Вечернее утро

      - Спокойно!
      - Сунь ты ее в пасть этому крокодилу вместо себя! Он вынул из щели кость, лежа размахнулся и так удачно достал ею червяка, что от неожиданности тот подпрыгнул всем своим мерзким телом и от боли начал завязываться узлом, наверное, морским.
      Поизвивавшись, успокоился, унимая боль; теперь лежал метрах в трех, не достать. Человек тоже унимал боль, терпел и ждал: может быть тот паникер все-таки вернется на крик?
      - Который огрел тебя ребром весла?
      - Да, он поступил негуманно. Плашмя - куда гуманнее.
      - А ты интересовался, все ли у тебя ребра! Это было то самое ребро, которого тебе не хватало, - мстительно сострил Внутренний Голос.
      - Заткнешься ты или нет?
      Вдруг Лев Александрович увидел над лесом парашют, который не падал, а плыл в сторону озера, и парашютисту не повезло: если сядет на воду, его немедленно проглотят вместе с парашютом.
      От мокрой одежды начало знобить. Сейчас бы побегать, чтобы согреться. Интересно, о чем думает эта тварь?
      - Об ужине.
      - Ну, парень, и юмор у тебя.
      - А тоскливо.
      - Давай покричим. Эге-ге-е! - закричал Лев Александрович во всю мощь своей тощей груди.
      От крика червяк вздрогнул. Он побаивался человека, но откуда ему было знать, что человек попал в капкан, и у него нет никакого оружия?
      Ему хотелось сесть, чтобы понаблюдать за своим врагом сверху. Лежащее бревно никак не было закреплено; едва он оказался верхом, как оно поворачивалось, и Лев Александрович вновь валился: не мог он опереться зажатыми ногами, а руки не доставали до земли.
      Червяк, между тем, сделал попытку приблизиться, и Лев Александрович вновь огрел его костью. На этот раз удар пришелся вскользь, червяк отпрянул и стал обползать.
      - Еге-ге! На помо-ощь! - закричал Лев Александрович, надеясь лишь на чудо.
      - Кой има тука? - неожиданно отозвался мальчишеский голос. Значит, лодочник все-таки вернулся! Но почему "кто здесь" он спросил не по-немецки, а по-болгарски?
      - Сюда! - обрадовавшись закричал Лев Александрович. - Помогите!
      Удивительное дело: червяк оценил перемену в голосе человека! Он, вроде бы, оглянулся и, "сообразив", что пришло подкрепление, позорно попятился.
      На голос прибежал парень, но не тот, а кудрявый и с саблей, хотя в таком же средневековом костюме. Одним ударом он перерубил червяка, распинал половинки в разные стороны.
      - Чине ешть? - по-молдавски спросил парень, вытирая саблю обрывком лопуха.
      Лев Александрович по-молдавски не умел, попробовал по-русски;
      - Да помоги же! А л'эд! - повторил он по-французски. Парень понял и ушел в другой конец бревна, стал разрубать с торца, чтобы половинки, сжимающие ноги пленника, развалились. Освободившись от капкана, он с удовольствием вытянул ноги. Спаситель подошел, присел на корточки и вдруг ни с того, ни с сего тоже дернул за бороду.
      - Не очень-то! - огрызнулся Лев Александрович. Задрав брючины, он спустил носки. Ноги были синими, ступни кололо тысячами игл - так бывает, когда отсидишь ногу.
      - Тю а бобо? - по-французски посочувствовал парень, с завистью рассматривая туфли Льва Александровича. Сам он был обут в какие-то лапти из веревок.
      - А то не больно! Скажи, где я нахожусь?
      - В вальде, - сказал парень, что по-русско-немецки означало "в лесу".
      - В общем-то я догадываюсь, но куда я попал?
      - В капкан, - по-русски констатировал парень, пожав плечами.
      - Хватит меня дурачить! Как твоя фамилия?
      - Стирма.
      - Финн, что ли?
      - Ви битте?
      - Имя, говорю, финское.
      - Сам-то ты чине ешть? - поинтересовался парень. - Кто такой?
