В ярости он так сильно плюнул, что попав в стакан, разбил его.

На палубе послышался угрожабщий треск.

Кулакин, заламывая руки, выскочил и задрал голову: на фоне дымного неба ослепительно сияли трюмсели. От них занялись стаксели и скрюйсели.

Дхакоб, раскрыв рот, следил за пожаром, но тут его трахнуло по башке крюйс-стеньгой, он ссыпался с лестницы на полуют и больше уже ничего не помнил и ни о чем не волновался.

…

Матросы, как стадо баранов, с безразличным видом ждали, когда можно будет отвязать шлюпку, в которой уже сидел Мрамалад, всклокоченный Мак-Дункель и двигающий жевалками Виторган. Они молча напряженно ждали конца переговоров. Шлюпку здорово мотало и било о борт шхуны.

– Однако вы авантюристка, Фрау Маргрет! – горько сказал Джакоб.

– Станеш тут с вами авантюристкой!

Джакоб в бессильном гневе оглянулся вокруг, хотя перебинтованная голова сильно стесняла движения – кроме прижавшейся к нему Леди Элизабет, его окружали сплош жестокие, непроницаемые лица.

– А ну вас всех в задницу, гады! Сволочи! – вскричал Джакоб Кулакин с жестокой обидой.

– Ты нас не сволочи! – хмуро отозвался лысый Монтахью.

– Гады, гады и все!

Монтахью посопел, незная что сказать, и, махнув рукой, поковылял на шкафут.

– Бог терпел и нам велел! – неожиданно брякнул Лорд Хронь, покачиваясь.

– Вы отменно любезны, мой дивный гений! – с несвойственной ему иронией сказал Джакоб и резко повернувшись стал спускаться в шлюпку.

– Чахоточного не забудь! – крикнул с шкафута лысый Монтахью, указывая на барахтающегося в ледяной воде Питера Счахла – никто до сих пор не обратил внимания, что при абордаже он свалился в воду и барахтался там уже час. Бедняга был так плох, что казалось, что его не стоит и вытаскивать – гуманнее тюкнуть его легонько веслышком по голове.

Но жалостливый друг степей и пустынь Мрамалад могучей рукой поднял беднягу за шиворот, как следует встряхнул и усадил на скамейку. Жестоко кашляющий Питер, дрожа, достал платок и уткнулся в него.

– Садись, Джакоб… – тихо, сочувственно сказал Виторган спустившемуся Кулакину.

– Кому Джакоб, а кому и мистер Кулакин! – скрипя зубами, не в силах победить раздражение, вскричал Джакоб с такой силой, что Мак Дункель испуганно взглянул на него.

Маторсы на верху оскалились в дурацких ухмылках.

– И это говоришь мне ты! Ты, товарищь по несчастью!

– Тамбовский волк тебе товарищ! – заорал Кулакин и, сплюнув стал грозить работающим на палубе матросам.

…

Мрамалад прыгнул в воду и втянул лодку на берег.

Они осторожно вышли на сушу и оглянулись. Мрачные скалы молча громоздились над их головами. Леди Элизабет сжала губы, чтобы не расплакаться, и прихалась к Джакобу. Питер Счахл, на котором ещё не вполне просохла одежда, изо всех сил кашлял и зашарил по карманам.

Мак-Дункель свирепо оглядел его и сказал:

– Ну, черт меня совсем подери! Чтоб черт…

В этот момент от нависшей над ними скалы отделилась верхушка, вероятно от кашля бедняги Питера, и бесшумно брякнулась на песок, прокатившись по Мак-Дункелю, и с плеском остановилась в море.

Доктор бросился на помощ, подбежал к мокрому месту, оставшемуся от бедняги, в данном случае Мак-Дункелю, осмотрел его и вынужден был признать, что медицина в данном случае бессильна.

Все застыли на месте то неожиданности.

– Боже! – прошептала Леди Элизабет, – не зря он был так раздражителен в последнее время: бедный, бедный Мак-Дункел чуял свою погибель.

Виторган снял шапку и задвигал жевалками.

…

Негры со счастливыми лицами стучали в тамтам и непрерывно плясали.

