ан - ты плачешь в прозренье своем
      не об юге - что нет русской вьюги...
      Соло вьешь... На терновый венец
      так пригоден эстляндский шиповник;
      ты - не жрец, не певец-удалец,
      не салонный кривляка-сановник;
      за полвека поймут, наконец,
      ты - поэзии вечный любовник.
      Ты - садовник, что розы взрастил,
      поливая в бездождье слезами,
      ни души не жалея. Ни сил...
      Как бы кто ни старался словами
      очернить - не достанет чернил...
      Только розы цветут перед нами!
      24.09.85
      * * *
      Не раз, бессонницей измучен,
      в сердцах я говорил себе,
      что как просвет бывает в тучах,
      бывают радости в судьбе.
      Что все имеет назначенье
      цветок и стебель, и зерно;
      что жизни бурное теченье
      перстом подправить не дано.
      Что надо внешне хладнокровней
      держаться к вящей славе сонь;
      куда достойней перед ровней
      явить свой внутренний огонь.
      Но сон смыкал надежно вежды
      касаньем ласковой руки;
      и все тревоги, все надежды
      казались утром далеки.
      Другие мучили заботы,
      манили новые края...
      Спроси себя: а все же кто ты
      на перепадах бытия?
      Из тьмы и света мир твой соткан;
      и как бы ни был ты учен,
      а дух твой словно в гибкий кокон
      на время в тело заключен.
      Цени ж игру воображенья,
      где все условности тесны;
      сумей за миг до пробужденья
      единым махом выпить сны.
      4.11.84, Фрунзе
      КВИТЫ
      Борису Слуцкому
      Деньги, вроде, идут к деньгам...
      Как я радовался малой копейке,
      с неба падавшей в мой вигвам
      и сулившей большие деньги;
      хоть не верил я этой идейке,
      потому что всегда оплачены
      были давешние труды
      и доподлинно обозначены
      где, за что - моих мук следы.
      Тратил я не столь на еду
      (прокормиться у нас несложно);
      тратил я на свою беду
      все на книги неосторожно.
      И не столь писал, как читал,
      а потом еще перечитывал;
      сам себе - и читальный зал,
      и служитель, который учитывал:
      вот - не съеденный мной обед,
      вот - не купленные ботинки...
      Был смешон молодой поэт,
      не любили его блондинки.
      Но когда приходилось туго,
      когда негде было занять,
      мог я снять "дорогого друга"
      и легко букинистам "загнать".
      А потом, кусок пережевывая,
      тут же что-то вновь покупал;
      вновь крутился душевного жернова
      самый главный коленчатый вал.
      Я готов повторить за Слуцким,
      что читатель я мировой;
      что не только семечки лускал,
      но работал и головой.
      Если стих был неровной выделки
      или нитка чужая видна,
      не боюсь я придирки и выдирки
      цель одна и любовь одна.
      Был юнцом и твердил, что - средний,
      а сейчас как будто подрос;
      пусть примерится мой наследник
      и ответит на мой вопрос.
      А насчет гонораров - ша!
      Поутих и норов, и гонор.
      Насчитала бухгалтерша,
      словно я - постоянный донор.
      Не забыл я детский обет,
      и почти забылись обиды...
      Заработал себе обед
      и сейчас мы с судьбою квиты!
