Цвика воскликнул: "После этого я несколько раз говорил родителям, что надо всем Магидовичам перебираться в Неве-Меирию – ведь мы всё равно потом будем в йешиве у Эльяшива учиться и жить там. Но бабушка и дедушка ни за что не хотят на старости лет оставлять свой дом, к которому они так привыкли!" – "Ещё бы! Вся жизнь в нём прожита, столько с ним связано!" – заметила Ренана. – "А у папы с Амихаем в Меирии налажен успешный бизнес. Как будто там не могут…" – буркнул Цвика. Нахуми, отвернувшись, молчал, потом буркнул: "Чего зря говорить… Она ещё может запретить мне ходить в студию, учиться играть на гитаре…" – "Но ведь папа согласен! И дедуля готов оплачивать!" – "Если запретит, я из дома убегу!" – "Лучше переходи к нам, будем с тобой в одной комнате… И папа с мамой будут рады…" Ширли удивлённо смотрела на них и ничего не понимала. Цвика участливо похлопал Нахуми по плечу, подмигнул сестре, шепнув: "Не бери в голову! Пошли брат!" – и мальчишки удалились в комнату к близнецам. Вскоре оттуда понеслись знакомые мелодии, прерываемые невнятным бубнением.
      Как только дверь за ними закрылась, Ренана поведала Ширли ещё одну и, может быть, основную причину и мрачного вида Нахуми, и невозможности для Магидовичей перебраться сейчас в Неве-Меирию. Дело было в серьёзной ситуации, сложившейся у Амихая и причинявшей ему немалую головную боль. Во-первых, его жена Адина в принципе отказывается перебираться "в антистримерское логово", – как она, следом за фанфарологами, называет Неве-Меирию! – и вообще иметь дело с антистримерами.
      "Кроме того, – пояснила Ренана: – ты же отлично помнишь… ещё до вашего отъезда в Австралию!.. Офелия начала свои атаки на ансамбль "Хайханим"… То есть их она и раньше постоянно долбала, но тогда она начала особо грубую атаку на шофар. С её подачи поднялась целая волна антишофарных публикаций, ещё более гнусных и грязных… И до сих пор не спадает…" – "Ну, мы же решили на это внимания не обращать… Вот будет Турнир…" – "Это ещё не всё!.. Ты не поверишь! – в Шалеме нашлась маленькая группка раввинов, которые выпустили галахическое постановление, запрещающее использовать шофар в качестве музыкального инструмента… Или их заставили, или они сами – вперёд паровоза… доказать свою холуйскую верность фанфарологам…" – "Ты это серьёзно? А им-то это к чему? И какое к этому имеет отношение жена Амихая?" – "Дело в том, что эту кампанию возглавляет то ли её папочка, то ли кто-то из двоюродных братьев… или они просто в этой компании…
      Ну, а она почему-то и без того никогда не любила "Хайханим". Может, в пику Амихаю – отношения-то у них очень странные… Словом, следом за своим отцом она начала твердить о вреде шофара на концертной эстраде, называя тех, кто этим занимается, злостными отступниками. Амихай несколько раз пытался убедить и её, и даже её папашу. С её агрессивно непреклонными кузенами разговаривать бесполезно!
      Ну, а эти оба, и Адина в первую очередь, живо поставили его на место – пара крупных скандальчиков, и Амихай скис. Теперь он хочет сохранить хотя бы то шаткое семейное равновесие, которое ещё осталось… Хотя что там хранить!..
      Единственное его утешение – все трое детей с ним заодно. А Нахуми так и вовсе в компании наших шофаристов". – "Так поэтому он такой грустный и боится, что она ему запретит?.." – "Угу…" – "А ты-то откуда всё это знаешь?" – "Ну, Хана моей бабуле жаловалась… А про постановление той группы раввинов вся Неве-Меирия говорит, возмущается…" Помолчав, Ренана едко заметила: "Насчёт детей Адине лучше бы помолчать!
      Неспроста и Нахуми, и Лиора, и особенно Идо жену Арье называют мамой Тили, они же почти всё время проводят у них дома, со своими двоюродными братьями".
 

***

 
      "Ну, Ширли, поздравляю! Я и не знала, что ты оказалась такая подкованная!
