***

 
      Спустя короткое время на улицах Эрании-Далет появились тинэйджеры, распевающие, вернее – скандирующие искусно положенные на шумовое сопровождение самые смелые строки из статей Офелии Тишкер. Кто стоял у колыбели этой группы далетарного рэппа, объявленного выражением молодёжного протеста "против наглого и хулиганского поведения окопавшейся в Эрании фиолетовой черни, вознамерившейся захватить наш любимый Парк, наш любимый город", никто не знал.
      Подозревали даже Виви Гуффи, но он от этой инициативы отмежевался в интервью, которое поторопилась взять у популярного певца Офелия: "Ну что ты, Офелия! Это не я! Это и стиль-то совсем не мой! Это кто-то из юной поросли, из тех, кто ныне называет себя далетариями! Да, не скрою: это мои славные поклонники и наследники.
      Конечно, они ещё не доросли до элитариев, некогда создавших "Клуб юных силоноидов", но мощная перспектива ощущается! Не исключено, это они – помнишь? – пару лет назад объединились в подростковую группу "Шук Пишпишим". – "Ты уверен, что это те самые ребята, Виви?" – "Почти уверен. Нынешняя мода позволяет молодёжи скрывать свои лица за густым обилием средств самовыражения. Но мне кажется, я уловил некоторые характерные признаки… Впрочем, не исключено некое разветвление музыкальных стилей… А соответственно и группа может по-другому называться…" В качестве звукового сопровождения далетарии, вслед за удачным опытом одного из участников звёздного коллектива Ори Мусаки, использовали стиральные доски ихних бабушек… Этот ставший в одночасье весьма популярным музыкально-бытовой инструмент явился предметом поиска во всех кладовках, подвалах и чердаках Эрании, да и всей Арцены. Вскоре на чёрном рынке стиральную доску ихней бабушки можно было приобрести только за очень большие деньги. Впрочем, родители-элитарии на удовлетворение самых невероятных желаний своих талантливых отпрысков никаких денег не жалели. Ведь таково главное требование недавно созданной Комиссии по защите прав ребёнка на счастливое детство. На то они и элитарии, чтобы этому требованию неукоснительно следовать! Кто-то в спешном порядке уже поставил на поток производство этого популярного у тинэйджеров музыкального инструмента.
      Цены этот поток, сходящий с полуподпольного конвейера, однако, не сбивал.
      Поговаривали, что налоговое управление смотрит весьма снисходительно и с пониманием на растущие доходы хозяев этого конвейера, за которыми незримо стояли никому неведомые люди нашего старого приятеля Тимми.
 

***

 
      Настал день, и далетарии во всеоружии стиральных досок ихних бабушек вышли на центральные аллеи Парка. Широкой шеренгой, элегантно, но решительно расталкивая встречных и поперечных, они чеканили шаг в такт с синкопами, отбиваемыми на стиральных досках ихних бабушек и во всю мощь своих юных глоток распевали:
      "Мы не дадим Офелию в обиду:
      Силонокулла свет она для нас!
      Кто с нами, тем дано его увидеть!
      А кто не с нами – значит, против нас!..
      Всё глубже, и дальше, и выше
      Винтится могучий пассаж!
      А если поехала крыша,
      Тем лучше для нас и для вас!!!" Вскоре бойко и громко рэппующие тинэйджеры-далетарии прямо на аллеях Парка возродили стремительно набирающую популярность группу "Шавшевет", отпочковавшуюся от группы "Шук Пишпишим". Эта группа была сразу же замечена Офелией и приглашена на телевидение. Новомодный шлягер "Мы не дадим Офелию в обиду!" под аккомпанемент стиральных досок ихних бабушек и лужёных глоток, исполняемый шавшеветами в самых лучших традициях силонокулла, вскоре стал музыкальным джинглем, открывающим телешоу, которое Офелия Тишкер вела на центральном телевидении по вечерам в пятницу.
