Самозванцы - Великий перелом

      — Надеюсь. Но, в любом случае, большевики и левые эсеры в состоянии применить те же методы, что и генералы-монархисты. Поэтому я настаиваю на немедленных и жестких мерах против их руководства. Тем более вы как юрист прекрасно понимаете, что поводов для возбуждения против них уголовного дела уже более чем достаточно. Попытка государственного переворота — раз. Финансирование из германского Генштаба — два. Организация саботажа на военных предприятиях во время войны — три. Я собрал вам достаточно документов, чтобы подтвердить все эти обвинения.
      — Достаточно, — согласился Керенский. — Что-то я смотрю, совсем вы не любите левых радикалов. Ладно, я дам распоряжение об аресте Ульянова.
      — Я бы просил вас выделить мне воинский отряд для проведения этой операции. Проходить она должна без лишнего шума.
      — Почему? — Керенский удивленно взглянул на собеседника. — Вы хотите провести эту операцию тайно? Не уведомляя власти Финляндии? Это, знаете ли…
      — Я более чем убежден, что деятельности Ленина симпатизирует множество людей, вошедших в новые органы власти и у нас, и в Финляндии. Если бумаги пойдут по обычной бюрократической цепочке, Ленина, скорее всего, предупредят. А я вам уже говорил, что считаю большевиков куда более опасными, чем генералов. Прошу вас разрешить мне провести операцию лично. Тем более что ордер на арест Ульянова-Ленина прокуратурой уже выписан.
      — Ну ладно, — недовольно поморщился Керенский. — Вечно эти ваши тайны мадридского двора. Берите взвод из моей личной охраны.
 
      Утренний туман над водой еще не рассеялся, когда несколько лодок подошли к берегу. Выскочившие из них солдаты с винтовками наперевес ринулись в близлежащие заросли.
      — Тихо! — шепотом скомандовал Чигирев. Он первым прыгнул на берег и теперь шел впереди. На нём была офицерская полевая форма без знаков отлиния, а в кобуре на поясе висел тяжелый «люгер», — Поручик, прикажите своим людям рассредоточиться и цепью следовать в указанном мной направлении, — Слушаюсь, гражданин товарищ министра, — отозвался командовавший отрядом поручик и тут же передал команду по цепочке.
      Теперь отряд двигался через лес. Шедший впереди Чигирев мысленно похвалил себя за то, что некогда, еще в своем мире, с фотографической точностью запомнил карту-схему мемориального музея «Шалаш», Тогда сработал профессиональный интерес начинающего историка. Хотелось понять, как выглядело историческое место во время известных событий. Теперь же благодаря тогдашней дотошности он достаточно точно вычислил нужное место на пограничной карте и, изобразив хорошо информированного специалиста, уверенно указал его командиру своего отряда.
      «Ну, вот и все, — думал Чигирев, мягко ступая по лесной тропинке, — сейчас мы окончательно завершим поворот здешней истории. Молодец, Ванечка, Сталина прикончил. Теперь я вобью осиновый кол в грудь большевизма, уничтожу его в зародыше. Из Разлива Ленин не должен уйти, даже под конвоем. Нельзя давать ему шанса. Он самый активный, самый решительный из всей большевистской партии. Если я убью его сейчас, октябрьский переворот не состоится или будет достаточно быстро подавлен. Все, финита ля комедия. Свою роль в этом мире я смогу считать законченной. С Корниловым Керенский разберется и без меня. Он прекрасно понимает опасность, исходящую от правых, но недооценивает левых. На этом в нашем мире и погорел. Ну ничего, именно эту его оплошность я и устраню. Чем же мне заняться дальше? Можно остаться в этом мире и посмотреть эпилог. Хотя стоит ли? Да и технически это сложно. На вид мне до сих пор около тридцати. А прошло уже четыре года. Еще три — пять лет — и начнутся вопросы: „Как это вы, Сергей Станиславович, совсем не меняетесь?!“ Но даже не это главное. Нельзя терять ясность видения исторических процессов. А это возможно только при взгляде со стороны. Если я задержусь здесь, то превращусь в одного из участников событий, потеряю объективность. Прав Басов: если к чему-то привязываешься, то перестаешь адекватно воспринимать происходящее. Страсти мешают. Но я не Игорь. Не могу я отстраниться и вести растительное существование. Пойду в другой мир и помогу тамошней России обрести свободу и достаток. С какого же начать? Наверное, с царствования Александра Второго. Тот мир ближе всего к революции… Стоп. Не замечтался ли я? Ведь в этом мире Ленин еще жив, угроза октябрьского переворота еще не снята… И мы, кажется, пришли».
