Смута состоит в том, что общество расколото. А теперь все иначе. Для большинства русских тушинский вор мигом стал пособником поляков. Для нанятых им поляков появился выбор: грабить самостоятельно или примкнуть к королевскому войску. Сигизмунд уже послал в Тушино послов с соответствующим приглашением. Скоро тушинские поляки расколются. Часть пойдет к королю под Смоленск. Остальные, самые отпетые, типа Яна Сапеги и Лисовского, разобьются на небольшие отряды и будут гулять по стране, пока их наконец отсюда не выкинут. Опоры в лице самозванца у них больше не будет, а следовательно, закрепиться в стране они не смогут. Можешь считать, что гражданская война окончена.
      — А сам Лжедмитрий? — спросил Крапивин.
      — Нанятые им же поляки возьмут его под стажу. Он поймет, что его решили сделать разменной монетой в торге с Сигизмундом, и сбежит. Еще несколько месяцев с казаками и другими своими сторонниками он будет гулять по стране и даже свалит Шуйского.
      — Свалит?
      — Ну да. Московские бояре, которым решительно надоела смута и трусливый донельзя Шуйский, предложат его сторонникам нулевой вариант: бояре свергают Шуйского, а тушинцы низлагают Лжедмитрия. В Москве Шуйского низложат и насильно постригут в монахи, а тушинцы своего обещания не выполнят. Их послы заявят москвичам: «Вы своего царя предали, а мы за своего помереть рады». В общем, сложится ситуация, когда единственным претендентом на престол окажется тушинский вор. Но этот-то не Отрепьев. О его кровавых повадках все уже наслышаны. Так что московские бояре присягнут на верность польскому королевичу Владиславу и объявят его московским царем. За это Жолкевский разобьет тушинцев. Кстати, Василия Шуйского и его братьев Сигизмунд заберет в Краков и устроит там нечто вроде античного триумфа с выводом пленных. Низложенный царь умрет в польском плену. Лжедмитрия прирежет собственная татарская охрана. Остатки банды во главе с атаманом Заруцким и Мариной Мнишек добьют под Астраханью много позже.
      — То есть русским царем станет польский королевич? — переспросил Крапивин, коря себя за то, что перед отправкой на задание изучил историю смуты только до пришествия на Москву Отрепьева.
      — Номинально. Хотя, когда польское войско войдет в Москву, бояре тут же соберут ополчение для борьбы с ним. Сами, правда, при этом присягнут Владиславу. Вполне в духе этих интриганов. Делиться властью семибоярщина явно ни с кем не собирается.
      — Ополчение Минина и Пожарского? — уточнил Крапивин.
      — Упаси боже, — взмахнул руками Басов. — Как может такую силу собрать скопище четырехкратных предателей?
      — Четырехкратных?
      — Конечно! Вначале они предали Годунова и целовали крест Отрепьеву. Это раз. Заметь, целовали крест! Ты знаешь, что здесь это не пустые слова. Потом предали Отрепьева и посадили на трон Василия Шуйского. Это два. Потом предадут Василия полякам и присягнут Владиславу. Потом изменят своей клятве Владиславу и начнут тайно собирать против поляков ополчение. Разумеется, под их начало пойдут либо отпетые мерзавцы, либо дураки, которых еще ничему не научили пять лет смуты. Впрочем, те, кто силен в предательстве и интригах, всегда проигрывают в честном бою. Москву они не возьмут. И уже потом, когда польская оккупация всем осточертеет, соберется по-настоящему народное ополчение Минина и Пожарского. Они прогонят поляков и посадят себе на шею семейку Романовых. Тем смута и закончится.
      — И ты будешь на все это спокойно смотреть? — исподлобья взглянул на Басова Крапивин.
      — А что ты мне предлагаешь делать?
      — Страна еще четыре года будет тонуть в крови. Неужели у тебя нет желания помочь?
      — Есть, но я не вижу способа это сделать.
      Крапивин еле удержался, чтобы не выдать созревший в среде офицеров и возглавляемый им и Федором план возведения на престол Скопина-Шуйского.
