Интересно наблюдать за порождением новых биологических форм жизни из политической словесности. ВСЕ ТЕ СМЫСЛЫ, НА ОСНОВЕ КОТОРЫХ СЕГОДНЯ ВОЗНИКАЮТ(= НАЗЫВАЮТСЯ) НОВЫЕ ПАРТИИ - ЭТО ПЕРИФЕРИЙНЫЕ СМЫСЛЫ (РИТОРИЧЕСКИЕ ФИГУРЫ, СУБЪЕКТИВНЫЕ ПОНЯТИЙНЫЕ "ЗАГЛУБЛЕНИЯ", "ЧЕРТОЧКИ" ДИСКУРСА), ЕДВА ЗАМЕТНО СУЩЕСТВОВАВШИЕ ВОКРУГ ОБЩИХ МЕСТ, ЦЕНТРАЛЬНЫХ ТЕМ И ПОНЯТИЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА. ПОЭТОМУ ДЛЯ РАЗВИТИЯ, АБСОЛЮТИЗАЦИИ ЭТИХ "ЧЕРТОЧЕК" ПОНАДОБИЛИСЬ ПОЛИТТЕХНОЛОГИ ВЫСШЕГО РАЗРЯДА - ПОЛИТПИСАТЕЛИ.

Лимонов с его НБП - здесь просто прописной пример. Он возник из страхов и взаимных обвинений демократов первой волны вокруг по-фроммовски (то есть, литературно) понятой темы фашизма. Я уверен, что сам термин "национал-большевизм" политологически малограмотный Лимонов заимствовал у кого-то из либералов, выдумавшего его в качестве "пужалки" для одной из обыкновенных для этого круга языковых игр (что-то вроде витгенштейновского слова-образа "кентавр", демонстрирующего условность имен). Однако, обращает на себя внимание, как именно сегодня образуется легислатура этой периферийной литературной реальности. Партия включается, возгоняется, восходит как "гегелевское понятие" в политико-правовой каталог, становится частью нового политического пространства, через нее политическое пространство также обретает значимый элемент новизны, качественного различия с прежним политпространством, старым политрынком.

Все, что понималось прежде, как "всего лишь" литература по отношении к мейнстриму "реальных и центральных" политических тем и проблем, все обретает легислатуру, перехватывает ее у прежнего центра и присоединяет к себе в практически неизменном виде. Министр юстиции выдает свидетельство в регистрации какого-либо литературного возгласа, риторического понятия той или иной литературной поэтики, и все довольны - все максимально реалистично.

НБП - пример классический уже. Больший интерес вызывают нарождающиеся биологические формы жизненной политической литературы. Практически точный диагноз здесь - Партия Жизни. Вот где прямо-таки, по Панченко, содержится задел формализации, раскрытия формальной (политической) природы "нашей российской жизни". Партия стоит "на месте в тексте", подвешена в тексте отдельной строкой, перебрасывает логические, грамматические мостики с другими, близко расположенными фразами политического текста, меняет шрифт - вот это и есть политическая деятельность данной политпартии. Чтобы запустить эту партию, необходимо применить вышеописанный литературный метод, разработать идеологию партии как литературное поведение, а именно: берем и вскрываем хирургически, вспарываем экзистенциальный некрофилический формат НБП - Тягу к смерти, благо, писательский корпус нацболов прямо-таки помешан на поэтизации Смерти, и организуем политическое сопротивление данному дискурсу: Вот она Жизнь, лучезарная, вся такая воздушная, позитивная, к поцелуям зовущая. Понятно, что это оппозициональная структура "Партия Смерти - Партия Жизни" может развиваться именно как литературная, в среде литературы. А таперича измерьте расстояние экзистенциальных смыслов (бытия-к-смерти, философии жизни) от сквозных, центральных политических тем переходного периода, вокруг которых формировались партии (рыночная экономика, отношение к приватизации и так далее) - и оцените весь уровень периферийности тех оснований, из которых возникает новый политический рынок.

