Мне кажется, теперь я знаю, как живется приговоренному к смерти. Пусть не было суда — архонты не поднимались на священный холм, жрец не кропил собравшихся поросячьей кровью, истор не оглашал список моих преступлений, черные камни не падали в медный сосуд-кадискос… Пусть. Слепая и глухая дура-Фемида уже занесла надо мной меч, и холодок в месте будущего удара заставляет вставать дыбом волоски на шее.
 
      Вообще-то я не жалуюсь. И дворец, и весь остров словно промыли родниковой водой, и невиданной яркости краски, звуки и чувства обрушились лавиной на мою ошалевшую голову. Каждый цветок пахнет как целый луг, капли росы на масличной ветке затмевают роскошью драгоценности царской сокровищницы, прикосновения чужих рук подобны ударам копья. Вот он, копьеносец — спит на моей кровати, заграбастав себе все одеяло. А я теперь почти не сплю — глупо тратить на маленькое небытие время, которого и так осталось немного до наступления небытия большого. Вечность — это довольно долго, правда? Успею отоспаться.
 
      Чужое безумие оказалось на редкость заразным. Проиграв битву с самим собой, я жалею только об одном — что не сделал этого раньше. Впрочем, если бы не сидонцы, а потом Ариадна с ее зельями, то ничего бы не случилось… наверное. Сумасшедший трезенец одним движением разбил мою раковину, я гол и беззащитен теперь, и даже не пытаюсь собрать осколки.
 
      Тесей тоже спит мало. Круги под глазами и искусанные губы не слишком-то украшают, но он все равно похож на яркий светильник в темной комнате. Счастье так и брызжет из него наружу. Хорошо хоть остальные не подозревают об истинной подоплеке дела — опять же, спасибо сестренке. На людях я стараюсь даже не смотреть в его сторону. Не то чтобы боюсь не сдержаться, но он так смешно и трогательно покрывается румянцем… трогательно, да. Хм.
 
      Он чувствует мою обреченность, но не знает причин, а я не собираюсь ничего объяснять — еще наломает дров. Все пытается что-то придумать, прекрасно при этом понимая, что несет ерунду. То уговаривает меня бежать вместе с ним в Афины (смеялся я искренне и от души), то предлагает обосноваться на каком-нибудь безлюдном островке… Ладно, чем бы дитя не тешилось. Государственные заботы хорошо выбивают лишнюю дурь, а там, глядишь, Ариадна ему наследника родит. Я бы молился всем богам разом, если бы хоть на секунду поверил, что это поможет… А сестричка старательно не показывается мне на глаза. Опасается моего гнева? Это правильно, конечно, да только не верю я в ее благоразумие.
 
      Время уходит, утекает в никуда, капли-минуты из небесной клепсидры падают неумолимо — подставить бы ладонь, остановить проклятую капель. День, еще день, еще один… Терпкое вино ночей. Поцелуи — до одури, до головокружения. Животное вожделение, нутряное рычание зверя: мой, мой, никому не отдам! Ледяным лезвием рассудка пытаюсь перерезать чудовищу глотку, но чужое гибкое тело вскидывается в кольце рук и хриплым стоном вторит звериному вою: тво-о-о-й! Обессиленное забытье на рассвете, нос утыкается мне в плечо — щекотно. Утро надвигается безжалостно и неотвратимо. Мне кажется, или всякий раз оно наступает чуточку раньше?
 
      Новый день, истекая кровью зари, явил себя миру. Суетливый муравейник дворца проснулся и занялся привычными делами, производя при этом изрядное количество шума: бряканье, позвякиванье, стук, блеянье, ругань… Ругань, кстати, доносилась из-за двери в мои собственные покои, так что я решил выйти и узнать, в чем дело — еще разбудят мне героя, а он и так в последние дни на тень похож.
 