      21.09.84
      БАЛЛАДА ПОУТРУ
      Вновь сегодня утром встану; чай заваривать не стану, растворимым кофейком ободрюсь, покуда мысли в позаоблачные выси не отправились тайком. У стола в одном исподнем, словно ночью новогодней все на свете исполать; простираю молча длани, исполнением желаний, помню, славился Пилат. Думаю, что завтра, в среду, наконец-то я уеду; тем переменю среду; только легче вряд ли станет, быть шутом при балагане нагадали на беду. Странно, прежде был я мучим мнением чужим ползучим, рвался к славе напрямик, пробовал поверх барьеров, зол был на "пенсионеров", а сейчас утих, обвык. Только сердце вдруг забьется чаще, словно остается в глубине осадок лжи; был ты доктор, был редактор, всюду не хватало такта, лез в ученые мужи. В 20 лет болел вопросом: воспарю ль, останусь с носом; есть талантец или нет? Вот и стало больше вдвое; от вопросов нет отбою и ответов тоже нет. Впрочем, я в одном уверен: кем-то жребий мой измерен, взвешен, выверен вполне... Тихо тянется кривая, больше не предпринимая ничего, лег на стерне. Попривыкнешь, так не колко; главное - не бойся волка; он - заведомый шакал; ни двора и ни кола я не жалею; так что лая не дождется "аксакал". Все открыла мне гадалка; вот немножко дочку жалко: слабоват авторитет мой; хожу весь день в халате, то ли дело было "в штате"; впрямь был истинный поэт. А сейчас слагатель строчек; что за должность - переводчик; только нервов перевод; проку ль эдак жизнь иначить: днем уснет, а ночью скачет; лучше бы наоборот. В том врагов винить не буду; каждый льет в свою посуду и дудит в свою дуду; лишь бы по своей охоте, да ведь в моде доброхоты; хошь не хошь, терпи узду. Надо, братец, быть железным, раз не хочешь быть "полезным"; ходу нет уже назад, коли ты ввалился в кузов, выпускник двух разных вузов, да еще вошел в азарт... Что же нужно, бедный рыцарь? Чистить зубы. Чаще бриться и надеяться на фарт; любит фортели фортуна; обошла, когда был юным; примет, если староват. И опять гадалку вспомни, выбор есть в твоей обойме, главное - не промахнись... А когда из дома выйдешь, толчею толпы увидишь, это ли еще не жизнь!
      17.01.84
      РЯЗАНСКИЙ МОТИВ
      Н. Н.
      Все-все повторяется, в Лету не канет:
      прогулка, походка и девичий локоть...
      Ты тоже читаешь любимой на память
      весеннего Фета и зимнего Блока.
      Ты тоже идешь по вечерней Рязани,
      ныряя внезапно тропинкой под горку.
      И звезды знакомо мигают глазами,
      и тянутся руки к полыни прогорклой.
      Летит полушалком рязанское небо,
      когда ты подругу закружишь коварно...
      Все так же у церкви Бориса и Глеба
      растут в беспорядке полынь и татарник.
      Все-все повторяется полночью летней;
      и ты еще глуп, очарован и молод;
      и как угадать, что с зарею рассветной
      войдет в твою жизнь повзросления холод...
      Что время сотрет в твоей памяти Трубеж
      надежней, чем прежде срывали татары;
      И то, что любил ты, не только разлюбишь
      разрубишь, чтоб ввек не встречаться со старым.
      И город, воспитанник князя Олега,
      в есенинских святцах открывшийся миру,
      вдруг станет далек, словно лик печенега,
      разрубленный вкось беспощадной секирой.
      Развеются чары пленительной ночи;
      Солотча, Ока - что ни час - все далече...
      И только еще не погасшие очи
      При солнечном свете напомнят о встрече.
      И все же, не раз просиявши глазами,
      чтоб смыть одинокость, схватившись за локоть,
      прочтешь, повторяясь, надеясь на память,
      весеннего Фета и зимнего Блока.
      З1.12.83
      * * *
      Мне сказали: "Твой камень - рубин";
      знать, платить мне и выпало кровью
      за неистовство темных глубин,
      взбудораженных новой любовью.
      Потому мне и люба заря,
      что я пойман в небесные сети,
      когда Землю в наследство даря,
      мать меня родила на рассвете.
      Потому и жалею закат,
      когда солнца желток окровавлен;
      ибо к свету я шел наугад
      и от лунной опеки избавлен.
      И под знаком любви и беды
      прожил я свои лучшие годы;
      и рябин огневые следы
      я воспел, как зарницы свободы.
