Виктор Широков
      Иглы Мглы
      ОТ АВТОРА
      Предваряя свое первое более-менее массивное собрание стихотворений, написанных за сорок лет, я, прежде всего, должен высказать сердечную благодарность издателю, неожиданно проявившему заинтересованность и способность читать "незамыленным" глазом современника и коллегу. И когда позже (в верстке) пришлось немилосердно сокращать как неопубликованные творения, так и стихи из книг, видит Бог, я старался оставить только лучшее или характерное и характеризующее.
      Когда я был молод (а мне чудится - вся жизнь моя промелькнула одним чудным мгновением, даже не часом), и, как водится, меня "не печатали", читали "через губу" или не всерьез, чего стоит только то, что "Пермские боги" были напечатаны не в 21 (время написания), а в 36 лет - но зато в том, еще не опростившемся "Новом мире", я полагал, что конца края не будет несчастиям, зато сейчас, почти на склоне лет (при всей неувядшей энергии и надежде) отчетливо вижу правоту грубой таски и внимательного слежения высшего судии.
      Прав Слуцкий: "Все приходит слишком поздно. Вовремя приходит. В срок".
      И как оказалось - не стыдно за свои первые книги, за честные строки, от сердца ли они или от ума, от начитанности, от книжной культуры. Спасибо сердечное моим учителям, посвящения которым обозначены, хотя и не все. В прежних книгах все полнее, пусть не причесаннее. И все там о Шиллере, о славе, о любви. О России, о любви к Слову, о себе.
      Должен заметить, что от цензуры, особенно редакторской, от недопущения к печати страдал поболее многочисленных -ских и -енок. Лишь две книги "Веретено судьбы" (1989) и "Слюни Аполлона" (2000) вышли в соответствии с авторским замыслом и, увы, замечены были только профессионалами-поэтами, а не критикой.
      Не ходил и не хожу в стаде, не нахожусь в обойме. Читатель - мой единственный адресат и душевный ему привет от собрата. Я ведь и сам такой, не зря сказалось когда-то.
      Стихотворные переводы - немалая часть моей творческой жизни. Только пунктиром пометил интересы и свершения. Только то, что публиковалось в авторских книгах.
      Dixi. Еже писах - писах.
      ИЗ ТБИЛИССКОЙ ТЕТРАДИ
      СВЕТИ-ЦХОВЕЛИ
      Не гаснет свет внутри Свети-Цховели*.
      Людская память помнит о былом.
      И снова торжествует дух над телом,
      над ложью - правда и добро - над злом.
      Мы, может, не подумаем о войнах,
      не раз дотла испепелявших край;
      и по могилам взгляд скользнет спокойно:
      в них лишь тела ушедших в ад и рай.
      Все умирает: дерево и птица.
      Бессмертие лишь может сниться нам.
      И все-таки прославлена десница
      построившего этот строгий храм.
      Нельзя судить насмешливо и строго
      далекий и полузабытый век;
      здесь в мыслях становился равен Богу
      униженный судьбою человек.
      Величие не в княжеском обличье,
      величие - в натруженных руках,
      когда не надо думать о величье,
      а просто дело оставлять в веках:
      сажать деревья, пролагать дороги,
      учить детей и виноград растить...
      Наследством станет новый мир в итоге,
      и поколений не прервется нить.
      И будет дух торжествовать над телом,
      над ложью - правда и добро - над злом...
      Пока не гаснет свет Свети-Цховели,
      людская память помнит о былом.
      10. 72
      * Свети-Цховели - храм, памятник древней
      грузинской архитектуры.
      МАСТЕРСКАЯ
      Народному художнику Грузинской ССР
      Ладо Гудиашвили
      Личики, лица, трагичные маски,
      морды звериные, лики святых
      все ожидало чудесной развязки
      и наполняло движеньем холсты.
      Плыл по течению слабенький плотик
      с девой поникшей и с гадом земным
      духа боренье с мятущейся плотью
      было, казалось, волненьем моим.
      Я за воскресшую правду сражался,
      я наклонялся к любимой моей
      в зеркале рамы мой мир отражался,
      с виду живущий судьбою своей.
      Раскрепощались беззвездные ночи
      и нерестились мильоны комет,
      и Чукуртмы* соколиные очи
      к солнцу стремились, встречая рассвет.
