Глава 11

Поздно вечером она ждала их в своей личной комнате для аудиенций, в Сиреневом Зале. Она удивилась бы, если бы кто-то сказал Дзебу это название, и если бы это случилось, то не значило ли бы это что-нибудь для него? Как требовал этикет, она сидела на циновках позади ширмы. Была жаркая ночь. Она велела открыть ставни на восточной стороне комнаты, впустив проблески луны, плавающие среди сосновых деревьев, как бы зацепившись за них. Члены Совета в красных и зелёных кимоно сидели двумя рядами, протянувшимися по всей длине комнаты, под украшавшими стены сиреневыми кустами, которые давали залу его название. Хотя никто не мог видеть её, за исключением одной «женщины-в-ожидании», которая передавала её сигналы слугам, она была нарядно одета в белый шёлковый открытый жакет с вышитым красным гребнем Шима, оттеняющим зелень на её шее, рукавах и окантовке платья. В волосах была всё та же бабочка – удачное украшение, пропутешествовавшее с ней в Китай и обратно. Ей нужна была удача сегодня вечером, она знала, чувствуя пустоту в животе. Танико показала своей «женщине-в-ожидании», что она готова.

Миура появился первым, его шлем лежал на руке. Потом вошел Моко в своем богатом одеянии. Её глаза метнулись к высокой фигуре позади них. Первое впечатление от него поразило её, подобно удару, и она задохнулась. Он выглядел великолепно в своем длинном балахоне. Кожа на его руках и лице казалась тёмно-коричневой, в противовес серому хлопку. Он опустился на колени рядом с другими, и все трое прижали свои лбы к полированному деревянному полу. Дзебу сел сзади, опустив глаза, сложив руки на коленях и ожидая. Одно преимущество было у ширмы, думала Танико, – что она может жадно упиваться, глядя, о чём никому не следует знать. Сердце билось неистово в её груди, как заключенный, стремящийся вырваться. Он был так же близко, как и в первое время в течение более десяти лет. Иным, чем чужой, краткий взгляд на него на гробнице Хачимана, был её первый взгляд на него все это время. Стало больше морщин вокруг его глаз, чей серый цвет она не могла видеть, потому что он скрыл его, неотрывно уставившись в пол. Его белые волосы были разделены посередине и ниспадали на плечи, делая его похожим на льва. Концы его усов спускались вниз, к белой бороде. Каждый посмотревший на него мог увидеть свирепого с виду монаха средних лет, но для неё это был молодой мужчина, которого она встретила в день своей первой прогулки по Токайдо.

Она заговорила наконец, сначала поблагодарив Миуру и Моко за то, что они быстро доставили Дзебу в Камакуру. Взгляд Моко метнулся от Дзебу к ширме, за которой она сидела.

Наконец настало время говорить Дзебу. Простая мысль произнести его имя вслух испугала её. Она надеялась, что не будет дрожи в её голосе.

– Моя самая глубокая признательность вам, учитель Дзебу, за вашу готовность покинуть мир своего монастыря. Вы должны найти эту военную столицу шумным, противоречивым местом после тишины монастырской жизни.

Теперь он на некоторое время поднял глаза, и снова она почувствовала будто удар дубиной. Он смотрел прямо сквозь ее ширму, как будто смотрел ей в глаза, хотя она знала, что это невозможно. Она чувствовала, что почти теряет сознание, как это было у гробницы Хачимана. Глаза его были непроницаемы, как гранит. В них не было ни следа чувства. Они смотрели на неё и ничего ей не говорили – и этим говорили всё. «О нет», – подумала она. Пустота в яме её живота обернулась опускающимся железным шаром. Безрадостные серые глаза сказали ей, что он не счастлив быть здесь, что он не хотел приходить к ней, что он ненавидит её.

Он говорил теперь, тонко скрыв презрение в завитках бороды и усов.