      Может быть, я ничтожен и мал;
      может, духом нестоек и хрупок...
      Дай мне, Боже, твой солнечный лал,
      твой карминово-огненный кубок!
      Чтоб исполнился главный завет:
      мост меж прошлым и вновь предстоящим;
      и в конце испытания свет
      я верну вместе с огненной чашей.
      10.06.83
      БАЛЛАДА О СЧАСТЬЕ
      Привалило дураку счастье.
      Аж не знал он, дурень, что с ним делать.
      И давай крошить его на части.
      Бестолково. Глупо. Неумело.
      Думал он, что счастье безгранично,
      что еще не раз оно привалит...
      Не Господь, а сам себя отлично
      наказал - сейчас живет в развале.
      Нажитое все пошло прахом.
      День-деньской сидит в развалюхе.
      Сам себе стирает рубахи.
      Сам себе дает оплеухи.
      Непонятное что-то бормочет.
      И не ждет ни от кого участья.
      Только не озлобились очи.
      Может, все же не ушло счастье...
      6.06.83
      * * *
      Пора отдать себе отчет,
      что время вспять не потечет,
      что жизнь предъявит строгий счет
      бездельнику и плуту;
      прав бесспорно будет тот,
      кто нес сквозь годы груз забот,
      нес каждую минуту.
      12.09.82
      РЕПЛИКА
      Поэзия не терпит посягательств,
      И - если есть бессмысленный запрет...
      Смешон мне визг фельдфебельских ругательств,
      мол, тот и тот-то вовсе не поэт.
      Как ни крепка коварная преграда,
      разрушится порочностью самой.
      "Литературный труд сам по себе награда"
      не зря сказал поэт любимый мой.
      28.08.82, электричка "Москва - Обнинск"
      * * *
      Судьбы всевидящей бесстрастен приговор:
      чувств искрометных мот и ласк случайных вор,
      рассыплешься однажды горсткой праха;
      и - все во власти хлынувшего страха
      потомки не почувствуют укор
      в твоем уходе... Им, воспитанным корыстью,
      присуще лицемерье с малых лет;
      и невозможно трепетною кистью
      запечатлеть двоящийся портрет.
      Они лишь тень; и словно меткий выстрел
      их разрушает правды яркий свет.
      28.08.82, электричка "Москва - Обнинск"
      БАЛЛАДА О КУСКЕ МЕЛА
      Меня покамест спасают ноги;
      а то порою хоть криком кричи...
      Григорий Павлович, дед мой строгий,
      вчера опять меня палкой учил.
      Привык ни за что надо мной изгаляться:
      и эдак - не эдак, и то - не то...
      Попробуй старого не бояться,
      когда он мозоль от битья натер.
      А, впрочем, вчера я страдал за дело
      и совести справедлив укол:
      я взял без спросу кусище мела
      и аж на семь частей расколол.
      А мел - ведь это такое богатство,
      даром его никто не дает.
      Я этим мелом "Равенство", "Братство"
      вывел вчера на створках ворот.
      Выходит все поделом. Ан каюсь:
      слова надо мной захватили власть;
      и я стыжусь, но не зарекаюсь,
      что больше мел не смогу украсть.
      22.07.82
      КАМЕННОЕ ИМЯ
      С. С.
      Таллинн на фоне весенних проталин,
      мартовский Таллинн, апрельский и майский;
      Таллинн, встающий из древних развалин
      фрескою, песней, бойницей и маской.
      Таллинн, открытый заезжему взору
      не омертвело-безглазой гробницей;
      новому веку как латы он впору;
      вырос-разросся гигантской грибницей:
      башни и парки, дома, магазины
      в небо восходят, сверкая рекламой;
      улиц разношены мокасины;
      времени непререкаем регламент.
      Таллинн, пусть каменная камена
      или сиреневая сирена
      выкликнут имя твое осиянно
      в талое время сквозь стынь-расстоянье!
