малые дети.
      Стучалось, как запертый смертник
      в заброшенной клети.
      Кричало.
      Немые кричат рукоплеском,
      А ты колотилось...
      2
      Что же случилось?
      И вечер, казалось, он не был так черен;
      и зерен разбросанных звезд
      не клевал еще месяц;
      его гребешка не видели люди...
      Так что ты заметил, сердце?
      Какая-такая печаль снизошла
      на твой остров?
      Твой остов трясла лихорадка печали,
      какую не знали доселе.
      Спросили тебя о причине?
      Чужие мужчины и женщины
      шли равнодушно,
      а ты наблюдало,
      как путник, внезапно свернув
      в подворотню,
      никем не замеченный, видит
      снаружи снующих, живущих, жующих,
      спешащих куда-то;
      не видящих кроме себя - никого...
      Не почувствуют взора они,
      бесчувственны и не они виноваты...
      Лишь, в общем...
      3
      А впрочем...
      Так кто же обидел?
      Скажи. Покажи.
      "Я простило", - ответило сердце.
      "Забыло.
      Такое нередко случалось".
      4
      Я просто впервые почувствовал сердце,
      кровавый комочек.
      Впервые во мне шевельнулась
      чуть-чуть неуклюжая жалость:
      "Я сам никого не жалел?!"
      И тут же смешалось волнение это
      с волнением сердца,
      ведь мы же одно существо.
      Я лишь раньше не чувствовал сердце.
      Сейчас же несу как хрустальную вазу;
      как ампулу с кровью - больному;
      как дрожащее пламя слабенькой спички
      на беспокойном ветру...
      И слезы утру.
      А царапинка так, заживет.
      Вот.
      5
      И только на сердце останется
      тоненький рубчик.
      Забуду я сам
      и забудет тот субчик,
      который оставил след
      на... досмертное количество лет.
      Пока под плач родных
      врач вскроет сердце в один дых
      и установит печальный факт,
      что я перенес
      незамеченный прижизненный инфаркт...
      И все-таки жил до естественной смерти.
      Хотите - верьте, хотите - проверьте.
      1967
      ЗЕМЛЯ
      В долине Тигра и Евфрата
      земля раздорами чревата;
      здесь часто брат ходил на брата
      опустошительной войной.
      Сегодня вдумчивый историк
      поведает, как храбр и стоек
      был каждый, как безмерно горек
      был путь...конечно, в мир иной!
      В долине Тигра и Евфрата
      земля находками богата:
      монеты, бусы из агата,
      щиты, сосуды, письмена,
      гробницы, женская гребенка,
      мечи, игрушки для ребенка
      сработаны искусно, тонко
      в мифические времена.
      В долине Тигра и Евфрата
      земля ничуть не виновата
      в том, что и нынче брат на брата
      нередко искоса глядит.
      А так, как каждый храбр и стоек
      и легче разрушать, чем строить,
      вполне возможно, что историк
      через столетья разъяснит:
      в долине Тигра и Евфрата
      земля находками богата:
      монеты, диск от автомата,
      противогаз, бутыль вина,
      транзистор, женская гребенка,
      часы, игрушки для ребенка,
      засвеченная фотопленка!
      12.01.75
      СИМЕОН БЕКБУЛАТОВИЧ
      Л. Ю.
      Его унизил Годунов,
      а Лжедимитрий заточил;
      Василий Шуйский был готов
      совсем отнять остаток сил.
      Наверно, с болью и тоской,
      желая время повернуть,
      глядел великий князь Тверской
      на жизненный коварный путь.
      Пусть Грозный правил целый год
      с ним наравне своей страной,
      чужим его считал народ,
      и для бояр он был чужой.
      Быт перебежчика страшон.
      Еще страшней его судьба.
      Зачем полез он на рожон,
      не пряча от ударов лба?
      Зачем служить России стал
      татарский хан Саин-Булат?
