От рубежа чужбины милой
      Всё оторваться не могу.
      59.
      * * *
      Тысячелетний шаг вигилий
      А мы не кончим этот пир:
      Ночь, из фиала черных лилий,
      Дурманом опоила мир.
      И в этой косности миража
      Разуверенье не дано
      Кругом всё та же ночь и стража,
      Всё то же темное вино.
      1917
      60.
      СТАНСЫ ГОСПОЖЕ ***
      Над мраком смерти обоюдной
      Есть говор памяти времен,
      Есть рокот славы правосудный
      Могучий гул; но дремлет он
      Не в ослепленьи броней медных,
      А в синем сумраке гробниц,
      Не в клекоте знамен победных,
      А в тихом шелесте страниц.
      Так! Наша слава - не былое,
      Не прах засохшего венца:
      Жив полубог, живут герои,
      Но нету вещего певца.
      И тех глубокодушных нету,
      Кто голос лиры понимал,
      Кто Музу, певшую до свету,
      Как дар небесный принимал.
      В ожесточенные годины
      Последним звуком высоты,
      Короткой песнью лебединой,
      Одной звездой осталась ты;
      Над ядом гибельного кубка,
      Созвучна горестной судьбе,
      Осталась ты, моя голубка,
      Да он, грустящий по тебе.
      1 ноября 1917
      Стихотворения неизвестных лет
      61.
      * * *
      Ты думаешь, свечи скромней горят
      Под черной, стыдной маской?
      Ты думаешь, их тягучий яд
      Покажется только сказкой?
      А тот (я имя его забыл),
      Вчерашний, бессильно-пьяный,
      Что кривлялся и пел и страстно ныл
      Над девушкой с свежей раной?
      Он сам ее изранил, сам,
      И всем говорил о победе,
      Он припал при всех к ее ногам
      В бессмысленно-грубом бреде.
      Одну убили, одна умрет,
      Высокий дар обезглавлен!
      А завтра и его черед
      На всех площадях расславлен.
      О, миртовый ужас ее венка,
      О, безумие сказочной ивы!
      Она утонула в других веках,
      Если хочешь, так будь счастливым!
      Закрой полумасками все огни
      И смейся.
      62.
      * * *
      В века веков деннице онемелой
      Запрещена небесная дорога:
      Зловещая от жертвенного рога
      Слетела тень звезды окаменелой.
      Душа сгорела молниею белой,
      Застигнутая милостию Бога,
      И,горькая, упала у порога,
      Свои не узнают оцепенелой.
      И сердце, утрудившееся много,
      Испепеленное, распалось: тленной
      Да будет плоть, сочтенная неплодной,
      И опустелой грудью и холодной...
      Речется горе судиям вселенной,
      Увы народам Гога и Магога.
      63.
      * * *
      Нет, ты только подумай, какая тоска!
      А ведь, может быть, это - последний вечер,
      А ведь, может быть, завтра моя рука
      Не протянется больше твоей навстречу,
      А ведь это была моя рука,
      А сегодня настал последний вечер...
      64.
      * * *
      Поседела, совсем изменилась,
      Просветлела от горестных лет,
      Только сердце тревожней забилось,
      Не узнал бы любимую, нет!
      Только сердцу тревожней взгрустнулось
      Не о том, что седая она,
      А о том, что она улыбнулась
      И "Опять, - прошептала, - весна"...
      65.
      МОНАСТЫРСКОЕ
      Опасайся вечерних врагов
      И за книгами ночь не сиди:
      Можно так не услышать шагов,
      Что и с Нею ты будешь один.
      А Она обойдет и найдет,
      Заревую взовьет пелену
      И в такую тебя уведет
      Невозможную вере страну
      Что блаженным вернешься как раз.
      А другие потом говорят,
      Будто умер в задумчивый час
      Нераскаянный брат.
      66.
      ХОККУ
      1
      О, речной затон!
      В неподвижных камышах
      Пена белеет...
      2
      Улетел мой сон!
      Только ирис, голубой,
      всё еще ярок...
      3
      Опадает лист!