      — Мы можем поднять народ, — жестко проговорил он. — Мы можем дать им настоящего лидера и прогнать воров и интервентов уже сейчас.
      — Когда народу все это надоест, он поднимется сам, — возразил Басов. — И лидеры сразу найдутся. А сейчас он еще не готов. Мы можем устраивать перевороты, интриговать. Это поставит нас на одну доску с публикой вроде Голицына и Мстиславского, но не спасет страну.
      — Лидеры, о которых ты говоришь, посадят на трон Романовых, — возразил Крапивин. — Ты знаешь, что именно Романовы заварили всю эту кашу.
      — А что, не нравится грядущая правящая династия? — усмехнулся Басов. — Я уже говорил тебе: каждый народ живет так, как заслуживает. Раз изберут Романовых, значит, именно такие цари им нужны сейчас. За уши к счастью не притащишь.
      — Тогда зачем ты здесь? — раздраженно спросил Крапивин.
      — Развлекаюсь. Такие исторические события происходят. Хочется все это воочию увидеть.
      — На кого ты работаешь?
      — Как всегда, на себя, — улыбнулся Басов. — А все остальные думают, что на них. Филарет полагает, что я все еще работаю на него при дворе Сигизмунда. Сигизмунд — что в качестве шпиона заслал меня ко двору Карла Девятого. Карл считает, что в моем лице нашел нужного человека для русской авантюры. Мне выгоднее сейчас быть в дружбе с сильными мира сего.
      — И ты не собираешься ничего делать? — уточнил у него Крапивин. — Не собираешься никак улучшить историю своей собственной страны?
      — Я делаю все, чтобы ее не ухудшить.
      Крапивин тяжело вздохнул. Продолжение разговора о вмешательстве в историю в который раз оказалось бессмысленным. Он уже собрался распрощаться и уходить, но мысль выведать максимум возможного у бывшего товарища остановила его.
      — Послушай, — спросил он, — а что будет со Скопиным-Шуйским?
      Басов неспешно повернулся к выходившим из храма воинам царской армии и ответил:
      — Великое войско. Может, оно не блещет ни дисциплиной, ни подготовкой, но впервые наступает. Впервые мятежники разбиты и бегут.
      — Мы пока не встречали главных сил противника.
      — Ничего, разобьем, — отмахнулся Басов.
      — С нами шведский корпус, — автоматически добавил несколько озадаченный внезапным поворотом разговора Крапивин.
      — Хорошие солдаты, — подтвердил Басов. — Но если бы русские не хотели воевать, ничего бы у них не получилось. Ты прав, Скопин сильная личность. Он умеет вести за собой. И он небесталанный полководец. Скажу даже так: я не вижу более достойного кандидата на русский престол. Пожалуй, только он может объединить нацию и вывести ее из смуты.
      Крапивин вздрогнул. Возможно, сам того не подозревая, Басов раскрыл весь его тщательно взлелеянный план переворота.
      — Именно так думает большинство в этой армии, — продолжил Басов. — Когда мы разгромим основные силы врага под Тулой и в начале следующего года войдем в столицу, так будет думать уже большинство москвичей… И Василий Шуйский в том числе. Он отравит Скопина. Василий безусловно испугается конкуренции популярного родственника. Он поступит так, как поступил бы любой монарх. Войско возглавит брат царя, Дмитрий Шуйский. О полководческих талантах этого «гения» ты знаешь не хуже меня. Жолкевский разгромит его играючи. Немалую роль здесь сыграет и то, что Шуйский придержит жалование шведам. Ведь после битвы мертвым платить не надо и деньги можно прикарманить. Половина шведского корпуса — немцы и голландцы, наемники. Они просто не примут участие в битве, а этнические шведы смогут лишь сохранить порядок в частях под ударами польской конницы и прорваться на родину. Но главное, русские опять не захотят сражаться. Право слово, никто не хочет класть жизнь за воров, предателей и лжецов. Кстати, этот эпизод и послужит для московских бояр последним поводом для свержения Шуйского. Начнется новый виток смуты. Так что ты весьма логичен в своём желании посадить на престол Скопина.