      Отряд залег на краю поляны, посредине которой рядом со стогом сена располагался небольшой неприметный шалаш. Почти такой же, как и тот, что видел Чигирев в своем мире в восьмидесятых годах двадцатого века, только у этого вход был заслонен вкинутым сверху одеялом.
      «Нет, не будет здесь никого музея-заповедника через восемьдесят лет», — подумал Чигирев и взвел курок.
      — Поручик, прикажите солдатам окружить поляну. Вы идете со мной. При попытке преступников бежать или сопротивляться стрелять на поражение.
      — Не беспокойтесь, гражданин товарищ министра, — плотоядно усмехнулся ему в ответ офицер, — не уйдут.
      Поручик тоже достал из кобуры револьвер, и по егo решительному виду Чигирев понял, что преступники обязательно «окажут сопротивление» и их придется убить.
      Когда взвод окружил поляну, Чигирев и поручик мягко ступая на полусогнутых ногах, приблизились к шалашу. Обойдя его с двух сторон, они прислушались. В шалаше явно кто-то был. До слуха историка донеслось ровное дыхание спящего. Сосчитав про себя до трех, Чигирев шагнул ко входу и сорвал одеяло.
      Пронзительный женский крик огласил окрестности. Чигирев увидел, как в полумраке шалаша забилась в угол, прикрывая руками грудь, абсолютно голая блондинка с длинной косой. Глядя на непрошеных гостей, она истошно визжала.
      — Какого черта? — с пола шалаша приподнялся обнаженный Басов. — А, это ты. Наконец то! Я уж тебя ждать устал.
      Совершенно ошарашенный Чигирев вылупил от удивления глаза:
      — Ты? Как? А где…
      — Ленин? Ушел. Уже давно.
      Басов вытащил из угла комок одежды и принялся натягивать нижнее белье.
      — Кто вы такой? — строго спросил поручик.
      — Басов я, Игорь Петрович. Коммерсант. — Басов застегнул брюки, надел башмаки и, оглянувшись, бросил девушке какую-то короткую фразу по-фински.
      Та нервно закивала, подобрала лежавшее у стены платье, быстро натянула его и стремглав бросилась вон, вся красная от стыда. Про себя Чигирев отметил, что девушке от силы лет девятнадцать, а ее фигура и миловидное лицо вполне могли бы обеспечить ей приз на международном конкурсе красоты в конце двадцатого века.
      — Гражданин, извольте объяснить, с какой целью вы здесь оказались, — потребовал поручик.
      — Сам, что ли, не понял? — насмешливо посмотрел на него Басов. — Слушай, поручик, ты бы спрятал свою пушку да отошел со своими ребятами шагов на двести. Нам с гражданином товарищем министра поговорить надо.
      Поручик растерянно уставился на Чигирева.
      — Да, поручик, отведите людей, — распорядился тот.
      Сердито козырнув, поручик повернулся и зашагал прочь.
      — Ты можешь объяснить мне, что все это значит? — повернулся Чигирев к Басову.
      — Я хотел с тобой поговорить. Кстати, пойдем к озеру. Там очень красивый вид.
      — Почему здесь? — Чигирев послушно шагнул за Басовым.