      Жизнь продолжалась, и длилось мгновенье,
      не принимая оковы годов,
      неудержимо, как сердцебиенье,
      ясное, словно улыбка Ладо.
      10. 72
      * Чукуртма - дочь художника Л. Гудиашвили, персонаж многих его картин.
      НА ПРОСПЕКТЕ РУСТАВЕЛИ
      На проспекте Руставели
      сто платанов встали в ряд.
      На проспекте Руставели
      грустных слов не говорят.
      На проспекте Руставели
      в песню просится мотив.
      На проспекте Руставели
      каждый юноша красив.
      На проспекте Руставели
      дарят женщинам цветы.
      На проспекте Руставели
      не бывает темноты.
      Я свое стихотворенье
      на Урале, весь в снегу,
      вспомню, словно на мгновенье
      в южный город забегу.
      В ту зеленую аллею,
      где не встретил никого.
      Ни о чем не пожалею,
      не забуду ничего.
      На проспекте Руставели
      сто платанов встали в ряд.
      На проспекте Руставели
      грустных слов не говорят.
      10. 72
      ВСТРЕЧА
      Провинциалочка в столице
      такое чудо, черт возьми!
      Разговорись - вернет сторицей
      зазря потраченные дни.
      Ты, снова молод и доверчив,
      плыви асфальтовой рекой,
      покуда синеглазый вечер
      прощально не махнет рукой.
      Плыви, рифмуя "нежность - снежность",
      не чувствуя обычных пут...
      В Ижевске есть такая свежесть!
      Так очи в Глазове цветут!
      Учи листвы язык зеленый,
      освободясь от зимних дрем,
      весной удмуртской удивленный,
      воскресшим сердцем умудрен.
      23.04.
      1974
      * * *
      Никогда не писал дневников:
      откровенности, что ли, страшился
      или мнимости тех двойников,
      в чьем обличии вдруг бы явился.
      Понимаю сейчас - избегал
      полуправды, неверного слова;
      тех зеркал, что округлей лекал
      корректируют облик былого.
      И не раз в скоротечном письме
      признавался жене или другу
      в том, что всплыло мгновенно в уме,
      не накинув раздумья кольчугу.
      А сейчас сожалею о том,
      что не вел заповедной тетради;
      может, прозы подвинулся б том...
      Смысл - он есть иногда в маскараде.
      И пройдясь повзрослевшей рукой
      по наивным смешным откровеньям,
      вдруг поймешь, что обязан строкой
      груде старого стихотворенья.
      3.01.
      * * *
      Осталась на губах пыльца
      волшебного цветка Надежды...
      Как странно! - я не ведал прежде
      подобной чуткости лица.
      То явь была иль сон случайный?
      Прикосновеньем потрясен,
      я убеждал себя вначале,
      что это был, конечно, сон.
      Но тотчас вспомнил предсказанье,
      ту карточную ворожбу,
      атеистическим сознаньем
      испытывая к ней вражду.
      Сбылось! - зачем я заставлял
      раскидывать по кругу карты?
      Передо мной разверзся кратер,
      и я на облаке стоял.
      И птицы свили хоровод,
      и миг столетьем обернулся,
      и съежился в минуту год,
      и невредимым я проснулся.
      Сбежал с воздушного крыльца,
      на службу зашагал прилежно...
      Печального цветка Надежды
      легко стирается пыльца.
      21.04.
      * * *
      Н. О.
      Поздней ночью - к Ларисе! К Ларисе!
      по размытому мартом снежку...
      В слюдяном разварившемся рисе
      поскользнуться легко сапожку.
      Поздней ночью по улице гулкой,
      где лишь ветер плечист и речист,
      страстотерпица тащит придурка,
      он прилип, как березовый лист.
      Поздней ночью - как вымерли - в доме
      только лифта гуляет кадык.
      Сей летающий гроб похоронит
      на минуту - последних живых.
      Поздней ночью пришедших с игрою,
      разрушителей дивного сна.
      Но Лариса простит и откроет,
      и плеснет на дорожку вина.
      Поздней ночью, метро разрывая
      ледяное пространство тоски,
      два бездельника, два попугая
      тщатся мыслей слепить черепки.
      Поздней ночью все души в полоску,
      их несходство наветов страшней.
      И в Филях ты поправишь прическу,
      в Лихоборах я сброшу кашне...
      На рассвете едва ли поверю
      в снежный обморок, в лунный вояж...