      - Петр Первый, черт побери! - в сердцах сказал Лев Александрович, но спохватившись, добавил: - Извините, я погорячился. Но поймите меня: я устал и хочу домой. Нах хауз хочу!
      - А кто у тебя в штате?
      - Дочь, жена и любимая теща.
      - Никогда не видела такой семьи. Дочь здорова?
      - Кажись, баба! - первым догадался Внутренний Голос. Лев Александрович присмотрелся внимательнее - носик, губки...
      А ведь и в самом деле - девушка! Она почему-то носила эластичные варежки телесного цвета.
      - Девушка, хватит, а? - взмолился Лев Александрович, так и не решив, на каком языке с ней разговаривать.
      - Во лив твоя фрау? - спросила она по-немецко-англо-русско-французски, однако, сконструировав фразу на славянский манер.
      - Ха-ха, - сказал Лев Александрович. - Моя фрау живет на улице Труда.
      - Нет такой стриты, - почему-то обрадовалась девушка. Она впервые улыбнулась. Странные у нее были зубы - две сплошные полукруглые пластины, верхняя и нижняя.
      - А вохин, стало быть, эль се диспаре? - сам себе поражаясь, спросил Лев Александрович по-немецко-русско-франко-молдавски.
      - Не паясничай, - проворчал Внутренний Голос. - Переведи по-человечески.
      - Куда она могла деться, эта улица? - переспросил Лев Александрович.
      - Я никогда не слыхала такого названия стриты. А что, босс указал носить столь странную одежду?
      - Вот дура, пардон, - буркнул он, сконфузясь: стало неловко за свои мокрые штаны, хотя она спрашивала про одежду вообще. - При чем тут босс? Что хочу, то и ношу, никто мне не указ.
      - Екут, а почему ты все время шпрехаешь неправду?
      - Какой я тебе якут? - упрекнул он и, прихватив коробку с куклой, пошагал между голыми стволами бамбука. Тропинки, однако, не было, и Лев Александрович, замешкавшись, только сейчас понял, что упрекнул зря: "екут" по-французски означает "послушай". Вероятно, она понятия не имеет, что такое национальность, и потому не говорит, а "шпрехает".
      - Что это за штука? - спросила девушка в спину.
      - Это не штука, а подарок для тохтер. Вохин идти-то? - спросил он, несколько стыдясь своего стихийного эсперанто. Но в самом-то деле, по-каковски же с ней разговаривать, если не на ее собственном языке?
      - Туле таннэ, - сказала она по-фински - иди сюда. Но вдруг спохватилась, кажется, по-болгарски - чакай!
      Он подождал. Стирма догнала уползающую половину червяка, одним ударом средневековой сабли оттяпала приличный кусок и, стараясь не пачкаться самой настоящей кровью, стала упаковывать в лист бамбука.
      - Для чего тебе это? - спросил он, подавляя в горле спазмы омерзения.
      - На ужин, - просто сказала она.
      - Как на ужин? Собакам, что ли? Она пожала плечами, словно не поняла. В лесу было удивительно мертво, хоть бы кукушка прокуковала, или комар сел на кончик носа.
      - Почему я не слышу ни одной птицы? - озираясь, спросил он.- Ни одной пичужки.
      - Про птиц Великий Босс не велит вспоминать.
      - Что за босс? Почему не велит вспоминать про птиц?
      - После разбоя они исчезли, - сказала она, почему-то испуганно оглянувшись.
      - Что-то туманно, - признался Лев Александрович. Он и в самом деле не понял, при чем тут разбой и почему исчезли птицы.
      - Да, - согласилась она, по-своему поняв замечание про туман. - Уже плохо видно.
      Лев Александрович кивнул. И в самом деле, начало смеркаться, Роща телеграфных столбов, то бишь бамбука, кончилась, они пришли в роскошный сад, яблони стояли все как на подбор: ветвистые, чуть выше человеческого роста, алые яблоки висели гроздьями, словно виноград. Ему не приходилось видеть, чтобы яблоки висели гроздьями. Спросил:
      - Что это за плоды?
      - Ягоды най вэзут? - пожалуй, не спросила, а упрекнула она. Кого везут? - не понял Внутренний Голос.
      - Это - ягоды? - уточнил он у Стирмы. Ты хочешь сказать что это гибрид?