      Унесет еще один
      ветер осенний...
      4
      Осень... ночь... луна...
      Как играют на полу
      тени от сосен!..
      67.
      ТАНКА
      1
      В глубине долин
      навевает вновь печаль
      соловьиный плач...
      Ах! Опять пришла весна,
      кто же о том не знает?
      2
      Больше нет луны!..
      И весна, что расцвела,
      уж не та весна...
      Только я - увы!
      один всё остаюся прежним.
      3
      Из весны в весну
      опадают и опять
      расцветут цветы...
      Я грущу, что наша жизнь
      больше не повторится.
      68.
      * * *
      .....................
      О чистом жребии моли:
      Ты - царь в дому своем веселом,
      Священник Богу на земли.
      Дрожащих душ беги далече
      Равны ничтожный и гордец;
      Господь восстал к плавильной печи
      И плавит золото сердец.
      И ты с такою простотою
      Господень год переживи,
      Чтоб каждый день пылал чертою
      Необладаемой любви.
      69.
      * * *
      Двенадцать бьет - и где твоя отвага?
      Одна поет тоскующая медь,
      И в светлом круге белая бумага
      Велит не мочь, не сметь и не уметь.
      А ты бы мог звенеть еще победней,
      Себя бы мог решительней забыть...
      Но вот запел, унылый и последний,
      Глагол времен, перестающих быть.
      70.
      * * *
      Не та уж ты, какой была,
      Когда предстала мне впервые:
      Тебя и годы огневые,
      И суета сломить могла.
      Да ведь и я давно не прежний:
      И притомился, и зачах,
      И радость встреч, в моих очах,
      Всё отдаленней, безнадежней.
      А всё ж еще сойдемся мы...
      Но как сойдемся?
      Ты, быть может,
      От этих рощ, где день твой прожит,
      Уйдешь для вековечной тьмы;
      И в дни, покорные безволью,
      В мои томительные дни
      Вонзятся страшные огни,
      Обезображенные болью.
      И, властью позднего стыда,
      Воспряну, легкий и проворный,
      Закрыть позоры жизни черной
      И не закрою никогда.
      71.
      * * *
      Теперь оставь и гнев, и нежность,
      И всё, чем сердце знало жить:
      Одну пристойно сохранить
      Торжественную безмятежность.
      И все года переживи
      С такой священной простотою,
      Чтоб каждый день вставал мечтою
      Необладаемой любви.
      72.
      * * *
      Не потому ли, что один
      Я оставался в полумраке,
      Не потому ли, что камин
      Бросал особенные знаки,
      А только странная мечта
      Сверкнула памяти нежданно,
      И стала жизнь моя - не та,
      И стала старая желанна.
      Душа, забытое тая,
      Неслась по новому раздолью
      И мне казалась боль моя
      Прекрасно посланною болью.
      Вот так сидеть бы у огня,
      Вот так смотреть бы на поленья
      Минувших дней соединя
      Давно разорванные звенья.
      73.
      * * *
      Всё - тишина, и всё - покой.
      Безмолвный час глубок и долог...
      Твоей ли нежащей рукой
      Развернут сумеречный полог?
      Без силы вышел на крыльцо.
      Впиваю ночь - фиал Гекубы...
      Мне веют холодом в лицо
      Твои ли нежащие губы?
      О, я узнал тебя, мой вождь,
      И душных слез уже не надо...
      Пролей мне, сердце, томный дождь,
      Овей лилею вертограда!
      74.
      * * *
      О, этот горький первый том,
      Ничтожный, может, - и любимый,
      Доставшийся с таким трудом,
      С такою ревностью хранимый:
      Художества высокий бред
      Или ошибка за ошибкой,
      Но в них замученный поэт
      Играет мертвенной улыбкой.
      75.
      * * *
      Скажи, видала ль ненароком
      На склоне года, в поздний день,
      Пернатой Прокны над потоком
      Неуспокоенную тень?
      То долу вдруг она слетая
      Узоры пишет в быстрине,
      Как бы к летейской припадая
      Кипящей холодом волне.