– Моя госпожа, вызов кем-то, столь возвышенным и сильным, как вы, большая честь для низкого монаха. – Голос был грубее, чем она помнила, но тише. Звук его поверг её в трепет. – Я не могу найти тишины нигде в мире, и я больше привычен к звону стали о сталь, чем к звону монастырских колоколов. За каждую ночь, что я проспал в монастыре, я провел сотню ночей на голой земле. Что касается вашей столицы, то это сильный и страшный город, достойный самураев. И грандиознейшее из его сооружений – ваша резиденция, моя госпожа, замок сегуна. Особняк семьи Шима, где я оставил вас так давно, перед тем как присоединиться к господину Юкио для борьбы на его стороне в Войне Драконов, был великолепным дворцом. Но этот замок затмевает его совершенно. Моя госпожа поднимается всё выше в этом мире!..

Он никогда не прощал ей ее честолюбия. Все, кто были в комнате, уставились на Дзебу. Он совершал проступок, упоминая Юкио, чья репутация была пока запятнана здесь, в Камакуре. Она была уверена, что этим Дзебу напоминает им, что он боролся вместе с Юкио до конца и не забыл этого.

– Моя госпожа, мы совершили путешествие на такое большое расстояние в такое короткое время, – заикнулся Моко. – Мы не ели весь день. Не будет ли лучше встретиться снова, когда мы освежимся?

Милый Моко старался защитить Дзебу, обвиняя в его неприязни усталость. Это заставило её засмеяться вопреки ее печали.

– Не будь нелепым, Моко! Мы только начали разговор, – сказала она.

– Мои извинения, госпожа Танико, – сказал Дзебу, всё так же пристально глядя на её ширму. – Конечно, имя Муратомо-но Юкио никогда не должно упоминаться в этом замке.

Это подразумевало, что она одобряет преследования и смерть Юкио. Танико не могла ответить на обвинение перед членами Совета, потому что это требовало критики Хидейори, которого ей, как приличной вдове, следовало защищать. Но она не могла позволить обвинению остаться без ответа.

– Я принимаю твое извинение, монах Дзебу, – сказала она самым ласковым тоном, на какой была способна. – Твоя верность своему другу и господину в течение столь многих лет похвальна. – Она осторожно выбрала эти несколько слов. – Спор между моим господином Хидейори, бывшим сегуном, и его братом, командиром Юкио, был большой печалью для меня, и я никогда не понимала его причины. Сейчас, когда оба ушли, пусть ссора будет похоронена вместе с прахом моего мужа в гробнице Хачимана. Пусть оба господина запомнятся только как два величайших героя клана Муратомо. Пройдёт время, и мы забудем причины их кровавой ссоры. Мы помним с уважением всех великих воинов Страны Восходящего Солнца, и могущественнейших воинов из семьи Такаши мы помним так же хорошо, как тех, кто был убит ими. Если бы только все наши герои были живы сегодня, мы могли бы не бояться больше никаких ужасных врагов нашей нации, когда-либо известных.

Сообщение, думала она, было достаточно ясно: «Я тоже симпатизировала Юкио. Видишь, я публично назвала его командиром, титулом, запрещенным Хидейори. Давай забудем все прошлые обиды. Я не обвиняю тебя в смертях Хидейори, или Кийоси, или Ацуи. Мне нужна твоя помощь!»

Ответ горько разочаровал Танико. Она надеялась на поддержку его любви. Вместо этого, если она хочет иметь его возле себя, она должна будет смириться с его презрением. Она чувствовала себя так, как будто землетрясение раскололо землю и она падает в трещину. Это положение было невозможным. Они должны прийти к какому-нибудь доброму соглашению, даже если он больше не любит её. Она понимала, что она в долгу перед ним за годы испытаний, когда она обидела его, отослав прочь после его признания в убийстве Кийоси, и что она должна быть терпеливой теперь. Она может немного потерпеть его насмешки. Может быть, если они поговорят одни, она сумеет мирно поладить с ним.

– Зиндзя – почтенные самураи, как расценивалось в наших древних сказаниях, – сказала Танико. – Я надеюсь, что знания зиндзя и самураев соединятся, что поможет нам выиграть эту войну. Я хотела бы теперь обсудить это с шике Дзебу. Я не задерживаю остальных, кроме тебя. – С формальными приветствиями к Моко, Цумиоши, её членам Совета и множеству придворных женщин, она освободила Сиреневый Зал. Из-за возможности чьего-нибудь появления она осталась за своей ширмой, хранимая пожилой «женщиной-в-ожидании», чьей осмотрительности она доверяла.

