирный, девичий и чай китайский, дескать, не скучай, всегда обеду сердце радо. Так потчевал сам Остерман, за словом он не лез в карман, а с ним тягался Разумовский... Мне кажется порой, что я пил с ними, ел, шутил, хотя сам пир не правил, не таковский. Зато запомнил сорок строк меню, зарифмовал; дай срок, еще добавлю строк с десяток, чтобы потомок истекал слюной и все-таки читал, не замечая опечаток.
      23 декабря
      1999
      * * *
      В луче проектора, в киношке, когда на части мир разъят, как над костром осенним мошки неуспокоенно кипят. И так таинственно и горько глазеть на эту толчею... Что ж, не крутись, с собой поспорь-ка, в раю ты или не в раю... Ведь эта жалкая киношка, луч в темноте и мошкара - модель вселенной... Понемножку вникай, чем кончится игра. Что я сказал? Что ты сказала? Для вечности наш звук - пустяк. И нас, как мошкару из зала, дай время, выдует сквозняк. В межзвездной пустоте, пылинки, мы будем биться и летать, пытаясь взяться по старинке за руки, слово прошептать...
      12 февраля
      ОТКРЫТИЕ
      <Из Владимира Набокова>
      Я отыскал ее в земле легенд
      средь скал в лаванде и в пучках травы,
      нашел внезапно средь песчаных лент,
      намытых ливнем жесткой синевы.
      Ее детали сразу дали знак
      к молчанию: и форма, даже тень
      придали привкус - это не пустяк,
      открытием обогатился день.
      Скульптурный секс я причесал иглой,
      не повредить старался чудо-ткань,
      она меня слепила синевой,
      манила бахромой погладить длань.
      Винт провернулся; из тумана вновь
      два желтые крюка смотрели в лоб,
      и марсиански скошенная бровь
      никак не помещалась в микроскоп.
      Я отыскал ее и окрестил,
      поскольку терминолог хоть куда,
      на описание достало сил,
      другой не надо славы никогда.
      Она спокойно на булавке спит,
      она жива в несведущих глазах,
      пусть энтомолог новый сохранит
      мой экземпляр, великолепный прах.
      Что все картины, троны, что века,
      стихи, что восхищали королей,
      пред вечностью простого ярлыка
      на бабочке малюсенькой моей!
      16 февраля
      ПРИЗНАНИЕ
      Влюбленности необъяснимы... Что мне Набоков в 20 лет? Зачем рассматриваю снимок, вскочив на камский парапет? Зачем брожу с французской книжкой день изо дня из дома в дом, держа в руках или под мышкой растрепанный от чтенья том? "Защита Лужина", извольте, названье радости моей; двенадцать букв, как пули в кольте, ложатся в сердце все кучней. Еще три года до "Лолиты", до чтенья "Бледного огня", но наши души купно слиты, и он - Учитель для меня. Могли б мы встретиться, но случай не выпал, пролетел "джек пот"... Что ж, жизнь другою встречей мучай, его столетье настает. И я, отмеривший полвека, на тот же снимок вновь гляжу; неисправимый, как калека, его стихи перевожу. Виват, пленительный Набоков! Как Пушкин, ты неуловим. Дай Бог, случайно, ненароком я стану толмачем твоим, поводырем настырным слова летучего, как мотылек; ночного славного улова, не веря, подведу итог. Быть может, сын твой строки эти вполглаза все-таки прочтет, поймет восторги в честь 100-летья, что ж, вот еще один "джек пот"... И что мне троны и картины, когда наглядней ярлыка мелькнет в дали необозримой воссозданная мной строка!
      17 февраля
      БЫТИЕ И НИЧТО
      (О прелести курения)
      Пить не можешь, кури или пой, повезет, так не станешь тучнее. Жизнь чадит сигареткой порой, шнур бикфордов здесь было б точнее. Говорила Ахматова, знай, что курение - цепь унижений; что ж, и ты свою лепту вонзай в дымовую завесу сражений. Из последних копеек и сил, сапоги утопив в перегное, "Честерфильд" Бродский в ссылке курил, а на Западе выбрал иное. Для курящего Запад - Эдем, вот мундштук, если профнепригоден. Бродский здесь перешел на "L&M", их курил незабвенный У. Х. Оден. Я бы выбрал скорей ЛСД, в крайнем случае - марихуану, чтоб пройтись по Полярной звезде, доверяя чувств самообману. Но оставшись в родимой стране, я обычно курю с перепою и любой сигареткой вполне я доволен, бывает такое. Выпадая в осадок, зато не горюю по импортной пачке, мне не надо в кармане пальто ни "бычка", ни подобной заначки. Сохраняя нелегкий баланс меж общественной пользой и личной очень куцей свободой, я шанс приобрел для бессмертья отличный. Жалко, впрочем, что Нобель меня обошел, в заповедные списки не включая; я против огня, если только он не олимпийский. Привалясь к молодому плечу и шампанским наполнив свой кубок, все же вам на ушко прошепчу: собираю коллекцию трубок.
      20 февраля
      * * *
      Вечно жил я наобум.
      Забывал построить дом.
      А сейчас устал от дум,
      подводя итог с трудом.