      То в непонятном страхе взмоет
      У небывалой вдруг меты
      И в самом сердце высоты
      Крыла печальные раскроет.
      Так отдан малый прах земной
      Небес чудовищному бреду,
      Так ад скучает надо мной
      Торжествовать свою победу.
      76.
      * * *
      Gieb mir im Schlaf dein Hand...
      (не помню откуда)
      Дай руку мне во сне.
      Мы будем вдвоем с тобою
      В овеянной дремою
      Странной ночной стране.
      Смотри, деревья спят
      В пеленах утра мглистых,
      И на огромных листьях
      Капли дождя дрожат.
      77.
      * * *
      Легка последняя ступень,
      И в сединах печаль светлее,
      И примирение блещет день
      На смуглом золоте аллеи.
      И улыбаясь синеве,
      И веселясь червонной тризне,
      Внимаю в вянущей листве
      Священный трепет Древа жизни.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      Список сокращений
      А - Аполлон (журнал).
      АЛ - архив М. Л. Лозинского.
      ВОЯ - "Василеостровские ямбы", рукописная книга В. К. Шилейко (в составе АЛ).
      Всходы вечности - Всходы вечности: Ассиро-вавилонская поэзия в переводах В. К. Шилейко. М., 1987.
      Г - Гиперборей (журнал).
      ИРЛИ - рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН.
      НБП - Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб., 1995. (Новая библиотека поэта).
      ПП - "Пометки на полях", макет книги В. К. Шилейко (в составе АЛ).
      РНБ - Отдел рукописей Российской национальной библиотеки.
      С - Сирена (журнал).
      СД - собрание А. Л. Дмитренко (С.-Петербург).
      СЗ - Северная Звезда (журнал).
      СМ - сборник восьмистиший из собрания А. Ф. Маркова (Москва).
      Топоров - Топоров В. Н. Две главы из истории поэзии начала века: 1. В. А. Комаровский. 2. В. К. Шилейко // Russian Literature. 1979. Vol. VII-VIII. С. 249-326.
      ТП - Тринадцать поэтов. Пг., 1917.
      ФА РНБ - Фонд А. Ахматовой в РНБ (No1073).
      Через время - Шилейко В. К. Через время / Сост. Т. И. Шилейко. М., 1994.
      ЧТ - черновая тетрадь В. К. Шилейко (в составе АЛ).
      "Фонд" В. К. Шилейко в архиве М. Л. Лозинского является самым значительным по полноте собранием авторских материалов 1914-1918 годов. Понятно, почему "фонд" сложился именно здесь: Лозинский был другом автора, высоко ценил его поэтический дар, и в то же время - редактором и издателем, содействовавшим всем публикациям стихов Шилейко в периодической печати, готовившим к изданию книгу его стихов. Архив отражает эволюцию Шилейко-поэта во время его наибольшей творческой активности - с 1913 по 1917 год. Материалы - черновые и беловые автографы, копии, рукописные книги - дают возможность проследить историю создания большинства стихотворений от ранних редакций к окончательному тексту.
      Существенным обстоятельством является то, что стихотворения в архиве в большинстве случаев датированы, часто - полной датой. В. К. Шилейко напечатал почти половину написанных в те годы стихотворений в журналах "Гиперборей", "Аполлон", "Северная Звезда", "Сирена" (Воронеж) и в альманахе "Тринадцать поэтов" (публикация в альманахе "Весенний салон поэтов" была перепечаткой из "Аполлона"); во всех журнальных публикациях стихотворения помещались без дат. Некоторые даты были восполнены в посмертных публикациях {1}, но пробелы преобладали, и они оставались естественным препятствием к проведению биографических параллелей, выяснению соответствий между временем появления стихов Шилейко и его друзей - Ахматовой, Лозинского, Гумилева, Мандельштама. Теперь, с помощью дат, эти соответствия могут быть установлены.