      Гвоздём телешоу были интервью, которые неутомимая Офелия организовывала с самыми различными представителями почти всех слоёв эранийского общества. Эти интервью умело перемежались композициями "Звёздных силоноидов" Ори Мусаки и других близких к этому течению групп. Кто-то из эранийских острословов назвал программу Офелии – ОФЕЛЬ-ШОУ. Название прижилось, а сама программа вошла в историю эпохи силонокулла яркой вехой.
 

***

 
      В один из пятничных вечеров те лулианичи, кто смотрел по телевизору ОФЕЛЬ-ШОУ, были несказанно удивлены, увидев на экранах ничем не примечательного коллегу Зяму Ликуктуса, одного из соратников Пительмана. "Неужели и этот – восходящая звезда рекламной кампании струи подобающей цветовой гаммы?" – дивились лулианичи, удобно устраиваясь в креслах перед экранами. – "Надо же, какого яркого и своеобычного типуса раскопала наша неугомонная Офелия!" – думали прочие эранийцы, с интересом поглядывая на блёклого мужчину средних лет с жиденькой бородёнкой, робко пристроившегося на кончике студийного кресла. Его розоватое, костистое лицо, имеющее форму удлинённой, как бы слегка искривлённой груши, было покрыто густой сеточкой морщин, блёклость подчёркивали невыразительные серые глазки и тусклые, реденькие, в тон глазкам, серые волосики. Голову покрывала кипа такого же блёклого оттенка. Улыбка робкого просителя, пожалуй, была единственной яркой приметой этого, на первый взгляд, ничем не примечательного человечка. Тихим, под стать своему облику, а главное – улыбочке, голосом он рассказывал, как однажды решил – ради стремления к открытости и дружбе со своими светскими коллегами! – пойти в "Цедефошрию" на Концерт Века, и какое сильное впечатление это на него произвело. Естественно, Зяма не рассказал, как героически боролся с чувством непонятно, как и почему подступившей к нему дурноты, когда на него навалился ввинтившийся в мозг проникновенный и вкрадчивый пассаж дуэта силонофона и ботлофона.
      "Нам не надо бы закрываться в своей маленькой ракушке Лужайки "Цлилей Рина"!
      Надо, надо бы приобщаться к мировой культуре, которую в нынешнее такое динамичное время символизирует новейшая струя! Я, обычный житель Меирии, простой Зяма в кипе, стал первым в стремлении приобщиться к струе. Но – уверен! – я буду не последним! Нет, не последним! За мною потянутся другие! Уж если известные кумиры посетителей "Цлилей Рина" сочли возможным исполнять в сопровождении шофара современные песни Арцены, то почему бы на силонофоне не исполнить какую-нибудь хасидскую песенку! Почему бы нет, я вас спрашиваю? Ведь это и есть открытость и взаимопроникновение культур различных течений!" При этих зяминых словах ядовитая улыбка зазмеилась по тёмно-зелёным, по моде, губам Офелии, глаза таинственного оттенка зыбучих трясин вспыхнули хищным блеском. Она вяло похлопала одной ладошкой о другую и поощрительно проговорила: "Ну, что ж, адон Ликуктус! В вашем лице мы справедливо усматриваем первые капли струи подобающей цветовой гаммы, с трудом пробивающейся на вашей сухой и безжизненной почве. Вы в наших глазах вестник нового и прогрессивного, добровольный посланник в мир прошлого, отжившего и застывшего, упорно цепляющегося за жизнь. Только вот… Во-первых, вам, адон Ликуктус, как никому, должно быть известно вредное влияние звучания шофара на человеческий организм, и в первую очередь – на высшую нервную деятельность. Жаль, что, упомянув шофар опасного халтурщика и фанатика Ронена, вы ни слова не сказали об его вредном влиянии именно на вас. Ну, беседер… Со временем вы сможете и это оценить по достоинству. Потенциал у вас имеется… – Офелия ласково и покровительственно ухмыльнулась левым уголком своих ярких и подвижных губ: – Поэтому оставим это, поговорим о том, как вам превратиться в полноценного посланника, вестника прогресса в мире застывшего прошлого. Я бы посоветовала начать с внешнего вида: убрать с головы и лица все лишние волосы.