      Два коротких копья с широкими листовидными наконечниками были направлены в грудь плюгавенькому человечку в одеждах дамата. Человечек кипятился и размахивал руками, но решительное выражение на лицах охранников убеждало его в том, что подходить ближе не стоит — как бы чего не вышло. Узрев в проеме меня, он облегченно вздохнул и попытался бухнуться на колени, но я нетерпеливым жестом пресек это безобразие на корню. Дамат внял и заголосил:
 
      — Радуйся, богоравный Астерий! Меня прислал сюда владыка Минос. Он желает немедленно видеть тебя в своих покоях! — Икнув, он неожиданно добавил: — А эти меня пускать не хотят: не велено, мол, и все тут… бараны!
 
      Я ободряюще подмигнул своим ребятам — молодцы! — и надменно процедил:
 
      — Передай владыке, что я непременно буду, только приведу себя в порядок.
 
      — Но он велел — немедленно! И приказал мне сопроводить тебя к нему.
 
      — Я знаю дорогу. И потом, ты действительно полагаешь, что я отправлюсь к владыке голым? — поднявшись с ложа, я и не подумал одеться, только маску нацепил.
 
      Развернувшись, я собрался захлопнуть дверь, когда человечек сделал попытку проскочить следом за мной. Только этого мне не хватало для полного счастья! Я кивнул охране, и копья незамедлительно вернулись на прежнее место перед грудью незадачливого гонца, а я пошел одеваться.
 
      Тесей так и не проснулся, и я, поплескав водой в лицо и натянув первый попавшийся хитон, тише мыши выскользнул обратно за дверь. Вряд ли Минос выдернул меня из постели в такую рань, чтобы поболтать о погоде или видах на урожай. Следовало подумать, как бы убедить отца в том, что мне лично нет никакой надобности принимать участие в состязаниях.
 
      Минос расхаживал взад и вперед по малому залу. Несмотря на неурочный час, он был при полном параде — золотой венец, багряный плащ, пояс с бронзовыми бляхами. Разве что меч на поясе отсутствовал — вон, на столе лежит. А уж хмур был владыка, как сам Громовержец — того и гляди молнией ударит. Приветствие Минос выслушал, стоя ко мне спиной, бросив в ответ единственное слово:
 
      — Зачем?
 
      Значит, доложили уже. И про Тесея, и про Ариадну, и про мою самодеятельность. Сейчас мне будут грозить карами небесными, а я — от всего отпираться на голубом глазу. Благо, цвет глаз позволяет.
 
      — Что «зачем», отец?
 
      — Зачем тебе этот сопляк? Почему ты не позволил ему тихо умереть в собственной постели? Чего ты этим добиваешься?
 
      — Отец, случайная смерть афинского наследника всколыхнет Аттику. Людям рот не заткнешь — сразу пойдет молва, что ты убил Тесея, не желая исполнять собственное обещание. Для чего тебе повторение истории с Андрогеем? Хочешь увидеть у берегов Крита афинские корабли?
 
      — Эгей не рискнет оставить столицу. Палантиды не дадут ему такой возможности.
 
      — А ты не думал о том, что Тесей — народный любимец? Да и его дед по матери не останется в стороне. Кроме того… тебе не надоело наступать на мозоль Посейдону?
 
      Усмехнувшись, Минос, наконец, поворачивается ко мне.
 
      — Ты веришь в то, что этот молокосос и впрямь его отпрыск? Братца себе нашел?
 
      — Неважно, верю ли в это я. Главное — в это верят все остальные, и Энносигей может использовать смерть трезенца просто как повод, чтобы отыграться на критском правителе еще разок. Или ты так не считаешь?
 
      Минос скептически улыбается, но что-то в его глазах говорит мне — я на правильном пути.
 
      — Из тебя вышел бы неплохой правитель, мальчик. Правда, говорят, бодливой корове Зевс рог не дает… Тогда скажи, может ли случиться, что Тесей выиграет состязания? Я слышал, он очень хорош.
 
      Лоб под маской покрывается капельками пота. Я вступаю на зыбкую почву — один неверный шаг, и жадно чавкнувшая трясина проглотит… нет, не меня, а мою личную коллекцию неприятностей трезенского изготовления. Чувствую себя Пандорой.
 
      — Да, отец. Из чужеземцев он — лучший, с этим не приходится спорить.
 
      — Неужели он может победить даже тебя?
 