      Устав от козней, слеп и стар,
      он и монашеству был рад.
      Но тяжек иночества крест
      ( читай: сослали под арест)
      и вдалеке от отчих мест
      над ним поставлен скорбный крест.
      Круты истории весы;
      но будет помниться в веках:
      опальный "царь всея Руси"
      сидел в угрюмых Соловках.
      Он был лишь с виду одинок,
      и просчитался Годунов;
      и стал Касимов-городок
      одним из русских городов.
      11.02.72
      ПАЯЦ
      Он давно знаком с тобою,
      изумительный паяц.
      Он смеется над собою,
      унижений не боясь.
      Над собою - над толпою.
      Над собою - над судьбою.
      И вылазит вон из кожи:
      вот он добр, а вот он зол;
      имитирует похоже
      кожу бархатный камзол.
      Не актерская находка
      я еще умею вот как
      но печальна и легка
      остается на века
      та утиная походка
      и улыбка дурака.
      1968
      ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ
      Анна, жена моя! Писем помятых листки,
      верю, отыщешь легко ты в минуты тоски.
      Знаю, что почерк неровный прочтешь без труда,
      а между тем, как вода, пробежали года.
      Выучишь слово за словом, хоть писем скопилась
      тетрадь;
      Может, поверишь - не могут же мертвые лгать...
      Буду лежать я, добро бы - зарытый в песке,
      как и при жизни к твоей - равнодушный - тоске;
      занятый думой... А, впрочем, вот это уж бред;
      дум на том свете, конечно же, милая, нет!
      Чувствую явственно мокрую глину.
      Холодом сводит предчувствие спину.
      Дочь моя выросла, есть у нее своя дочка,
      Славная внучка; и ей три-четыре годочка.
      Анною внучку мою окрестили.
      Деда проведать порою приходят к могиле.
      Где оно, лежбище праха, прибежище лени?
      Воспоминаний роятся безмолвные тени:
      теплая кухня, откинута крышка буфета;
      через открытую дверь на столе виден веер букета;
      там же из вазы соседней, как тесто, свисает сирень.
      Вечер прохладный сменяет распаренный день.
      Скоро уснут все, чтоб завтра с улыбкой проснуться;
      Мне же и набок нельзя повернуться.
      Одеревенело когда-то упругое тело.
      Оттанцевало. Отдышало. Отпело.
      Только в насмешку можно шептать: "отдохни..."
      Ночи распустят пряжу, которую выпряли дни...
      О, Пенелопа, жена моя верная Анна!
      Что ты прядешь и прядешь неустанно
      воспоминаний бессонную нить,
      тщетно пытаясь с явью мечту воссоединить?. .
      Ткешь без конца незримое покрывало...
      Воздуха мало...
      О, если б ты знала, как мало воздуха здесь...
      16.06.71
      ТРИПТИХ
      Б. А.
      1
      Каждой фразе предшествует мысль,
      колыхнувшая стенки сосудов;
      и не может наш бедный рассудок
      предсказать неожиданный смысл
      нашей речи - затем ли, что ей,
      неразомкнуто слившейся с духом,
      тяжко с телом, безгласным придурком,
      и тошнее - совсем без костей...
      Каждой фразе предпослана тень
      наших славных и грешных деяний;
      и, наверно, из всех одеяний
      это самая верная сень.
      Да святится союз и союз!
      Фраз и личности. Слова и Дела.
      Нет ни звездному свету предела,
      Ни бессонному шепоту муз!
      8 - 14.07.74
      2
      Снег в марте шел - как в декабре.
      Со мною рядом шел, постылый.
      Нас встретил пригород пустынный
      огнями, вставшими в каре.
      Лучи дрожали, как штыки.
      Деревья ожидали казни.
      Во мне ворочались рассказы
      конкретной жизни вопреки.
      И стало так нехорошо
      в глухое время снегопада;
      иное время было надо...
      А, собственно, куда я шел?
      На зыбких лапах стыла ночь.