Показательный случай, отражающий литературную природу нового политрынка, - феномен Глазьева. Для студентов вузов, в которых еще преподавался марксизм-ленинизм, - это случай очень узнаваемый. Есть такое особое "метафизическое упорство", с которым ряд посредственно, но упорно мыслящих образованцев "врубался" в марксизм-ленинизм, заменяя некоторые рассудочные связки в своей голове некоторыми метафизическими сгущениями типа "природной ренты". То есть феномен литературный, феномен человека-персонажа, имеющий метафизическое значение для россов. Потому-то и рос рейтинг Глазьева, как гриб, в тени-свете спроса на метафизику, на литературную значимость, фундированность политического предложения.

Возможно, в духе литературы, сориентируется и Зюганов, наращивая профессорскую, университетско-образовательную составляющую своего образа. Его тексты, публиковавшиеся в свое время в "Независимой газете", были вполне осмысленны, выдавали думающего и способного к письму человека, испытывающего некоторое интеллектуальное удовольствие от письма.

Если Зюганов вернется к текстовой работе и позиционирует ее в духе тезиса "вся наша жизнь российская есть литература", - то КПРФ выиграет, по крайней мере, у тех, кто объявил себя ее конкурентами по левой идее.

Я все ждал, когда проявится Игрунов, бывший серый кардинал "Яблока", сидевший на периферийной теме "гуманитарно-политических технологий" еще с тех времен, когда выступлений Е. Островского на эту тему и на горизонте не было. Конечно же, - в эпоху литературы, в момент формирования нового политрынка на литературной основе, основе периферийных (чисто литературных, риторических) смыслов. В этот момент из «мухи» (в смысле "бесконечно малой", периферийной роли политсмысла), так сказать, и родится СЛОН (Союз Людей за Образование и Науку, возглавляемый Игруновым).

Процесс возникновения куртуазных, салонно-литературных партий, безусловно, возглавляет "Евразия" Дугина. Но она избыточно, некритично литературна, и будет на новом политрынке чем-то вроде "пробника", побивая которого за неумелость все иные литературные "до мозга костей" партии будут демонстрировать собственную инолитературность, конкретность, практичность и деловитость. Это технику уже освоила конкурентная Евразийская партия, спокойно и методично, в режиме реального времени прибирающая к рукам приплывающее то, что нарывает Дугин тяжелым политико-литературным трудом.

Ярчайший пример - возникновение "Либеральной России" Березовского. Если отбросить естественный литературный закон российской политики, то дело у либералов должно было развиваться так: после подражательных прозападных монетарных идей Гайдара, объективно необходимых на первом этапе либерализации, должен был быть сделан новый шаг либеральной мысли, развиты экономические подходы, созданы новые институты более глубокой экономической мысли. Ан нет, каждое новое издание либералов все более бесцветно, все скуднее интеллектуальное обеспечение, либералы даже не могут образовать новую площадку, не могут вычислить значение "союза правых сил". До таких микроразделов Великой реформы, как жилкомхоз-реформа, Гайдар даже не опускался, теперь же они поглотили весь интеллектный ресурс либералов. И вот тут, как новый шаг, появляется Что? Литературная тематизация либерала как "персонажа со взглядами и идеями" (почитайте литературные манифесты, которые выдавала НГ за подписью Березовского), да еще какой-то лубок на плазменном экране на сюжет то ли "Фауста" Гете, то ли один из вечных сюжетов Достоевского об отягощенной злом свободе.