      — Ты такой занятой человек, что на прием к тебе просто не пробиться. Да и атмосфера в министерстве официальная. А то, что ты сюда придешь, было вполнe предсказуемо. Убирать Ленина, пока он легально жил в Петрограде, у тебя руки не выросли. Все-таки политическое убийство. И охраняли его неплохо. А здесь можно сделать это спокойно «при попытке к бегству». Все логично.
      — Ленина предупредил ты?
      — Я обещал не вмешиваться, я и не вмешиваюсь.
      — Тогда кто?
      — Не догадываешься?
      — Крапивин?! Какого черта ему надо? Он же был поборником самодержавия! Хотя в последнее время говорил о необходимости реформ. Ах черт! — Чигирев хлопнул себя ладонью по лбу. — Конечно, в монархии он разочаровался. Против демократии у него предубеждение еще с нашего мира. Остаются большевики. Решил построить социализм с человеческим лицом. Вот идиот!
      — Ты давно его не видел?
      — С сентября. После того как его перевели в Петроград. Он тогда приехал ко мне, и мы поругались. Я должен был еще тогда понять. Он командовал внешней охраной Александровского дворца и исчез сразу после революции. Значит, в Разливе он решил меня опередить. А может быть, еще и раньше начал охранять Ленина.
      — Возможно. Что будешь теперь делать?
      — Искать.
      — Вряд ли на этом поле ты сможешь переиграть Крапивина.
      — Пожалуй. Значит, надо искать другое решение.
      — Ищи.
      Чигирев удивленно посмотрел на Басова:
      — А зачем ты пришел?
      — Я уже говорил: повидаться с тобой.
      — Зачем?
      — Ты как-никак уже скоро пять лет обитаешь в этом мире. Не надоело?
      — Хочешь предложить мне уйти отсюда?
      — Если ты сам захочешь. В конце концов, у меня нет монополии на наш аппарат.
      — Но ты не даешь нам пользоваться им, чтобы получать информацию и проносить сюда оружие.
      — Разумеется. Вы и так обладаете огромным преимуществом — знанием. Все остальное уже будет чрезмерным нарушением равновесия.
      — Значит, ты все-таки вмешиваешься.
      — В вашу деятельность? Нет, конечно. Я просто не даю вам воспользоваться сверхъестественными способностями из милосердия к этому миру. Представляешь, что могло бы произойти, если бы вы с Крапивиным вооружились атомной артиллерией?
      — Положим, в прошлый раз ты вмешивался более активно.
      — И объяснял почему. Но здесь ситуация такая, что хуже сделать очень трудно. Впрочем, если ты хочешь покинуть этот мир, я тебе помогу.
      — Чтобы опять бросить в другом?
      — Это на твое усмотрение. Можешь остаться со мной. Можешь передвигаться по мирам без меня.
      — Но делать ты мне ничего не дашь?
      — Почему ты так решил?
      — Но ты ведь все время не даешь нам действовать.
      — Я не даю вам губить миры, в которые вы приходите. Если вы найдете для них лучшие сценарии, я только поддержу вас.
      — Вот был выход, — махнул Чигирев в сторону оставленного собеседниками шалаша.
      — Это был не выход. Настоящий выход не может быть связан с уничтожением. Он может быть связан только со спасением.
      Чигирев удивленно посмотрел на Басова:
      — Но если старое и отжившее мешает, его нужно уничтожить.
      — Да. Но если это действительно отжившее, то оно умрет и без тебя. Другой вопрос, если ты уничтожаешь, спасая.
      — Именно это я и делаю. Я спасаю молодую русскую демократию, которая может погибнуть через считанные месяцы.
      — А разве это твой бой? В этом мире живут люди, у которых свой взгляд на мир, своя точка зрения. Они сражаются за то, чтобы жить по-своему. Ты приходишь в этот мир извне и начинаешь определять, как им строить свою жизнь.
      — У меня есть опыт будущего.
      — У тебя очень ограниченный опыт. Процессы, в которые ты вмешиваешься, не завершены. И тем более ты не знаешь, к чему приведут изменения, которые ты вносишь.