– Подойди ближе, Дзебу, – сказала она. – Теперь, когда мы одни, тебе не нужно сидеть так далеко. – Он плавно поднялся и, наполовину сократив расстояние между ними, опустился на колени опять. «Ни один мужчина не двигается так грациозно», – подумала она. Самураи выглядели по сравнению с ним как переваливающиеся утки. Она испытывала к нему непреодолимое влечение и не могла оторвать глаз от его длинных коричневых рук.

– Что моя госпожа хочет от меня? – спросил он тем хриплым тихим голосом, который вызывал у нее дрожь.

Она заставила свой ум заняться делом и повиноваться.

– Мы знаем, что монголы будут атаковать где-то вдоль западного побережья. Военачальники бакуфу готовы нас защищать. Ты можешь помочь им, научив всему, что ты помнишь из своих лет борьбы против монголов. Ты можешь рассказать им, как тренировать наших людей. Ты сам можешь организовать школу, в которой самураи смогуг изучать новые тактики. Разбросанные по всем островам, должны ещё остаться самураи, которые воевали вместе с тобой и Юкио в Китае и Монголии. Ты должен найти их и сделать учителями в этих школах.

– Немного осталось из них, моя госпожа, – сказал Дзебу холодно. – Только около трёхсот воинов вернулось с нами из Китая. Многие из них убиты во время Войны Драконов. Ещё больше умерло, когда твой благородный муж развязал войну против тех, кто оставался верен господину Юкио.

– Хорошо, ты расскажешь всем, кто поддерживал господина Юкио, что прошлое не имеет никакого отношения к делу и что их народ нуждается в них сейчас, – сказала Танико, отчаиваясь, так как видела, что Дзебу не собирается оставить в покое вопрос о Юкио. – Если правила Ордена позволяют, я хотела бы, чтобы ты также тренировал наших людей в военных искусствах зиндзя. Под этим я подразумеваю как философию зиндзя, так и специальные технические приемы. Исходя из того, что ты рассказывал мне об этом раньше, я уверена, что философия зиндзя была бы весьма ценной для самураев. – Она дала понять Дзебу обворожительной улыбкой, что она надеется, на мгновение забыв о ширме между ними и прокляв её, когда вспомнила. – Возможно, ты также сможешь помочь нашим командирам в планировании, – продолжала она. – Монголы могут атаковать где угодно, вдоль побережья Кюсю или Хонсю, и эту ужасно длинную линию надо защищать. Наши силы будут растянуты так тонко, что атака монголов будет как удар кулака сквозь бумажную стену.

– Тогда я советую тебе построить стену из камня, – сказал Дзебу.

– Каменную стену вдоль всех берегов обоих островов? Невозможно!

Дзебу тряхнул головой.

– Будет необходимо построить её только вокруг бухты Хаката. Там, где монголы будут высаживаться.

– Как можешь ты быть уверен в этом?

– Им нужна очень большая гавань, чтобы дать пристанище огромному флоту. Гавань должна быть закрытой, как порт для погрузки на корабли, и удобной – так как их корабли, уже перегруженные людьми к лошадьми, не могут возить запасы провизии на долгий путь. Место высадки должно быть также достаточно закрыто от центра страны, так что монголы должны будут пройти без боя сквозь целый остров Кюсю или вниз через горы Хонсю, чтобы прийти к Дому Провинций и в Хэйан Кё. Есть только одна гавань, которая отвечает всем этим условиям, – Хаката.

– Если мы поставим все наши войска на защиту, монголы надёжно обучат свои, – сказала Танико. Разговор собирался стать лучше. Озлобление ушло, когда они стали обсуждать насущные проблемы.

– Они будут высаживаться тихо, даже если будут знать, что мы их ждем. Они будут уверены, что разобьют нас. Проницательный стратег попытался бы высадиться в нескольких местах, но, когда человек принадлежит к обширной империи Кублай-хана, он рассчитывает победить, бросая все свои войска против всех вражеских войск в одном огромном столкновении. Такой человек имеет чрезвычайно высокое мнение о своей собственной силе, идя на авантюру, подобную этой.