Какие же выводы? Литературная природа нового политрынка, фиксируемая даже традиционными средствами политанализа, говорит о том, что образуется ПОЭТИКА НОВОЙ РОССИИ. Это имеет безусловные исторические значение и смысл, за толкованием которых нужно обращаться не к политаналитикам и политтехнологам, которые сами всего лишь персонажи на этом рынке, а, скажем, к Сергею Сергеевичу Аверинцеву - автору "Поэтики ранневизантийской литературы" и к той традиции интерпретации "Поэтики" как непосредственного выражения духа времени, берущей (интерпретации) свое начало в немецком романтизме (книги А. В. Михайлова о Поэтике). Образование Поэтики говорит о завершении переходного периода, это первое действительное свидетельство (и важнейшее) образования Новой России. Далее же значение и смысл данного события расходятся в живительной среде исторического выбора, выбора народа, выбора элит. Филологи будущего будут изучать поэтику Новой России, ее генезис и структуру вне зависимости от того, какой конкретно она будет. Изучение, скажем, поэтики литературы негениальной, исторически средней, подражательной имеет даже большую научную ценность, чем изучение литературы гениальной, где труднее выстроить безличную исследовательскую дистанцию к автору, свести произведение к общим усредненным закономерностям эпохи. Однако нам, призванным жить в Новой России, хотелось бы Поэтики выдающейся литературы.

Так что давайте поверять новых акторов нового политрынка литературой, привлекать мастеров литературы русской и их взглядом искать мастеров русской политики-жизни-литературы, смотреть - что же именно пишут деятели нового политрынка (теперь это становится важным, поскольку уже попадает в механизм, в "поле зрения" истории в отличие от формальных партийных программ, которые просто должны были наличествовать в качестве партийного аксессуара), какова ценность, реальная творческая сущность создаваемых ими текстов и гипертекстов политики-жизни-литературы.

И важнейший вопрос, который, совсем как у Симонова, разделит всех нас в этот пока еще не очевидный момент перехода моста от старого к новому политрынку, - разделит на "ЖИВЫХ И МЕРТВЫХ", живых и мертвых в духе литературы, который в России тождественнен реальной жизни: Вопрос о том, нужен ли "Новый центр" политрынку (на старом-то политрынке центр был - борьба в некотором месте с коммунизмом), или политрынок, возникающий из периферийных смыслов политрынка старого, должен быть лишен смыслового центра, децентрирован? От принятого по этому поводу решения и будет зависеть водораздел между Переходной и Новой Россиями. То есть, переход-то все равно произойдет, новая политреальность возникнет, но ее качество и судьбы людей в этом качестве могут быть различными в некотором ограниченном человеческой жизнью формате (и так для каждого нового поколения).

"Новый центр", убежден, необходим - необходима гениальная политическая литература. Децентрированный самотек политрынка, выгодный административной власти в тактическом смысле, на который она всегда готова польститься, с неизбежностью приведет к формированию лживой поэтики второсортной литературы (пусть простят меня филологи), статистической базой которой все мы и окажемся в сотворенной этой поэтикой политформе режима. Мы опять, как и в советское время, погрузимся (погружаемся) в гоголевский мир "мертвых душ" - мир, который населяют исключительно периферийные выразительные персонажи, в котором происходят периферийные вычурные события, мир, который непосредственно, непрерывно, литературно-организационно отрицает наличие центра самой своей повседневностью, и выход из которого невозможен его собственными средствами, как невозможной оказалась христианизация "Мертвых душ". В одной из рубрик газеты "Консерватор" я уже читал глубоко-традиционалисткое откровение о том, что Собакевич - это соль народного характера Земли Русской. Искренне надеюсь, что для путинского большинства "Новая Россия", "Партия Жизни" - это Мир Пушкина.

Как нам научиться работать с «преждевременностью» России

«Россия вовсе не отсталая, а преждевременная страна»

А. Битов

Унылость переходных умов переходной России коренится в результатах наблюдений за российской действительностью, осуществляемых при посредстве "социальных наук" (от социологии до экономической теории). Данные этих наблюдений, в основном, отрицательные, имеющие тенденцию к ухудшению, а небольшие позитивные изменения колеблются в пределах вероятностных и статистических погрешностей. Вот уже третье президентское Послание включает в себя подобного рода беспристрастный анализ. При этом правительство овладело "уникальной технологией" управления экономикой именно в "пределах статистических и вероятностных погрешностей", где "все возможно и дозволено", когда любой результат возможно интепретировать в необходимом правительству же "объективном"смысле. Данные соответствующих наблюдений, проводимых оппозицией, вообще апокалиптичны, и, вне зависимости от их политизированной интерпретации, также картины всеобщего уныния не портят. "Россия - страна отсталая", - таков общий погребально-торжественный итог наблюдения переходных умов за российской действительностью, независимый от политического строя рассуждений и предлагаемых рецептов "линейного преодоления" отсталости - от "гонки" за ничего не подозревающей Португалией до "смены антинародного режима" на режим, который "все о народе прочитал".