      Пусть твоя толстая Маргарита
      вынет хлеб-соль, улыбаясь открыто;
      пива плеснет иль заморские вина
      вместе с гостями пригубит невинно.
      Где они, бюргеры или ландскнехты?!
      К ратуше выйдешь, посмотришь и - ах, ты!
      с книжкою Лахта и с томиком Брехта
      юность не бросила песенной вахты.
      Бродишь бессонно, шалея от жизни;
      зорко парад принимая планетный;
      маршальской формой - потертые джинсы,
      с медным браслетом и в куртке вельветной.
      Юность кейфует за чашкою кофе;
      юность не верит грядущей Голгофе;
      юность - голкипер, вселенский вратарь...
      Хочешь, попробуй - по мячику вдарь!
      Вновь пораженье проносится мимо;
      Бережно шарик ладони обнимут;
      сопротивляется юная дрожь:
      в мячик играй да планеты не трожь!
      Таллинн, всплывающий в юном рассвете
      крошечной точкой на юной планете;
      войнами, как кислотою, протравлен
      неунывающий каменный Таллинн;
      башен и зелени калейдоскоп...
      Кончилось время ошибок и проб!
      Рост человечества нескончаем;
      атом познанья на части дробя,
      Землю мы нянчим, как дочку качаем,
      взвесив тем самым на совесть себя.
      Таллинн, пусть каменная камена
      Или сиреневая сирена
      В талое время сквозь стынь-расстоянье
      Выкликнут имя твое осиянно!
      14.03.82
      * * *
      Гнилая осень и зима гнилая...
      А за окном опять собаки лают;
      их будоражит каждый силуэт;
      по всей округе снова света нет.
      Лишь освещен один плакатик скромный,
      что экономика должна быть экономной
      и что во имя будущих побед
      совсем неплохо поубавить свет.
      4.12.81
      * * *
      Я от бабушки слышал: "Говеть
      еще надо... А ты разговелся..."
      Мне казалось: всем надо гореть,
      чтобы ярче рассвет разгорелся.
      Атеист, отрицал я посты;
      эка невидаль - голод не тетка!
      А у бабушки речи просты,
      не прикажет, а выскажет кротко.
      "Мол, ты Бога, милок, не гневи;
      чай, крещеный и причащенный...
      Надо верить и жить по любви,
      чтобы умер, всем миром прощеный..."
      Вижу нынче: разъевшийся люд
      жаждет голода, чтоб исцелиться...
      Вижу, как под заборами пьют,
      искажая гримасами лица.
      Неужели никто не сказал
      им, что надо за совесть работать;
      что бессонный подземный вокзал
      соберет с них подушную подать?!
      А вот бабушка так далеко;
      ей осталось - молчать да поститься...
      Я б спустился, но так глубоко;
      хорошо хоть - досталось проститься.
      3.09.81
      * * *
      Казалось, все предусмотрел:
      квартиру, транспорт и работу;
      все совершилось, как хотел;
      ан обнаружился пробел
      утрачивает позолоту
      овеществленная мечта.
      Поймала в сети суета
      И бирку беличью вручила.
      Скажи себе: "Судьба не та,
      куда ни сунься - темнота,
      готовые чернила".
      Ну что же, ручку окунай
      и бойко фразу начинай
      с того, что некий шалопай надумал
      по плану жизнь свою прожить;
      но только быть или не быть
      решает не один лишь быт;
      а кто попробует забыть,
      тот сам себя надует.
      Но есть он - выход в новый день,
      в поток незавершенных дел;
      не в пустоту, а в высоту,
      чтоб снова обрести мечту,
      подумав все же на лету:
      "Ты этого хотел?"
      19.07.81
      * * *
      Не скрипи ты про скрипичные ключи;
      подыши-ка лучше запахом мочи
      городской, с пивною пеною, ночной;
      где асфальт переливается парчой...
      Демон, Бог ли, но уже не человек
      за прилавок ты протягиваешь чек,
      чтоб подобием Кастальского ключа
      вдохновиться, снова нервы горяча.