      Эти пейсы, эта кустистая борода, усы…" Офелия знала, что её слова о кустистой бороде Зямы вызвали смех у зрителей – на такую реакцию она и рассчитывала. "Но у меня нет пейсов… Это вовсе не пейсы", – недоуменно, испуганно забормотал Зяма.
      Офелия проигнорировала жалкое бормотание Зямы и продолжала: "Я не призываю вас, человека средних лет… вы же человек средних лет, не так ли? – Зяма осторожно кивнул. -…следовать новой молодёжной моде, отнюдь! Все эти забавные пёстрые ёжики и павлиньи перья оставим вашему сыну… У вас же есть сын? А-ах, у вас три дочери? Ну, и для них найдётся нечто в духе времени. Вот, взгляните на меня! – и Офелия кокетливо повела своими великолепными плечами. – А то – посмотрите…" Перед Ликуктусом тут же веером раскинулись на низеньком столике цветные фотографии с последнего показа мод в Париже. С нескрываемым торжеством Офелия демонстрировала Зяме модели купальников, нежно воркуя и наслаждаясь его смущением: "Вот эти дремучие излишества надо убрать, – популярная журналистка бесцеремонно подёргала его за жидкую бородёнку. – Только тогда, глядя в ваше открытое, свободное от хмурых излишеств лицо, мы сможем говорить об открытости всему новому и прогрессивному, сможем поверить вашему стремлению к открытости!
      Начните новое течение, борьбу за новую моду в вашей среде. Вы ещё увидите, как за вами устремятся фиолетовые. И в том числе погрязшие и упёртые в фанатичной замшелости поселенцы Неве-Меирии! Мы смеем надеяться, что как это всегда было, есть и будет: именно молодёжь – и меирийская не исключение! – окажется в первых рядах необоримого стремления ко всему новому, прогрессивному, современному, открытому, свободному, скинувшему тесные оковы ненужных и отживших, скучных и унылых условностей!" После упомянутой передачи ОФЕЛЬ-ШОУ никто в "Лулиании" почему-то не захотел разговаривать с Ликуктусом. Все бурно и громко обсуждали эту передачу, рассказывали религиозным коллегам, которые не видели ОФЕЛЬ-ШОУ, как это было забавно – видеть и слышать с экрана известного всей "Лулиании" соглашателя и гения компромиссов. Да ещё и в сопровождении лёгкого фона, коим послужил уже упомянутый джингль для далетарного рэпа и стиральной доски, исполненный группой "Шавшевет"!.. Одним Зяма казался весьма удачной, не лишённой некоторой экстравагантности, находкой Офелии Тишкер, других разозлил странный подбор Офелией столь сомнительного героя телешоу. Но все без исключения зрители этой передачи сошлись на том, что это была самая забавная передача за последние несколько недель. Любви и популярности Зяме это, однако, не прибавило ни на миллиграмм. И бедный Зяма, так надеявшийся, что теперь-то, после телешоу Офелии Тишкер, на него обратят внимание, одиноко тосковал в курилке, размышляя про себя:
      "А чего я такого сказал, чего не должен бы сказать?.." "У Самовара" Максим и Ирми, выйдя из главного подъезда "Лулиании", зашагали в сторону окраинных кварталов Эрании, огибаемых скоростным шоссе, отделявшим Эранию от её пригородов. Вчера Ирми сдал машину в гараж на ежегодный техосмотр, и по такому случаю, друзья решили в кои-то веки прогуляться пешком – уж очень не хотелось трястись и толкаться в автобусе. Тем более погода благоприятствовала прогулке.
      Вдруг Максим сказал: "Слушай, Ирми, я хотел бы подойти к тому самому клубу, где, – помнишь, я рассказывал? – я уборкой подрабатывал… ну, до того, как его закрыли на ремонт!.. Подойдём сейчас?" – "А ты уверен, что там закончился ремонт?" – "Говорили, эта эпопея на месяц. Прошло уже 2 месяца, а они не звонят. Может, и открылись уже, а обо мне забыли". – "Ну, пошли… Вот только не знаю, как они меня примут. Ты-то там свой человек, а я… По-русски не понимаю… В армии усвоил вроде бы с десяток колоритных ругательств, наверно, забыл уже… Ты же знаешь – меня немного интересует твоя любимая бардовская песня. Твои кассеты, уж ты прости, меня не впечатлили!.. По-моему, спиричуэлз и даже просто традиционный классический рок куда лучше. Уж о хасидском роке я и не говорю!" Максим помолчал, с улыбкой взглянул на друга и принялся объяснять: "Кто же сравнивает разные вещи!..