      - Не грибы, а ягоды.
      - Ничего себе ягоды! Что это за питомник?
      - Пи-том-ник, - повторила Стирма. - Это вкусно? Он не стал объяснять, что такое питомник, а оторвал гроздь целиком и сразу почувствовал вес килограмма два; отделил одно красно-зеленое яблоко, по виду напоминавшее гипертрофированную ягоду, обтер о мокрые штаны и впился зубами. Какое это оказалось чудо самая настоящая брусника! Он уже в который раз заподозрил невероятную реальность происходящего.
      - Я начинаю думать, что угодил в Африку. У меня там живет хороший знакомый.
      - А ты откуда? Как тебя зовут?
      - Меня зовут Дон Кихот, путешественник.
      - Тонкий Ход? - переспросила она, состроив глазки. Сейчас Стирма напомнила ему Марту - жену космонавта Джефсона, - странное имя.
      - Не имя странное, а эсперанто странное, - вмешался внутренний Голос.
      - Видно, иняз не закончила, вот и выпендривается.
      - Зачем тебе сабля? - между прочим спросил он. Они шли друг за другом. Плантации не было конца.
      - Сабие? ну как... Я мерг сэ вэд капкана.
      - Пошла проверять капкан? Ну и что?
      - А если бы напала рата?
      - Что такое "рата"? - спросил Внутренний Голос. - Может быть, рота? Например, рота солдат.
      Не резвись. "Рата" - это "крыса" по-испански. - А где вы взяли таких ра? - спросил он у Стирмы.
      - Сами выросли после разбоя.
      Лев Александрович отметил, что она уже во второй раз сослалась на какой-то разбой, поэтому спросил:
      При чем тут разбой?
      - А разве у вас в Африке не было разбоя?
      - Здрасте! У нас в Африке! Неужели я похож на туземца?
      - На кого, Тонкий Ход?
      - Перкеле! - выругался он по-фински.
      Лев Александрович и в самом деле рассердился: эта глупая Стирма, понимая нормальный русский язык, не понимала, о чем идет речь. Неужели она забыла, кто такой Дон Кихот?
      Сад неожиданно кончился. То есть, они и дальше брели между зарослей брусники, но уже без плодов. Синева густела. Началась какая-то деревня, построенная из обломков бетонных блоков. На улице работали девушки, все в одинаковых серых балахонах, словно туберкулезные в диспансере. Они подметали и без того чистую дорогу. Стирма заметно забеспокоилась, пошла быстрее. К небольшому озерку спускалась улочка хибарок, покрытых листьями бамбука. Он почему-то принялся считать их - тридцать восемь. Его удивили окна: то дырка, словно в скворечнике, то треугольник, то нормальное окно, однако, лежащее на боку. Присмотревшись внимательнее, он понял, в чем тут дело: улица застроена готовыми блок-квартирами, из которых собирают высотные дома. Но блоки эти помяты, искривлены, щели кое-как замазаны чем-то похожим на голубую глину. Хижину с окном, лежащем на боку, наверное, не сумели скантовать на основание, так и оставили. Боковые стены превратились в пол и в потолок.
      Стирма затолкала его в блок, который ничем не отличался от других: такой же обшарпанный, единственное окно, наполовину заколоченное, должно быть, для тепла. Дверь она открыла без всякого ключа - навалилась плечом. Войдя, Стирма сказала длинную фразу на: меси языков, он перевел так:
      - Подожди меня: я пойду узнаю, чем мне предстоит заняться сегодня вечером.
      - Не ходи: я знаю чем.
      - Вот как? Откуда ты знаешь?
      - Я все знаю. Я знаю, что к тебе приехал родственник из соседнего аула, и ты отпросишься на вечер.
      - А что такое "аул"?
      - Деревенька, в которой живут нерусские. Иди отпрашиваться.
      - Нельзя: критиковать будут.
      - Ха-ха, - сказал Лев Александрович. - Ну, порядки!