Бандиты, выжидая, стояли за кучами скорлупы и семечек, громоздящимися вокруг убогой деревни.

Выждав, бандиты со зловещими криками бросились на веселящихся чернокожих. Те, охваченные ужасом, повалились наземь и уткнулись лицами в шкорлупу и кожуру.

В несколько минут операция по захвату негров была закончена. Их грубо поднимали с земли и по одному заталкивали в вагон для скота.

Только там несчастные чернокожие начинали понимать, что их настигла беда. Но, увы, было слишком поздно.

– В путь! – вскричал лысый Монтахью, – через неделю мы выйдем к устью реки!

Джон Глэбб, широко улыбаясь, щелкнул зажигалкой.

…

Негров грубо согнали к роднику, где им дали выпить по глотку отвратительной тухлой воды и съесть по пол-ложки отвратительного жмыхового суррогата.

В кустах защелкали выстрелы – это Джон Глэбб добивал злополучных чернокожих, искусанных тиграми и изнасилованных осьминогами семихуями.

Монтахью, морщась, разглядывал лица несчастных, оставшихся в живых, – в живых оставалось не более половины.

– Ладно, – сказал наконец Монтахью, постукивая себя стеком, – хватит и этих…

…

… наконец чистые простыни! Джакоб некоторое время лежал спокойно, но затем, плотски возлежав, чертыхаясь поднялся и наощупь разискал дверь в комнату Леди Элизабет.

Нащупав постель, он полез под одеяло и замер, отпрянув – простыня была совершенно мокра от слез!

Напрасно Леди Элизабет отговаривалась тем, что она, мол, только что высморкалась – Кулакин понял, что его влюбленная плакала.

– Что ты? – нетерпеливо спросил он.

Леди Элизабет обвила его шею руками, ее мокрое лицо уткнулось ему в плече.

– Отец… как он мог?

– Ну… ладно… потом… догоним… – торопливо сказал Джакоб, поглощенный более происходящим в нем спермогенезом, нежели несчастьем подруги.

За стеной, со стоном отхаркиваясь, надрывно закашлялся бедняга Питер Счахл.

– Эх, мне бы твои заботы! – Джакоб раздраженно отпрянул от липкого лица подруги.

– Джакоб! – послышался в темноте корридора встревоженный голос Виторгана и шум опрокидываемых стульев, – Джакоб, ты где? Иди сюда!

Что случилось? Кто так кашляет?

Кулакин, горько усмехнувшись, повел рукой по вздрагивающим плечам возлюбленной и, встав, со всего маху налетел на несгораемый шкаф.

– Черт! – вскричал он.

– Что случилось? – испуганно прошептала Леди Элизабет.

– Да ничего… Об шкаф треснулся…

…

… но более всего адская тропическая жара досаждала самому Лорду Хроню. Он сидел под деревом, совершенно опухший от пива и невразумительно лопотал.

Лысый Монтахью, подтянутый и невозмутимый, в ослепительно начищенных кожаных крагах, расхаживал по разработкам, постукивая себя стэком.

Негры ритмично поднимали вверх блестящие на солнце мотыги и с уханьем вонзали в землю.

Подойдя к раскидистой папайе у самой горы, Монтахью пристально вгляделся в синюю тень и визгливо крикнул:

– Нгава!

Потное, сонное лицо чернокожего высунулось на солнце.

– Нгава! Почему не работай, черная скотина?

Негр встал, пряча масляные глаза и почесываясь. Монтахью, постукивая себя стэком, жестоко сказал:

– Твоя врет, черномазый, вас кормят отлично! Запомни, Нгава! Если негр работай много-много – хорошо, я вам давай сытая жратва. Если мало-мало – плохо. Убивай черномазая скотина винтовкой. Поняла меня?

– Да, масса Мандакуй.

…

… где Лорд Хронь? Где этот несчастный хрыч?

– Он под деревом сидит,

по-турецки говорит…

…

… однако бедняга не успел отдышаться, как снова забахали выстрелы.

Зажав платком простреленную грудь, Питер Счахл отчаянно кашляя быстро побежал в гору.