      Завтра вновь на службу, снова надо лгать.
      Так и жизнь пройдет, всего-то недолга.
      15.10.80
      ТРАВА И КАМНИ
      Трава и камни. Камни и трава. Мы замечаем в жизни их нечасто. И то, что чудо - вечные слова, в быту едва ли составляет счастье. Мы отмечаем то, что помодней. Нас привлекают джинсы и котурны. Ведь в суматохе движущихся дней вниманье к мелочам карикатурно. Трава растет, не требуя наград за то, что штопает земли изъяны, а камни жмут и давят. Их парад лишь растравляет пролежни и раны. Противоборству молодой травы и валунов замшелых нет исхода, пока камней не уберете вы с души, поляны или огорода.
      11.08.79
      В ОЧЕРЕДИ
      Город мой, моя столица,
      мишурой своей маня,
      многорука и столица,
      спросит как-нибудь меня:
      "Сыт ли песенной отравой?
      Как проводишь жизнь свою?"
      В очереди не за славой,
      за сосисками стою.
      31.03.78
      * * *
      Чего мне хочется, друзья?
      Совсем не воли и покоя;
      мне чувство ведомо другое,
      хоть вслух кричать о нем нельзя.
      Лишь изредка наедине
      с самим собой в укромном месте
      задумываюсь я о чести
      поэтом быть в родной стране.
      И кочевая жизнь моя
      вдруг предстает случайным благом;
      а зла ком - непременно злаком;
      и в том значенье вижу я.
      Нам должно сдвинуть тарантас,
      Застрявший в редкостном болоте...
      Нажмем-ка по своей охоте,
      авось да вывезет Пегас!
      17.08.77
      * * *
      Хочу заснуть, переборов озноб.
      Мне жаль свой чистый и высокий лоб.
      Что колотиться без толку о стенку!
      Чтобы убрать безвременья сугроб,
      бульдозер жалок, если сядет жлоб
      за руль; а мой собрат воспомнит Стеньку.
      Хочу, чтобы пригоршнями, горстьми,
      не чувствуя себя в пиру гостьми,
      таскали холод времени ночного.
      Тогда б гордился, что знаком с людьми,
      и сна не призывал бы, черт возьми,
      и вывернул бы из-под сердца слово...
      8.12.74
      * * *
      Ты в городе, сосцами башен
      вскормившем каменных волчат.
      Его звериный облик страшен:
      здесь много ходят и молчат.
      Здесь свет неоновой рекламы
      мертвящим падает дождем;
      и ни одной Прекрасной Дамы
      здесь не отыщешь днем с огнем.
      А ночью, в каменные норы
      загнав усталые тела,
      храпят священники и воры,
      благие выполнив дела.
      И тень великого поэта,
      качнув кудрявой головой,
      напомнит лишний раз, что спета
      их песнь, что жизнь лишь сон пустой.
      25.04.74
      ИСПОРЧЕННЫЙ СОНЕТ
      Не писал стихов сто лет.
      Закрутила бытовщина:
      я ж глава семьи, мужчина;
      даром, что к тому ж поэт.
      Пустяки слепить сонет.
      Только что за чертовщина:
      лезет в рифму матерщина,
      золотого слова нет.
      Много ль проку на бумаге
      без конца царапать знаки?
      Их прочтет ли кто-нибудь?
      Лишь завмаги нынче маги.
      Саго поважнее саги.
      В век ракет на колымаге
      хлопотен и долог путь.
      17.04.74
      * * *
      Не пишется. Суха строка
      в моем черновике последнем.
      Свернулась ручка-острога
      и в бредне дня пустые бредни.
      Бессловье. Трудная пора.
      Бескровье - зря вскрываю вены.
      Ржавей, личиночка пера!
      Осыпьтесь, бабочки мгновений!
      Мой день размерен и тягуч.
      Душа, как вол, идет по кругу.