      Она ушла с метлой. Оставшись один, он огляделся. Это была типовая однокомнатная квартира улучшенной планировки. Такими застраив|али третий микрорайон, в котором получил квартиру Хрюков и от которого Лев Александрович сбежал за пивом, кажется, еще вчера. Над кроватью, застланной шкурами, тянулись белые трубы водопровода и отопления, с потолка свисал электрический шнур с голыми концами - неужели не может ввернуть лампочку? В углу стоял примитивный стол, грубо сколоченный из неструганых досок. Он почему-то с удовольствием решил, что хозяйка не замужем.
      - Тонкий Ход, есть хочешь? - спросила она, вернувшись минут через десять.
      - Не мешало бы. А в этой вашей дыре нет ли чего-нибудь вроде ночлежки? Про гостиницу я уже не спрашиваю.
      Она ушла за перегородку, очевидно, прихорашиваться, объяснила, конечно, не отрываясь от зеркала:
      - По указанию Великого Босса мужчины у нас не ночуют, - виновато сказала Стирма, а Лев Александрович, грешным делом, подумал:
      "Ее полезно чем-нибудь задобрить".
      - Кстати, а где коробка с куклой? - вспомнил Внутренний Голос,
      - Ничего себе! - обозлился Лев Александрович. - Где же ты был раньше? Бедная Риточка...
      - Если тебя видели в резервации, придут критиковать, - сказала Стирма, появившись в дверях, и Лев Александрович обмер, увидав вместо Стирмы голливудскую красавицу: глаза и волна волос... Именно это личико на мгновение показалось в пространстве, когда в парке с ним случилось что-то непонятное. Преображенная Стирма откровенно разглядывала его, улыбаясь перламутровыми пластинками вместо зубов. Она кокетливо повела обнаженным плечиком и молвила:
      - Сейчас я что-нибудь приготовлю, Тонкий Ход.
      - Меня зовут Лев Александрович, - сознался он потупясь.
      - Не теряйся, Лева, - встрял Внутренний Голос, и Лев Александрович поблагодарил его.
      Она ушла на кухню, а он не посмел пойти за ней. Оставшись один, Лев Александрович постоял у окна с фанеркой вместо форточки, посмотрел на странные хижины из бетона, но под первобытной кровлей вместо крыш, спросил себя, бывает ли так, чтобы Внутренний Голос, став женщиной, объяснялся тебе в любви, а теперь эта глазастая красавица с волной волос - вот она, живая и реальная...
      Он присел, затем прилег на кровать, застланную шкурами, закрыл глаза. В голове гудело. Лев Александрович постарался расслабиться, и тело его растеклось, как студень, а потолок поплыл вместе с пространством. Красавица Стирма мурлыкала на кухне, задавала какие-то вопросы... Ему бы пойти туда, показать себя в обществе очаровательной дамы, а он не смел, в глубине души надеясь, что она сама снизойдет до него.
      ДОГАДКА
      Он проснулся от удушья. Было совершенно темно и невыносимо воняло потом. В рот почему-то набилась шерсть - неужто они опять пытаются накормить его чем-нибудь экспериментальным? Лев Александрович стал ждать фиолетового цвета или ромашки на фоне этой черноты. Ему стало мерещиться, что дышит он за двоих. Во всяком случае кто-то повторял его вдохи. Ромашка не появлялась. Он пошевелился и вздрогнул, коснувшись горячего тела. Сообразив, что он лежит в постели с собственной женой, а все эти кошмары ему просто-напросто приснились, Лев Александрович скинул с себя одеяло, сел, опустив на пол босые ноги. Паласа на полу не было. В окно пробивался зеленоватый свет белой ночи. Сам он был мокрым от пота, даже волосы прилипли ко лбу. Он встал, с удовольствием потянулся, остывая, и пошлепал посмотреть на Риточку в кроватке, но кроватки не было. Не оказалось и полированного гарнитура, не висела и люстра из чешского хрусталя, и вообще комната не та. Он вернулся в комнату с кроватью и увидел в постели совершенно голую женщину. Красавица Стирма возлежала на шкурах грациозно, как кобра. Затаив дыхание, он присел на краешек постели, в которой только что спал. Значит, она сама раздела его, а он так и не проснулся. Не смея прикоснуться к ней, он рассматривал ее тело в мраморном свете белой ночи. Стирма повернулась и вместо женской груди он увидел четыре мужских соска... и руки... Ему только казалось, что она не снимала эластичных варежек... Просто у нее не было пальцев, а была сплошная ладонь, как ласта... Бедная, бедная женщина! Как тебя угораздило родиться получеловеком? Кто ты в действительности - русалка или фея во плоти?
