— Что скажешь, полковник?
      — Не пробился, — тихо ответил Крапивин. — Разбили меня поляки. Прости, боярин, не дошел я до Троицко-Сергиевой обители. И обоз потерял.
      — Знаю, — спокойно сказал воевода. — И про то, что полторы сотни строем вывел да стяг сохранил, ведаю. Хвалю.
      — Да разбили же меня, — выдохнул Крапивин.
      — Кабы всех, как тебя, разбивали, может, земель бы верных царю ныне чуть побольше было, — заметил Скопин. — Ладно, не о том речь. Как мыслишь, полковник, сдюжим мы войну супротив вора?
      Крапивин посмотрел прямо в глаза юному воеводе.
      — С таким войском — нет, — ответил он. — Духу в них боевого нет, веры нет.
      — А ты, Федор? — повернулся. Скопин ко второму полковнику.
      — Это как Бог даст, — неопределенно ответил тот. — Но коль велишь, воевода, все помрем за землю русскую.
      — Помереть, может, и придется, — усмехнулся Скопин, — но надо еще и ворога одолеть. И верно говоришь, Владимир, не сдюжить нам без помощи. Паче того, за вора тушинского и ляхи, и татары дерутся. Государь посылает меня к свеям, чтобы совместно с их войсками землю русскую от воров очистить. И вам двоим со мной в свейский город Выборг ехать. Такой мой приказ.
      Из Москвы отряд ехал верхами, пробирался тайно, малыми трактами, проезжая через разоренные, многократно разграбленные и мгновенно пустеющие при приближении любого вооруженного отряда деревни. Занятая тушинцами территория начиналась уже в нескольких верстах от города. Впрочем, избежать столкновений с малыми отрядами мародеров не получилось. Эти встречи неизменно заканчивались истреблением тушинцев, а все захваченные пленные немедленно вешались на ближайших деревьях. Скопин-Шуйский справедливо опасался, что сбежавшие воры могут донести в Тушино о скрытном продвижении царского отряда на север, и за ними будет выслана погоня.
      Крапивин с интересом рассматривал своего молодого командира. Было ему чуть за двадцать. По меркам двадцатого века — лейтенант, недавний выпускник училища. Но на его счету были уже многие боевые заслуги. Крапивин знал, что именно Скопину принадлежит победа над Иваном Болотниковым, который летом прошлого года осадил Москву. Тогда бывший Великий мечник впервые показал свои полководческие таланты.
      После свержения Лжедмитрия Первого Василий Шуйский совершил большую оплошность, весьма характерную для правителей, неуверенных в стабильности своего положения. Он разослал всех бывших сторонников Отрепьева воеводами и чиновниками в различные города Московии. Очевидно, новый царь пытался таким образом примириться с оппозиционной дворянской партией, но вместо этого лишь выпустил джинна из бутылки. На другой же день после казни Отрепьева по стране разнесся слух, что царь Дмитрий снова чудом спасся и вскоре придет карать изменников. Немало этому способствовал бежавший из Москвы в день переворота сподвижник Отрепьева Михаил Молчанов. По дороге в Речь Посполитую он на каждом постоялом дворе говорил о спасении своего патрона, а иногда и сам представлялся царем Дмитрием Иоанновичем.
      Впрочем, гражданская война и без того была неизбежна. Смута овладевала Российским государством, подмывая основы, расшатывая все, на чем стоял прежде этот колосс. Уже гулял на юге казацкий «царевич Петр», «сын» царя Федора Иоанновича, якобы спасенный родней от злокозненного Годунова. Да и рассеянные по стране дворяне и бояре, оттесненные от двора новым кланом, рады были воспользоваться мифом о чудом спасенном царе, чтобы поднять свой общественный статус или просто нажиться.