      Со всех сторон неслись проклятья.
      Казался ближний клен распятьем,
      и я не мог ему помочь.
      Я заблудился в декабре;
      вернее, в марте ошалелом.
      Я очутился во дворе,
      помеченном французским мелом.
      Варфоломеевская ночь!
      Я - гугенот; мне снова страшно
      в чужое время пятой стражи;
      и клен не может мне помочь!
      Прочь! Заклинаю Богом! Прочь!
      Сгинь! Ведьмой пропади бесследно,
      Варфоломеевская ночь!
      Часы стучали, как всегда.
      Снежинкой падала звезда.
      И рядом, здесь, вниз головою
      снежинка падала звездою
      и разбивалась навсегда
      потусторонняя вода.
      Я подходил к родному дому.
      Я, наконец, нашел ответ:
      "Хотел по времени иному
      жить; а его - иного - нет!"
      1966
      3
      Как странно - на лице славянском
      вдруг азиатские глаза
      плеснут своим непостоянством,
      приманивая и грозя!
      Какой монгол, в каком столетье
      посеял дикие черты?
      Как крепки варварские сети
      и слабы женские мечты!
      Но силу набирает робость,
      заимствуя у ней огня...
      Глазами Азии Европа
      сегодня смотрит на меня.
      9.09.70
      ЖЕЛАНИЕ
      Сойдясь с судьбою грудь о грудь,
      хочу я время повернуть...
      Железную узду накинуть
      на озверевшего коня;
      вскочить, привставши в стременах;
      махнуть - в двух разных временах
      за ветхий тын, где кровью маков
      обагрена ночная степь...
      О, пусть же я не буду слеп,
      как - по преданию - Иаков!
      1965
      ЗВУКОВОЕ ПИСЬМО
      Виктору Сосноре
      Улица Росси,
      твой Росинант великолепен.
      Слезы, не росы - губят талант,
      ибо нелепо.
      Как ты потряхивал головой,
      седенькой гривкой!
      Рифму охаивал, на угловой
      выкинув гривну.
      Помнишь, Де Кирико маслом сумел
      те же колонны:
      как они лижут отцеженный мел!
      Как вероломны!
      Лирик сегодняшний, нео-Катулл:
      рифмами - цифры...
      За горизонты души заглянул,
      вынянчил циклы.
      Скажешь: Париж или Санкт-Петербург,
      Ревель и Рига...
      Сказочной птицей по имени Рух
      рухнула Книга.
      Крылья волочит по бренной земле,
      сложит страницы...
      Белые ночи... На ранней заре
      новые птицы!
      1З.09.79, Ленинград
      РАЗРЫВ
      Идут осенние стихи...
      Так листья хлынули лавиной.
      Так копятся у глаз штрихи
      у поседевшего мужчины.
      Идут решеньем на разрыв
      не вспоминать о ней, о доме...
      И гасят маленький свой взрыв
      в любой ласкающей ладони.
      25.04.66
      ВДОХНОВЕНИЕ
      Б. П.
      Когда начальных строчек тьма
      меня с ума сводила,
      какая ниточка впотьмах
      ко свету выводила?
      Когда с прожорливостью крыс
      поэзии грыз оксфорд,
      угадывался темный смысл
      в параде парадоксов.
      И обещалось в той горсти
      (как зритель - в кинокадре),
      что ожидание гостит,
      хоть не указан адрес.
      Вот с самой легкой той руки
      и приходил к моменту,
      когда величие строки
      наглядней монумента.
      Благословляю первый шаг
      и тот надрывный дых,
      с каким нашла моя душа
      учителей своих!
      1967
      ИЗ ГАЗЕТ
      Андрею Вознесенскому
      Ах, как нужен нам пророк!
      Маг. Советчик. Ясновидец.
      Мысли, как соленья, впрок
      в мозг-чуланчик становитесь.
      Жить без новостей голо.
      В чтении души не чаем.