…

Дверь открылась и связанного Джакоба ввели в кубрик. Сидящий там человек поднял голову и долго вглядывался в Кулакина, злорадно ухмыляясь.

– Знаешь кто я? – наконец сказал он.

– Нет, не имею чести! – ответил пленник.

– Я окаянный Джильберт!

После многозначительной паузы окаянный Джильберт хлопнул кулаком по столу:

– Слыхал про окаянного Джильберта?!

Джакоб спокойно молчал.

– Смекнул с кем дело имеешь?!! С окаяннм Джильбертом!

Окаянный Джильберт видимо высоко ценил свое прозвище.

– Сэр окаянный Джильберт, не сочтите за труд выслушать.

– Стой, ты как меня назвал?!!

– Сэр, вы педставились мне, я и позволил себе…

– Стой, запомни: здесь говорю и спрашиваю я! Понял? Я…

– Окаянный Джильберт… – недовольно добавил несчастный пленник.

…

Андрей Миронов, в костюме католического священника, воздев очи долу, подпрыгивает и поёт:

Это видно Валера включил не «Папуаса из Гондураса», а другой исторический телефильм – из пражской жизни.

…

… надо спасать беднягу, а то скальп снимут! – шепотом сказал Джакоб.

Виторган поднял голову и посмотрел на него.

– Ну, чего смотришь, встал и пошел!

– Убъют ведь…

– А что – лучше, если меня убъют? Или может Элизабет пойдет? Иди, я прикрою!

Виторган подвигал жевалками, плюнул, энергично встал и пошел. Дойдя до середины луга он остановился и как то жалобно, беспомощно оглянулся на Джакоба. В зту же секунду послышался тягучий звон. Увы, не ловко, в затмении умирает человек, пронзенный стрелой! Она попала в него сзади, завстренная, горральдически отделанная, и не убила насмерть, а непоправимо ранила.

Вся жизнь позади, человек ощущает себя лишним продолжением тягостного пения стрелы. Он, не смея даже упасть на колени, страшится дотронуться до красного клюва стрелы, слабыми руками расстегивает комзол.

Последним напряжением он удерживает равновесие, стоя посреди полного зелени луга.

Стрела указывает на его дрожащее тело и спереди и сзади.

Виторган упал навзничь и почувствовал стрелой строгое подталкивание земли, и уже чуть различимый красный клюв двинулся на небо…

Валере делается не по себе – как-то эта сцена выпадает из телефильма; или во время съемок по-настоящему ухлопали Виторгана.

…

– Кто это? – вскричала Леди Элизабет, на скаку хватая Джакоба за руку.

Джакоб вгляделся в пыль. Там, на обочине дороги неподвижно сидел человек, одетый во все белое.

– А! – сказал Джакоб, – знаю его. Бхалтда.

– Индеец, что-ли?

– Индиец.

– Откуда здесь индиец, здесь индейцы живут.

– А кто их разберет. Чучмеки тут живут…

Бхалтда, приветствуя путников, прижал руки к груди и встал, наклонив умотанную в белое тряпье голову.

– Бхалтда! – прокричал Джакоб, поравнявшись с индейцем, – видел Монтахью? Говори!

– Видел, сагиб. Езжай-ка другой дорогой – Монтахью подпилил сегодня мост через Большой Жаньон.

– Ты сам это видел? – спросила Леди Элизабет, порывисто дыша.

– Да, мэм – сагиб.

– И что… здорово подпилил? – озадаченно осведомился Джакоб.

– Пеший воин не проложит по этому мосту тропу.

Джакоб удрученно взглянул в сторону удаляющейся кареты, нахмурившись стегнул скакуна и помчался сквозь пыль. Леди Элизабет, строя индейцу глазки, помчалась за Джакобом.

– Ну, если соврал!… – скрипя зубами прокричал ей Кулакин, – шкуру спущу с индийца пархатого.

– Но как же мы поедем, Джакоб?

Джакоб Кулакин хмуро молчал, напряженно вглядываясь в даль. Там уже разворачивалась грандиозная панорама Большого Каньона.

Питер Счахл высунулся из окна кареты и, кашляя, восторженно указал всадникам на отвесные рыжие скалы, мерцающие в дымном мареве. Показался мост.