      — Ты говоришь, как Бог, которому открыта высшая истина.
      — Я говорю как человек со стороны.
      — Если ты посторонний человек, то зачем лезешь в чужие дела?
      — А мне казалось, что в чужие дела лезешь ты.
      Они вышли на берег Разлива и остановились у кромки воды.
      — Так зачем ты пришел сюда? — спросил Чигирев после непродолжительной паузы.
      — Предложить тебе выход.
      — Покинуть этот мир?
      — Да.
      — А Крапивин за это время приведет к власти большевиков.
      — Они и сами придут.
      — Я хочу этому помешать.
      — Попробуй. Впрочем, вряд ли это поможет тебе стать счастливее. А сейчас ты неудовлетворен и несчастен. Поэтому и вмешиваешься в чужую жизнь: ты сам не знаешь, как исправить свою.
      — О чем ты?
      — Счастье или несчастье — это состояния, которые напрямую не зависят ни от дохода на душу населения, ни от суммы на банковском счете. Счастье — это душевная гармония и удовлетворенность своим положением. Его может достичь и небогатый человек. Несчастье — это дисгармония и неудовлетворенность достигнутым. Это состояние, которое может испытать и миллиардер, живущий в самой богатой стране мира. Чтобы достичь гармонии и внутреннего покоя, совсем необязательно переворачивать жизнь целых стран и устраивать гражданские войны. Можно просто пересмотреть свои взгляды. А освободившееся время посвятить более интересным занятиям. Положим, мы с Алексеевым занялись изучением его аппарата. В итоге мы получили неограниченную свободу перемещаться по мирам. Сейчас в нашем распоряжении имеется порядка сорока каналов. Многие из открытых миров в корне отличаются от нашего. Вплоть до того, что не все они заселены людьми. Я уж не говорю о принципиально иных вариантах истории. При этом Алексеев утверждает, что мы не прошли еще даже одного процента диапазона аппарата. Чем не поле деятельности?
      — А что это за миры? — встрепенулся Чигирев.
      — Множество. Ты можешь пойти со мной и все увидеть.
      — Но тогда я должен покинуть этот мир?
      — Конечно.
      — А если я решу вернуться?
      — Я не могу гарантировать, что верну тебя сюда точно в это же время. Аппарат имеет очень большую погрешность. Вот почему я решил посетить всех вас, прежде чем вплотную заняться изучением открытых миров.
      — Понятно. — Чигирев задумался. — Предложение очень заманчивое. Но все же я останусь. Может, ты и прав насчет покоя и гармонии. Может, оно и интересно изучить десятки альтернативных миров. Но ты знаешь, всю жизнь я изучал, узнавал, открывал. И ни разу ничего не изменил. Попробовал в прошлый раз — не вышло. Я хочу хоть однажды добиться реальных изменений. Сам, своими руками.
      — Что же, попробуй, — безразлично пожал плечами Басов. — Опыт — тоже штука полезная. Хотя все твои идеи, они не для этой страны и не для этого времени.
      — Ты не прав. В Петрограде…
      — Вот именно, что только в Петрограде. Этот город всегда стоял особняком. Может, тебе и удастся чего-то добиться в одном отдельно взятом городе. В конце концов, те люди этого мира тоже имеют право выбора. Ну, раз ты решил, то я, пожалуй, пойду.
      — Подожди, у меня к тебе два вопроса. Ты знаешь, где Ваня?
      — В Польше. Как и ты, пытается изменить ход истории.
      — Как он? Здоров? С ним все в порядке?
      — Вполне. Он перешел линию фронта во время великого отступления и сейчас состоит при Пилсудском в качестве личного телохранителя. Он произвел впечатление на будущего маршала меткой стрельбой и приемами рукопашного боя.
      — Значит, он воюет против России?
      — Да. А ты ожидал чего-то другого?
      — Ты его видел?
      — Нет. Он писал мне в Париж.
      — А разве ты живешь в Париже?
      — И в Париже тоже.