      Один за другими города, порученные бывшим сподвижникам Отрепьева, отложились «царю Дмитрию». Василий Шуйский пытался было собрать войско для карательного похода, но тут в Московии появился Иван Болотников. Прибыл он из Речи Посполитой, где встречался с Молчановым. Этот последний, очевидно, и снабдил его письмом от «царя Дмитрия» с указанием вернуть престол сыну Иоанна Грозного. С письмом Болотников явился в Путивль, куда Шуйский назначил воеводой одного из сторонников Отрепьева, князя Шаховского. Не будучи слишком искусен в военном деле, князь немедленно признал Болотникова царским воеводой и подчинил ему свой гарнизон. К повстанцам тут же примкнули «царевич Петр» со своими казаками и еще множество народа: от крестьян, мечтавших стяжать наживу и перейти в воинское сословие, и запорожских казаков, рассматривавших новую войну как очередной набег на чужие земли, до боярских детей, стремившихся продвинуться при новой власти. Войско двинулось на Москву.
      Один за другим на сторону восставших перешли Елец, Тула, Рыльск и другие города. Под Кромами Болотников наголову разбил вчетверо превосходящее его отряд пятитысячное царское войско, а чуть позже, под Ельцом, обратил в бегство царскую рать под командованием князя Воротынского. В ноябре «гетман царя Дмитрия и боярин царевича Петра», как официально именовал себя Болотников, вновь одержал победу над царскими войсками и подступил к Москве.
      Сложно сказать, что заставило Василия Шуйского в этот критический момент поручить руководство обороной столицы молодому князю Михаилу Скопину-Шуйскому. Скорее всего, просто разбежались стоявшие у его трона приспешники. Решили, что царю Василию, прозванному Шубником, пришел конец, и не осмелились выступать против грозной силы, имевшей все шансы захватить власть. Даже родные братья где-то «затерялись». А вот Скопин-Шуйский остался. И взялся защищать город.
      Конечно, он был небесталанным военачальником, но не это оказалось главным. Была в нем уверенность человека, ощущавшего себя вправе повелевать тысячами людей, карать и миловать, посылать на смерть за святое дело, за свою страну. Именно этого не хватало терзаемой смутой стране.
      Он разбил «воров», прорвавшихся в Замоскворечье, а потом нанес решающее поражение Болотникову при деревне Котлы. Как рассказывал Крапивину Федор, при Скопине войско ожило, снова поверило в себя и в командиров, опять было готово сражаться.
      Разбитый Болотников заперся в Костроме, а победитель… оказался затерт спешно вернувшимися к трону знатными родственниками царя. О подвигах юного героя забыли. Во главе армии встали те, кто по родовитости и положению при дворе превосходили Скопина, а значит, им на роду было написано начальствовать над ним. Добивать Болотникова царь поручил тому, кому это было «положено по чину», — своему брату Ивану Ивановичу Шуйскому, бестолковое и неуверенное руководство которого привело к тяжелейшему поражению царских войск и позволило Болотникову вырваться из Калуги.
      Так или иначе, Болотников был наконец-то разбит летом следующего года князем Голицыным и осажден в Туле, а в сентябре царские войска построили большую плотину на реке Упа, затопили город и вынудили его защитников сдаться. Скопин-Шуйский участвовал в этих событиях, но на руководящие посты его больше не допускали, опасаясь «молодого выскочки». А страна все больше погрязла в смуте.
      Еще летом, на границе Речи Посполитой с Русью, в городе Пропойске шляхтичи поймали некоего человека, сказавшегося боярином Нагим, который бежал от Шуйского. Местный магнат пан Зенович не собирался ввязываться в смуту в Российском государстве и приказал выпроводить «боярина» обратно в Московию. Граничащие с Польшей северские города уже давно заявили о своей верности «царю Дмитрию», так что репатрианта никто арестовывать не стал. Бродяга перебрался в Стародуб, где объявил себя дядей царя Дмитрия и принялся набирать дружину для поддержки своего «венценосного племянника». Когда первые сторонники были завербованы, «внезапно открылось», что «боярин» сам и есть «чудом спасенный царь».
      Зерно упало в подготовленную почву. Вряд ли уже кто всерьез верил в очередное чудесное спасение Дмитрия. Но великая идея и чистое знамя были нужны для формирования армии, ибо ради грабежа даже в смутное время собираются только банды. Знаменем оказался «чудом спасенный царь». И если за царя, которого никто не видел, больше года сражалось и умирало целое войско Болотникова, то «личное появление государя» произвело фурор. В Стародуб начали стекаться люди, готовые воевать за «царя Дмитрия». Движимое, очевидно, теми же чувствами, что и рать Болотникова, это войско существенно отличалось от предыдущего. Мощным потоком в него вливались жаждущие наживы польские шляхтичи.