      Вот он — вопрос, на который я не знаю ответа. Может ли? Он очень хорош, он невозможно хорош для человека, который месяц назад и не подозревал, с какой стороны подойти к быку, а главное — зачем. Если бы он ненавидел меня, думая только о том, как добраться до моей глотки, он бы смог. Если бы он звенел от страсти бронзовым гонгом, желая любой ценой увезти Ариадну в Афины и сделать ее своей женой — он бы смог. Но не теперь, когда каждую ночь он — глина в моих руках, сосуд, переполненный желанием и любовью, из которого я пью и никак не могу напиться.
 
      — Нет, он еще не настолько искусен в бычьих плясках, но… — делаю многозначительную паузу.
 
      — Что? Договаривай!
 
      — У меня было видение. Мне не стоит участвовать в этих соревнованиях.
 
      — Это еще почему? — подозрительный прищур, сомнение во взгляде. Он не может знать, вру я или говорю правду, зато прекрасно помнит, как отмахнулся от моих опасений, когда Андрогей уезжал в Афины. Минос больше не хочет совершать ошибок.
 
      — Мой бык взбесится и покалечит меня. Тогда Тесей наверняка выиграет, а посылать его в Лабиринт будет бессмысленно… ты ведь собираешься его туда посылать? — С замиранием сердца жду ответа.
 
      — Конечно. Традиция есть традиция, в конце концов, — улыбка, больше похожая на звериный оскал, не идет владыке.
 
      — Значит, не стоит волноваться. Даже если он победит, Лабиринт все расставит по своим местам. Никаких подлых ударов в спину со стороны Миноса, а всего лишь воля богов.
 
      Отец задумчиво кивает… неужели я его убедил? Что-то слишком легко. Не нравится мне это, но другого пути я все равно не вижу.
 
      — Ну что же, Астерий, ступай. Игры начнутся через три дня, нашим гостям надо подготовиться. И вели там кому-нибудь — пусть пошлют за Ариадной.
 
      Вернувшись к себе и застав Тесея по-прежнему валяющимся в постели, я решительно поскидывал с себя все лишнее и нырнул в сонное тепло. Пока никто не знает, что на Тесея не действует мое знаменитое проклятие, у него есть неплохой шанс унести отсюда ноги.
 
      Умные мысли вспугнутой стайкой унеслись прочь, когда одна из упомянутых ног медленно и как бы невзначай улеглась ко мне на бедро. Я предпочел не замечать наглого вторжения афинских захватчиков в исконно критские владения, так что вскоре за ногой подтянулись основные силы противника и были взяты в плен к обоюдному удовольствию сторон. Процесс получения выкупа занял немало времени, и когда все территориальные споры были улажены, солнце стояло уже довольно высоко.
 
      Я отменил тренировки. Перед смертью не надышишься, а вот отдохнуть не помешает. Тесея по-хорошему следовало отправить к соотечественникам — подосланных убийц можно было уже не опасаться. Но когда я спросил, не хочет ли он провести оставшееся до игр время с товарищами, меня окатили таким ледяным негодованием, что сразу стало ясно — не хочет. Похоже, ему слишком приглянулась моя купальня.
 
      В три дня я попытался втиснуть целую жизнь. Мы бродили по окрестным рощам, купались в холодных ручьях, мяли траву на укромных полянках и на удивление мало разговаривали. То есть Тесей-то постоянно что-то рассказывал: детство в Трезенах, палестра, дорога в Афины, Эгей и его тогдашняя жена Медея… Я слушал, и улыбался, и подшучивал над ним, что порой приводило к шумным потасовкам, а порой — к другим занятиям, хотя и не менее шумным. Напускные сдержанность, серьезность, благоразумие слетели луковой шелухой, и из-под них наконец-то выглянул мальчишка, всем своим существом впитывающий ветер и солнечный свет. Вот только мне надо было поговорить с ним о таких вещах, которые плохо сочетались с бездумным валянием на прибрежном песке.
 