      Зрю в "Вечерке" уголок
      "Спрашивай - отвечаем".
      ВОПРОС: "Золотое кольцо лежало
      рядом с ртутью и побелело.
      Что можно сделать, чтобы извлечь ртуть?"
      Столь истошно в телефон
      женщина вопит в отчаянии;
      аппетит пропал и сон;
      блекнет золото венчальное.
      Исповедовает кредо:
      есть лосьоны, пудры, кремы,
      ванны хвойные для тела,
      а колечко побелело.
      Есть театры, церкви, цирки
      для души в бессонном цикле,
      возрожденью нет предела,
      а колечко побелело.
      Речка, что ли, обмелела?
      Тихо воют этажи:
      "Где ХИМЧИСТКА, подскажи?"
      Глазки бегали, как ртуть:
      "Вам ОТДЕЛЬНО завернуть?"
      Глазки щурились келейно.
      Растекались по коленкам.
      Глазки мерили хитро:
      "Вам вино или ситро?"
      Этот блеск и этот лоск
      обволакивают мозг;
      обмякают влажно губы;
      золото идет на убыль...
      ОТВЕТ: "Любую золотую вещь необходимо оберегать от соприкосновения с ртутью, ибо золото белеет и теряет свои качества. Восстановить первоначальный вид золота, видимо, невозможно".
      У досужих горожан
      тьма вопросов, а ответы
      могут их опережать,
      если в срок читать газеты.
      5.12.73
      ЧУЖИЕ РУКИ
      Порой, ожесточась, со скуки,
      сначала вроде бы легко
      дыханьем греть чужие руки,
      в мечтах от дома далеко.
      Приятна теплота объятья.
      Волнует радужная новь.
      Но шелест губ и шорох платья
      лишь имитируют любовь!
      И не заметишь, как мельчаешь;
      как окружит одно и то ж:
      ложь в каждом слове, ложь в молчанье,
      в поглаживанье тоже ложь...
      Едва ль для настоящей страсти
      друзья случайные годны.
      Старательные, как гимнасты.
      Как манекены, холодны.
      И только дрожь замолкнет в теле,
      заметишь, тяжело дыша,
      что оба - словно опустели:
      кровь отошла, ушла душа...
      И, тяготясь уже друг другом,
      проститесь, позабыв тотчас
      чужое имя, голос, руки
      и - не заметив цвета глаз.
      18.02.71
      ОБИДА
      Е. Е.
      Обидели. Беспомощно и горько:
      мир перекошен, вывернут, разбит;
      и сердце стало апельсинной долькой,
      которую жует беззубый быт!
      О, Господи! Зачем бывает разум
      дан гнусной твари с языком змеи?
      А веруешь, что песенные фразы
      хранят в охрипшем горле соловьи.
      И все-таки возмездье настигает,
      над всем в природе правый суд вершит
      и песня соловьиная летает,
      и вечно ползает змеиный шип!
      7.09.70
      ОСЕННИЙ ДЕНЬ
      Был этот день тревожно мглист,
      чего-то ожидая.
      Гремел по тротуарам лист,
      с деревьев упадая.
      Так оглушительно гремел,
      подобно жесткой жести,
      что я лицом бледнел, как мел,
      и ждал печальной вести.
      И думал, что зимы приход
      (колючей белой смерти)
      в лед эти клены закует,
      завертит в снежном смерче.
      Невыносимо было жаль
      молящих веток хилость;
      и в душу светлая печаль,
      как птица, поселилась.
      Молчала площадь, как вдова;
      и, словно бы из воска,
      нагие стыли дерева,
      беленые известкой.
      Кто кисти в известь окунал,
      плеща густую сырость,
      чтоб, как к оглохшим окуням,
      мы к кленам относились?!
      Кто черствым сердцем не жалел,
      дотронуться решаясь,
      чтоб мертвый воздух тяжелел,
      в кристаллы превращаясь?!