– Но, милый, пора сворачивать!

– Не так страшен черт, как его малюют, – процедил Джакобб. —

Джакобб! – Ну, что? Что «Джакоб»? Я уже тридцать лет Джакобб! Молчи Лизабетта.

Ветер свистел в ушах. Леди Элизабет, крича, тщилась нагнать Джакоба Кулакина, тщательно пришпоривая скакуна.

Джакоб поднял коня на дыбы перед раскрывшейся бездной. Кони, пятясь, смотрели красными, косыми глазами на медленное падение обломков моста и кареты вниз, к переливающейся на солнце нитке Колорадо.

Там и сям на поверхности реки показались сверкающие розочки всплесков.

Только когда грохот затих, совершенно белая от ужаса Леди Элизабет прошептала:

– Боже… Бедный Питер…

– Черт подери! – вскричал красный, как пион Джакоб, – индус оказался прав! Так я и думал!

– Боже… Джакоб, но почему ты решился ехать по этому мосту?

– Черт подери! Каррамба! Все как-то думал обойдется…

– О, как ты непредусмотрителен!

– Молчи, Лизабета! Не трави душу!

Путники спешили. Скакуны принялись щипать чаппарель, Леди Элизабет стала собирать цветы и грибы. Джакоб сел на пень и наморщил лоб.

– И так, – сказал он, подумав, – мы остались без кареты, без бедняги Питера, что ещё хуже… впрочем, на всех карет не напасешся, а бедняга бы все равно долго не протянул. Одна ты у меня осталась, Лизабета… и черт меня подери если я знаю что теперь делать! – и он в ярости вскочил.

– Лизабета!

Леди Элизабет грустно посмотрела на Джакоба Кулакина.

– Лизабета, вперед!

…

Мрамалад остановился как вкопаный: ноги на ширине плеч, чуть согнуты, руки – будто держат перед грудью стекло.

Громаджная толпа индейцев гикая, свистя и улюлюкая опрометью бежала на него со всех сторон.

Мрамалад встречал их короткими ударами по морде. Индейцы валились с ног и начинали ползать в траве, как младенцы.

Для Мрамалада особенно удобны были набегающие на него сзади, этих он не оглядываясь хватал и перебрасывал через себя вперед, сшибая заодно троих-четверых, набегающих спереди. Таким образом без особого напряжения Мрамалад действует минут десять, никого, однако не зашибая насмерть.

Наконец очередь доходит до самого главного индейца, такого же сильного и товажного, как Мрамалад. Индеец Мрамаладу стукнул в морду, Мрамалад стукнул индейца в морду. Индеец Мрамалада три раза стукнул в морду, Мрамалад три раза индейца.

Через десять минут вконец замордованный главный индеец предлагает мир.

Мрамалад, видя, что нейтрализовал дурное влияние лысого Монтахью, братается с главным индейцем; но тут один самый подлый индеец со зверской мордой поднимается из травы и метко бросает в Мрамалада нож.

…

Часто останавливаясь от рыданий, Джакоб большими красными буквами написал на перекладине креста:Леди Элизабет Джамбаттиста Хронь. Спи спокойно, дорогая подруга. Клянусь тебе…» – но больше на перекладине не было места. Некоторое время Кулакин стоял молча, утирая слезы и ежась от ледяного ветра, дующего с Атлантики.

Неожиданно за его спиной послышался надрывный кашель. В страшном ужасе Джакоб оглянулся и онемел: действительно перед ним стоял бедняга Питер Счахл, живой и невредимый.

Джакоб протянул руку и потрогал беднягу.

Тот разразился приступом жесточайшего кашля.

– А… разве ты… не упал тогда с каретой?

– Упал… – еле смог сказать Питер сквозь приступ жесточайшего кашля.

– Так, понятно, ну, и?

– И ничего. Отлежался…

…

Княгиня некоторое время ходила взад-вперед, искоса поглядывая на него.

Свет свечей колыхался от сквозняка и окрашивал в желтый свет белые, сплош покрытые инеем окна.

– Вы не похожи на русского, – задумчиво сказала княгиня.

– Вы правы, княгиня. Я папуас.