      Неужели две сонных тетери
      поднимались на пятый этаж
      поздней ночью - к Ларисе, к Ларисе...
      И в стандартные двери стуча,
      каждый был друг от друга зависим,
      негодуя, смеясь и ворча.
      И тяжелого неба десница
      вместе с шуйцей широкой земли
      не давали в темнице тесниться
      и к бессмертному свету влекли.
      10.04. - 24.07.
      * * *
      Чашечка кофе в кафе "Марс".
      Жизнь на Голгофе не жизнь - фарс.
      Хочешь, не хочешь - держи форс,
      выпятив мощный торс.
      Круг повторяется - круг крут.
      Крепче, седок, обхвати круп.
      Помни, что подешевел креп,
      случай давно слеп.
      В рифму сказал - получай балл.
      Не угадал - покидай бал.
      Скажут потом: "Человек был,
      не умерял пыл".
      Чашечка кофе в кафе "Марс".
      Жизнь для поэта порой - фарс.
      Если всерьез, то - свивать трос
      весь из шипов роз.
      2.09.
      СТАНСЫ
      Без устали мотают люди
      истории большой клубок;
      и шар земной обмотан будет
      витками огненных дорог.
      Но ты мне помнишься иначе,
      еще не начат спор веков,
      и умеряет пыл горячий
      ладонь прозрачных родников.
      И что-то папоротник шепчет
      доледниковое, свое;
      и ветер тихо гладит плечи,
      и птица без конца поет.
      Я знаю: шум твоих заводов
      надолго пенье заглушил;
      и вместо небосвода - сводов
      бетонных этот мир вкусил.
      Крапиву жгучую бичуя,
      искоренив чертополох,
      не сразу человек почуял,
      что быт не этим дик и плох.
      К чему преследовать огнями
      растений дикую орду?
      Их выкорчевывать с корнями
      себе отыскивать беду.
      Стоят столбы - посланцы света,
      топорща мертвое литье;
      но если будет вся планета
      бетонной, что житье-бытье?
      Пускай дома - дворцы, как в сказке.
      Но если и репей исчез,
      и вместо горок - на салазках
      мы падаем по скатам рельс...
      История - она пытлива.
      Она рассудит: что и как.
      Но ты живешь нетерпеливо,
      мой современник, маг бумаг.
      Ты даже мельницы старинной
      крыло не хочешь сохранить,
      а что до свечки стеаринной,
      то предпочел вольфрама нить.
      Тому нисколько не перечу.
      Прогресс на то он и прогресс,
      но неужель на гуттаперчу
      бездумно мы сменяем лес?
      Какой он - лиственный иль хвойный,
      с грибами или без грибов,
      но он - живой. И с ним спокойней,
      чем в царстве каменных столбов.
      Пока еще на ветках шишки,
      и есть, где побродить пешком,
      и даже косолапый мишка
      нам не по Шишкину знаком...
      Я все о том же: о природе,
      где все бездумней и тесней,
      а значит, в некотором роде
      о нашем с вами естестве.
      Понятно, человек - не птица.
      Он смеет. Строит. Царь и бог.
      Он на деревьях не гнездится,
      а для зимовки жидок стог.
      Но размышляя над итогом
      своих свершений и проказ,
      не нужно быть царем и богом,
      вот старшим братом - в самый раз.
      Без устали мотают люди
      истории большой клубок;
      и шар земной обмотан будет
      витками огненных дорог.
      Сложны не те уже задачи.
      Пока не кончен счет веков,
      пусть нам умерит пыл горячий
      ладонь прозрачных родников.
      30.09.
      ИЗ ЦИКЛА "ЧЕРНЫЕ СТИХИ"
      * * *
      Призываю немилость Господню.
      Я хотел бы скорей умереть,
      чтоб не мучиться в этом Сегодня,
      захороненный Прошлым на треть.
      Что мне нового Завтра разводы?
      Нефтяное пятно на реке?
      Если влажные черные своды
      будут бархатно льститься к руке.
      И еловый распластанный ящик
      поплывет, как священный ковчег,
      чтоб питаться одним Настоящим,
      чтобы с Прошлым проститься навек!
      8.12.
      ДВА СОНЕТА
      1
      Я барабаню рифмами давно.
      Терзаю слух. Порою множу слухи.
      И во Вселенной скромное окно
      я ковыряю, словно мальчик в ухе.
      Рассеянно. Мечтая о кино.