      Ревность тяжело изжить,
      даже если мы друзья.
      Очень трудно свято жить:
      это - можно, то - нельзя.
      Спор с собой на то и спор
      нет решенья одного.
      Что ни дело - вечный спорт:
      чья победа? Кто кого?
      Что ж, давай вперегонки.
      Даже наперекосяк.
      Лыжи. Плаванье. Коньки.
      Водка. Женщины. Коньяк.
      20 февраля
      ВЕЧЕР РУССКОЙ ПОЭЗИИ
      <Из Владимира Набокова>
      "...кажется, это лучший поезд.
      Мисс Эстель Винтер из Английского
      департамента встретит вас на станции и..."
      Из письма, адресованного
      приезжающему лектору
      Что ж, тема обсуждения ясна,
      хотя вполне едва ли выразима:
      так половодие венчает зимы,
      когда по-русски реки вскрыть весна
      решится; дети в снах так плачут зримо.
      Помощничек мой, в чудо-фонаре
      двинь диапозитив, лучу дозволив
      нарисовать автограф на заре
      или другой фантом славянской боли.
      Другим путем, другим... Что ж, я доволен.
      На плодоносных Греции холмах,
      вы помните, был алфавит сформован,
      как журавли в полете; шагом новым
      был выплеск стрел, перетасовка птах.
      Наш бедный горизонт и хвойный лес
      замену стрел и птиц определили.
      Так, Сильвия?
      "Зачем слова забыли
      начальный смысл, понять их недосуг?"
      Все вместе слито - существо и звук,
      сосуд и содержимое, гречиха
      и мед; для радуги не будет лиха,
      коль каждая черта свой полукруг
      ведет; так русские стихи гласят:
      вот писанки, вот лилий аромат,
      который поглощает шмель в задоре,
      вот грот, кому глоток, кому-то море.
      Очередной вопрос.
      "Видна ль просодий связь?"
      Ну, Эмми, наш расхожий пентаметр
      для глаз сторонних сонный, накренясь
      идет, хромая, ямб по часу километр.
      Но ты закрой глаза и вслушайся в строку.
      Мелодия летит, и в середине слово
      вдруг удлиняется, змеится: на бегу
      удар ты слышишь, следом эхо, снова
      удар грохочет третий и - готово
      четвертый только вздохи издает.
      Очаровательнейший шум заметен в позе:
      он раскрывается подобно серой розе
      в учебных фильмах жизнь тому назад.
      А рифма - день рождения (твердят)
      строки; еще есть сходство с близнецами;
      что ж, в русском, как и в прочих языках,
      любовь рифмуют машинально - кровь,
      князь - грязь, печаль и даль, страх - прах,
      природа - свобода и свекровь - морковь,
      луна и тишина, но солнце, песня,
      ветер, жизнь и смерть не знают пары.
      А у морей, где я утратил жезл,
      я существительных имен услышал ржанье,
      деепричастий легкие шаги;
      ступая по листве, длил мантии шуршанье,
      пил влажные глаголы на -ала, -или,
      а гроты аонид, а ночи на Алтае,
      а звука "И" мрак омутов для лилий.
      Пустой стакан - дотронусь - звякнет тихо,
      ведь он зажат рукой и умирает.
      "Дерево? Животные? Любимый камень ваш?"
      Береза, Цинтия; ель, Марш.
      Подобно паучку на тонкой нити,
      на мертвой зелени их - сердце (извините)
      мое качается, и вижу я нередко
      березку белую на цыпочках в слезах;
      ель начинается, где сад закончен, метко
      в золе мерцает вечер угольками.
      Среди животных в нашенских стихах
      из певчих птиц, любимых лакомств ночи,
      першенье идиом в пернатой глотке
      оплачено журчаньем, свистом, прочим:
      рыданьем, кукованье посередке.
      К тому ж, есть несколько эпитетов отменных;
      количество - не главное в рубинах.
      Взаимосвязаны и блеск, и угол зренья;
      богатства наши скрыты. Мы не любим
      окном в ночи дождливой громко хлопать.
      Аргусоглазая моя спина. Ведь я живу
      всегда сторожко. Тени всюду слежку,
      в фальшивых бородах, ведут за мной,
      страницы свежие недрогнувшей рукой
      листают, путая порядок в спешке.
      И в темноте под комнатным окном
      они всегда бессонно караулят,
      покуда новый день стартер не включит,
      крадутся к двери, звякнут что есть мочи
      в звоночек памяти и пулей убегают.
      Позвольте мне упомянуть сейчас,
      потом произнеся по буквам имя,
      конечно, Пушкина, он по другим дорогам
      скитается: он дремлет каждым слогом,
      но пробуждается, зевая; слышит песнь
      извозчика. Бесформенная ива,
      что называется rakeety, разрослась;
      громады туч шлют дождь без перерыва,
      строка и горизонт, сменяясь, ищут связь.
      Затем опять рыдание, синкопы
      (Некрасов!), вновь карабканья слогов
      с одышкой; повторение и скрежет
      куда дороже, чем иные рифмы.
      Не так ли и любовники в саду
      заросшем жгут себя в угаре встречи,
      деревья и сердца здесь много больше,