      Вадим был простым ратником в ту пору, когда самозванец был отброшен от Брянска Вместе с войсками князя Куракина Крапивин ушел на зимовку. Там его встретил Федор и порекомендовал своему начальнику Скопину-Шуйскому. Они снова служили в Москве, но когда Дмитрий Шуйский принялся собирать рать для похода на «воров», Крапивин упросил отправить его в действующую армию.
      В походе сотник изложил свой план формирования сводных частей Шуйскому и добился разрешения собрать под своим началом пять сотен стрелков, усилить их четырьмя пушками. Крапивин с энтузиазмом принялся за дело, быстро сформировал и подготовил отборный батальон стрелков, который воевода приказал разместить на поле битвы под Волховом… непосредственно перед своим шатром.
      В первый день битвы отряд Крапивина так и не сумел вступить в бой: противники осторожничали. Второй день начался массированной атакой польской конницы. Вновь расположенный в глубине позиции отряд Крапивина не смог воспрепятствовать разгрому правого крыла царских войск, а когда поляки развернулись в центр и Крапивин уже был готов угостить их «пулеметным» огнем, случилось постыдное. Несмотря на достаточное количество резервов и успешную оборону левого фланга, Дмитрий Шуйский счёл битву проигранной, вскочил на коня и бросился наутек с поля боя. Увидев это, все войско, включая батальон Крапивина, обратилось в бегство и было жестоко изрублено преследовавшей их польской конницей. Сам Крапивин еле спасся, оседлав пойманную лошадь.
      Вовсю костеря трусость и подлость командующего, Крапивин нагнал Шуйского на ночном привале и, как прежде под Кромами, предложил проникнуть в «воровской» лагерь и убить самозванца. Вера, что смерть Лжедмитрия может остановить смуту, все еще жила в нем. Он понял, что царское войско абсолютно не готово сражаться с нашествием, и готов был пожертвовать собственной жизнью ради спасения многих тысяч людей, которым предстояло погибнуть в надвигающемся кошмаре.
      Шуйскому идея очень понравилась, и он велел настырному полковнику немедленно отправляться в лагерь мятежников. Вернувшись под Волхов, Крапивин попал на коло, созванное буйной шляхтой. Паны желали получить деньги за свои боевые подвиги и вернуться на родину. Несмотря на победу, предстоящая война казалась им бесперспективной. Крапивин слышал, как кричал на пытавшегося угрожать отступникам «царя» его канцлер, пан Рожинский: «Молчи, дурак, не то сейчас голову тебе снесу!» Он видел, как плакал перед поляками самозванец, умоляя остаться: «Я без вас не могу быть паном на Москве. Я хочу, чтобы всегда поляки при мне были. Пускай все золото и серебро будет ваше, я одной лишь славой доволен буду. Если же хотите отъехать домой, то меня так не оставляйте, подождите, пока я других на ваше место не призову из Польши».
      Крапивин уехал из лагеря самозванца. Изучив охрану, он понял, что прикончить мерзавца и уйти безнаказанным не получится, а жертвовать собой ради смерти второго Лжедмитрия он более не хотел. Теперь ему стало ясно, что это не изменит ровным счетом ничего.
      Он пришел на Москву, прямо к Скопину-Шуйскому, и сообщил ему о своей неудавшейся попытке покушения. Князя это явно не огорчило. Будучи по натуре бойцом, он презирал методы «плаща и кинжала» и предпочитал открытый бой. А вот идея сводных полков ему очень понравилась. Он разрешил Крапивину сформировать сводный полк для участия в следующем походе на самозванца.