      О новом прапрадедовском треухе.
      И тихо ткется жизни полотно.
      Жужжит веретено подобно мухе.
      Откуда я? Кто я? Да все равно
      беззубой обезумевшей старухе.
      Вот нож взяла - обрезать нитку, но
      задумалась: "Что за жужжанье в ухе?"
      Вот так я продлеваю жизнь мою.
      А с виду - о забвении молю.
      8.12.
      2
      Мне холодно, хотя объемлет жар.
      Так двуедин озноб. Зачем утроба
      страшится праха, не приемлет гроба,
      предпочитая Вечности угар.
      Распорядилась мудрая природа,
      чтоб человек бездумно, как Икар,
      стремился к Солнцу; продолженья рода
      чтоб не стыдился, даже если стар.
      Так вот она, хваленая Свобода!
      Перед тобою - не алтарь, а - бар;
      и если у тебя священный дар,
      то выбирай забвенье для народа.
      Но осторожно: сменится погода,
      и удостоят длинных узких нар.
      8.12.
      * * *
      Как я ничтожен, жалкий шарлатан!
      Ведь я, как все, хочу набить карман
      и, намотав учености тюрбан,
      продать дороже песенный дурман!
      8.12.
      1975
      * * *
      Как лес не мыслится без эха
      и радуга - без вешних гроз,
      так и в припадке бурном смеха
      нет разрешенья, кроме слез.
      И глядя, как дитя родное
      безвольно корчится у ног,
      опротестуешь все земное
      и то, что сам ты - полубог.
      Но сдаться не спеши, невесел,
      мол, ты бессилен, как кизил
      блюдет природа равновесье
      душевных и телесных сил.
      И тот же самый человечек,
      дай срок, вберет в себя миры,
      когда не будет покалечен
      разладом внутренней игры.
      17.08.
      * * *
      А. Ш.
      Напрасно женщине служить
      ты будешь, став постылым.
      Любви притворной крест носить
      ей явно не по силам.
      И чашку трудно удержать,
      когда устали руки
      ее несчетно вытирать
      в бесплодном рвенье муки.
      Ты приноси вино и фарш,
      дивя хозяйской прытью,
      но будет прорываться фальшь
      в прорехи общежитья.
      И как-то, слыша за спиной
      глухой усталый голос,
      ты вдруг поймешь, что ты - чужой,
      что чашка раскололась.
      Что собирать на центр стола
      ее осколки тщетно;
      что трещина давно была,
      продляясь незаметно.
      Что прочным клеем ПВА
      не все соединимо;
      что ты ли прав, она ль права
      все мнимо, мелко, мимо...
      И выбор, право, не велик:
      каким путем расстаться;
      расстались вы в далекий миг,
      не стоит вновь стараться...
      17.08.
      1976
      * * *
      Швейцар считает серебро,
      ладони тусклым звоном грея.
      "Мол, не дождаться брадобрея",
      помаргивает мне хитро.
      Неужто в мире все старо,
      как эта жалкая ливрея?!
      Цифирью лязгает табло,
      один из компонентов стресса.
      Нет никакого интереса
      глазеть на пыльное стекло.
      Неужто неизбежно зло
      и даже - двигатель прогресса?!
      Конечно, можно возрыдать
      о том, что Русь сгубила бритва;
      и новомодная молитва,
      быть может, попадет в печать
      (сулит такую благодать
      умов редакторских ловитва).
      Но я "как все". И дам "на чай"
      кусочек лунного металла.
      В словах порою проку мало.
      "Привет, товарищ! Не скучай!"
      А то, что сердце умолчало,
      мелькнет во взгляде невзначай.
      28.05.
      ИЗ ЦИКЛА "ЧЕРНЫЕ СТИХИ"
      1
      И я мечтал о невозможном,
      и мне хотелось в вихре лет
      оставить ясный и тревожный,
      и празднично-веселый след.
      Но шли года, и жизнь тянулась,
      как вол в грузнеющем ярме;
      когда на миг душа очнулась
      сидел я по уши в дерьме.
      И чем сильней ко свету рвался,
      тем глубже увязал в грязи;
      капкан испытанный попался:
      теперь лежи и кал грызи.
      Повсюду фальшь; везде трясина;
      и нет спасения во мгле;
      я не оставлю даже сына
      на этой воющей Земле.
      Ну что ж, я в мир пришел, безродный;
      изгоем жил и в срок уйду,
      чтоб утолить позыв голодный
      Земли в горячечном бреду.