Перед нами - классический случай из практики становления научной (истинностной) теории. Необходима Теория России - фундаментальная концептуализация истинных оснований, образующих исторический путь и повседневность России одновременно. Налицо - кризис "физической картины мира" России, той концептуальной реальности Пост-России, которая была сквозной темой переходного периода, проходящей через многообразие политизированных интерпретаций. Однако, философия как история и теория мышления, учит, что существует такое измерение пост-реальности, которое характеризует ее как мета-реальность. Кроме того, философия учит, что "это" измерение есть человеческое измерение реальности. Говоря яснее, прелесть переходного периода состоит в том, что в нем - в принципе - могут быть разрешены фундаментальные вопросы о России, поскольку содержание России высвобождено от всякой формы, существует отдельно от совокупности осуществляемой в реальности политической, экономической и культурной деятельностей, и, следовательно, гипотетически можно предположить наличие некоторых непереходных умов (ума), которые существуют не в среде форм, перехода одних форм в другие, а в среде некоторого покоящегося, нематериализованного содержания России в чистом виде, которое не "потревожено" действием переходных умов, вцепившихся в формальную сторону российского дела и живущих в "3оолетии"(как кто-то отыменовал "феномен" помечания властью территории 300-летия Питера).

Человеческое измерение содержания России есть русская литература (литература есть "материальное" существо человеческого измерения реальности, в котором (измерении) реальность единственно себя и проявляет, существует). Русская литература есть Теория России. Если в области "социальных наук" реальных и самопровозглашенных авторитетов, экономистов, политтехнологов, социологов - легион (впору уже выходить из России и в некоторое стадо вселяться), то в пространстве новейшей русской литературы (обратите внимание: период - переходный, а литература - новейшая) все чисто, просто, ясно. Там присутствуют только Весь Бродский, одна книга-Эдичка, и небольшое количество бесценных литературных замечаний. Среди последних - особо ценное для нашего исследования замечание А. Битова: "Недавно я пришел к выводу, что Россия вовсе не отсталая, а преждевременная страна". Далее, правда, А. Битов уводит нас в сторону: "Она, как и русский человек, заготовка для будущего. Прежде всего, преждевременен Пушкин, на которого мы все теперь ссылаемся и ничего не делаем. Плавности никакой, у нас все вдруг. Революционное и эволюционное находятся в противоречии, при этом революционное загадочным образом может задерживать патриархальное, а эволюционное становиться революционным".

Необходимо рациональное освоение (понимание, формализация, технологизация) такого фундаментального состояния "вещества" России, которое русская литература схватывает как "преждевременность России". Речь в первом беспристрастном приближении идет о каких-то специфических отношениях масштабного человеческого сообщества со временем как фундаментальным измерением (свойством) человеческого бытия. Мы ограничены в данном исследовании также и неразработанностью (многоаспектностью) теории социального времени (от "свободного времени" в экономической теории до психолингвистической концепции восприятия времени).

Понятно одно: у России - особые отношения со Временем. Феномен отношений России и Времени образует русское существо (русскость) русской литературы, выражающей смысл русской истории. Пост-реальность есть, в одном из своих качеств "недо-реальности", также и мета-реальность. Также и преждевременность России, есть в одном из своих качеств, не просто "заготовка для будущего", но и некоторое реально существующее, присутствующее в повседневности будущее, "временящееся бытие", ждущее своих акторов.

До сего дня - до Новой России, то есть, преждевременность России понята, осмыслена и употреблена только в сфере русской литературы, в сфере русской письменности. Осмысление преждевременности России, осуществленное в русской литературе, образует поэтику, Поэтику Новой России, выдвинутую в действительность в качестве культурного сознания русской интеллигенции.