      Это принципиально другой жанр. Так сказать, современная русская городская музыкальная культура, как я это понимаю. Главное там, на мой взгляд – тексты.
      Причём на прекрасном образном русском языке с примесью сленга – я имею в виду классику бардовской песни. К сожалению, зачастую… у, скажем так, – не самых талантливых бардов… музыка не на самом важном месте, хотя есть и очень мелодичные песни. Но это… ну, совсем особое, то, что будит в душе тех, для кого это с детства, с юности близко… Музыка – вкупе с мелодикой и ритмикой речи… Не знаю, как тебе объяснить…" – "Да я тебя понимаю. Вот только… не понимаю, про что там поют…" Так, за разговорами, друзья дошли до окружного шоссе, где на углу, как помнил Максим, должно было стоять обшарпаное трёхэтажное здание, боковая дверь которого вела в обычную четырёхкомнатную квартиру, где и размещался клуб молодых выходцев из России. Окна выходили на оживлённое шоссе, по другую сторону которого за просторным пустырём начинались кварталы Меирии, где Ирми и Максим снимали вместе крохотную квартирку-студию. Чуть дальше находилась йешива, которую они оба посещали по утрам до работы и где, собственно, познакомились и подружились.
 

***

 
      До того, как Ирми устроил его на работу в "Лулианию", Максим, бродя в поисках работы, случайно вышел на этот клуб, зашёл туда и пристроился делать уборку.
      Окончив работу, он подсаживался к весёлой компании молодёжи, для которых русский был родным языком. Вместе они слушали любимые с юности песни под гитару, Максим тихо и робко подпевал, критически оценивая свои музыкальные способности и особенно голосовые данные. Ему доставляло удовольствие слушать и любительские импровизации на темы этих песен в исполнении заводных и талантливых парней и девчат. Сладкую ностальгию будил остроумный студенческий трёп, бесконечные анекдоты на темы советской и новой, постсоветской жизни. И всё это вокруг традиционного в Арцене стола, уставленного блюдами с закусками, острыми бурекасами и сладкой выпечкой, орешками, сухофруктами и прочими лакомствами. И многочисленные разноцветные бутылки с всевозможными лёгкими напитками, соками, колой и тому подобным – всё это ребята организовывали вскладчину, к чему Максим охотно присоединился. Очень быстро его признали и полюбили в компании. Поэтому, даже начав работать в "Лулиании", он продолжал время от времени приходить сюда.
      Со временем он потихоньку начал беседовать с ребятами о том, что изучал в йешиве или узнавал в доме Доронов. Своими беседами он сумел заинтересовать компанию, собиравшуюся в тесноватом, но уютном помещении этого полуофициального клуба.
      Рассказал он им и про Лужайку "Цлилей Рина", и про своих друзей Доронов, но это почему-то вызвало у любителей бардовской песни всего лишь вежливый интерес, а рассказ о шофаре Ронена – даже неявно выраженный скепсис. Никто почему-то не изъявил желания хоть разок пойти на концерт "Хайханим". Только много месяцев спустя он встретил кое-кого из этой компании – нет, уже не на Лужайке "Цлилей Рина", которой к тому времени не существовало, – а в другом месте, где начали собираться любители хасидской музыки, поклонники дуэта "Хайханим" и юношеского ансамбля "Тацлилим".
      При клубе почти стихийно возникли и какое-то время просуществовали крошечные группы ульпан-гиюра, вроде филиалов больших, существовавших при культурном отделе ирии (экзамен сдавали на общих основаниях в городском раввинатском суде).