      Молодец! Это что – австралийская школа?" – "Ну, да! – на лице Ширли сияла счастливая улыбка. – И Яэль с Йоэлем: они со мной много занимались. Я же в основном жила у них: там было очень уютно и спокойно, хотя у них пятеро детей…
      Гораздо спокойней, чем дома, особенно когда близнецы всем давали прикурить. От их постоянных каратэ, у-шу, и не знаю, чего ещё, даже кузены устали. Из-за этого папа и мама на то, что я неделями жила в семье Яэль, нормально реагировали, и под конец почти не обижались. Зато, как вернулись домой, так… Мама стесняется соседей, особенно после того ОФЕЛЬ-ШОУ. Наверно, поэтому мама, в конце концов, согласилась, чтобы я поступила в ульпену и жила в общежитии. Только просила хоть раз в месяц шабаты проводить дома. – Ширли покраснела и вдруг, решительно тряхнув чёрными кудрями, сказала: – Что это мы сегодня о грустном! У меня же такой радостный день! Меня приняли – и даже через класс! – в ульпену!" – "Пошли в "Шоко-Мамтоко"!" – "Пошли! Я угощаю!" Они взялись за руки и резво побежали в "Шоко-Мамтоко". Когда они приблизились к дверям, Ренана задумчиво проговорила: "А мы и не знаем, работает ли ещё та кафушка "Шоко-Мамтоко" в Парке, где мы с тобой в первый раз увидели друг друга.
      Ты тогда почему-то меня испугалась…" – "Маленькая была и глупенькая!" – засмеялась Ширли. – "А потом, когда вы с мамой уже ушли, пришли папа с мальчиками, и с ними были Ирми и Максим. Тогда и там я впервые увидела Ирми, – мечтательно и грустно протянула Ренана. – Тоже ещё маленькая была…" Они расположились за столиком в эркере. Ренана сказала: "Твои бабушка с дедушкой будут очень рады, что внучка поступила в ульпену, где их дочери учились. Гедалья сказал же, что ты совершаешь путь, обратный пути твоей мамы! Только бы ты не сошла с этого нелёгкого пути!" – "Ну, почему вы все говорите, что это нелёгкий путь, что я могу не выдержать?" – "Поговори с Максимом. Он вернулся к корням и может рассказать, каково это… Я тоже знаю, что нынче стало непросто устоять.
      Вон, Ликуктус ведь не смог удержаться!.. За карьеру готов всё продать, да что там! – даром отдать!" – "А ты откуда знаешь?" – "А ты что, не видела?.. Между прочим, его средняя дочь Мерав в нашем классе учится. Она, конечно, отлично рисует, но в остальном… дочь своего папочки! Ты его ещё не видела? Он был нашим соседом… Они там все закомплексованные, вся семейка. Папа говорит, что у них амбиции перемешались с комплексами, получилась адская смесь!.. Мы с девочками про себя зовём её не Мерав, а Мерива…" Девочки помолчали, прихлёбывая горячий шоколад. Вдруг Ренана смущённо проговорила: "Ирми и Максим перебрались в Неве-Меирию. Родители Ирми основали там свой бизнес – маленькую фирму, лабораторию и заводик, назвали "Неэмания".
      Смешно, правда? Мальчики уже там работают. Ещё Ирми взял в колледже курс бизнеса… – она помолчала, потом весело проговорила: – Он чуть не каждый день мне звонит!..
      А то в шабаты видимся, когда он приходит…" Ширли с интересом глянула на подругу. Увидев её зардевшееся и смущённо-счастливое лицо, вспомнила, о чём ей Ренана рассказывала по телефону и деликатно опустила глаза, сосредоточенно уставившись в свой бокал, где медленно остывал шоколад и опадала пышная пена взбитых сливок.
      Ренана продолжала: "Ирми мне намекнул, что они для нас всех готовят какой-то сюрприз, который нас должен очень обрадовать. Наверно, и мне, и близнецам подарят руллокаты из первой партии. Ноам-то получит авторский". Она помолчала и заговорила снова: "Ноам говорил, что хочет в "Неэмании" поработать, и Ирми хотел бы пригласить его туда, но я не уверена, что ему в йешиве разрешат. Это было бы совсем неплохо – он у нас, как и папа, талантливый технарь, да ещё рукастенький!..