      В последних судорогах оба
      познаем мировой озноб,
      меня родившая утроба
      и безотказный вечный гроб.
      2
      Когда придет пора держать ответ
      перед судом собравшихся пророков,
      спасения не жду; прощенья нет
      вместилищу столь мерзостных пороков.
      Я лгал и крал, блудил и убивал,
      не почитал святых и лицемерил;
      все сущее бесовской меркой мерил,
      и мне заказан райский сеновал.
      Все перечислю смертные грехи;
      введенный в искушение большое,
      вдруг вспомню: есть с в я т о е за душою
      про черный день есть черные стихи.
      Я в них свой век ничуть не очернил,
      лишь все цвета расставил по заслугам;
      и Бог простит за это фальшь и ругань
      и выдаст в ад мне скляночку чернил.
      Чтоб изредка средь смрада и огня
      в какой-нибудь землянке под Зарайском
      вдруг рифма вырывалась из меня
      о чем-то чистом, неземном и райском.
      20.06.
      ВОЗВРАЩЕНИЕ
      1
      Проснуться. Выглянуть в окно:
      куда как голо.
      Все позади, в д а в н ы м-д а в н о,
      семья и школа.
      Безлюдны пермские дворы
      перед рассветом.
      Природы скудные дары
      разрыты ветром.
      И ты сегодня одинок.
      Продут. Продулся.
      Но все-таки не сбили с ног.
      Ты встал. Обулся.
      Привычно к выходу идешь,
      находишь в ы х о д.
      Уже больших удач не ждешь,
      тем паче выгод.
      Ты мужество растишь в себе
      не подчиняться
      течению, слепой судьбе,
      чинам и святцам.
      И тем тяжеле взгляд н а з а д,
      набрякли веки.
      Ты ничего не знаешь, брат, о человеке,
      который на тебя глядит
      из тьмы былого.
      Он ничего не говорит.
      Молчит. Ни слова.
      А ты забрался за а л т а р ь,
      ценя искусство.
      Но в этом тайны н е т как встарь;
      и всюду пусто.
      2
      На подоконнике торчит
      цветок алоэ.
      Он вроде бы довольства щит
      и страж покоя.
      Самоуверенный цветок.
      Что ж я набычен?..
      Да он посажен в чугунок.
      Тем необычен.
      И этот маленький штришок
      меня забросил
      куда-то в детство... Словно шок.
      Мне снова 8.
      Гудит огонь. Искрит... Лови...
      Открыта печка.
      И замирает от любви
      мое сердечко.
      Как искры, жгутся в кулаке
      цветные стекла.
      А мама варит в чугунке
      картошку, свеклу.
      Так вот с чем связан ты, дружок!
      Узлы тугие.
      Как долговечен чугунок!
      А мы какие?
      3
      Кто бы думал, что чреваты
      обнаженностью своей
      возвращение в пенаты,
      пересмотр былых идей?!
      Ничего не изменилось:
      тот же дом и тот же сад,
      но терзает вашу милость
      каталог былых досад.
      Просыпаешься от страха,
      что мешал своей судьбе;
      снова ощущенье краха,
      оттого не по себе.
      Вспоминаешь поминутно,
      как ты что-то упустил;
      и опять на сердце смутно,
      словно не хватило сил.
      Но зато на старом месте
      ярче прежние мечты;
      ты опять с друзьями вместе
      новые торишь мосты.
      Что ж, в таком противоборстве
      утешителен итог:
      крепнут воля и упорство,
      исчезает гонорок.
      Над самим собой смеяться
      приучаешься слегка
      и не думаешь бояться,
      что валяешь дурака.
      4
      Любимая! Я всякий раз
      тебя уверить не умею,
      что женщина пленяет нас
      незащищенностью своею,
      что все мужчины испокон
      защитники и рудознатцы,
      что слишком мало значит сон,
      раз в нем с тобой не повстречаться.
      А ты спокойна и горда,
      ты не нуждаешься в опеке,
      и бешеных страстей орда
      смешна тебе в двадцатом веке.
      Ты говоришь: "Иди, проспись!
      Защитник, тоже мне, нашелся.
      И не ходи вокруг, как лис.
      На мне свет клином не сошелся.
      Ищи себе других подруг,
      охочих до мужской заботы.
      А я уж как-нибудь... без рук...