      Еще гремел кленовый лист,
      еще я шел куда-то;
      и ветер-виолончелист
      заканчивал сонату.
      Как мухи белые, слепя,
      возникли ниоткуда;
      и это было - как судьба
      и продолженье чуда.
      7.10.68
      * * *
      Мертвым соком брызни,
      папоротника твердь.
      В этой страшной жизни
      нужно умереть,
      чтоб тебя читали,
      чтоб тобой зажглись,
      чтоб, шутя, листали
      твою жизнь...
      24.07.69
      ДАЧНАЯ БАЛЛАДА
      Тиха на даче жизнь. Безделье. Пустота.
      Огромный день легко уходит в мирозданье.
      Напудренных берез святая красота
      стоит особняком, не требуя названья.
      Кудрявый черный пес, свернувшийся клубком,
      в облезлом кресле спит и в пышный ус не дует.
      Жизнь кажется сплошным раскрашенным лубком,
      и старый шулер-смерть здесь карты не тасует.
      Ни звука скорбных труб, хоть кладбище - подать
      рукою... Старики здесь ходят за грибами.
      Разлита в воздухе, как масло, благодать;
      и можно ощущать ее легко губами.
      Лишь крашеный забор, зеленый, как листва,
      напоминает нам о бренности унылой;
      а свежих планок строй, как белая плотва,
      набившаяся в сеть и стянутая силой.
      Тиха на даче жизнь. Лишь ночью мотыльки
      стремглав летят на свет и как собаки лают
      на бьющий в тело жар, природе вопреки,
      и только утром вновь до ночи засыпают.
      Я дачный день тяну, как бредень по воде.
      То ем, то сплю, то в лес хожу гулять с собакой.
      Но в сне или в еде, повсюду и везде
      я чувствую себя отловленной салакой.
      Лишь только ночь придет, как бодрый, словно крот,
      ворочаю пласты бессонницы огромной;
      и черный небосвод, ссутулясь у ворот,
      высматривает свет в одной из наших комнат.
      Я тенью в потолок натружено упрусь,
      полночи проведу над строками поэта.
      За каждым словом - Русь; и сладостен союз
      бумаги и пера, единство тьмы и света.
      Тиха на даче жизнь. Нет никаких преград
      раздумьям. И строка как шелковая вьется.
      И даже дождь с утра, что льет как из ведра,
      и тот благословен и дачею зовется.
      Я вырос не в тиши и парковых аллей
      не видывал в глаза забористым подростком.
      И потому вдвойне мне наблюдать милей,
      как дочь моя идет к крыльцу по шатким доскам.
      У ней - своя стезя. Ей запрещать нельзя
      подружек хоровод и синий телевизор.
      А дачные друзья - удачные друзья;
      и нечего ворчать над ними, как провизор.
      Отмеривать ли жизнь, как капли натощак,
      елозя по земле пипеткой рыжих сосен
      или носить ведром, чтоб полдень не зачах,
      и не был жар души, как небеса, несносен.
      Тиха на даче жизнь. Я выбрал наугад
      одну из тех потерь, что насмерть укатает.
      И розовая дверь одной из автострад
      в больничный коридор бесплатно доставляет.
      Там спит моя жена и мой младенец спит.
      И спят они всю ночь с открытыми глазами.
      Там стол стоит накрыт. На нем в стаканах спирт.
      И пью я этот спирт бессонными часами.
      И снова бью стекло в замызганном кафе,
      и снова хлещет кровь из ровного пореза.
      И совесть, как палач, на ауто-да-фе
      ведет, пока жива, до полного пареза.
      Тиха на даче жизнь. И привидений рой
      не виден за окном, хоть кладбище под боком.
      Мать, отчим и отец, умерший брат с сестрой
      не могут заглянуть сегодня ненароком.
      Пишу и весь дрожу, заслышав странный звук.
      В щель хилого окна течет нездешний холод.
      Светает. Плеск листвы напомнил море вдруг.