      Основания для косвенных датировок дает черновая тетрадь (ЧТ), заполнявшаяся с сентября по декабрь 1914 года. В нее также перебелены два стихотворения 1913 года - "Ничего не просил у Бога...", "И когда вечерние тени..." (и, вероятно, записанное набело "Опять, опять ты появился!.." также было написано несколько раньше, см. примеч. в наст, изд., с. 142). Помимо черновиков завершенных стихотворений, в черновой тетради имеются наброски нереализованных замыслов (до двух строф). Несколько незавершенных черновых набросков сохранилось и на отдельных листах. Приводим два из них, сохраняя авторские отточия, означающие пробелы. Первый интересен как пример поиска в области стихотворной формы:
      ................................
      ................................
      Если б угадала ты.
      Кому взрастил я эти все лилеи!
      Белизны цветов белей
      Морские лаллы в раковинах черных,
      Ты - и жемчугов белей,
      Блаженней снега на вершинах горных.
      Два крыла даны тебе,
      И ты раскрыла светлые - и где ты?
      Из родной страны тебе
      Мои слышны ли бедные приветы?
      ...............................
      ...............................
      ...............................
      ...............................
      Второе стихотворение, возможно, было завершено: М. Л. Лозинский посылал его (или цитировал в письме) Гумилеву на фронт, что выясняется из невыделенной цитаты (курсивом выделено нами) в ответном письме Гумилева от 2 января 1915 года: "И мэтр Шилейко тоже позабыл о моей "благоухающей легенде". КАКИЕ ТРУДЫ Я ВЕРШУ, КАКИЕ НОШУ ВЕРИГИ? Право, эти стихи он написал сам про себя и хранит их до времени, когда будет опубликован последний манифест, призывающий его одного" {2}.
      Спокойно и сознательно живу:
      Вершу труды, крепясь ношу вериги,
      И, тонким сном забывшись наяву.
      Порой люблю читать немые книги.
      И вдруг приходят, говорят: "Войны
      Гроза идет! народам!"
      Что ж, я готов. Я - верный сын страны,
      Меня вскормившей молоком и медом.
      Меня берут отдела и от книг.
      ................................
      ................................
      ................................
      Спокойно сознаю, что я умру:
      Я не умею делать дело боя...
      И только жаль, что в красную дыру
      Душа и книг не унесет с собою.
      .................................
      .................................
      Я не герой, я - только сын страны,
      Меня вскормившей молоком и медом.
      Для сравнительно большого числа рукописей использовались бланки журнала "Аполлон", что является основанием для датирования этих автографов Шилейко временем после 1913 года, когда М. Л. Лозинский стал секретарем журнала и его друг получил доступ к редакционным бланкам. Среди них есть черновые; на нескольких беловых автором даны варианты - М. Л. Лозинскому для выбора, с пометками и правкой последнего, - еще одно косвенное свидетельство тому, как высоко ценился друзьями литературный вкус Лозинского. В архиве имеются также корректурные гранки публикаций В. К. Шилейко в "Гиперборее" и "Аполлоне" и большой корпус машинописных копий.
      Особенный интерес представляют три рукописные книги Шилейко. Рукописный макет предназначенной к печатанию книги "ДИПТИХОС (греч)" (1915) как бы воплощает отношения "триумвиров" Гумилева, Лозинского, Шилейко (о "триумвирате" см. в предисловии, с. 10). Книга должна была включать в себя по одному стихотворению двух авторов - Лозинского и Шилейко и была посвящена третьему. Гумилеву. Напечатать книгу предполагалось также в трех экземплярах - именных, сведения об этом помещены на обороте титульного листа и последней стороне обложки. Ниже названия - подзаголовок: "Две эпитомы"{3}. Местом издания указан "В 0", годом - 1915. Ниже заголовка помещены имена авторов, посвящение размещено на шмуцтитуле. Далее следуют: первым - стихотворение Лозинского "То был последний год..." с датой: 15.XIII (так!) 1914 (на приложенном к макету автографе дата другая - 4 октября 1914), вторым - "Есть вера духа..." Шилейко с датой: 8 марта 1915.