      Максим беседовал с учениками этих групп об истории и традиции, обмениваясь знаниями, которые он получил в йешиве, а они, в свою очередь от преподавателей-добровольцев на занятиях в своих маленьких группках. Это были, конечно же, не лекции, а непринуждённые беседы за чашечкой кофе. С молодыми парнями он иногда собирал миньян и организовывал Арвит (вечернюю молитву), за что удостоился симпатии одного из раввинов, занимавшихся с этими молодыми людьми. Максим рассказал Ирми об этих ребятах и собирался привести его в клуб и познакомить с этой компанией.
      Неожиданно клуб закрыли на ремонт.
 

***

 
      И вот сегодня друзья по дороге с работы направились туда, где, по словам Максима, находился клуб. Максим ещё на подходе принялся высматривать, где оно, знакомое здание – и не мог найти: "Ничего не понимаю… То ли я заблудился, и это 2-3-мя кварталами дальше, или… Ну, не могли они так всё перестроить!" – в недоумении бормотал парень. Ирми вопросительно и с интересом оглядывался по сторонам: пешком он по этим кварталам давно не ходил, с тех пор, как приобрёл машину, и за это время улицы преобразились.
      Перед друзьями выросло облицованное сверкающей плиткой из неведомого материала трёхэтажное здание с неоновой вывеской, на которой на русском языке славянской вязью было написано: "У САМОВАРА". Тут же красный, потешно подбоченившийся самовар пускал голубоватые колечки неонового пара, а внизу та же надпись на иврите, зачем-то тоже исполненная с неудачной попыткой стилизации под славянскую вязь. Максим посмотрел на номер дома и удивлённо проговорил, не глядя на Ирми: "Нет, никакой ошибки, всё точно: номер дома тот же. Значит, это и есть новый клуб! Вот это да-а-а!!!" Они вошли вовнутрь, и Максим оторопел. Ирми изумлённо поднял брови – по рассказам Максима он представлял себе "русский" клуб немного иначе. У входной двери сидел знакомый Максиму охранник из ближайшего супермаркета, по имени Виктор – с ним Максим тоже когда-то познакомился в клубе. Перед охранником на столике хрипло верещал старенький транзистор. Он широко улыбнулся, увидев Максима, и сразу же ему поведал, что старый клуб более не существует. Куда разбрелись его завсегдатаи, никто не знает, но ему, Максиму, в обновлённом клубе должно ещё больше понравиться. Ему тут всегда будут рады, и первым он, Виктор, которому удалось устроиться сюда работать на очень приличную зарплату.
      "Вот, Максюша, тут у нас нынче собирается много новых и интересных людей. Ты с ними обязательно подружишься: молодые, заводные, весёлые! Ну, малость постарше тебя! Наш клуб, чтоб ты знал, находится под покровительством ирии Эрании и лично адона Ашлая Рошкатанкера! Нам крупно повезло, что ирия обратила внимание на этот клуб – уж очень жалким он был, ты же помнишь! Вот и решили модернизировать его, отвалили кучу денег, сделали ремонт… Смотри, какой получился клуб-игрушка! И даже название отличное придумали ребятки – "У самовара"! А в гостиной увидишь и сам самовар!" – и Виктор, ухмыльнувшись, указал пальцем с длинным ногтем в сторону гостиной.
      И действительно! Куда девался старенький уютный клуб?.. Глазам друзей предстал вестибюль, в углу – даже нечто типа гардероба, что будило у Максима щемящее-ностальгические ассоциации с одним из небольших питерских театров при доме культуры. Просторные классы для занятий, в основном – для вновь организованной группы ульпан-гиюра.
      Виктор глянул на Ирми и перешёл на иврит. Понизив голос, он рассказал, что на втором этаже оборудовали помещения для различных кружков и секций по интересам.
      Это заинтересовало Ирми, который робко предположил – не сможет ли он устроиться тут вести секцию борьбы для молодых парней, посещающих клуб? Виктор отнёсся с одобрением к желанию Ирми. Оглядев парня с ног до головы, уверенно высказал мысль, что Ирми очень даже подойдёт. Максим посоветовал другу сначала оглядеться.