      — Хорошо. Еще один вопрос. Как ты считаешь, есть ли шанс сохранить здесь демократию? — Чигирев замялся. — Скажи как сторонний наблюдатель.
      — Шанс есть.
      — Но каким образом?
      — Сам ответ найди. Только что говорил, что хочешь все сделать своими руками, и тут же просишь подсказки. Подумай только над одним. Если враг окажется сильнее, попробуй понять, в чем его преимущество, и лишить его этого преимущества. Другого пути нет.
      — А ты действительно странный тип, — усмехнулся Чигирев. — Если знаешь ответ, почему молчишь? Общими философскими фразами отмазываешься. Я ведь действительно хочу спасти людей.
      — Опыт невозможно передать, а понимание — объяснить.
      — Даже ради спасения людей ты не хочешь поступиться принципами, — с укоризной произнес Чигирёв.
      — Если ты избегаешь конкретной опасности, это ре всегда спасение, — ответил Басов.
      Он повернулся и зашагал вдоль берега. Чигирев печально смотрел ему вслед. Внезапно его охватило раздражение. «Если избегаешь конкретной опасности, это не всегда спасение! — подумал он. — Посмотрим, как ты избежишь этой опасности».
      Он выхватил пистолет, направил его в спину уходящему Басову… и застыл в изумлении. Перед ним не было никого. Игорь словно растворился в воздухе.
      «Стоп, — Чигирев опустил пистолет и потер лоб. — Что это я? Уже в людей готов стрелять из-за глупой обиды. Не зря говорят: „Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав“. Господи, да он же мне все сказал! Воспользоваться оружием врага. Понять, в чем его Сила. Чем, собственно, господин Ульянов привлек народ? Какие были его первые декреты?»

ГЛАВА 18
Ленин

      Сидя за столом в конспиративной квартире, Крапивин рассматривал открывавшийся из окна вид на выборгский замок. Странное чувство нереальности происходящего не покидало его. Он помнил эту громаду в своем мире как главный музей советского приграничного города Выборга. Помнил он этот замок и в начале семнадцатого века, когда вместе с князем Михаилом Скопиным-Шуйским приехал в пограничный шведский город для переговоров. И вот теперь он видел этот замок в июле тысяча девятьсот семнадцатого года: мало кому интересный памятник архитектуры на территории Финляндии.
      Казалось противоестественным, что глазам одного и того же человека этот замок представал в столь разных видах и временах. Впрочем, еще противоестественнее казалась компания, в которой находился сейчас Крапивин. Ему, родившемуся в середине двадцатого века, бывшему пионеру, комсомольцу, сотруднику КГБ СССР, Ленин не мог представляться обычным человеком. Он всю жизнь казался Крапивину ирреальным существом, божеством, существовавшим в иных измерениях и способным воплотиться среди обычных людей только в гранитных и бронзовых изваяниях, многочисленных портретах и томах «священных» книг. И вот он сидит, живее всех живых, напротив, уплетает приготовленное для него Крапивиным мясо и разглагольствует о судьбах мировой революции. И не в том даже дело, что ради конспирации Владимир Ильич сбрил свои знаменитые бородку и усы и вообще оказался значительно меньше ростом, чем ожидал Крапивин. Не в том, что его разрез глаз и прищур были уж слишком «монгольскими». Кощунственной казалась сама мысль, что с Лениным можно сидеть за одним столом, разговаривать, спорить. Именно от этого Крапивин, воочию видевший легендарных Брусилова, Николая Второго, Гришку Отрепьева и Василия Шуйского, чувствовал себя не в своей тарелке.
      А он мало того что видел воочию. Этого маленького импульсивного человека нужно было спасать. Спасать не ради него самого, а во имя России, ее величия в будущих десятилетиях.
      — Уходить отсюда надо, Владимир Ильич, — проговорил Крапивин, глядя, как по деревянному мосту замка проезжают военные грузовики и проходят небольшие отряды. — Ищут вас. Наверняка уже знают, что вы в Финляндии.