      Следующая по времени рукописная книга Шилейко общего названия не имеет, условно называем ее по первому разделу - "Василеостровские ямбы". Время создания ее, по косвенным данным, также 1915 год, но несколько позже " ДИПТИХОС (греч)", так как "Есть вера духа..." в ВОЯ уже получила подзаголовок "Вторая эпитома". Все вошедшие в нее стихотворения представлены без дат. Книга состоит из двух разделов. Первый - под названием "Василеостровские ямбы" и с посвящением М. Л. Лозинскому, сюда вошли: "Васильевский остров" ("Здесь мне миров наобещают..."), "Другу" ("Смущенно думаю о нем..."), "Подарок" ("Томительно люблю цветы..."), "Черное солнце" ("Как бы обмануто собой..."), "Метеорит" с подзаголовком: "Вторая эпитома" ("Есть вера духа..."). Второй раздел - под названием "Marginalia", в него вошли: "Еще болезненно-свежа..." (эпиграф: "Так беспомощно грудь холодела..."), "Ужель "не поднимая глаз"?.." (эпиграф: "И дал мне три гвоздики. Не поднимая глаз..."), "Его любовь переборолась..." (эпиграф: "Подарилась поздняя отрада/ Всё на свете разлюбившим взорам").
      Макет последней по времени книги. "Пометки на полях" (ее название тождественно названию раздела в предшествующей -"Marginalia"{4}), был создан в 1916 году; подробнее о ней говорится в примечаниях.
      Первый раздел нашего издания воспроизводит макет этой книги. Во второй раздел - "Дополнения" - включены остальные стихотворения В. К. Шилейко. За пределами настоящего издания остаются, по учтенным нами сведениям, стихотворения "Смейтесь надо мною. Я ведь побежденный...", "Сегодня день так бурно снежен..." (оба, вероятно, юношеских лет), шуточный "Экспромт", "В жизни надо быть цепкой..." (написанное "на случай"?) - все из семейного архива Шилейко; стихотворение "Моя причуда безымянна..." (находится, в составе сборника, в собрании А. Ф. Маркова). Учтенные В. Н. Топоровым незавершенные наброски "Уйти? Или остаться? Кто ты?..", ""Отче" прочитаю..." {5} приведены нами в примечаниях к стихотворению "Тысячелетний шаг вигилий...".
      В работе над текстами учтены также автографы из семейного архива Шилейко, фондов РГАЛИ, РНБ и частных собраний. В собрании А. Л. Дмитренко находятся оттиски публикаций В. К. Шилейко с дарственными надписями Е. А. Грековой и принадлежавшая ей расклейка печатных текстов стихотворений "Ничего не просил у Бога...", "Она - бледнее, чем вчера...", "Я думал: всё осталось сзади...", "Ты поднимаешься опять..." с внесенными автором датами и поправками. В собрании А. Ф. Маркова хранится авторский сборник восьмистиший В. К. Шилейко 1916 года, включающий стихотворения "Как путник при конце дороги...", "Увял, увял цветущий мир...", "Моя причуда безымянна...", "И снова с горестной гордыней...", "Живу мучительно и трудно...". К сожалению, мы не имели возможности познакомиться с этим сборником de visu (А. Ф. Маркову мы благодарны за предоставленную текстологическую информацию), и окончательно решить вопрос о передатировании стихотворения "Как путник при конце дороги...", раньше считавшегося написанным в 1926 году, мы сейчас не вправе. Если дата "1916" для него подтвердится, то тем самым будут поставлены под сомнение даты нескольких стихотворений, известных по письмам Шилейко к жене, В. К. Андреевой-Шилейко, 1920-х годов и снова приобретет актуальность сообщение первого исследователя творчества В. К. Шилейко, Ю. М. Гельперина: "Согласно некоторым свидетельствам современников, в 1920-е годы Шилейко вовсе не писал лирических стихов и даже декларировал свой отказ от лирики" {6}.
      Вошедшие в публикацию тексты представлены в их основных (окончательных) авторских редакциях {7}. Другие редакции и варианты даются выборочно в примечаниях. Те источники текстов, местонахождение которых в примечаниях не указано, находятся в АЛ. Все тексты печатаются в соответствии с нормами современной орфографии. Сохранены некоторые особенности пунктуации оригинала.