      Крапивин вздрогнул.
      — Откуда ты знаешь? — тихо спросил он.
      — Это самое логичное в сложившейся ситуации, — улыбнулся Басов.
      — И ты не хочешь нам помочь?
      — Нет. Это ничего не изменит. Чтобы прекратить смуту, поддержки войска недостаточно. Нужна единая воля народа, которой хотя бы на минуту перестанет считать себя холопом и возьмет свою судьбу в собственные руки. Этого ждать еще четыре года.
      — Не смей нам мешать, — с угрозой в голосе проговорил Крапивин. — Я уже сыт по горло твоими теориями о балансе.
      — Не буду, — пообещал Басов. — Я же сказал, это ничего не изменит. Ладно, бывай. У меня дела в полку.
      Он ушёл, позвякивая шпорами.
      Крапивин оглянулся и вдруг увидел стоящего неподалёку Федора, который внимательно наблюдал за удаляющимся Басовым. Спохватившись, спецназовец подошел к своему боевому товарищу.
      — Что скажешь, друг?
      — Ты давно его знаешь? — Федор показал глазами вслед уходящему Басову.
      — Встречался прежде. А что?
      — Кто он?
      Крапивин на несколько секунд задумался.
      — Совершенный боец, — проговорил он. — Фехтовальщик. Все остальное в нем — игра.
      — Пожалуй, — пробормотал Федор. — А он это… человек? Ты точно знаешь?
      — То есть как это, человек или нет? Человек, как и мы с тобой.
      — Э, не скажи, — отрицательно покачал головой Федор. — Мы-то православные, а он веры лютерской, так что уже не такой. Но вот сдается мне, что видел я его прежде на Москве, в день, когда первого самозванца убили. Шел он тогда с одним слугой отрепьевским. Хотели мы их схватить тогда, да не смогли. Знакомец твой тогда в одиночку с тремя десятками моих стрельцов сражался. Троих до смерти убил, двоих покалечил. Меня ударом тайным движения лишил, так что я вздохнуть не мог. Только сдается мне, что жалел он нас тогда. Коли хотел бы, всех бы там положил. Правда, одет он был тогда как дворянин московский, да борода лопатой была. Но я его по глазам признал. Скажи, могло такое быть?
      — Могло, — неуверенно сказал Крапивин.
      — Так он человек? — повторил свой вопрос Федор. — Не ведал я, что в людях может быть сила такая. Может, думал, адом низвергнут? Так ведь пожалел он нас. А нечистая сила к истинной вере люта, всякий знает. Может, с неба ниспослан? Так меч его в крови православной. А нынче сказывает, что веры лютерской, стало быть, точно не от Христа.
      — Человек он, будь покоен, — заверил сослуживца Крапивин.
      — Так а в войске свейском он почто?
      — Да пес его знает, — с наигранной небрежностью бросил Крапивин. — Славы да денег ищет.
      — Не скажи. Коли не видал бы я его на Москве, так, может, и поверил бы тебе. А так… Послушай, Владимир, не станет ли он супротив нас? Он ведь на Москве тогда неспроста был. Видать, зуб на кого-то имеет, а кому-то и служит.
      — Не знаю…
      — Послушай, — Федор понизил голос, — если опасение есть, что он супротив нас встанет, давай его нынче же убьем. В час опасности такой человек цельного полка стоить может.
      Крапивин внимательно посмотрел на Федора.
      — Может, и так, — произнес он после продолжительной паузы. — Только прежде я увериться должен, что он враг нам. Видишь ли, многим уж больно обязан я ему. Так что прежде чем убивать, дай мне с ним поговорить.
      — Хорошо, — немного подумав, согласился Федор — Поговори. А как знак дашь, так мы и начнем. Я против него два десятка стрельцов с мушкетами выставлю. Уж против согласного залпа да с десяти шагов ему не спастись, это верное.