      В полутьме он бесшумно поискал брюки. Они оказались выглаженными и почему-то хрустели; рубашку не отыскал, зато нашел пиджак и вышел на кухню попить. Вода нашлась в деревянном ведре; присев, он напился через край, затем сел на чурбак к столу, похлопал себя по карманам: хотелось курить, а сигареты давно кончились. Лев Александрович поставил локти на стол, закрыл лицо руками.
      - Давай-ка, приятель, еще раз сообразим, что к чему.
      - Давай, Лева.
      - Стало быть, Лида вручила нам куклу для Риточки, так?
      - Так.
      - И мы пошли парком, где нас застала гроза, так? Так.
      - Но если честно, то на грозу это походило мало. Чем это могло быть?
      О летающих тарелках он был наслышан. Вова Митрофанов, помнится, говорил, что видел такую тарелку собственными глазами, она якобы выделывала фигуры высшего пилотажа. Но Лев Александрович старался не связываться с фанатичными тарелочниками, и к рассказам подобного рода относился осторожно. Но нельзя ли предположить, что он все-таки угодил под влияние одного из таких чудес?
      - Тут что-то есть, - одобрил Внутренний Голос. - Валяй дальше.
      - И нас с тобой взяла на борт летающая тарелка.
      - Большей глупости я от тебя не слышал.
      - Скажем иначе: она продемонстрировала некоторые из своих чудес.
      - Для чего?
      - Чтобы встреча со Стирмой не показалась мне слишком потусторонней: ведь она меня любит, и я это чувствую. Я искал ее всю жизнь, не найдя, женился на Лиде, а судьба моя - вот она!
      Внутренний Голос отчетливо хихикнул.
      - Что с тобой, приятель? - взволнованно спросил Лев Александрович, удивляясь собственному волнению.
      - Ничего, - ехидно сказал Внутренний Голос. - Просто мы с тобой отвлеклись. Давай по существу.
      - Спасибо. Итак, согласись: мы твердо знаем - жидкости не сжимаются. Однако их распад в принципе осуществить можно, стоит лишь разогреть до температуры три тысячи градусов в лабораторных условиях. Послушай, парень, а что, если мы с тобой угодили именно в лабораторию?
      - Ну, предположим.
      - Я возвращаюсь к той нелепой мысли: не могла ли эта пресловутая тарелка или что-то вроде нее, взять нас к себе на борт и взяла вместе с нашей средой - с воздухом, которым мы дышим, с изображениями предметов, которые нас окружают и даже вместе с земными звуками, - продолжал Лев Александрович, а подсознанием все еще думал о спящей красавице Стирме, которая его раздевала, а теперь спит, как убитая... Он не помнил, чтобы переспал с ней, и теперь сожалел. Может, вернуться?
      - Лева, ты отвлекаешься. Для чего эти тарелочные сложности?
      - Но ведь надо же создать условия для того, чтобы переход из одной цивилизации в другую не оказался смертельным от обыкновенного стресса.
      - Ну, допустим.
      - Вспомни, как мы курили. Почему папиросный дым собирался в шары и почему исчезал? Это была обыкновенная дезинфекция, иначе за время полета мы попросту отравились бы собственными выделениями. Согласись, что подобный принцип дезинфекции в земных условиях неосуществим.
      - Разумеется.
      - Мы потребовали воды, и нам подали ее в виде шара.
      - Не могли налить в стакан?
      - Ну, приятель! У них все по-другому. Почему мы должны требовать от них хлеба и колбасы? Может быть, они понятия не имеют, что это такое и предложили дикую смесь белков, жиров и углеводов. Убедившись, что эксперимент не получился - снесли яйцо - синтезировали его точно так же, как это делает курица в своем организме.
      И все же, - подсознательно думал Лев Александрович, - вернуться или не вернуться? Спит она или притворяется? И что с ней делать? Может, она вовсе не женщина с этими сосками-пуговками.