      {1} В. Н. Топоров привел даты нескольких известных стихов и впервые напечатал три стихотворения по копиям из архива Лозинского (Топоров. С. 285 и следующие).
      {2} Гумилев Н. В огненном столпе. М., 1991. С. 244.
      {3} Эпитома - краткое извлечение из труда более обширного, составлявшееся эпитоматором; многие сочинения древних авторов известны теперь только в эпитомах.
      {4} Здесь уместно вспомнить об оказавшейся диагностически точной характеристике, которую В. Н. Топоров, еще не знавший наших материалов, дал поэтической установке Шилейко: "...сознательный выбор маргинальной позиции, дающий поэту право остаться в стороне от злобы дня и литературной полемики, избрать независимое, свое место вне направлений и мод в надежде на справедливый, хотя и скромный суд будущего..." (Топоров. С. 284).
      {5} Топоров. С. 325.
      {6} Гельперин Ю. М. О поэтическом наследии В. К. Шилейко // Материалы XXVII научной студенческой конференции. Литературоведение. Лингвистика. Тарту, 1972. С. 76.
      {7} По причинам, оговоренным выше, мы не считали возможным учесть редакции сборника из собрания А. Ф. Маркова при определении основного текста вошедших в него стихотворений; эти редакции мы помещаем в примечаниях соответственно информации, предоставленной владельцем.
      "Пометки на полях"
      "Пометки на полях" были собраны автором, предположительно, осенью (или зимой, но, по датам вошедших в книгу стихотворений, не раньше весны) 1916 года, когда возобновило свою деятельность издательство "Гиперборей", начавшее подготовку "Четок" и (чуть позднее) "Белой стаи" Ахматовой, "Камня" Мандельштама, "Колчана" Гумилева, "Вереска" Г. Иванова, "Облаков" Г. Адамовича, "Горного ключа" Лозинского (четыре последние книги вышли, из-за сложностей финансирования, в издательстве "Альциона"). В эту печатную демонстрацию возможностей "поэтов "Гиперборея"" (по определению В. М. Жирмунского из статьи "Преодолевшие символизм") должна была попасть и книга Шилейко. Подготовка велась М. Л. Лозинским летом 1917 года. Книга была доведена до корректуры, которая была послана автору в Феодосию: об этом известно по переписке Шилейко и Лозинского, приведенной в предисловии. По каким причинам уже находившаяся в типографии книга не вышла, неизвестно. Вполне вероятно, что при подготовке к печати в 1917 году в нее вносились изменения, и, следовательно, рукописный макет "Пометок на полях", сохранившийся в архиве Лозинского, представляет собой первоначальный замысел. Однако этот оригинальный замысел - не "сборника" собственных, а
      Макет книги оформлен В. К. Шилейко полностью: обложка, внутренние титульные листы, на которых размещены посвящение М. Л. Лозинскому и номера разделов (их в книге четыре); тексты стихотворений написаны им собственноручно (места трех стихотворений отмечены начальными или заключительными строками, что оговорено в примечаниях).
      Книга в настоящем издании воспроизводится по макету, что в примечаниях к отдельным стихотворениям больше не оговаривается; специально оговорены те несколько случаев, когда в тексты внесены поправки по авторской публикации в альманахе "Тринадцать поэтов", и те три случая, где место стихотворений в макете было только обозначено. Внесенные нами поправки приводят стихотворения к их основным (окончательным) авторским редакциям.
      "...И в час, когда тоску труда...".
      Впервые: Г. 1913. No 9- 10, в качестве третьей строфы ст-ния "Она бледнее, чем вчера...". В Г еще три строфы:
      Она - бледнее, чем вчера
      Полулежала в пестром кресле.
      Пока дрожали веера
      Вечерних вздохов легкой песни.
      Над тишиной печальных лиц
      Зажглась презрительно и тонко
      В свинцовом сумраке ресниц
      Слеза капризного ребенка.
      ..................................
      Пронзительно поет любовь,
      Живет в словах, как в складках шали,
      В простом узоре скудных снов
      На черном кружеве печали.