      — Только делать это надо в канун самого выступления, — возразил Крапивин. — Иначе Делагарди со всем своим корпусом супротив нас встанет.
      — И то верно. Но ты смотри за ним, следи в оба.
      — Хорошо. Только прежде нам с князем говорить надо, и нынче же. А то уж сколь ден воевода в неведении, что мы заговор удумали. Воровство это.
      — Твоя правда. Делать надо как уговорено. Я-то нынче на молебне за успех дела нашего только и молился. А ты просил ли господа нашего о заступничестве?
      — Просил, — соврал Крапивин, который в течение всего молебна думал только о предстоящем разговоре с князем.
      — Ну так пошли, — предложил Федор. — Чего время-то тянуть?
      Они медленно двинулись по направлению к палатам, в которых разместился князь Михаил Скопин-Шуйский.
      — Послушай, Федор, — сказал вдруг Крапивин, — а ведь может статься, что и на смерть верную идем. Как прознает князь, что мы супротив государя — сродича его мятеж удумали, так и повелит казнить нас тут же.
      — Может, оно и так, — согласился Федор. — Тока я за отчизну свою рад и живот положить.
      — За отчизну? — переспросил Крапивин. — Не за государя?
      — Так ведь нет его, государя природного, — внезапно остановился Федор. — Как царь Федор Иоаннович помер, так и не стало. Я уж, грешный, когда Гришка-расстрига на Русь пришел, думал: вот он, государь природный, чудом спасенный. Ан нет, оказалось.
      — А как оказалось?
      — Так бояре крест целовали, что самозванец он. Как же тут не поверить? Я тогда за Шуйского и встал, поелику он за веру православную, супротив ляхов был.
      — Так ведь ныне ты супротив государя зло умышляешь. А ведь сам ты мне сказывал, что государь Руси Богом дается. Так выходит, ты нынче против Бога?
      Федор потупился, а потом неожиданно поднял на собеседника глаза, полные слез.
      — Не мучь ты меня, Владимир, — тихо произнес он. — Я и сам в смятении. Да ты еще с речами лукавыми: заменить-де Шубника на Скопина надо. Вроде измена, а вроде и складно у тебя все получается. Раньше-то оно просто было. Был царь православный, Богом данный, от дедов трон получивший. Было все ясно. А ныне всяк в свою сторону гнет. И все православные, и все во имя Христа. Только вижу я, что Шубник не во славу веры истинной, а в прибыток своей мошне государством правит. Стало быть, отвернулся от нас Господь. Должны мы пока своим умом жить. Значит, надобно нам нынче избирать самим себе государя, какой о вере православной да о народе радеть будет.
      — А дале как?
      — А дале, — лицо Федора словно осветилось изнутри, — молиться нам надо, чтобы Господь вернул нам милость свою. И дарует он нам нового природного государя, коего семя до страшного суда нами править будет.
      — Ясно, — вздохнул Крапивин. — Ну так пошли. Будем верить, что нынче нас сам Господь направляет.
      «Да, ребята, не готовы вы еще своим умом жить, — добавил он про себя. — И царя вам надо поспособнее сейчас подобрать. Иначе и вправду на триста лет себя в тупик загоните. Может, в чем и прав Чигирев?»
      — Дай-то Бог, — истово перекрестился Федор и снова зашагал к княжеским палатам.
      Князь ждал их. Смерил грозным взглядом:
      — Явились! Сколь ждать-то вас?! Коль в битве так поспешать будете, смертью тотчас казню. Нам нынче мешкать некогда. Донесли мне, что вор тушинский высылает супротив нас рать под командой пана Зборовского. Здесь его ждать не будем, навстречу выступим. Вскоре ко мне Делагарди прийти должен. А нынче хочу от вас слышать, готовы ли мы к походу.
      — Готовы, князь, — ответил Федор. — Пороха и пуль запас пополнили вдосталь. Солонины да сухарей людям хватит. А лошадям много сена тащить за собой нынче не надобно. Трава уж на лугах.
      — Добро, — удовлетворенно проговорил Скопин. — А ратники к битве готовы ли?