      Но такой уж у наших мальчиков путь, и йешива в Неве-Меирии – для него самое то".
      Ширли при этих словах Ренаны вздрогнула и залилась краской. Она подумала, что после почти года в Австралии она только пару раз и видела Ноама. Ведь он раз в две недели приходит домой, а она бывает у Доронов ещё реже. В праздники, в каникулы сидел с отцом, учился…
      Уставившись в бокал с остатками шоколада на донышке, и машинально помешивая ложечкой, она еле слышно спросила: "А что у него с армией? Ведь возраст вроде…" – "Я же говорю: неве-меирийская военная йешива – самый подходящий вариант для него со всех точек зрения! – и вдруг, почти без перехода, заявила звонким голосом: – А ты знаешь, Ширли, что ты оч-ч-чень нравишься Рувику?" – "Да ты что?!
      – Ширли от неожиданности даже ложечку уронила на пол: её давно удивляло поведение Рувика, но она не задумывалась, что это кто-то ещё, кроме неё, замечает. В смущении она промямлила: – Ведь он ещё маленький!" – "Не такой уж маленький! Ты же обратила внимание, как они оба за этот год вымахали! Помнишь, были ниже меня ростом, а теперь… О голосе и не говорю! Смешно было на тебя смотреть, когда ты их голоса услышала".
      Ширли уставилась в свой опустевший бокал. Ренана, видя смущение подруги, решила сменить тему на менее скользкую: "Когда мы были маленькими, я ими обоими командовала и даже била…" – "Но за что?" – удивлённо уставилась на неё Ширли.
      "Мне казалось, что они надо мною смеются, что назло мне так уж-ж-жасно похожи друг на друга… Малая была, глупая, наверно, ещё и ревновала. Они очень тяжело маме достались, папа и бабушка рассказывали, что опасались и за маму, и за них…" Ренана смотрела куда-то в пространство, и глаза её затуманились.
      "Конечно, после их рождения мама уже не могла уделять мне внимание, как раньше.
      А я, наверно, была ужасная эгоистка! Меня бабушка Шошана очень любит: ведь у папы только братья, девочек там нет. А тут вдруг – девочка, и на папу, их сына, похожа. Когда близнецы родились, и мама была слабая, она меня к себе взяла. С Ноамом никаких хлопот не было, говорят, золотой ребёнок был. С ним дедушка Давид занимался, бабушка Ривка, ну, и папа, конечно… – Ренана осеклась, помолчала и продолжила: – Братики подросли, начали ползать, потом ходить… они мне вообще-то очень нравились, такие куколки! Щёчки кругленькие, пухленькие, румяные, как яблочки! И улыбки, и глазки, рыженькие кудряшки такими красивыми пружинками!..
      Ну, как у Бухи сейчас… Мне ужасно хотелось их тормошить, хватать за кудряшки, за ушки, особенно за щёчки. Ох, бедные щёчки! Ты себе не представляешь, что они от меня вынесли!.. Я даже как-то укусила Рувика за щёчку…" Ширли подняла на подругу изумлённые глаза. Ренана вскинула голову:
      "Да-да! Укусила Рувика за щёчку! Об этом у нас целое семейное предание… Мне было 3 с половиной года, а близнецам около 2-х. Тогда собрались у нас все бабушки и дедушки, сидели с родителями за столом, пили чай, беседовали. Ноам тихо сидел в сторонке и какую-то книжку рассматривал, как всегда. А мы втроём – на ковре, близнецы чего-то строили из лего. Я смотрела на них, смотрела, пододвигаясь к ним поближе…" "Помню, один из них так опасливо оглянулся на меня, отодвинулся… Вдруг прямо передо мной оказалась такая румяная, такая круглая щёчка… как спелое яблочко!..
      Я ка-ак вцеплюсь в неё зубами, а бедный ребёнок ка-ак завопит, за ним и другой.