      Ещё Виктор обмолвился, что на третьем этаже располагается благоустроенное общежитие для слушателей группы ульпан-гиюра: уютные квартирки со всеми удобствами на двоих-троих. "Но туда, – тут же почти с испугом и оглядываясь по сторонам, зачастил тихим голосом Виктор, – никого посторонних не пускают, даже охранник у них свой, и убирают коридор, холл и лестницу сами. Поэтому… т-с-с!..
      А вы, мальчики, можете довольствоваться уборкой первого этажа, в основном вестибюля и гостиной, – добродушно посмеивался Виктор, – тоже неплохой заработок!
      Тут вообще очень неплохо платят!" Коридор, в который выходили двери двух-трёх комнат для занятий, вёл из вестибюля в просторную гостиную, треть которой занимал громадный стол. В гостиной можно было неплохо провести время, заодно и перекусить. Ребята оторопели, увидев, чем можно перекусить в гостиной обновлённого клуба. Стол, накрытый кружевной и вышитой в русском народном стиле скатертью, был уставлен небывалым обилием всевозможных закусок. Посреди стола пускал пар огромный русский самовар (с которого, не иначе, срисовали "неоновый" на вывеске). Между двумя широкими окнами с белоснежными портьерами, навевавшими воспоминания об окнах в Большом Академическом театре, стояла тумба, а на ней телевизор с огромным экраном.
      Рядышком маленький журнальный столик, на котором разбросаны многочисленные брошюрки и газеты. Это была в большинстве своём рекламная дребедень, которую имеют обыкновение рассовывать по почтовым ящикам в Арцене всевозможные компании, мелкие коммерческие предприятия и начинающие бизнесмены, а также во множестве газеты и журналы на русском языке. Друзья не сразу заметили, что заваленная всей этой дребеденью, на столике ненавязчиво и аккуратно сложена стопка последних номеров "Бокер-Эр". Не сразу обратили они внимание и на то, что за закуски живописно громоздятся вокруг важно попыхивающего самовара – потому что самовар привлёк их, особенно Ирми, самое пристальное внимание. Он и на самом деле был самым колоритным и ярким предметом, по сути – доминантой интерьера гостиной обновлённого клуба. Максим помнил, что в старом клубе небольшой стол был заставлен привычными лакомствами из обычного эранийского супермаркета, и их кашерность не вызывала сомнений. В уголке тихонько и привычно попыхивал обыкновенный титан с кипятком, – вспомнил Максим, глядя на самовар. Почему бы сейчас могло быть на столе что-то иное? Позже Максим узнал, что стол в гостиной нового клуба постоянно ломился от деликатесов от Петра и Павла, не так давно возникшей и процветающей русской продуктовой сети. Покинув в тот день клуб, они обнаружили, что один из магазинов этой сети находится в том же здании за углом.
 

***

 
      Назавтра Максим с Ирми пришли в клуб после работы и тут же принялись за уборку вестибюля, постепенно перейдя в гостиную. Ловко орудуя влажной тряпкой, Максим с нетерпением поглядывал то на одну, то на другую дверь, ведущую в гостиную, ожидая (вопреки сказанному Виктором), что вот-вот в гостиной соберутся его старые приятели, с которыми он хотел познакомить Ирми. В том, что они тоже должны были вернуться в обновлённый клуб, Максим почему-то не сомневался.
      Народ, преимущественно парни и девушки возраста 25-30 лет и старше, начал собираться, когда Максим и Ирми привели себя в порядок и остановились возле стола. Между тем гостиную заполнила во всех отношениях совершенно иная публика, ничуть не похожая на старых приятелей Максима. Ирми с вежливым удивлением поглядывал на этих ребят, думая, что не очень их облик вяжется со сложившимся у него представлением о выходцах из России, которое он получил от тесного общения с Максимом. Оба друга с робким недоумением поглядывали на незнакомую шумную и развязную компанию. Максим тихо и скороговоркой пересказывал Ирми слова Виктора, сказанные им накануне по поводу тусующейся тут публики. Слушая его вполуха, Ирми с интересом наблюдал, как вокруг стола шумно и по-хозяйски располагались учащиеся недавно сформированной группы ульпан-гиюра.