Новая Россия - ведь не политологическая идея переходного периода, это корневое семиотическое гнездо идей, образующее культурный разум русской интеллигенции.

Есть, таким образом, та сфера повседневности России, которая "всегда под рукой", всегда рядом с обыденным сознанием как нечто его собственное, которым оно свободно располагает, но нечто принципиально невостребованное. Для кого-то, быть может, сие есть и "тайна России", для России же нет ничего более привычного и обыденного, бесценного (в обоих смыслах слова). Речь идет о сфере "социального времени" России. Сущность "национального" времени есть величина не исследованная, но фундаментальная в качестве универсальной категории общечеловеческого нациеобразования, становления общемирового значения национальной культуры из духа национальной общечеловеческой повседневности. Так "немецкое время" развернулось в немецкую классическую философию. "Еврейское время" развернулось в общемировую духовную сокровищницу еврейского разума. "Английское время" образовало структуру современной западноевропейской цицилизации.

Постижение времени противостоит отрицающей это постижение пространственной экспансии.

"Русское время" должно развернуть собственное общемировое значение в процессе нациеобразования Новой России.

Русская литература беспристрастно=точно, "на повседневном уровне" фиксирует ту фактичность, что российская нация все еще не образовалась. Века взлетов российского духа и оружия не сложились все еще в со-временную российскую нацию и потому все еще не завершены, могут быть обратимы вспять - к деградации, к поражению.

Истинное решение - явление мирово-значимого Русского времени (русской Эпохи), как универсальная формула мирокультурного нациеобразования выдающихся наций, состоит в становлении (развитии) российской нации из основания "русского времени". "Материя", предметность Русского времени, то, каким образом Русское время (фундаментальный ресурс нации) существует в данной нам действительности (повседневной, социальной) есть Русский язык.

Всемирно-отзывчивое Время - это Русское время мира, которое Русским языком образует действительность (совсем по Гегелю, обведет "пестрой корой действительности" ничто современного мира) мира как действительность Русской литературы.

Русское время, Русский язык, Русская литература - троица Русской идеи как российской общенациональной идеи, образующей непрерывность нациеобразования. Троица Русской идеи творит действительность, завершающую переходный период, действительность России самой по себе - собственно говоря то бытие, которого нет сегодня в мире. Перефразируя Битова, можно сказать, что Переходная Россия (РФ) по степени "присутствия" (сравнения, скажем, политико-экономического влияния с территориальными и историко-культурными "размерами") в современном собществе стран - это "самое большое маленькое государство, и самое маленькое большое".

Технологические выводы из построения, предпринятого в настоящем исследовании, следующие:

Выработка истинностной (продуцирующей не только вероятностные, но истинные, достоверные значения экономических, политических и иных общенациональных процессов) Стратегии России возможна только при непрерывном рефлексивном учете специфики временного развития России (специфики человеческого измерения). Кроме того, важно осмысление сущности переходного перирода как перехода России от пространственного развития (в смысле экспансии) ко временному развитию (интериоризирующему, рефлектирующему пространственному развитию, отражающему европейский смысл пространственного развития). А ныне мы живем в реальности, описываемой известным каламбуром Битова: "Мы живем на границе пространства и времени, попробуйте определить, где эта граница проходит".

"Внешний вид" развития России - пространственное развитие, пространственный коридор для времени человеческого бытия, пространственное развитие свободы.

Концепция временного развития - теоретическая составляющая Стратегии развития России. Реальность, которая концептуализируется в данной концепции, - время человеческого бытия, практическая сущность русской литературы. Русская литература есть теоретическая область фундаментальных изысканий по разработке (разведыванию) истинных формальных начал Стратегии развития России - неделимых, базовых элементов Русского времени. Русский язык - есть истинный метод Стратегии развития России, то есть, непосредственная деятельность, становление которой есть рост России. Русский язык есть парадигма всей совокупности роста России (социального, политического, экономического, культурного, демографического). В этом смысле, именно Русский язык - парадигма политического "ВВП", именно Русский язык породил Путина как принцип неопределенности человеческого измерения. Формализация же этого принципа - дело Павловского (идея путинской большинства, партии Путина и другие концепцты формализации) так же, как формализация принципа неопределенности в физике - дело Гейзенберга.