      Мама подскочила, и ну – меня лупить!.. Кричит: "Бандитка! Злодейка! Укусила маленького братика!" Я тоже ка-ак заору! Помню испуганный взгляд Ноама, огромные чёрные глаза над книжкой… А у меня истерика: "Яблочко! Яблочко!" Оба дедушки, за ними папа… подскочили – папа схватил одного близнеца, дедушка Натан другого, унесли их на диван успокаивать, к щёчке Рувика холодное приложили. Дедушка Давид с трудом отнял меня у разъярённой мамы и увёл в другую комнату".
      "Он долго говорил со мною, успокаивал, объяснял. Потом пригрозил, что отберёт у меня братиков, если я не перестану их обижать. Потом обе бабушки пришли меня успокаивать… Я, конечно, больше не кусалась, но в покое так и не оставила. Они такие одинаковые, а я никак не могу разобрать, кто из них кто. Представляешь? – два совершенно одинаковых мальчишки, и я их всё время путаю, а они смеются. Ты бы знала, что они вытворяли, какие номера откалывали вдвоём! Ну, я им и давала тумаков за все их проделки, правда, старалась, чтобы мама не видела. Ох, она мне и давала за них, если ловила!.. А они – нет! Маленькие были – только плакали, когда я их била, но никогда, – ни разу! – сдачи не дали. Они меня боялись даже больше, чем маму с папой. Даже странно!" "А у нас Галь с самого начала стал как бы основным, а Гай ему подчинялся… Мама рассказывала… Я-то уже видела, как Гай в рот Галю смотрит и боится что-то вперёд него взять, или сделать… Теперь их не спутаешь, ещё и одеваются по-разному, кроме того, Гай рядом с Галем выглядит как бы… э-э-э… мелким, щуплым. Зато за все проделки Галю доставалось, а Гай получал своё уже от Галя, и это было куда хуже… Родители знали, что Галь заводила, а Гай только подголосок. Галь – почти одно лицо с дедушкой Гедальей, а Гай больше на маму похож… Ваши-то совсем на одно лицо… Когда я была маленькая, почему-то не могла выговорить "Галь" – и говорила одинаково "Гай"!" Девочки рассмеялись. Ширли задумчиво и грустно продолжала:
      "Маленькими мы играли вместе, они меня в школу отводили. Гай меня очень любил, старался опекать, во всём помогать. Любил слушать, как я играла свои песенки на пианино… Галь – нет!.. А потом всё изменилось… К нам Тумбель зачастил… Их уводил в комнату, подальше от меня, с ними играл, а уж что говорил, не знаю. И вдруг я поняла, что они не хотят со мной играть, только смеются надо мной, обидно так смеются!.." Ренана слушала рассеянно, грустно улыбаясь чему-то своему. Ширли поняла, что Ренану сильно потянуло на воспоминания, ей очень хочется выговориться. Это её не удивило, и она замолкла, чтобы не мешать подруге. А та как бы невзначай завела разговор о старшем брате: "Ноам всегда был тихим и очень серьёзным. Ты же знакома с нашим дедушкой Давидом, видела – Ноам на него похож. Но как-то именно наш спокойный, тихий, недрачливый Ноам, мне врезал – за дело, как я теперь понимаю". Ширли зарделась и с удивлением подняла глаза.
      Ренана задумчиво говорила, глядя в свой опустевший бокал:
      "Я разозлилась на близнецов и сорвала с них обоих кипы, а Ноам увидел. Подскочил, глаза молнии мечут! Никогда, ни до, ни после я не видела у него таких глаз…
      Как схватил меня, как принялся лупить: "Отдай кипы! Немедленно! И больше не смей!
      Ещё раз увижу!.." Я только тихо плакала, но не ответила: поняла, наверно, что за дело. Молча отдала ему кипы и ушла в уголок плакать. Папа увидел это и – к нему:
      "Ноам, что это ты делаешь! Как ты смеешь бить девочку! Что она тебе сделала?" А Ноам бурчит, голову опустил: за дело… она знает, за что… Так и не сказал, только сердито поглядывал на меня, пока шёл к себе в комнату, отсиживать наказание".
      Ширли чуть слышно откликнулась: "Вот он какой! А ты тоже хороша… Почему не созналась?" – "Ну, потому что маленькая была, папу боялась… Нет… пожалуй, маму больше… Глупая и слишком вспыльчивая… Ведь мне было всего 6 или 7 лет…" – "А-а-а…" – неопределённо протянула Ширли и улыбнулась.