      Вскоре навстречу мятежникам выступила новая рать, руководили которой, по московскому обычаю, два воеводы: Михаил Скопин-Шуйский и Иван Никитич Романов. Однако Крапивину снова не удалось применить свою тактическую находку. Боевые действия практически не производились, зато в царских войсках очень активно действовали провокаторы, разносившие слухи, что главой мятежников является «настоящий, чудом спасенный царь Дмитрий». Увидев, как разлагающе действует подобная пропаганда, Крапивин распорядился поймать двоих таких провокаторов и обезглавить перед строем, после чего… был немедленно арестован по приказу воеводы Ивана Романова. Полковнику вменялось в вину вынесение приговора «не по чину», то есть превышение должностных полномочий. Скопин-Шуйский с великими трудами спас своего протеже от казни.
      Из-за «шатости» и разложения в смущённых противником войсках Василий Шуйский отозвал свою рать на Москву. После этого продвижение мятежников к столице больше напоминало триумфальное шествие. Вскоре самозванец подошел к воротам столицы и построил свой городок у села Тушина (за это на Москве его окрестили тушинским вором). Многие города, включая Новгород и Псков, без боя впустили отряды, посланные самозванцем для их захвата, и присягнули Лжедмитрию. Теперь под властью царя Василия находилась лишь Москва и небольшие территории к востоку от нее. Началось «Тушинское сидение», когда мятежники не могли взять столицу, а московский царь был не в силах нанести поражение мятежникам.
      Боевые действия ограничивались небольшими вылазками царских войск, которые неизменно отбивала шляхта Рожинского. К сожалению, сводный полк Крапивина был расформирован по приказу Дмитрия Шуйского, чрезвычайно завидовавшего ратным успехам князя Скопина и не упустившего возможность через своего царственного брата подложить свинью более удачливому на поле брани родственнику. Теперь Крапивин командовал обычным полком. Он быстро понял, что подчиненные не желают воевать за царя Василия, хотя и не питают иллюзий насчёт «тушинского вора». Все попытки полковника восстановить дисциплину пропали втуне, а жесткие дисциплинарные взыскания лишь озлобили подчиненных. Все кончилось тем, что Крапивин сформировал сотню из лучших бойцов и силовыми методами постарался привести хоть к какому-то порядку остальную массу, заработав себе авторитет жесткого командира. Это его и спасло во время рокового похода на помощь Троицко-Сергиевскому монастырю.
      Сейчас, оглядываясь на прошлое, полковник с сожалением вынужден был признать, что для победы над самозванцем не требовалось ни особой тактики, ни оружия. Нужен был просто лидер, которому верят и за которым идут. Ни Василий Шуйский, ни его вороватый и трусливый брат Дмитрий на эту роль не годились. Почти вся Москва считала братьев Шуйских подлыми и хитрыми боярами, захватившими власть ради собственной корысти. Не то что умирать, но и просто пошевелить пальцем в поддержку этих людей не хотел почти никто.
      На семейство Романовых рассчитывать тоже не приходилось. После того как Иван Романов чуть не казнил Крапивина за борьбу с провокаторами, у полковника зародилось подозрение, что этот клан тайно поддерживает противника. Когда же Ростовский митрополит Филарет (в миру Федор Никитич Романов) был доставлен в лагерь самозванца и провозглашен патриархом, когда он начал рассылать по всей стране воззвания в пользу «царя Дмитрия», Крапивин окончательно укрепился в мысли о предательстве Романовых. Предательство Романовых было вполне логично в свете событий на Варварке, с которых начались скитания полковника по здешнему миру. И всё это наполняло сердце воина жгучей неприязнью к интриганам, которым предстояло занять престол и которые фактически явились зачинщиками смуты.
      Впрочем, Крапивин знал, кто может объединить здешний народ. Родовитость, энергия и заслуги этого человека перед отечеством давали ему возможность стать настоящим лидером. Пришпорив коня, Крапивин поравнялся с Федором:
      — Послушай, Федор, мне кажется, что наш воевода, князь Михаил, лучший из тех, какие есть сейчас на Москве.
      Федор внимательно посмотрел на него.
      — Пожалуй да, — согласился он.
      — А не думаешь ли ты, что и царем он был бы лучшим, чем Василий?
      Федор долго и внимательно смотрел в глаза сослуживцу, после чего произнес:
      — Кому царем быть на Руси, то Божья воля… Но князь Михаил и по знатности не уступит, и в ратном деле превзойдет.

ГЛАВА 32
Переговоры

ГЛАВА 33
Заговор