      - Почему для своих экспериментов они выбрали именно нас с тобой? - с некоторой обидой спросил Внутренний Голос.
      - Для исследователя нет принципиальной разницы, какую из двух одинаковых бактерий поместить под микроскоп первой. А люди на земле физиологически все одинаковы, стало быть, нас захватили случайно.
      - И куда забросили?
      - На свою планету.
      - Но космонавт Джефсон говорил, что длительные космические путешествия нереальны.
      - Это с земных позиций нереальны. Они же по-другому устроены.
      - И кто такой тот плешивый паникер?
      - Гуманоид.
      - А кто такая Стирма?
      - Тоже инопланетянка.
      - А что мне с ней делать? Она такая красивая...
      - Она - твоя судьба. Ее любовь погубит тебя.
      - Не паясничай. Она, вероятно, не стопроцентная женщина... И если мы на другой планете, то инопланетяне вовсе не обязаны походить на нас, жителей Земли.
      - Зато посмотри, какие у них крысы! А этот червяк! Брусника, похожая на яблоню - где ты видел что-нибудь подобное на Земле?
      В дверях неожиданно появилась Стирма со свечой, огонек которой она прикрывала ладонью в эластичной варежке телесного цвета. Сквозь варежку просвечивали жилки. На ней был вязаный халатик.
      - Лева, с кем ты тут шпрехаешь? - спросила она, застегиваясь.
      - Это тебе приснилось. Я хотел бы умыться.
      Стирма поставила на стол самодельную бесформенную свечу.
      - Что у тебя с электричеством? - Лев Александрович порыскал глазами по потолку в поисках лампочки - не было.
      - Ты почему бросил меня? - обиженно спросила она, пропустив мимо ушей вопрос про электричество.
      - С тобой невыносимо жарко.
      Он поискал краны с горячей и холодной водой. Их не было вовсе, а концы труб ничем не заткнуты. Зато в углу висел рукомойник, то есть, обрубок бамбука с водой внутри. Лев Александрович скинул пиджак, остался голым с волосатой грудью.
      - Что это такое? - спросила она, розовой ластой потрогав браслет его часов. Он машинально взглянул на циферблат, затем уставился на ее прическу. Это была хорошо ухоженная шерсть.
      - Идут, как ни странно, - растерянно пробормотал он.
      - Идут? Критиковать?! - Стирма испуганно прилипла к зеленому окну, укоризненно спросила: - Мон шер, кто идет?
      - Я про часы. Идут, говорю.
      - Куда идут? - весело спросила она, нежно погладив его по руке, будто лизнула ладонью, похожей на язык. Он невольно отдернул руку.
      - Да не "куда", а все туда же - в вечность. Неужели вы все такие недоразвитые?
      - Почему недоразвитые? Ты сам какой-то дроллиг.
      - Я-то не чудак. Вот один мой знакомый чудак впервые увидел верблюда и воскликнул: "Не может быть"!
      - Верблюда? А что это такое?
      - Долго объяснять. Дай мне зеркало и ножницы. Она принесла осколок черного стекла вместо зеркала и громадные кованые ножницы, надо полагать, сворованные у садовника.
      - Мне бороду стричь! - Лев Александрович отшвырнул ножницы
      - Ке барба со мной? - спросила она по-русско-испански. В ее вопросе было много недоумения.
      - Не "ке барба", а бороду. Не "скучно", а стричь, понимать надо!
      - Зачем зеркало? Сними да стриги.
      Стирма без тени смущения дернула его за бороду, и Лев Александрович чуть не взвыл от боли.
      - Опять! - разозлился он. - Давай без рук!
      Стирма надулась.
      Пока он умывался, а затем искал полотенце и, не найдя, вытерся носовым платком, она разогрела завтрак. Вернувшись, он повесил мокрый платок на трубу газопровода, накинул пиджак, присел к столу. Дымилось мясо, отдельно - салат в фаянсовой тарелке. Вместо хлеба подала пару яиц. Во всяком случае, он так сначала подумал. Но это оказались типичные зерна с бороздками от вершинки к вершинке.
      - Что это за штука? - спросил он, рассматривая мокрое зерно.