      Ренана выпрямилась на стуле: "Ну, беседер! А своим ты позвонила, похвасталась, что поступила?.." – "Да, я уже звонила… – откликнулась Ширли нехотя. – Боюсь, папа не выдержит, что я жить буду не дома…" – "Только ты ничего не говори Рувику, что я тебе сказала, ладно?" – "Ну, конечно! А вообще-то я…" – "А что ты – мы все знаем… И не только ты…" – произнесла с загадочным видом Ренана.
      Ширли смущённо глянула на неё и отвела глаза. Она расплатилась, и девочки вышли на вечернюю улицу, освещённую мягким светом желтоватых фонарей.
      Будни и праздники новой жизни После праздников начались занятия. Ноам ушёл в военную йешиву, откуда приходил домой на шабат два раза в месяц, иногда навещая семью в середине недели.
      Близнецы начали заниматься в музыкальном йешиват-тихоне, пару лет назад организованном в Неве-Меирии на базе студии Гиладом и Роненом. Они наведывались домой чаще старшего брата – в середине недели, помогали по хозяйству и тут же уходили в свой уголок на веранде, где просиживали до позднего вечера, а ранним утром неслись через весь посёлок в йешиву.
      Ширли редко удавалось пересечься с Ноамом: он много времени проводил в йешиве, а она не могла часто ездить в Неве-Меирию. Но уж в те редкие выходные, когда они встречались, Ширли с радостным удивлением отмечала, что Ноам гораздо чаще, чем раньше, кидает в её сторону смущённые взгляды. Чем реже им доводилось видеться, тем чаще он глядел на девушку и тем дольше он задерживал на ней взгляд со смущённой и ласковой улыбкой.
      Время от времени в Неве-Меирии у Доронов организовывались молодёжные шабаты. На них постоянным гостем был Ирми, и почти каждый раз с Максимом приходила сестра Ирми Хели. Неизменно на эти молодёжные шабаты приезжала Ширли. После напряжённой недели близнецы Дорон и Ирми с Максимом превращали эти шабаты в сгусток искрящегося веселья, и к молодёжи частенько присоединялся Бенци. Нет нужды говорить, как Ширли любила молодёжные шабаты. Когда собиралась молодёжь, бабушка и дедушка Ханани каждый раз оказывались приглашёнными то к одному сыну, то к другому и брали с собой Нехаму с младшими детьми.
      Близнецы повадились раз в две-три недели тайком отправляться в Меирию. Там в их старом доме, который отец сдал Гиладу и Ронену под студию, они встречались с небольшой компанией своих старых друзей-студийцев, в их числе были Цвика и Нахуми Магидовичи. Шмулик начал учить Цвику играть на поперечной флейте, заодно потихоньку начал заниматься с ним шофаром. Дело шло к тому, чтобы начать учить его особым приёмам игры на угаве. Рувик учил обоих Магидовичей играть на гитаре.
      Так братья начали готовить Цвику и Нахуми к поступлению в неве-меирийский йешиват-тихон.
      Тогда же Цвика, а за ним следом и Нахуми (этот, разумеется, тайком от матери), вошли в организованную близнецами группу, которая, как потом стало ясно, втайне занималась угавом и музыкодами. Даже Ноам не сразу узнал, а тем более Бенци, что к этой группе в части музыкодов подключились Максим и Ирми. Они собрали на новой фирме мистера Неэмана маленькую группу молодых ребят для серьёзных исследований музыкодов.
 

***

 
      Ренана с Ширли учились в одном классе. Младшие классы их ульпены находились в Меирии, и девочки жили в общежитии, которое размещалось в караванном городке неподалёку от классов ульпены. Девочек поселили вместе в крохотной квартирке-студии, занимающей половину каравана. Они вместе вели своё несложное девичье хозяйство, были совершенно неразлучны, занимались вместе и с удовольствием посещали дополнительные занятия по рисунку, живописи и композиции. Ренана хотела немного приобщить подругу к моделированию одежды, но Ширли мечтала иллюстрировать книжки, или рисовать комиксы, а в дальнейшем – даже делать мультифильмы, для чего ещё в Австралии начала пробовать себя в анимациях.