      Эта редакция из четырех строф - в автографе, под загл. "Вечерняя песня" и с пометой "22 янв. 1914. Петербург", с разночтениями; в машинописи с пометой "напечатано в "Гиперборее"", с разночтениями, и во второй публ.: СЗ. 1915. No П.
      "Здесь мне миров наобещают...".
      Впервые: ТП, с эпиграфом: "На Васильевском славном острове...". ЧТ. Автограф, подзагл. "В 0", с посвящением М. Лозинскому и пометой "6 октября 1914г. Петербург"; ВОЯ, с тем же загл. Машинопись, вклеенная в корректурные гранки "Аполлона" (1915. No 10) между ст-ниями "Седенький книжный торговец..." и "Я не люблю приветствий черни...", под загл. "Васильевский Остров".
      Согласно сведениям Т. И. Шилейко, эпиграф в ТП взят из народной песни Петровского времени:
      На Васильевском славном острове,
      Как на пристани корабельные,
      Молодой матрос корабли снастил,
      О двенадцати белых парусах.
      О перекличке со ст-нием О. Мандельштама "Смертный, откуда идешь? - Я был в гостях у Шилейки..." из "Антологии античной глупости" см.: НБП. С. 663.
      "Смущенно думаю о нем...".
      Впервые: ТП, без эпиграфа. Печ. с поправками по ТП. В ПП ст. 7-8: Там ионический излом Украшен листьями аканфа. Две редакции в ЧТ, обе под загл. "Эврипид", без эпиграфа. Здесь в первой редакции ст. 1-2: С печалью говорю о нем: Скульптурней всех и всех пьянее; ст. 6: Творенье - говорили - Ксан-фа. Беловой автограф, с тем же загл., без эпиграфа, с пометой: "6 октября 1914. Петербург". Здесь ст. 4: Один на улицах Элей; ст. 6-8: Созданье - помнится Бианта: Там ионический облом Увенчан листьями аканта. ВОЯ, под загл. "Другу", без эпиграфа. Эпиграф - из ст-ния О. Мандельштама "Автопортрет" (1914).
      Всех хмельнее. Ср. в инскрипте Ахматовой (на "Tristia" Мандельштама): "Вольдемару Шилейко книгу светлого хмеля и славы..." (Звезда. 1991. No 2. С. 121). Сочетание топонима Элея (города в Италии и Малой Азии) с именами Ксанфа (самый известный - Ксанф Лидийский, автор "Истории Лидии") и Бианта (один из "семи мудрецов", упоминается в "Истории" Геродота в рассказе о Крезе, см. примеч. к ст-нию "Томительно люблю цветы...", с. 137) ясной интерпретации не поддается.
      "Его любовь переборолась...".
      Впервые: СЗ. 1915. No 14, с посвящением М. Лозинскому. А. 1915. No 10, с таким же посвящением, в цикле "Восьмистишия", 1. Беловой автограф, без эпиграфа, с датой, с вариантами ст. 3-4: И странно слышу мертвый голос Зовущий в радостный удел; ст. 7-8: Так на темнеющем пути Ловлю слова прошедших мимо. На обороте - ст-ние "Память сердца" ("На сердце опять захолонуло..."). Беловой автограф с пометой "23 сентября 1914. Петербург", под эпиграфом - имя автора: М. Лозинский. Машинопись с посвящением. ВОЯ, с эпиграфом:
      Подарилась поздняя отрада
      Всё на свете разлюбившим взорам.
      "Люблю живую суету...".
      Печ. впервые. Эпиграф - из "Скорбных элегий" Овидия (кн. 5, поел. 13, ст. 5): "Много уж дней меня боли в боку жестоко терзают" (пер. С. Шервинского). Выбор эпиграфа обусловлен, очевидно, болезнью В. К. Шилейко.
      "Еще дрожат пустые воды...".