      Я под Одессой вновь, с женой и снова молод.
      О, если бы я знал тщету прошедших лет
      и если бы я мог предугадать заране,
      где истин низких тьма, а где блаженства свет,
      неужто б и тогда я не скорбел о ране?. .
      Тиха на даче жизнь. В балладе Пастернак
      рассказывал, как взят был в ад, где все в комплоте.
      Я в комнате один. И это тоже знак,
      как слезный дождь во мгле, что есть мученья плоти.
      Давно со стула встал и отошел к стене.
      Дрожит рука, пиша взъерошенные буквы.
      Тиха на даче жизнь. И это не по мне,
      как суп из воронья или бифштекс из брюквы.
      Я в комнату к жене и к дочери пойду.
      Назойливо жужжит соседский холодильник.
      Я жить еще хочу, к нелепому стыду,
      и жизнь свою сменять, как сломанный будильник.
      Я доплатить готов... Но - кровью сыновей?
      Но - близких и родных мученьями - что гаже?
      Что современнее? Что проще и модней:
      доспехи дьявола или халат из саржи?
      Тиха на даче жизнь. И дождик за окном
      то остановится, то снова вспять несется.
      Стоит на месте дом; кровь ходит ходуном;
      и шелковой строки удавка не порвется.
      Собаки круглый глаз следит исподтишка.
      Мне кажется, белок надглазья окровавлен.
      И каждая строка как следствие грешка
      гнетет меня и вновь развертывает травлю.
      Немолчный разговор деревьев за окном.
      Дождинок и листвы сплошные пересуды.
      Готов я даже днем сейчас сидеть с огнем.
      Ребенок и отец - не разобщить сосуды.
      Тиха на даче жизнь. Но жить исподтишка
      не сможешь, если сам не вурдалак полночный.
      Легко, наверно, впрок сложить два-три стишка,
      но трудная стерня - работать внеурочно.
      Я перевел уже сегодня двести строк,
      стихотворений шесть чувашского поэта.
      Не выполнен урок, не подведен итог
      страданиям моим, и вот пишу п р о э т о.
      Тиха на даче жизнь. Мои соседи спят.
      Спит и жена, и дочь. Спит чутким сном собака.
      Затихло все вокруг. Уже не шелестят
      березы и дубы... Спокойно все... Однако...
      Готов я повторить строку про благодать.
      Тиха на даче жизнь. Как шелковая, вьется.
      Я выбрал наугад, чье имя целовать.
      Но как мне быть, когда никак он не зовется?
      Кудрявый черный пес, свернувшийся клубком,
      он тоже спит всю ночь с открытыми глазами.
      Поймет ли он меня, вздохнет ли он тайком,
      сочтет ли тоже дождь всемирными слезами?
      В балладе Пастернак рассказывал, как взят
      был в ад; он видел сон... Бессонница страшнее:
      все видишь наяву и не свернешь назад.
      Тиха на даче жизнь. Не может быть тошнее.
      Безделье. Пустота. Огромный день легко
      умчался в никуда. И длится прозябанье.
      И мертвенных берез ночное молоко
      второй накаплет путь, не требуя названья.
      Я выбрал крестный путь. Не два, не три стишка
      я сочинил впотьмах под шум воды проточной.
      Тиха на даче жизнь. Но жить исподтишка
      не буду никогда и здесь поставлю точку.
      6.08.79
      АВТОПОРТРЕТ
      Мне - 30 лет.
      Родился в победоносном 1945,
      ни разу в жизни не видел
      родного (живого) отца
      и до 25 - не подозревал
      об его существовании.
      Лгу
      Иногда бывали предчувствия.
      Закончил среднюю школу,
      медицинский институт,
      половину спецординатуры,
      служил врачом в/ч 75624,
      был глазным хирургом
      и писал ночами стихи.