Продукт триады "время-язык-литература" есть модель, моделирование человеком реальности "из самого себя, раскрывая собственный смысл": время человеческого бытия (человеческое измерение) образует, выявляет средство человеческого измерения (язык как нечто, предшествующее человеческому бытию в качестве его времени), совокупность действий которого (языка) образует реальность литературы (книжная литература - важнейшая, но не единственная составляющая реальности литературы), парадигматическую для времени человеческого бытия. Таков литературный цикл, на основе которого может быть формализован, смоделирован цикл, функция гуманитарного капитала.

Язык есть полная и непротиворечивая формализация действительности как человеческой действительности. Нам дано, задано лишь то, что образовано языком. Для упражнения в данном понимании рекомендую стихотворение поэму Бродского о стуле. Весь Бродский - вся соль новейшей русской литературы, вся Русская мысль конца ХХ-го века. Социально-федералистская партия России - партия Бродского в той же степени, в какой Национально-большевистская партия России - партия Лимонова.

Гуманитарный капитал есть человеческое измерение, производящее в акте человеческого измерения (посредством единицы человеческого измерения) прирост реальности (на единицу человеческого измерения реальности). Экономика есть проект раскрытия формальных математических начал человеческого измерения, создание моделей человеческого измерения.

Современная экономическая теория - это натурфилософия человеческого измерения, где "невидимая рука рынка" есть заместитель человеческой природы, "натуры". Гуманитарный капитал наращивается посредством гуманитарных технологий - посредством моделирования. Количество гуманитарного капитала - совокупность моделей. Если результатом истинного чтения (достоверной интерпретации) Книги Природы является достоверная формула, то результат познания Книги человеческой Природы - эффективная модель, модели общества, законов, государства.

Резервуар формализации человеческой природы, созданный Русской литературой, - грандиозное основание для возникновения истинной теории человеческого измерения, фундаментальной составляющей которой раскроется теория гуманитарного капитала, как первая адекватная формально-математическая теория экономики, экономическая теория, располагающая эффективными математическими моделями.

Сила будущего денежного строя Новой России - в формальной силе Русского языка. Миссия власти состоит в политическом представлении (раскрытии политической силы и мощи) формальной силы Русского языка, силы моделирования. Денежной Единицей денежного строя Новой России станет 1 (одна) модель, расчетное имя, связывающее денежный строй с человеческим измерением.

Формализация гуманитарного капитала - как фундаментальная задача экономической стратегии страны - это, таким образом, не "развитие науки, инновации, интеллектуальная собственность и прочие благопожелания", это построение ("чертеж"), Модель рыночно-экономического цикла, в котором впервые будет полно формализована его фундаментальная составляющая -"рынок", которая в доселе существующих (незавершенных) экономических моделях выступала в качестве принципиально неформализуемого остатка ("невидимой руки"), что и обуславливало неполноту и незавершенность математической формализации экономических моделей.

Преждевременность России сродни преждевременности Христа.

Так, США в единым зыбком пространстве-времени истории перешли после второй мировой войны "от Римской республики к Римской империи" (каковой переход удивителен только для теоретиков демократии), они принесли народам и миру новое римское право - долларовое право. Старая Европа была для США до некоторого времени всего лишь уютной, культурной прародиной, не имеющей политического значения. Бродский в одном из своих последних венецианских интервью-зеркал европейского мира это ощущение выразил, сказав примерно так: "европейский культурный тип, - это как партизан со знанием античности и представлением о литературе абсурда, нобелевские и иные значения не имеют реального значения, мы здесь на отшибе".