      — Возможно, — буркнул Ленин. — Скоро пойдем.
      — Хорошо бы. Слава Богу, у них жандармов на службе нет. Да и разведчиков новая власть не жалует. Уж я бы вас не упустил.
      — Странный вы человек, Вадим, — проговорил Ленин, с аппетитом поглощая мясо. — С вашими воззрениями — и вдруг примкнули к нам, большевикам. Обычно разочаровавшиеся монархисты идут вначале к буржуазным либералам.
      — Вы — единственная реальная сила нынешней России.
      — Если бы мы были единственной реальной силой то сидели бы сейчас не здесь, а в Зимнем дворце, — усмехнулся Ленин.
      — Я имею в виду конструктивную силу, — поправился Крапивин. — Я считаю, что только вы можете вывести Россию из тупика. Все остальные либо тянут ее назад, либо ведут к буржуазному разложению.
      — Ах, как вы не любите буржуазию, — лукаво прищурился Ленин. — Впрочем, это не столь редкое явление среди российского офицерства. Куда реже встречается понимание того, что и монархии давно место на свалке. Но я вас разочарую. Мы боремся не за будущее России. Мы боремся за будущее всего мира. Понимаете меня? Для нас российская революция — это лишь начало мировой революции. Вопросы государственности нас не интересуют в принципе. Государство — это инструмент, созданный эксплуататорскими классами для подавления трудящихся масс. После победы мировой революции оно отомрет как таковое. Я вам больше скажу. По прошествии времени отомрет и такое понятие, как национальность. Все человечество сольется в единую коммунистическую нацию.
      — Думаю, это далекое будущее, — мягко улыбнулся Крапивин. — Но вот, предположим, вы… вернее, мы берем власть в России. Но другие страны продолжают оставаться буржуазными. Что дальше? Ведь придется строить свое государство.
      — Победа социалистической революции в одной стране неизбежно повлечет цепь революций по всему миру.
      — А если в тех странах победит реакция?
      — Тогда, боюсь, нам в России тоже не выжить.
      Крапивин удивленно взглянул на собеседника:
      — То есть вы хотите сказать, что если не победит мировая революция, построение социализма в одном отдельно взятом государстве невозможно?
      — Разумеется. Мне кажется, вы не очень хорошо понимаете суть происходящего. Классовая борьба не имеет границ. Как только пролетариат всего мира увидит путь к свободе, он сразу поднимется на борьбу за свои права. Но и мировая буржуазия тоже прекрасно видит опасность социалистической революции. Она неизбежно обрушится на ту страну, где победит пролетариат.
      — Вот эта страна и будет вынуждена защищаться от внешней агрессии.
      — Да как вы не поймете, Вадим, — Ленин говорил тоном учителя, в десятый раз объясняющего бестолковому ученику прописную истину, — у мировой революции нет границ. Даже если мы победим только в России, здесь неизбежно будет еще долгое время ощущаться сопротивление представителей эксплуататорских классов. А в странах, где окажется сильна реакция, нас всегда поддержит пролетариат. Это будет мировая революция.
      — Положим. Но вы можете представить ситуацию, когда в России победила социалистическая революция, а в других странах она подавлена? Может такое положение сохраниться в течение определенного времени?
      — Ну, если так, — чуть помедлив, ответил Ленин, — в любом случае это будет очень короткий период. Вопрос о поражении не рассматривается вообще. Революция не прекратится до тех пор, пока пролетариат не одержит победу во всемирном масштабе. Конечно, мировая революция произойдет одновременно не везде. В течение какого-то времени может сохраниться противостояние двух систем.
      — Как долго, по вашему мнению?
      — Года три, максимум — пять. Но это будет состояние войны, Вадим. И в этот период страна, где победит социалистическая революция, будет жить по законам военного времени. Это будет военный лагерь восставшего пролетариата. И жить он будет по законам войны, а вовсе не по законам обычного государства, которое вы себе представляете.