      Несколько раз я собирался с духом и открывал рот, но трезенец тут же затыкал меня поцелуями, точно чувствовал что-то. Голос рассудка истошно верещал, что я должен немедленно взять себя в руки, объяснить все Тесею и до самого конца держаться от него подальше. Так будет правильно. Каково придется мальчику, вынужденному убить вчерашнего любовника? Сердце насмешливо возражало: «Сколько ты продержался в прошлый раз? И двух дней не прошло. Боялся возвращаться в свою спальню, поворачивался спиной к собственному страху, прятался в раковину безмозглым рачком с выпученными глазами. Понравилось?»
 
      В тот самый прошлый раз, когда мне надоело праздновать труса и я решил, что вполне смогу провести ночь в своей кровати, не пустив в нее трезенца, а того нигде не оказалось, что-то ощутимо хрустнуло у меня внутри. Будто зерно, даймон знает сколько пролежавшее в земле мертвым грузом, дало всходы, или яйцо, про которое все забыли, выпестовало в себе новую жизнь. Птенец пробил скорлупу, и теперь требовал тепла и заботы. Ему нужен был Тесей — сейчас же, немедленно, или я пожалею о том, что не помер во младенчестве. Рассудок вспугнутой квочкой метался вокруг и ничего, решительно ничего не мог сделать.
 
      С тех пор мой птенец вырос и окреп. Ему плевать, что я не умею и боюсь любить, что я всю жизнь учился не подпускать к себе никого на расстояние вытянутой руки, что моя броня давно затвердела, потеряла гибкость и грозит рассыпаться в прах от слишком резких движений. У птенца есть Тесей, и он собирается жить вечно.
 
      К вечеру третьего дня я все-таки вытряс розовую дымку из мозгов — дальше откладывать было просто некуда.
 
      — Тесей, послушай меня внимательно, я…
 
      — Ты женишься на мне, и мы будем долго и счастливо прятаться в твоих подземельях от недовольного Миноса?
 
      — Неужели я убил месяц своей единственной и неповторимой жизни на некоего трезенца только для того, чтобы он все под конец испортил?
 
      — Не гневайся, о Ужаснейший, я весь внимание.
 
      Он тоже нервничает, хоть и старается этого не показывать. Будущее прячет свои очертания в густом тумане, прикидываясь то прекрасным дворцом, то смрадным логовом чудовища. Тесей пока не видит, что меня нет ни в логове, ни во дворце.
 
      — Завтра — первый день празднеств. Будут обряды, жертвоприношения, храмовые танцы…
 
      — Скучища!
 
      — Не перебивай! Игры начнутся на следующий день. Сюда ты больше не вернешься — вас всех оставят ночевать при храме Матери. Меня на состязаниях не будет, поэтому ты…
 
      — Как это — не будет? Почему?
 
      — А ты хотел, чтобы я подержал тебя за ручку? Извини, но нянькой я больше быть не могу.
 
      — Нет, я думал…
 
      — Ты собирался выиграть у меня в упорной борьбе? Давай как-нибудь в другой раз, сейчас тебе нельзя рисковать, а мое участие — очень большой риск… Если ты победишь, тебе придется пройти через Лабиринт.
 
      — Так он все-таки существует?
 
      — Конечно. Лабиринт — сердце Кносса, тайное святилище. Царский дворец построен прямо над ним. Там проводятся самые важные обряды, и именно там победитель Идийских игр должен совершить жертвоприношение богам подземного мира в память Андрогея. Только после этого игры считаются завершенными.
 
      — Ну и что? Подумаешь — обряд.
 
      — Да, всего лишь обряд, если победитель — местный. Но если состязания выиграет пленник, то в центре Лабиринта его встретит Критский ужас в моем лице. Без маски.
 
      — И… сколько раз такое случалось?
 
      — Если все пойдет как надо, то нынешние Игры станут первыми, в которых победит чужеземец. Твои спутники должны будут сопровождать тебя в Лабиринте, иначе им не удастся бежать. Пусть все завяжут себе глаза — лучше не рисковать, сам понимаешь. Возьмите с собой какую-нибудь веревку и держитесь за нее, чтобы не потеряться. Когда доберетесь до жертвенника, оставишь своих соотечественников за ближайшим углом — еще попадут под горячую руку, чего только в драке не бывает.