      Гораздо позже они узнали, что эта группа находилась под особым покровительством ирии и лично адона Рошкатанкера. Занимались тут и другие группы, но они не бросались в глаза, держась особняком и несколько в тени. Во всяком случае, их друзья видели пару раз, этакими тенями шмыгающими по коридору, но ни разу не встретили в гостиной "Самовара"; очевидно, у них был другой стол и другие закуски.
 

***

 
      В шумной компании, прочно обосновавшейся в гостиной клуба, сразу бросилась в глаза крупногабаритная особа, на вид ей можно было дать то около 25, то больше 30; но она умело создавала себе имидж юной озорной девчонки. При этом она явно задавала тон в женской половине компании. Мужчины ласково обращались к ней: Даша, Дашенька, Дарьюшка. На тщедушного, невысокого с бледно-сероватым лицом Максима никто не обратил внимания. Зато возвышающийся рядом с ним высокий, атлетически сложенный, мускулистый и спортивный парень с пышной светло-русой курчавой шевелюрой, прикрытой тёмно-фиолетовой вязаной кипой, густой бородой и золотистыми пейсами, озорно выглядывающими из-за ушей, привлёк пристальное внимание, особенно женской половины группы. Дарья тут же смекнула, что к этому парню, застенчиво застывшему неподалёку от стола и поглядывающему ярко-синими глазами на бесцеремонно изучающее его множество лиц, по-русски обращаться бессмысленно.
      Максим решил первым проявить инициативу и обратился к шумной компании: "Привет, ребята. Я – Максим, тут у вас в клубе подрабатываю на уборке. А это мой друг Ирмиягу, он из Америки. Сейчас он мне помогает. Вообще-то мы с ним вместе работаем в "Лулиании" младшими инженерами и на пару снимаем квартиру тут недалеко, в Меирии". – "О! У тебя друг из Америки? Это интересно! Я угадала, что он не из наших, сразу секу импортный товар! – играя глазами, произнесла Дарья нараспев и потешно окая. – Только чего это он в Меирии поселился? Это же не престижно!" – "А ты-то сам, откуда такой гусь?" – спросил его тощий небритый замызганный мужичонка в вытянутом свитере непонятного оттенка, который на Руси называют серо-буро-малиновым. – "Ну, вообще-то я приехал из Питера… Просто, когда тут был старый клуб, я там тоже подрабатывал, и у меня сложились отличные отношения с теми ребятами. Вот и пришёл по старой памяти, ну, и подработать заодно… Я вообще-то думал – снова их увижу. А Ирми просто пришёл со мной – посмотреть, ну, и мне немножко помочь". – "Ну-ну! Всякий труд почётен! Стало быть, будем знакомы. Ты увидишь, что наша компания ничуть не хуже той, бывшей, а то и лучше!.. И, мне сдаётся, тебе больше подойдёт. Тебя, стало быть, Максимом кличут, ну, а меня – Вован! Стало быть, Вован Зейфер. Я тут навроде как староста группы. А нашу подругу, – и он, широко ухмыляясь, повёл широким жестом в сторону Дарьи: – звать Дарья Зимина. Она у нас из Москвы, из универа, а тут и нынче – за хозяйку "Самовара" и прилагаемого к нему пойла. Садитесь, ребятки, располагайтесь!" Ирми продолжал стоять, и Максим тихой скороговоркой пересказал ему самое главное из сказанного. Друзья уселись с краешка стола. Ирми молчал, с добродушным любопытством оглядывая сидящих за столом. Максим незаметно для себя втянулся в непринуждённый обмен лёгкими репликами, в ходе которого успевал растолковывать Ирми, о чём идёт речь. Между делом он обмолвился: "А у нас в Питере на Петроградской стороне…". Дарья тут же, вскинув голову, с насмешливым интересом уставилась на Максима: "Ты хочешь сказать, что в Питере живут такие прикольные мальчики? – последнее слово она произнесла с придыханием. – У нас в Москве тоже прикольная публика, лимита всякая, порой по