В проекте Большой Европы, проекте новой европейской идентичности, преждевременность России станет нормой временного развития. Пробуждение европейского самосознания сегодня сильно возобновлением духа античности, который способен осмыслить себя в христианском зеркале России. Русское время Большой европы, Русская литература Большой Европы, Русский язык Большой Европы - станут частями общеевропейского единства. Европейские национальные времена Единой Европы возрождают античное основание европейского единства. Еврейская цивилизация как цивилизация чистого разума сигнифицирует европейскую предметность. Таким образом, становится возможен поворот мировой истории, переход к гуманитарному развитию как всемирно-исторический гуманитарный союз трех цивилизаций - античной (так предлагаю именовать Европейское сообщество наций в цивилизационном аспекте), еврейской и русской.

Русская победа - есть победа русской литературы над временем.

В возникающей России есть только две партии: Партия Бродского и Партия Лимонова

Переходный период, на всем протяжении которого "пустота после СССР" заполнялась гуманитарно-политической природой, не терпящей, как известно со времен Аристотеля, пустоты, завершается образованием новой русской литературы, литературной формы, внутри коей и будет формоваться Новая Россия, какой ее узнают в ХХI веке. Понятие "литературы" дается здесь значительно шире, нежели совокупность наличествующих, либо имеющих впоследствие быть текстов, риторик, гуманитарных технологий, возникающих на их основе. Понятие "литература" употребляется в смысле, смыслово-однокоренном понятию "партия", которым означается часть целого, выражающая гуманитарно-политическую природу целого. Партия в традиционно-политическом смысле есть "объединение людей, исповедующих некоторую идеологию, и решающих в ключе данной идеологии "коренной вопрос о власти"".

Однако, в качестве некоторой "объективной реальности", имеющей генезис и структуру, партия есть особый алгоритм - она не только является социальным, социально-экономическим "теретико-множественным (функциональным) отношением", но и выражает гуманитарно-политическую природу (составляющую) "теоретико-множественных (функциональных) отношений" самих по себе, как их изучает строгая наука. Реальная партия создается не тем образом, которым она затем описывается как "структура политической деятельности групп людей", но в соответствии (на основе) некоторой модели, "моделирующей" гуманитарно-политическую составляющую функциональных отношений. Партия создается как литературный алгоритм. Партия есть продукт литературной алгоритмизации действительности. Партия подражает литературе, представляет собой подобие литературы. Эпоха политических партий в истории цивилизации стала возможной и необходимой на априорной основе литературы как "органона восприятия действительности", поскольку объективная действительность политпартии есть в своей "материальной основе", как "материальный носитель" идеологии, - литературное значение. Историческое "новаторство" России состоит в глубочайшем осознании литературной природы политики, когда выполняются проекты партий-книг, партий, пишущих Книги человеческой природы на Русском языке.

Вопрос о власти разрешается в сфере литературных значений. Власть есть "непосредственная формализация", и, как всякая формализация, она может быть истинной или ложной, иметь различные значения, создавать истинностные, вероятностные, статистические модели. Деятельность власти есть создание моделей, заполняющих человеческое измерение. Потому власть в любом ее качестве есть тотальный эксперимент, что в России проявилось значительнее всего - Россия заглянула за край истории. Власть есть свойство известной нам гуманитарно-политической природы, саморазвитие, трансформация которой (природы) - суть литература.

К чему сегодня пришла Россия "после коммунистического эксперимента"? Весь переходный период со времен брежневского застоя происходило осмысление данного эксперимента в "повседневном теле" страны. Характерно, что в переходный период на первый план выходят, выдавливаются как объемы, "фамилии первых лиц", персон власти, поначалу лишь вырезываются на фоне институтов власти, затем все более заслоняют их (институты), абсолютизируясь и разрастаясь до институциальных размеров; к чему мы и пришли в настоящее время, когда есть не правительство, а конфигурация "Касьянов-Кудрин-Греф", не направление государственной политики, а, скажем, связка "Волошин-Сурков" и далее в том же роде. Венчает подобное развитие событий институциализация "фамильного принципа" идентификации власти в политическом слове "Семья".