      И вообще, оставим счеты".
      Но это все - слова, слова...
      А не уйти от женской доли.
      И вижу я, как ты слаба,
      моей сопротивляясь воле.
      Как смотришь, веря и любя,
      готова подчиниться ласке,
      забыть, перебороть себя...
      Но это все не для огласки.
      13.08. Пермь
      КЯХТИНСКИЙ ТРАКТ
      Пески заметают мои следы
      от Кяхты к Улан-Удэ.
      "П-и-т-ь!" - они просят. Воды, воды!
      их золотой орде.
      Они засыпали сотни рек,
      выпили тьму озер;
      а тут идет себе человек,
      его не догнать позор.
      Дорога шевелится. Поперек
      бегут песчаные змейки.
      Все норовят прошмыгнуть между ног.
      Ловить их руками не смейте.
      Не слышен юркой песчанки укус;
      был человек - и нету.
      Лишь у дороги вырастет куст,
      сил наберется к лету.
      Меня легко обогнал бензовоз,
      гремя обрывком цепи.
      А я неподвижен, я словно прирос
      к неласковой этой степи.
      Сквозь целую вечность дошел до скалы,
      одетой в лишайник и мох.
      Гляжу: надо мною парят орлы
      и сам я парень не плох.
      Если не сдался горючим пескам,
      столько миль отшагал,
      что ступни, как влитые, пристали к носкам.
      Гипсовым каждый стал.
      В угол поставишь - не упадут
      три ночи и три дня.
      И только тогда победит уют,
      когда добавить огня.
      Чтобы от печки березовый жар
      заново переродил,
      выпей черемуховый отвар
      и набирайся сил.
      Уже позади Ново-Селенгинск.
      Отстал Гусиноозерск.
      И снова кругом песчинок писк
      и бесконечный порск.
      Снова сопки готовят сеть,
      боясь ненароком спугнуть.
      Ты начинаешь для смелости петь,
      продолжая свой путь.
      Здесь двести и триста лет назад
      не уцелеть одному.
      Осмеливался лишь конный отряд
      идти из страны в страну.
      Здесь чаеторговля давно велась.
      Здесь гнали отары овец.
      Здесь крепла русских с монголами связь,
      с китайцами, наконец.
      Намного позже Суэцкий канал
      Запад связал и Восток;
      И мощным деревом сразу стал
      нового века росток.
      Но Кяхтинский тракт не утратил друзей
      в эпоху великих событий.
      Работает неповторимый музей,
      без выходных открытый.
      Лет через тридцать мне бы взглянуть
      на эту бурятскую степь
      и повторить восторженный путь,
      не уставая петь.
      4 - 17.10. Кяхта - Улан-Удэ
      1977
      ПОЛЕМИЧЕСКОЕ
      Барокко - не порок.
      И я не вижу прока
      отстаивать порой
      в поэзии барокко.
      Но кое-кто не раз
      с гримасой ортодокса
      твердил, что хлебный квас
      питательнее морса.
      Усматривал резон
      в спасительной рацее,
      мол, вреден нам озон
      латинского лицея.
      Мол, за народ болит
      ретивое, и косо
      следил: кто индивид
      патлатый? Что за космы?
      Рычал: "Космополит!"
      А клички нет страшнее.
      Когда подобный тип,
      как с ним сидеть в траншее?!
      Уж космос покорен,
      а все его корежит...
      Явись к нему Харон,
      он и его - по роже.
      "Откель и кто таков?
      Сомнительное имя.
      Средь здешних мужиков
      не встретилось доныне".
      Не буду докучать
      сопоставленьем стилей.
      К чему права качать!
      Меня-то окрестили.
      20.08.
      1978
      * * *
      Переполненный автобус
      мчит по скользкой колее;
      и Земля скрипит, как глобус,
      на ракетном острие.
      Примостившись на подножке,
      я с другими вместе мчу.
      В запотевшее окошко
      что-то высмотреть хочу.
      Эх, поездить бы беспечно,
      на сиденье развалясь,
      чтобы стекла бесконечно
      не захлестывала грязь.
      Но по-прежнему автобус
      мчит по скользкой колее;
      и Земля скрипит, как глобус,
      на ракетном острие.
      3.01.
      1979
      ХРУСТ
      Памяти В. Г.
      Наверное, был безутешен
      вписавший в новейший завет
      о том, что бывает повешен
      на нерве спинальном поэт.