      Сколько их рождалось
      и умирало в сознании - не исчислить;
      на бумагу занесены несомненно худшие;
      чаще рифмовал на ходу,
      без клочка бумаги и огрызка карандаша под рукой.
      Я жил в Перми, Тбилиси и Москве;
      женат с 22 лет, счастлив в браке;
      дочь - ровесница моего заочного
      литературного образования
      появилась на свет ровно через 3 месяца
      после моего очередного дня рождения.
      Не знаю, совпадают ли наши группы крови,
      как идентично это мистическое число 19;
      но мне хотелось, чтобы совпали
      наши духовные группы
      и я смог бы передать ей со временем
      хотя бы частицу так называемого
      "жизненного опыта".
      Некоторым друзьям я казался воплощением
      честолюбивого Трудолюбия и Разума;
      себе же представляюсь лентяем и недотепой.
      Люблю книги,
      хотя с каждым годом читаю все меньше;
      глубже ли - другой вопрос,
      на который трудно ответить.
      Люблю жену, дочь,
      покойную бабку Василису Матвеевну;
      несколько отчужденно люблю мать;
      чту и жалею отца,
      которого и сейчас (про себя)
      не могу называть отчимом.
      Не мыслю себя вне литературы
      ( стихи, переводы, рецензии),
      хотя если что и удалось в этой жизни
      это исцеление от физической слепоты
      200 больных катарактой,
      когда занимался хирургией.
      Вряд ли помогу кому-то прозреть духовно.
      Помню и повторяю: "Врачу, исцелися сам!"
      Надеюсь прожить долго и счастливо
      (т. е. испытав в полной мере
      душевную и жизненную чересполосицу,
      которая столь необходима
      для полнокровного творчества,
      но труднопереносима каждым из нас).
      Обретал и терял друзей;
      лучший друг - Анна,
      мое живое ненаписанное стихотворение,
      мое сердце, моя совесть...
      каждодневно учусь у нее
      бескорыстию и терпению,
      честности и справедливости...
      Я вроде ничего не написал о своей эпохе,
      модах нашего времени
      (макси или мини, "дудочки" или клеш);
      соседях по коммунальной квартире,
      мечтах и разочарованиях, весе и росте,
      форме ушей, очках и ботинках,
      любимой "полевой" сумке
      и содержимом карманов;
      но мои современники без труда
      дорисуют в своем воображении
      портрет обычного человека
      2-й половины ХХ века
      и подивятся, насколько он неотличим
      от них самих.
      Всякие несхожести и несообразности
      будут отметены;
      другими будут цифры, имена и факты;
      останется нетленной
      голая человеческая суть,
      которую и призван выразить автопортрет.
      13.12.75
      Из книги "ВЕРЕТЕНО СУДЬБЫ"
      ("Книга". Москва,1989)
      ЗОНА
      Я в комнате один. За окном Кисловодск. Орет какие-то песни радио. И полон виденьями давними мозг, и память усталую душу радует. Я получил сегодня письмо из далекого дома на берегу Камы; ах, если бы сердце могло само побежать и обнять кого хочет руками! Но жизнь безжалостна, жизнь права; она уводит юнцов из-под крова; ведь растет и растет трава, не боясь серпа тупого. Ах, родители, дорогие родители! Вы все старитесь в ожидании. Вам бы спеленать и держать в обители сына, не думая об его желании. А сын меж тем давно повзрослел; у него самого уже дочь совершеннолетняя; никому неизвестен его удел, а вы продолжаете тихо сетовать... Но я не могу по-другому жить, я не желаю по-вашему; меня схватили Москвы этажи золотые слова вынашивать. О прошлом годе я вас навестил, прошел по местам своей юности: о, сколько же нужно душевных сил, чтоб выжить в таежной угрюмости! Я вспоминаю ушедшие дни: как раки, ползли по угорам бараки; как много было хмельной родни и редкий