      И красной капелькой сургуч
      Пометил бандерольку другу.
      5.12.73, Пермь
      И ЧТО ЖЕ
      (Из У. Б. Йетса)
      Ему сулили на роду
      известность; жизнь под стать вельможе;
      он верил в то же на беду
      и юность посвятил труду;
      "И что же?" - дух Платона пел: - "И что же?"
      Издали все, что он писал;
      и кое-что прочли, быть может.
      Он, наконец, богатым стал,
      друзей достойных отыскал;
      "И что же?" - дух Платона пел: - "И что же?"
      Сбылись заветные мечты
      дом, сад, жена с атласной кожей;
      прекрасны тыквы и цветы;
      поэты с ним давно "на ты";
      "И что же?" - дух Платона пел: - "И что же?"
      "Жизнь удалась", - подумал он.
      "Пусть злятся дураки, о Боже;
      план моей юности свершен
      и вспомнится в час похорон..."
      Но громче тот же дух пропел: "И что же?"
      14.01.72, Пермь
      Из книги "Только любовь"
      ("Экспресс", Москва, 1992)
      (осталась в верстке)
      СИРЕНЫ
      Певицы, сирены
      зовут, зовут...
      В каком селенье
      они живут?
      А где тот остров,
      что им приют?
      Сгнил даже остов
      каюк, уют!
      Певицы-птицы
      в кустах сирени.
      В глазах теплицы
      моря синеют.
      Морей путейцы,
      вас ждут сирены.
      Гудки гулки.
      Плати долги
      за мифы вздорные,
      за все, История!
      В век веры взорванной
      кому - мистерия?!
      Но пароходы
      гудят, гудят.
      А пешеходы
      чуть-чуть чудят.
      И как заслышат
      гудки серебряные,
      решат заслуженно:
      поют сирены.
      Я каждый вечер
      пью звон целебный.
      Ваш голос вечен,
      мои царевны.
      20.06.1963
      * * *
      Марина - и ласково слово заныло... Мерило моих неудач и успехов Марина, - что было бы, если б всю жизнь я не встретил... Не верьте тому, кто вам скажет, что это могло бы случиться... стучится раздумье в закрытую радостью память, стучится, но я не пускаю его на порог откровенья... Терпенье, еще раз терпенье, но разум теряет над телом обычную прочную власть, и входит как пламя из плена в меня беспокойная пьяная страсть. И я обретаю совсем непривычную форму, я словно бы тот же, но новое что-то во мне: любовь провела величайшую в мире реформу; и стал я свободней, и стал я безумно земней. Покрытый усталостью, вышел я снова в дорогу, но с шагом к тебе прибывают силы во мне, лишь грудь распирает предчувствие давней тревоги и что-то зловещее в гулкой твоей тишине... Марина... Аукнись хоть плачем, хоть смехом, хоть криком - я должен услышать ответ на вопросы свои... рождается каждый с мечтой о призванье великом, и каждый желает от жизни бессмертной любви... Марина... Глаза твои - волны аквамарина, в них заглянуть - утонуть, и все-таки я продолжаю свой путь к тебе, сирена, Марина...
      27.06.1963
      ВСТРЕЧА
      Случайный взгляд, такой нечаянный.
      За ним второй - совсем отчаянный.
      Скрещенье взоров, как рапир
      и взорван окружавший мир.
      6 апреля 1964
      ЗОВЫ
      На запад, на запад, на запад потянется в сумрак ночной состав костенеющей лапой; давиться пространством начнет. Колеса, маня, зашаманят: на запад, на запад, туда, где в стынущем студне тумана зеленая гаснет звезда; где сохнет бузиновой веткой накопленный временем чад... О самом до жути заветном колеса стучат и стучат - знакомое чувством глубинным, что хочется крикнуть: не трожь! К любимой, к любимой, к любимой - по телу вагонная дрожь. Мне этого ввек не оставить. Мне это усвоить помог состав, перебитый в суставах, в судорогах дорог.