      Не знаю, насколько по-русски
      себе уготовить венец,
      но близких своих перегрузки
      сломали немало сердец.
      Так в зале хрустальная люстра
      нужна, чтобы ярко светить;
      и часто сжигает искусство
      людей, как вольфрамову нить.
      Пиши ж посветлей, полуночник!
      Спеши осветить пол-Земли...
      Лишь хрустнет впотьмах позвоночник,
      когда достают из петли.
      27.07.
      1980
      ЗИМНЕЕ
      От тех ли судеб, от других ли
      мгновенно я заново слеп
      от новорожденной Юдифи,
      зовущей кровавый рассвет.
      Прииди в мое государство
      молю - и повергни стопой...
      Ты скажешь: "Забрал бы ты дар свой!
      ведь мы же простились с тобой.
      Взгляни, как повсюду метели
      изъяны земли замели...
      И только ночные мотели
      чернеют еще изнутри".
      15.10.
      1981
      ОТКАЗ
      Отказываюсь! Больше встреч
      не будет... Продолжай свободно
      игру бровей, ресниц и плеч...
      Живи, с кем хочешь, как угодно.
      Лети по улицам, кося
      надменно шаловливым глазом,
      как расшалившийся рысак,
      узду сорвавший с коновязи.
      Пусть солнце в выцветшем зрачке,
      как в тусклом зеркале играет...
      И - обожгись на новичке,
      который сразу оседлает.
      19.07.
      УЗОР
      Ф. И.
      Причудливый узор
      камней на побережье.
      Смотри, смотри в упор,
      протри очки, приезжий!
      Здесь моря витражи
      колышет ветер странствий.
      Не так ли наша жизнь
      пестра в непостоянстве?
      Не так ли каждый час
      дробит, шлифует душу,
      как море без прикрас
      обгладывает сушу?
      Швыряя голыши,
      гремя о гальку галькой,
      волна взбежать спешит
      на каждый холмик жаркий.
      Бессмысленный напор,
      но им и создается
      причудливый узор,
      хранящий с жизнью сходство.
      Вмешаться не берись,
      верь в предопределенье.
      Не блажь и не каприз
      прилив, отлив... Сцепленье
      раскрученных планет.
      Космические всплески.
      Непознанный секрет
      механики вселенской.
      Но внятен стал прибой
      с его прибрежной пеной,
      как разговор с собой
      о чем-то сокровенном.
      Глухой и ровный шум
      невидимых насосов.
      Ответный рокот дум
      на множество вопросов.
      А если будет смыт
      узор шальной волною,
      тем очевидней смысл
      в согласье быть с судьбою.
      6.08.
      Гульрипши
      ВИД С МОРЯ
      Гульрипши... К названию
      прислушиваюсь... Соловей
      как будто вьет стальною нитью соло.
      И, крыльями махая, из ветвей
      летит стремглав трепещущее слово.
      На солнце зеленеет моря гладь
      и переходит в синь у горизонта.
      Как хорошо подальше заплывать
      и вглядываться в берег зорко!
      Садов густая зелень и лесов
      окутывает мантиею горы.
      Немного в жизни сладостных часов,
      когда с самим собою не в раздоре.
      Белеет слева зданьями Сухум,
      вдоль моря выгнутый, как половинка лука.
      Стреляй в меня, не целясь, наобум,
      приятельница давняя, разлука!
      Я столько раз прощался и страдал,
      влюбленный в города, как в женщин.
      И драгоценных слов металл
      бросал в года, как в воду, боль уменьшив.
      Сейчас совсем другой исход,
      мне ясен поворот событий.
      Я верю: будет новый год
      лететь по заданной орбите.
      И я еще не раз с женой
      и с дочерью сюда приеду...
      И будет черноморский зной
      над грустью праздновать победу!
      Веселый, загорелый и худой,
      кивая головой непоседелой,
      я встречусь с черноморскою водой
      и обниму ее умело.
      Плыви, плыви! Смывай печалей груз.
      Над опасеньями своими смейся.
      Здесь чувств и мыслей сладостный союз
      еще не раз затронет сердце.
      Еще я съезжу и в Зугдиди, и в Батум,
      в Тбилиси, может, напоследок...
      Куда влечет свободный ум,
      как завещал вольнолюбивый предок.
      И трепетная флейта Гюль-муллы,
      когда-то тешившая персиянок,