улицам шатается! Нас, столичных, ничем не удивишь!" – "Дашка, ну, чего ты заливаешь! Ты ж с Урала, даже не с Тюмени, а глубже!" – раздался весёлый женский голос откуда-то сбоку. – "Вы о чём, девушки! Разве столь уж важно, кто откуда приехал?" – пожал плечами Максим и улыбнулся. – "Точно! Важно, что мы сейчас здесь, все вместе, в этом славном, гостеприимном и тёплом приморском городе!" – "Давайте споём по этому случаю! – хрипловато промурлыкал Вован, доставая из кармана мятую пачку сигарет; залихватским жестом выщелкнув сигарету, он подхватил её ртом. – Дашка, хочешь закурить?" – "Ты куришь?" – бросил Максим, хотя это его совсем не интересовало – курит, или не курит эта чересчур бойкая девица. – "А мы тут все курим – трубку мира! Как же в Арцене без трубки мира! То бишь, хороших американских сигарет! – небрежно обронила Дарья, – Хочешь, небось?" – "Не, я давно бросил, – небрежно откликнулся Максим. – Но, честно говоря, я не совсем представляю, как это вы собираетесь петь и курить одновременно?" – "а мы ва-аще мастера высшего пилотажа!" "Выпей с нами за знакомство! Пить-то не бросил, петербуржец? За компанию, за дружбу, за наш тёплый и гостеприимный дом "У самовара", за тех, кто нам его от всей души подарил! Выпей и закуси! Закуси у нас на всю Эранию и окрестности хватит! И к другу твоему это тоже относится", – ласково предложила Дарья, сделав лёгкий поклон в сторону смущённого Ирми. – "А что у вас нынче есть выпить и закусить? – осведомился Максим. – Мы с Ирми не врубились, что тут у вас на столе, можем ли мы это есть". – "Чи-и-во-о?" – "Да, мы, как вы видите, религиозные, а значит, не можем взять в рот ничего сомнительного!" – "Ну, ва-аще… – охнула Дарья и выпустила вверх несколько дымных колечек, а несколько девиц захихикали.
      – Я-то думала, этой тюбетейкой ты раннюю лысину прикрыл! А ты, оказывается, и курить бросил, и диета у тебя, болезного, особая!.. Но твой друг больным не выглядит: вон, какой здоровый и красивый!" Максим усмехнулся и промолчал. Он заметил яркие фирменные упаковки деликатесов от Петра и Павла – этого друзья пробовать не могли, да и не хотели. Максим растерялся, не зная, как это объяснить новичкам, наверняка, только начинавшим приобщаться к еврейству и ещё не вникшим в правила кашрута. Можно было, конечно, отговориться какой-нибудь неожиданно возникшей причиной и вежливо откланяться.
      Но Максим почему-то не мог на это решиться. Да и как объяснить Ирми, почему они должны внезапно уходить! – ясно было, что Ирми уходить ещё не хотелось, но Максим не понимал, почему. Дарья надула губки, впрочем, скорее игриво, чем обиженно. При этом она не сводила глаз с "американца".
      Максим спросил: "Вы, наверно, только начали занятия и не учили этого?" – "Чего – этого?" – "Законов кашрута". – "Чи-и-во-сь? Какой ещё каш-рупь???" – хрипло пробасил сбоку Вован. Дарья весело обронила: "Не-а! Нам что-то говорили, но мы думали, что это так… древняя история, старые традиции, так сказать, фольклор, что этого уже никто не придерживается!" Ребята нестройно загалдели, девчонки хихикнули. Максим, словно бы не заметив их реакции, ответил: "Значит, вам ещё не объяснили, что это не фольклор, а действующие традиции? Например, как у индусов – не есть говядину. Ведь вы готовитесь принимать гиюр, а уж правила кашрута…" – "Пойми, мальчик, тут у нас курс ускоренный, но подход щадящий, чтобы ребятам хотелось обгиериться. Стало быть, всякие строгости, которые свежему человеку, воспитанному на современной либеральной культуре, чуждой непонятных запретов и ограничений, трудно вот так с налёту воспринять. Нельзя, чтобы они оттолкнули…