      2.06.1965
      * * *
      В сентябре я посадил у ворот рябинку.
      Капли ягод у нее сохли как кровинки.
      Точно девушку берег, ждал, что приживется
      и проглянет из ветвей дорогое сходство.
      Но не смог. Не уберег. Вырвали рябинку,
      чтобы вытесать себе ладную дубинку.
      Сняли тонкую кору. Взяли сердцевину.
      Словно взяли у меня сердца половину.
      20 .11.1965
      * * *
      Забыта. Давно не звоню.
      Так ветер знакомых меняет.
      Напомнить улыбку свою
      мешает - а что до меня ей?
      И как отрекусь - отвлекусь
      от наших свиданий. Забыта
      влюбленность. Парадная. Пусть
      как дверь на зимовку забита.
      В тулупе, треух под рукой,
      обиды - моя камарилья...
      И друга терзать: "Дорогой,
      что делала? Как говорила?"
      Мне копии жалкий мираж,
      как жажда - в пустыне колодца.
      На дню раз по пять умирать
      твой голос внутри отзовется.
      Бессмысленно вызвать врача.
      В домашней аптечке не ройтесь.
      Любовь продолжает кричать
      кровинкою каждой в аорте.
      23 - 24.05.1966
      * * *
      Я благодарен памяти своей:
      она тебя - как карту - сохранила.
      Пески загара различу на ней
      и жилку на руке - подобье Нила.
      Америку открою и Тибет...
      Но страсть географа едва ли б бередила,
      когда б так просто мог приёти к тебе,
      как ты ко мне сегодня приходила.
      27.09.1966
      * * *
      Удивительное дело,
      завелась такая блажь;
      и шумела, и горела,
      и как нитка не рвалась.
      Захотелось, вот ведь чудо,
      не кино в субботний день;
      захотелось встретить губы
      незнакомые совсем.
      Чтобы дрогнула улыбка,
      как задетая вода,
      не пропала, а впиталась
      навсегда углами рта.
      Чтобы помнилось зимою,
      летом, осенью, весной,
      что столкнулся ты с самою
      вечной женской Красотой.
      И устав от дел служебных,
      ты б соседу говорил
      о лице ее волшебном
      без румян и без белил.
      1.07.1967
      МАНОН
      И жадные очи, и губы
      тугие, и крылья бровей...
      И горе - на убыль, на убыль,
      и в горле поет соловей!
      И в сердце сладчайшая мука,
      и дрожь в ослабевших руках,
      и легче лебяжьего пуха
      летишь в недоступных веках!
      Не ты ли была фавориткой,
      не ты ль называлась Манон,
      и плакал с моею улыбкой
      Грие в час твоих похорон?!
      О, женщина! Времени арфа
      запомнила страсти этюд!
      И кисти тяжелого шарфа
      сегодня, как колокол, бьют,
      когда ты спешишь на свиданье,
      которому нету конца...
      И вечное длится сиянье
      До боли родного лица.
      11.06.1969
      Из книги "30 СТИХОТВОРЕНИЙ"
      (Филадельфия, 1996)
      ПЕРЕД КАРТИНОЙ П. ФЕДОТОВА
      Когда на погонные метры
      художник растратит талант,
      фальшивы его позументы
      и жалок сиятельный кант.
      Но если в согласье с натурой
      он в малом большое явил,
      останется - миниатюрой
      в разряде немногих светил.
      25.08.75
      ПЕРЛ
      Труд копиистов не в почете,
      пусть он неистов и упрям;
      но в рам ракушьей позолоте
      нет места блеклым именам,
      разжидивших юдоль Далилы,
      размноживших глаза святых;
      как будто рамой отделили
      сон мертвых ото сна живых.
      Другое дело - толкователь,
      интерпретатор вещих снов;
      поэт, ученый иль ваятель:
      пусть стар сюжет, да выбор нов!
      Иной подход. Иная мета.