 

***

 
      Конечно, Ширли и до Австралии была осведомлена и о Торе, и о праздниках, и о шабате. Когда она была маленькая, она видела, как мама зажигает субботние свечи.
      Совсем не так давно, каких-то 6-8 лет назад, в их семье отмечали и основные еврейские праздники, а чаще они на праздники ездили в Меирию к бабушке и дедушке: там всё было по-настоящему, хотя, конечно же, не так весело, как у Доронов.
      Ширли с грустью вспоминала, что в детстве видела не только папу, но и братьев с кипами на головах, вот только не припомнит, по какому поводу. Ей в память врезались картины Судного Дня, много лет назад, когда она и её братья были маленькими детьми. Она стоит у распахнутой калитки и смотрит на близнецов, как они разъезжают на новеньких ярких велосипедах по мостовой в Эрании-Далет, свободной от машин, зато переполненной детворой. У одного брата на голове немного косо сидит красная с жёлтыми корабликами кипа, у другого – кипа жёлтая с зелёными домиками. Как давно это было!.. А бар-мицва близнецов, что-то смутное, пышное и чем-то похожее на спектакль. Вот только на трапезе в честь этого события папа серьёзно поссорился с дедушкой. Хорошо, что сейчас она помирилась с ними, обретя заново близких и родных людей.
      Ширли очень любила брюки. Но в ульпену полагалось ходить в длинной юбке. Для австралийской школы она приобрела юбку-брюки, но здесь это ещё не было принято.
      На карманные деньги девочка купила себе несколько отрезов ткани, и Ренана сшила ей несколько юбок. Так Ширли и подруге дала подзаработать, хотя Ренана ни за что не хотела принимать от Ширли деньги. Ещё и бабушка Хана сделала ей хороший подарок – шикарный костюм для шабатов и праздников.
 

***

 
      Каждое утро девочки выходили из общежития, увлечённо болтая на разные темы, не торопясь, обходили оживлённую площадь и подходили к расположенным в два ряда на небольшом расстоянии друг от друга симпатичным домикам, где помещались классы их ульпены. Каждый раз с утра Ширли испытывала беспричинную радость, её переполняли надежды и приятные ожидания.
      В ульпене было принято раз в месяц оставаться на шабат. Когда же их отпускали по домам, Ширли частенько раздумывала, отправиться ли в Неве-Меирию к Доронам, поехать домой, или к бабушке и дедушке, вернее – к Арье, где обычно собирались Магидовичи. Разумеется, если она заранее узнавала, что в Неве-Меирии устраивают молодёжный шабат, на который пожалует Ноам, она вместе с Ренаной ехала в Неве-Меирию.
      Но при этом каждый раз она испытывала чувство неловкости, когда, запинаясь, пыталась как-то объяснить отцу, почему на weekend она не едет домой. У неё перед глазами неизменно маячил молящий взгляд отца, каким он провожал обычно после шабата дочку, возвращавшуюся к себе в ульпену.
      Заниматься приходилось очень много. Когда же у девочек выпадала свободная минутка, они тут же садились за серии рисунков для альбома вышивок. Сделают альбом – а там видно будет…
      Тексты псалмов вызвали у Ширли новый прилив вдохновения. Она принялась рисовать целые серии листов пастелей, ассоциирующиеся с псалмами, впрочем, ничуть не хуже у неё получались акварели. На компьютере так не получалось. Она показала бабушке Хане свои работы. Бабушка охала и ахала, восторгаясь своей талантливой внучкой, но Ширли попросила её никому об этом не говорить. Копии работ на темы псалмов Ширли послала Яэли в Австралию, а та предложила их на ежегодную выставку работ юных художников со всего мира. Ренана как-то предложила кое-что из этих мотивов воплотить в вышивках или аппликациях. Впрочем, к этой идее Ширли отнеслась прохладно.