      — А можете вы представить себе такое противостояние, скажем, на протяжении лет семидесяти?
      — Семидесяти?! Эк вы, батенька, хватили! Это, знаете ли, сугубо теоретические изыскания. Мы, большевики, — практики революции. Впрочем, если представить ситуацию гипотетически… Нет, семьдесят лет такое противостояние длиться не может. Ни одна система не выдержит напряжения военного времени в течение столь длительного срока. Столетние войны в периоды феодализма были, но они не меняли уклада государств. Противостояние же социалистического и капиталистического лагерей потребует максимального напряжения с обеих сторон. Десять лет. Ну, максимум пятнадцать. А после — либо мировая революция, либо реванш мировой реакции. Временный, разумеется. Общественный прогресс не остановить.
      — Хорошо. Это если все время действительно будут продолжаться военные действия. А если они будут перемежаться перемириями? Ведь буржуазные страны тоже не могут постоянно держать свои народы в напряжении. Да и социалистическому государству могут потребоваться передышки. Что, если соперничество окажется мирным?
      — Ну, удивили, Вадим, — весело рассмеялся Ленин. — Социалистическое государство — это же надо такое придумать! Право слово, в каламбуры записывать пора. Я же вам говорю, с победой мировой революции государство отомрет.
      — А до победы?
      — Ну ладно, допустим. Возможно, во время переходного периода пролетариату потребуются какие-то формы государственности. Впрочем, если действительно представить себе раскол мира на два лагеря, социалистический и капиталистический… Нет, мирного сосуществования между ними не получится никогда. Это неизбежная война. Или буржуазное окружение нанесет удар, или пролетарское государство перейдет в наступление, чтобы завершить мировую революцию.
      — А если, положим, будет изобретено оружие, которое сможет уничтожить целые страны и континенты? И если такое оружие окажется в руках у обеих сторон? Тогда ни одна из них не сможет начать войну из опасения полностью истребить человечество и будет вынуждена мирно соседствовать с другой.
      — Ну и выдумщик же вы, Вадим, честное слово! — рассмеялся Ленин. — Вам бы фантастические романы писать. Ей-ей, могли бы Жюля Верна переплюнуть. Ну а если действительно предположить возможность подобного развития событий, то победит тот, чья экономическая система окажется эффективнее. Здесь противостояние может длиться дольше. Лет двадцать, может, тридцать. Возможно, даже правительствам удастся протянуть агонию проигравшей системы еще лет на десять.
      — С момента образования социалистического государства?
      — Нет, с момента перехода в фазу экономического соревнования.
      «Интересно, — подумал Крапивин. — Если началом экономического соревнования считать сорок пятый год, то получается семьдесят пятый. Плюс десять лет агонии — это по восемьдесят пятый. Начало перестройки!»
      — А как вы считаете, кто победит? — спросил он.
      — Капитализм — это эксплуатация человека человеком. Безусловно, трудящиеся массы, которые будут видеть, что их бессовестно обворовывают, восстанут против эксплуататоров. И это произойдет тем быстрее, если они будут видеть, что в социалистическом обществе обеспечены повсеместное равенство и справедливое распределение благ.
      — А если социализм начнет соревнование в худших условиях? Скажем, экономика окажется разрушена в ходе войны с буржуазными государствами, а капиталистический мир будет поддерживать Америка, которая не пострадает.
      — Это не имеет значения, — усмехнулся Ленин. — Социальная система, которая обладает наивысшей эффективностью, вполне в состоянии преодолеть подобное отставание в короткие сроки.
      — А если при социализме справедливое распределение благ не будет обеспечено? Если в социалистическом обществе возникнет номенклатура руководителей, которая будет пользоваться благами, недоступными другим? Если государственная экономика окажется неэффективной? Если уровень жизни станет ниже, чем в буржуазных странах?