      Как будто выхвачен из мглы
      изгиб старинного сюжета
      сквозь современности углы.
      Прожектор времени всевидящ,
      но что - как новый полимер
      ты синтезироваться выйдешь,
      перл - в век могучей НТР?
      1975 - 19.07.81
      НЕ ВЫЦВЕТАЮТ КРАСКИ НЕБА
      Манане Бобохидзе
      Художник не всегда в разладе
      с реальной жизнью и с судьбой;
      пускай какой-то штрих нескладен,
      но виден в нем порыв живой.
      Смеется девочка с утенком;
      танцует огненный Махмуд;
      и песню весело и звонко
      грузины над столом поют.
      Нам живопись дороже хлеба;
      нам кажется волшебной кисть:
      не выцветают краски неба,
      с холста не улетает мысль.
      Работа, вот твоя нирвана;
      твое Блаженство на крови...
      Рисуй без устали, Манана,
      дерзай, дерзи, люби, твори!
      4.06.84
      ДАЛИ-88
      Остр ли скальпель грядущих идей,
      хрупок череп столетий - не знаю...
      Толковище картин и людей.
      Бесконечная пытка глазная.
      Сатурналий круговорот.
      Андрогина немое моленье.
      Черной вечности траурный грот.
      Рана-рот в ожидании мщенья.
      Пьер Ронсар, Гете, Лотреамон,
      чьи стихи - детонатор рисунка;
      шум и блеск авангардных знамен;
      культуризм изощренный рассудка.
      Как бы ни было чувство старо,
      удивление гонит на паперть.
      Тавромахии злое тавро
      обожгло благодарную память.
      Нас не зря по углам развели
      золотой Аполлон и Венера.
      Восковая фигура Дали
      восклицательный знак интерьера.
      24.04.88
      ПОРТРЕТЫ XVIII ВЕКА
      Портреты XVIII века.
      Камзолы, ордена и парики.
      Глаза застыли. Покраснели веки.
      Все больше почему-то старики.
      То у фонтана. То у водопада.
      На фоне книг или на фоне гор.
      Я чувствую, какая-то преграда
      мешает нам затеять разговор.
      Пусть я не робок, вроде не калека...
      Но как свои раздумья ни итожь,
      портреты XVIII века
      меня вгоняют почему-то в дрожь.
      Они мрачны. Как будто нелюдимы.
      Они не смотрят - только лицезрят.
      Поодаль фавны или серафимы
      в какой-то аллегории парят.
      Так плохо им жилось или неплохо?
      Забыв на время чинный менуэт,
      кружилась в вальсе грубая эпоха
      и пудра осыпалась на паркет.
      И тот размах, то мощное круженье
      под небом юбилейных потолков
      без выдумки и преувеличенья
      запечатлели кисти мастеров.
      Обличие простого человека
      передавать им было не с руки...
      Портреты XVIII века.
      Камзолы, ордена и парики.
      Подобны исполинскому сервизу;
      нарядны, как пасхальное яйцо,
      маркиз взирал на пышную маркизу,
      графиня с графом вышли на крыльцо.
      Но странно вот что, я не думал прежде,
      (а может, просто не было нужды):
      смысл заключен не в позе, не в одежде,
      мне их надежды вовсе не чужды.
      У каждого из них была надежда,
      что их увидят, вспомнят и поймут;
      а если зритель вовсе не невежда,
      то он оценит живописца труд.
      Пускай он был не Репин, не Дейнека...
      И не чурался, видимо, прикрас...
      Портреты XVIII века,
      всего два века разделяют нас.
      Всего два века им до рок-н-ролла,
      до heavy-metal и до НЛО,
      до одуренья нового помола;
      того, что мирозданье так мало.
      А нам нужны образчики былого.
      Портреты стародавние нужны.
      С новехоньких полотен Глазунова
      глядят глаза какой-нибудь княжны.
      Ах, не княжны! Но разве дело в этом;