      Дедушка Гедалья сетовал, что не может заниматься Торой и Талмудом и со своими старшими внуками, близнецами Галем и Гаем: "Хорошо, конечно, что ты, девочка, стала заниматься, но мальчикам это просто необходимо. Ах, как я мечтал учить своих внуков Торе!" – "Но вот ведь ты занимаешься с Цвикой и Нахуми, а там и до Эйтана, Илана и Идо дело дойдёт". – "Но я-то хотел с Галем и Гаем, моими старшими внуками!" Ширли отмалчивалась и густо краснела. Потом бормотала, что, поступив учиться в меирийскую ульпену и проводя всё время в Меирии, она почти не видит братьев. Они, наверно, тоже много занимаются. "Как же! – иронически думала она. – Каратэ и боксом они занимаются! И ещё силуфокультом!.." Всю правду о происходящем в семье сказать старикам она не могла – не могла и соврать. Только Морие и Арье с Амихаем она рассказала всю правду.
      Приходя к Магидовичам, она активно участвовала в приготовлении к шабату. Она научилась у Мории, а главное – у сефардки Теилы готовить массу вкусных блюд.
      Конечно, с Нехамой и её мамой Ривкой им было не сравниться. Зато её фирменный салат стал у Магидовичей традиционным блюдом.
 

***

 
      Объявив о поступлении в ульпену, Ширли тут же твёрдо заявила родителям, что у них дома должны по-настоящему соблюдаться кашрут и шабат. Это тот необходимый минимум, чтобы она могла хотя бы раз в месяц проводить дома шабат. Чаще, как правило, не получалось, но родители и этому были рады. Рути ничего не стоило завести дома кашерную кухню, а Моти уже готов был на всё, только бы привязать дочь к дому. Он, в принципе, ничего не имел против её дружбы с Доронами, но в глубине души побаивался, что это ему может повредить. Хотя куда уж больше!..
      Узнав, что в элитарном семействе Блох начали соблюдать кашрут и шабат, то есть не каждый шабат они смогут в салоне смотреть телевизор и устраивать милый их душам шумный балаган, близнецы подняли возмущённый крик: "Вы что, совсем с ума сошли? Чтобы над нашим домом вся улица смеялась, вся Эрания потешалась? Чтобы донесли Мезимотесу, а, главное, Арпадофелю, что у Моти Блоха – традиции фанатиков, что семью захватили антистримеры?" Моти на это отвечал: "Галь, не говори ерунды! Кто это может запретить мне, а тем более моей дочери, в четырёх стенах нашего дома делать то, что нам хочется, если никто не нарушает порядок, не хулиганит! Это выбор Ширли. У вас ваш образ жизни, у неё – свой! Никто никому не мешает. Да и не каждый же шабат она приезжает! – с горечью пробормотал он. – Как, кстати, и вы…" – "Это нам мешает!" – "Каким образом, интересно знать?" – "Нам нужна свобода самовыражения, которую ещё никто не отменял!" – выпятив грудь, заявил Галь, а Гай уточнил: "Мы хотим слушать силонокулл, поедая трёхэтажный сэндвич с омарами, осетриной и свининой – от Одеда! В любой день недели и месяца, кстати!" Моти чуть слышно пробормотал: "Хорошо, что бабушка с дедушкой тебя сейчас не слышат, о твоих новых гастрономических пристрастиях… Мои родители всегда были либералами, но этого и им не понять и не принять. Яэль – тем более…" Галь с выражением странной жалости взглянул на отца: "Но ведь у нас дома этих традиций никогда строго не соблюдали! Что маманьке за дело, до какой степени не соблюдать! А, маманька?!" – и он глянул на Рути, которая бессильно упала в кресло, сжав виски. Снова её глаза напомнили Моти раненую газель. Сыновья удовлетворённо ухмыльнулись: "А уж тем более не должно быть дела Магидовичам, с которыми ты же сам и поссорился… Почему, хотелось бы знать?" – "Ох, до чего же ты стал на деда Гедалью похож – только внешне и характером… – пробормотал снова Моти, отвернувшись, потом еле слышно пробормотал: – Да, парень, в общем-то, прав: ради того, чтобы докатиться до такого, не надо было ссориться со стариком".