      — За тебя, князь, живот положить все рады, — сказал Крапивин. — А вот царя не жалуют. Не хотим помирать за Шубника, говорят.
      — Что сие означает? — грозно сверкнул на него глазами Скопин.
      — А то означает, князь, что нет земле русской счастья под царем Василием, — рухнул ему в ноги Федор. — Мор один, да вороги теснят. Ты один народ православный спасти можешь. Прими скипетр царский. Мы за тебя все как один постоим, а если надобно, то и умрем. Шубника мы в монастырь сами спровадим. На тебе греха не будет. Ты, главное, не побрезгуй царский венец принять.
      — Не мы одни, командиры числом сорок душ тебя на престол возвести желают, — Крапивин встал на колени рядом с боевым товарищем. — От остальных мы в тайне держим, чтобы доносов не было. Но доподлинно знаем, что желает твоего воцарения почитай каждый.
      Глаза князя в ужасе округлились.
      — Да как вы смели сказать мне такое, сучьи дети! — заорал он. — Да я вам за речи такие сей же час головы срублю!
      — Руби! — решительно сказал Федор. — За Русь, за веру православную мы помереть рады. Да и не за себя радеем. Ведаем, что погубит Русь святую Шубник. Только ты — надежа наша.
      — Пойдите прочь, — как-то необычайно нервно махнул рукой Скопин. — Более от вас я речей таких слышать не желаю. Да как вы подумать могли, что я государю нашему крестное целование нарушу?! Коль еще раз от вас подобное услышу, сей час казню.
      — Воля твоя, князь, — Крапивин медленно поднялся с колен во весь свой гигантский рост. Теперь он смотрел на Скопина сверху вниз, хотя и князь был человеком немаленьким. — Не хочешь, не услышишь. Дозволь только последнее слово молвить, а дале казни, ежели пожелаешь. Прав ты про крестное целование, однако сам знаешь: на Руси нынче почти каждый трем царям крест целовал, да двух предавал. А тот, за кого ты смерть принять готов, сам сколько раз и клятвам изменял, и врал прилюдно. Кто по смерти царевича Дмитрия в Угличе прилюдно говорил, что зарезался царевич в припадке болезни падучей? Кто то же самое с лобного места повторял, когда расстрига на Москву шел? А кто по смерти Годунова с того же лобного места клялся, что спасён царевич? А ведь не было тогда еще Гришки на Москве, и можно было рать против него собрать. Кто крест самозванцу целовал, а потом нашептывал по углам, что не подлинный он царевич? И кто государем его в вечеру называл, а поутру с ножом к нему пришел? И знаешь ты, князь, что корыстен Василий и честолюбив. И ведомо тебе, что не будет Руси счастья под его рукой. И все мы знаем, что бездарен в деле ратном его брат Дмитрий, но мошну свою ставит превыше блага народного. Честен ты, вот в чем беда. Ведаешь ты, что с клятвопреступниками знаешься, но сам клятвы, данной им, преступить не можешь. Так знай вот еще что. Ведун мне иноземный наворожил, что большие победы ждут тебя в походе на вора тушинского. Но как придешь ты на Москву, отравят тебя по приказу государя. Испужается Шубник за скипетр свой и повелит извести тебя. И быть после того еще четыре года смуте на Руси. Но ежели возьмешь ты царский скипетр, так быть миру вскорости. Коли страна тебе не мила, о животе своем подумай. Коли жизнь безразлична, о государстве помысли. Но доколе же честные люди за мразь всякую костьми ложиться будут? А нынче казни, коли желаешь. Я все сказал.
      Князь тяжело оперся на стол.
      — Пойдите прочь, — тихим голосом не то приказал, не то попросил он.
      Полковники молча поклонились в пояс и вышли из комнаты. Закрывая за собой дверь, Крапивин увидел, как рухнул перед образами молодой князь. «Значит, в точку попал», — отметил про себя Крапивин.
      — А ведь я знаю, что за колдун тебе наворожил, — тихо шепнул ему на ухо Федор.

ГЛАВА 34
Победа