      Впервые: ТП, без эпиграфа, под загл. "Лебедь". Печ. с поправками по ТП в ст. 5-6, в ПП соответственно: Прости!.. Устам неравнодушным Дозволишь скорбное "летит"? Эта (ранняя) редакция отразилась в АЛ еще в двух источниках: в автографе (вписано в отдельный оттиск А (1915. No 10)), без эпиграфа и загл., с датой "29 февраля 1916", и в автографе цикла "Восьмистишия" из двух ст-ний (второе - "Живу томительно и трудно..."), под загл. "Лебедь". Другая (поздняя) редакция, где ст. 5-6 соответствуют ТП, - в автографе на бланке "Аполлона", под загл. "Улетающему". Здесь строфа 1:
      Неугомонный, торопливый,
      Вчера каким спокойным был!
      Так вот он, подлинно-счастливый.
      Крыла шумящие раскрыл.
      Эпиграф - из ст-ния Н. Гумилева "Памяти Анненского":
      Был Иннокентий Анненский последним
      Из царскосельских лебедей.
      "Еще болезненно-свежа...".
      Впервые: Топоров. С. 317, с разночтениями, без эпиграфа и даты. ЧТ, с датой, без эпиграфа. Здесь ст. 4 первоначально: Изнемогала в долгой муке. Ст. 8: Как ветер смерти носит стрелы. Беловой автограф с пометой "4 сентября 1914. Псков"; под эпиграфом имя автора: Анна Ахматова. ВОЯ, с эпиграфом, здесь ст. 8 соответствует ЧТ. Эпиграф - из ст-ния Ахматовой "Песня последней встречи" (29 сент. 1911).
      "Кругом не молкнет птичий голос...".
      Впервые: А. 1915. No 10, в цикле "Восьмистишия", 2, под загл. "В манере Тютчева", без эпиграфа. Эпиграф - из ст-ния Тютчева "Весенняя гроза".
      "Я не ищу приветствий черни...".
      Впервые: А. 1915. No 10, в цикле "Восьмистишия", 4, без эпиграфа. Машинопись, без эпиграфа и даты. Здесь и в А ранняя редакция ст. 1: Я не люблю приветствий черни. Перевод эпиграфа: Презираю невежественную толпу (Гораций. Оды, 3, 1, 1). Сурова бедная порфира. Реминисценция из ст-ния О. Мандельштама "Петербургские строфы" (1913): И государства крепкая порфира. Как власяница грубая, бедна (Топоров. С. 298).
      Иов II, 9 ("Ничего не просил у Бога...")
      Впервые: Г. 1913, No 9-10. Здесь ст. 7: Похули Господне Имя. Ст. 11-12: А холодная ночь одежды Уронила на мокрый песок. ЧТ. В беловом автографе с пометой "Весна 1913. Петербург" и в машинописи текст, с мелкими отличиями, соответствует ПП. В наборной рукописи Г и второй публ.: СЗ. 1915. No 11 текст соответствует первопечатному.
      Ст-ние является переложением соответствующего загл. текста Библии: "И сказала ему жена его: ты все еще тверд в вере твоей! Похули Бога и умри" (синодальный перевод).
      Иезекииль, XXXVII, 1-3 ("Неживые, легли в песках...")
      Впервые: А. 1915. No 10, без загл.. в цикле "Арабески", 2. Здесь и в наборной рукописи (с пометой С. Маковского о наборе) ст. 16: Но слепыми простерты ниц. В АЛ также машинопись, под загл. "Самум", с разночтениями.
      Ст-ние является переложением соответствующего загл. текста Библии: "Была на мне рука Господа, и Господь вывел меня духом и поставил меня среди поля,- и оно было полно костей,- и обвел меня кругом около них, и вот весьма много их на поверхности поля, и они весьма сухи.
      И сказал мне: сын человеческий! Оживут ли кости сии? - Я сказал: Господи Боже! Ты знаешь это" (синодальный перевод).
      Львиная старость ("Неоскудевшею рукой...").
      Впервые: А. 1915. No 10, без посвящения и загл., в цикле "Арабески", 1. Здесь а. 8: Пером записывает в книги. Автограф без загл. и посвящения, текст соответствует ПП; наборная рукопись А, с пометой С. Маковского о наборе, текст соответствует первопечатному.
      "Влачится - у! - через волчец...".