      Галь вдруг повысил голос: "Но я не об этом! Я о том, что никто, слышите? – никто!!! – не смеет посягать на моё право самовыражения! Между прочим, диски Виви Гуффи я желаю слушать именно в ихний шабат! И именно в присутствии моей сестрицы – чтобы прониклась!" – "Ихний шабат?! – с горечью повторил слова сына отец, а мать резко вскочила и вышла из салона. – А как насчёт уважения к свободе самовыражения другого человека, сестры, например?" – "Эта самая сестра сначала должна научиться правильно пользоваться свободой самовыражения, а для этого она – и он свирепо взглянул на отца, – должна слушаться тех, кто в этом больше понимает!" – "То есть, вас, любимых?" – бесцветным голосом осведомился Моти. – "Да! Начать хотя бы с нас, старших братьев. А впрочем, друг Тимми мог бы ей очень хорошо вправить мозги!" – взвизгнул Галь, повернувшись в сторону брата, требуя поддержки. – "А-а-а!.. Друг Тимми, или, как вы на всю страну объявили, второй отец…" – едко обронил Моти. – "Ага, daddy, именно так! Вот что значит – заниматься чем и кем угодно, только не сыновьями! Что тебе дала твоя работа?! А вот у Тимми и на работу время было, и нам уделять внимание!" – издевательски-вежливо улыбаясь, сообщил ему Галь. – "Да, Тимми – человек творческий и многосторонний… – пробормотал Моти. – Только в армии я не знал, что основные его таланты – в похищении и присвоении себе чужих идей… и чужих детей. Своих-то не завёл!.." Что кричали его сыновья, услышав эту фразу, Моти уже не вникал.
      Он не заметил, как в разгар дискуссии в дом вошла Ширли и застыла у двери с тяжёлой сумкой в руках. Она резко, почти бегом, пересекла салон, даже не поцеловав родителей, и поднялась в свою комнату. Моти опомнился: "Ширли, девочка!
      Остановись, поздороваемся!" – вскочил и бросился следом за дочкой.
      "В общем, всё! – обернувшись от лестницы, неестественным, почти истерическим фальцетом крикнул Моти, и мальчики в изумлении попятились: – Я – ваш отец, и вот вам моё слово: у вас своя жизнь, у Ширли – своя. И прошу, нет! – требую не навязывать ей ваши взгляды! И без того девчонка почти дома не бывает, так вы ещё ей отравляете эти редкие часы в доме!" – отчеканил Моти. Слова сыновей "друг Тимми" довели его чуть ли не до бешенства. Сыновья и жена снова увидели его в сильном раздражении: глаза его сверкали, и руки дрожали, и он вынужден был их крепко стиснуть, опасаясь замахнуться на сыновей.
      В сузившихся глазах близнецов совершенно одинаково сверкнула сталь. Галь медленно и зловеще произнёс: "Ну, это мы ещё посмотрим!" – "Что-о?!.." Галь, как бы не слыша отцовского возгласа, объяснил: "Если раньше я мог тебе простить пощёчину, – помнишь? – то теперь я могу и в полицию на тебя заявить. Учти это! С моими-то нынешними связями – мало не покажется… Времена переменились, так и запомни! Короче, dad, я тебя предупредил: попробуй поднять на меня руку! Что до пигалицы, то… сколько ещё времени просуществует её дурацкая школа… и вообще… это их фиолетовое царство в Неве-Меирии… Меирию, – ты, наверно, слышал? – так и так намерены в скором времени присоединить к Эрании. Проведём там реконструкцию – и тю-тю все их мракобесные учреждения! Тогда она, как миленькая, приползёт домой – и будет делать всё, что полагается элитарию". – "Что ты этим хочешь сказать? Ну, про Неве-Меирию…" – "А то! Всем известно, что этот посёлок существует незаконно!.." – "То есть, как?" – ошеломлённо пробормотал Моти. – "А вот так! На территории, где его построили, в своё время жил небольшой, самобытный и древний народ… э-э-э… мирмеи. Именно там, на холмах, стояла их столица Ладенийа… или… как-то так…" – "Чушь какая-то!" – "Не чушь! Это выяснили учёные! Что, не читал интервью Офелии с известным археологом?.. э-э-э…
      Кулло Здоннерс его зовут! Я это интервью наизусть выучил!" – прищурился и важно изрёк Галь. – "А сама-то твоя Офелия не из тех же мирмеев?" – спросил Моти у сына. Но тот снова с явным сожалением посмотрел на отставшего от жизни отца, развернулся и, поманив стоявшего с раскрытым ртом брата, потопал к себе в комнату.
 

***