      - Пшеницу не видел? - развеселилась Стирма.
      - Это - пшеница?
      - Конечно.
      - Можно подумать, что она растет на деревьях!
      - Конечно. Я ведь нашла тебя в пшенице.
      - Во, номера! А мне мама шпрехала, будто нашла меня в капусте. Я начинаю подозревать, что родился вторично. Неужели это была пшеница, а не бамбуковая роща?
      И вилка, и нож оказались коваными. Он попробовал разрезать зерно. Моченое, оно резалось, как сыр. Стали есть. Мясо оказалось густым горячим студнем, терпким, горьковато-соленым. Она ела, а он смотрел ей в рот, любуясь зубами, не зубами даже, а пластинами, сверху и снизу, обе полукруглые... Это даже красиво...
      - Почему ты живешь в этой первобытной халупе?
      - По указанию Великого Босса нас изолировали.
      - Кого - вас?
      - Всех, кто здесь.
      - А почему босс указал изолировать тебя?
      - Я родила урода, - созналась Стирма, помявшись.
      - Ну и что? - спросил он как можно равнодушнее. - Какого урода? Любая женщина может родить урода. Как выглядел твой ребенок? Я сильно подозреваю, что вы не знаете, где право, а где лево, и вообразили, что правая ручка должна быть слева.
      - У него ручек не было совсем, а ножки выросли там, где уши, и трудно было понять, кто это - мальчик или девочка...
      - И что? Все женщины этой резервации родили уродов?
      - Да.
      Она уронила вилку, но поднимать ее не стала, а ушла в другую комнату, и Лев Александрович услыхал всхлипывание. Ему тоже расхотелось есть. Надо было пойти к ней, утешить, извиниться, а может, и приласкать... Да, но эта постель...
      - Стирма! - крикнул он. - А кто был твой муж?
      - Я жила в гареме! - зарыдала она. Лев Александрович терпеть не мог женских слез, а потому окончательно растерялся. И тут в дверь заколотили, надо полагать, ногами, и ворвалась толпа джинсовых подростков, и Лев Александрович мгновенно почувствовал себя стиснутым, словно в автобусе в час пик.
      - Вы на следующей выходите? - осведомился Лев Александрович
      Мальчишки молча выдавили его на улицу. Было уже светлым светло, и Лев Александрович немного оторопел, увидев плешивого гуманоида, теперь уже в роскошном парике.
      - Это он! - закричал лодочник, тыча пальцем в сторону Льва Александровича.
      Четверо юнцов подтолкнули пленника к карете, запряженной двумя велосипедистами, которых в странах третьего мира называют рикшами, засунули его в распахнутую дверь, усадили на деревянную скамью, и повозка тронулась.
      - Ребята, - сказал он, стиснутый с боков двумя хунвейбинами, - у вас это называется критикой? А по-моему, это типичное насилие над личностью.
      И тот и другой выразительно пошевелили обнаженными саблями. Одеты они были одинаково - в серые свитера и штаны, сплетенные из веревок. В катафалке было не повернуться, ни одного окна, свет пробивался лишь сквозь щели в неструганых досках, бросало из стороны в сторону, наверное, ехали по ухабам. Когда попадалась ровная дорога, было слышно, как пыхтят рикши и скрипят колеса.
      - Ребята, вы, случайно, не инквизиторы? А то ведь я большой грешник, нам с вами будет о чем потолковать.
      - Пошпрехай у меня! - жиденьким тенорком пригрозил хунвейбин справа.
      - Но я хочу знать, куда вы меня везете.
      - К Боссу! - свирепо сказал хунвейбин слева.
      - Наконец-то! - радостно воскликнул Лев Александрович. - А то все босс да босс. Сейчас я его ка-ак раскритикую!
      - Увы, - добавил Внутренний Голос. - Мы с тобой страсть как любим жариться на сковороде.
      - Иди-ка ты знаешь куда? В черную дыру!
      Хунвейбины переглянулись, но промолчали.
      Лев Александрович ехал, пощипывая бороду: соображал, как от нее избавиться. После купания она задубела, стала, как веник... Ну что же... Вероятно, везут к большому начальству... Даже если это окажется начальник большой тюрьмы, то должны, черт побери, побрить! В баню сводили бы, а то завшивеешь тут.