праздник случался без драки. Мой дядя Романов, Устинов - второй, в гудящем застолье куражились часто; не мог я понять своей детской башкой, что это - замена мужицкого счастья. Я слушать песню без слез не могу: "Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу..." Где вы, дядья, со своими заботами? Где ты, любимая бабка моя? Вечно работала через силу. Что получила ты, Бога моя? Снег засыпал твою могилу. Есть ли над ней хоть какой-то крест, хоть бугорочек цел над тобою ? небо, российское небо окрест, непередаваемо голубое... Я не забыл твой суровый урок, как не уросить ты просила; и на распятьях случайных дорог жизнь не распяла меня, не сломила. Я, помню, играл в городки и в лапту; за хлебом бегал в какую-то ""зону"" и только недавно понял и чту, какого в детстве хватил озону... Ведь я с рожденья был сослан в места, где выжить было великое благо; где парусом белым манила мечта, плутая в бухтах архипелага ГУЛАГа... Какие плуты встречались в пути, профессиональные архиплуты... И то, что удалось уцелеть, уйти, сбросить с рассудка и сердца путы - чудо! Счастье! И пусть моя дочь сегодня не сетует на неудачи, на то, что отец мало смог превозмочь и нет у него ни машины, ни дачи. Я почти 30 лет "отбыл" там, куда телят не ганивал пресловутый Макар; и весь свой пыл вынес из "заключения" раннего. Иным покажется пафос смешным, каким-то таким надуманным; а мне все горек юности дым, то Сталиным тянет, то Трумэном... ломала, корежила жизнь судьбу; вырос я свилеватым, как пихта; а кто-то про ранние морщины на лбу или заметит, мол, слишком тих ты... Не надо зондировать, я не стих; во мне не угасла заветная фронда; и даже этот изломанный стих гласит, что создатель не просто член фонда. Изыдьте, кричу из последних сил, членистоногие, членисторукие! Пусть в храме останутся те, кто любил, кто вырос под присмотром суровой старухи. И кто не боится, что нынешний смотр выявит нутро и мурло перекрашенное... Утро построит из солнечных сот новые невиданные башни. Не будет больше ужасных зон, зон молчания, зон страха... И одним из самых тяжелых зол будет незнание Чайковского или Баха, затем и живу, и сердце лечу в Кисловодске богатырским нарзаном; затем обратно в Москву полечу, раздумьями века терзаем. Не нужно бояться высоких слов, когда они истиной чувств обеспечены; не нужно дверь закрывать на засов и засыпать беспечно. Сегодня в движении вся страна; ширится зона стыда и страдания; так пусть продлится моя страда, зона радости и рыдания. Жизнь безжалостна, жизнь права; она уводит детей из-под крова; ведь растет и растет трава, не боясь серпа тупого.
      18.07.88
      8 1/2
      Причудливая цепь ассоциаций:
      печаль снаружи и любовь внутри;
      и если чист ты, нечего бояться;
      садись на место и кино смотри.
      Текут воспоминания ребенка.
      Стегает бич взаимных укоризн.
      Порою рвется старенькая пленка,
      она длиною с прожитую жизнь.
      Друзья. Враги. Наставники. Соседи.
      Ученики. Любовницы. Жена.
      Те заняты едой, а те - беседой.
      И всем судьба воздаст свое сполна.
      Смотрю кино, как будто жизнь листаю.
      Туман в глазах. Скорей очки протри!
      Я - не герой, так что же повторяю:
      "Как грешен я! Мне тоже 43".
      Зачем страшны мне жалкие угрозы
      раскрепощенных киногероинь;
      и псевдоромантические слезы
      горьки, как настоящий героин?!
      Наверно, в том и кроется отвага,
      чтоб, зная участь, не бросать руля
      и не спускать перед бедою флага;
      все вынести и вновь начать с нуля.
      5.06.88
      ПРАВО НА ИМЯ
      Памяти Велимира Хлебникова
      Век в имени сияют Р и м и л е в;
      веленья миру выписаны грубо;
      и до сих пор рыдают нараспев