      — Тогда это будет не социализм, а дерьмо, — резко бросил Ленин. — Социализм тем и отличается от капитализма, что обеспечивает наивысшую социальную справедливость при максимальной эффективности общественного производства. То, о чем вы говорите, — это не социализм, а рабовладельческий строй какой-то. Конечно, он проиграет экономическое состязание с капитализмом. И давайте прекратим этот никчемный разговор. Этих «если бы» да «кабы» очень много придумать можно. Я же надеюсь, что уже к тысяча девятьсот двадцать пятому году социалистическая революция осуществится во всемирном масштабе, и мы с вами будем обсуждать совсем другие вопросы.
      — Надеюсь, Владимир Ильич, — мягко улыбнулся Крапивин. — Вы уже доели, я смотрю. Так давайте уходить отсюда. Небезопасно здесь. Я угрозу нутром чую, поверьте.
      — Вечно эти ваши страхи, Вадим, — недовольно фыркнул Ленин, вставая из-за стола. — Прямо как бабка деревенская: чувствую да мнится. Большевик должен рационально мыслить.
      — Если бы не мои предчувствия, Владимир Ильич, я бы тут перед вами живой не стоял, — заметил Крапивин.
      — Ладно, не обижайтесь, — примирительно проговорил Ленин. — Идемте, раз чувствуете.
      Вместе они спустились по лестнице и вышли на улицу.
      — Вы идите направо, я — налево, — неожиданно остановился Крапивин. — Встретимся на вокзале через час. Или в Гельсингфорсе на явке.
      — Это почему еще? — удивился Ленин.
      — Я так чувствую. Интуиция.
      — Ну, смотрите, — недовольно фыркнул Ленин.
      Он повернулся и пошел прочь. Крапивин проводил его взглядом и быстро зашагал по улице. Вскоре он свернул в ближайший переулок… и наткнулся прямо на военный патруль.
      — Гражданин, предъявите документы, — преградил ему дорогу прапорщик.
      Крапивин протянул ему свой паспорт.
      — Так, Васильев Ефим Алексеевич, — прочитал прапорщик и повернулся к одному из солдат: — А что, Пахом, похож ведь на того, про которого говорили.
      — Так точно, гражданин прапорщик, — ухмыльнулся стоявший за его спиной солдат средних лет и взял винтовку наизготовку. — Рост — шесть с половиною футов, волос светлый. Да и держится, как полковник армейский. Все сходится. А где второй…
      Крапивин не дал ему договорить. Перехватив винтовку за ствол, он ударом ноги опрокинул солдата, прикладом уложил второго и с ходу всадил штык в потянувшегося за револьвером прапорщика.
      «Ну, Серега, — думал он, убегая по улице, — вычислил все же. Ничего. Не тебе со мной тягаться. Мы еще поквитаемся. Главное, чтобы Ленина не поймали».

ГЛАВА 19
Пилсудский

      Пилсудский поправил на себе мундир и повернулся перед зеркалом.
      — Вам идет военная форма, — заметил Янек.
      — Военная форма идет любому шляхтичу, — самодовольно улыбнулся Пилсудский. — Главное, чтобы это был польский мундир.
      — И все-таки я не понимаю, отчего вы решились воевать за Австрию, — проговорил Янек. — Все же это одно из государств, разделивших нашу Польшу.
      — Они согласны на существование польского государства в составе Австро-Венгерской империи. Они создали польский легион. А вот немцы такую возможность отметают начисто.
      — Но русские тоже обещали автономию Польше после победы в войне.
      — Обычный прием, чтобы заставить поляков умирать за интересы России, — фыркнул Пилсудский.
      — Но сейчас в России большие перемены. Царь свергнут. У власти демократическое правительство.
      — Что может изменить русских? — резко повернулся к Янеку Пилсудский. — Они всегда желали зла Польше. Они всегда желали подавлять ее. Царь там или республика, русские навсегда останутся рабами и будут пытаться превращать в рабов покоренные ими народы. У них это в крови. Они просто не представляют себе иную жизнь, кроме как под сапогом у хозяина. И, конечно, именно так они считают нужным управлять всеми народами, входящими в их империю.