      Мальчишки, между тем, разговорились, перебрасываясь репликами мимо лица Льва Александровича. Слушая их, он поглядывал то на одного, то на другого. Как выяснилось, юнца справа звали Ванькой, второго почему-то Юзеком. Они говорили про Босса, хвалили его мудрость, неувядаемый авторитет, желали сто лет жизни. На их личиках было столько неподдельного восторга, что Внутренний Голос воскликнул:
      - Да полноте! Это ли не спектакль?
      - Но если босс настолько мудр, - объяснил ему Лев Александрович, то встретиться с ним полезно: два мудрых человека обязательно поймут друг друга.
      Он воспрял духом. Повеселев, то и дело покашливал в кулак, чтобы не рассмеяться: Ванька с Юзеком совершенно серьезно говорили на ужасном славянско-романском эсперанто. Им, например, ничего не стоило сказать "гутно" вместо "хорошо", "фарать" - "ехать". Оба не обращали на его покашливание ни малейшего внимания.
      Краем уха он прислушивался к сопутствующим звукам: хоть бы собака залаяла или милиционер засвистел. Но вот по булыжникам прокатилась встречная карета, и рикши обменялись репликами.
      - Здоровеньки булы! - крикнули те по-украински.
      - Терве! - ответили эти по-фински.
      - Куда фараешь? - спросили те по-тарабарски.
      - Разбойная тайна! - ответили эти по-пижонски.
      Лев Александрович едва не схватился за живот, выслушав эту белиберду. Однако реплика "разбойная тайна" его насторожила: неужели и в самом деле разбойники? Но к чему такая экзотическая экипировка нормальным цивилизованным разбойникам двадцатого века?
      Наконец карета остановилась; заскрипели тяжелые двери, наверное ворота; пропустив карету, они опять заревели. Ванька выскочил первым, за ним вылез Лев Александрович, огляделся.
      Его привезли к двухэтажному дому, каких полно в Сенеге, их строили пленные немцы. За высоким бетонным забором из монолитных плит он успел увидеть лишь часы на какой-то башне, и она сильно напоминала почтовую башню родного Сенега. Часы показывали половину двенадцатого, а у Льва Александровича было только около девяти, и он, подталкиваемый Ванькой и Юзеком, подвел свои часы.
      Оказалось, к зданию подъехали почему-то с тыла, и конвоиры повели пленника вокруг. Шли по бетонным плитам, которые растрескались и расползлись, проросли мхом - с трудом угадывалась древняя аллея. Обойдя здание, очутились перед фасадом с колоннами, и Лев Александрович к изумлению своему прочитал на фронтоне:
      ГОСБАНК
      Госбанк этот никак не охранялся, если не считать высокого забора. Конвоиры вдвоем навалились на высокую дверь, и та заскрипела, словно тормоза такси. Лев Александрович вошел в вестибюль с мраморным полом и с решетками на окнах, но миллионера здесь тоже не было. Ему никогда не приходилось бывать в госбанке, и сейчас он поразился: пусто, гулко и темно. Окна были заделаны квадратами фанеры с дырками в них в шахматном порядке, они-то и пропускали свет, все трое оказались как бы в пересечении множества крохотных прожекторов.
      Когда его повели по мрачному коридору, который освещался почему-то редкими лампадками, Внутренний Голос спросил:
      - Если это госбанк, то как у них выглядит тюрьма? Поскольку шли по мраморному полу, то Лев Александрович нашел достойный ответ:
      - Если это тюрьма, то для хороших людей.
      Наконец дошагали до нужной двери, не менее массивной, чем входная. Ванька с Юзеком опять навалились на нее, с трудом открыли, и Лев Александрович охотно вошел в просторное помещение, опять же, с мраморным полом и с решетками на окнах. Рамы тоже были заделаны кусками фанеры, но без дырок, свет пробивался в редкие квадраты разноцветного стекла - синего и зеленого. В центре зала возвышался громадный стол важного чиновника, за ним в плетеном кресле Лев Александрович с трудом разглядел какого-то мальчишку.