Танико увидела в памяти улыбающееся лицо Кублай-хана. Это был человек, перед которым народы трепетали со времени, когда он был маленьким мальчиком. Человек, который мог мечтать о сооружении собственной зеленой горы, чтобы высадить на ней по одному дереву каждого вида со всего мира. Дзебу был прав: такой человек мог бы, вероятно, высадить свои войска в бухте Хаката, потому что она соответствовала его выгодам, даже если каждый воин в Стране Восходящего Солнца ждёт этого от него.

– Ты думаешь, что мы можем действительно победить, Дзебу? – спросила она озабоченно. – Ты единственный воин из всех вокруг меня, кто имеет какое-то мнение относительно реальной силы монголов.

– Они не в состоянии вести войну, какую они предпримут, – сказал Дзебу. – Пока Кублай-хан пробует провести наиболее трудную и рискованную из всех военных операций – вторжение через открытый океан. Его возможность прислать подкрепление будет ограничена, особенно если его флот будет оставлен на якоре у наших берегов. Если мы сможем удержать его армию у водной черты, им понадобятся их корабли как база для операций. Они не смогут послать корабли назад, чтобы перевезти побольше войск. Вот почему я предлагаю стену. Сможем ли мы так победить, никто не сможет сказать. Здесь также много ненадежного. Мы, зиндзя, верим в единый бросок в бой со всей энергией, не заботясь о том, кто побеждает или проигрывает.

– Если они победят, я не намерена жить, – сказала Танико.

– Я знаю, – сказал Дзебу с улыбкой. – Ты возьмёшь лук и стрелы в руки и умрёшь в огне.

Момент был почти товарищеский. Думая о стене, которую он предлагал, она вспомнила полуразрушенную Великую Китайскую Стену, где они стояли вместе на ветру и смотрели на север, на страну, которая взрастила монголов. Лампы в Сиреневом Зале горели тускло, и «женщина-в-ожидании», которая была в почтенном возрасте, казалась спящей.

– О Дзебу, когда ты говорил о стене, я не могла не вспомнить время, когда ты и я смотрели на Великую Стену вместе. Мы были вместе потом так много, и много лет были порознь, и я никогда не была счастлива – ни прежде, ни с тех пор. Ты должен помнить. Это счастье вернулось теперь. Мы снова вместе. Мы можем быть счастливы!

Её голос запнулся. Дзебу долго молча смотрел на нее. В глубине гранитных глаз она чувствовала вулканический огонь. Коричневые руки, опиравшиеся о бедра, были напряжены. Наконец он сказал:

– Я готов служить тебе, моя госпожа, но только в этой войне. Я не думаю, что это подразумевает какие-либо вопросы для обсуждения прошлого, которого больше не существует.

Она откинулась назад, радуясь ширме между ними, которая прятала её испуганный взгляд.

– Почему ты боишься, шике? – спросила она, умоляя. – С того момента, как ты вошел в зал, я чувствую твой гнев. Я не считаю, что сделала что-то, что заслуживает такой ненависти. Какие бы ни были причины, я прошу тебя простить меня. Как иначе мы сможем действовать сообща? Конечно, ты мог бы не приходить сюда, если ты ненавидишь меня так сильно, как показываешь.

Ответ Дзебу разбил её надежды.

– Есть много причин, почему я здесь, но самая важная – это Юкио. Он был моей жизнью. Я делаю то, что он советовал бы мне делать, если бы был жив. Он мог бы командовать нашей обороной сейчас, если бы не был убит человеком, которому ты была женой, моя госпожа. – Он говорил сквозь стиснутые зубы.

«Я не унижалась ни перед кем, – думала она, – кроме этого грубого монаха. Я мать сегуна. Самураи десятками тысяч умрут, защищая меня. Регент обращается ко мне за советом».

– Спасибо, что объяснился со мной так ясно, шике Дзебу, – сказала она стальным голосом. – Пожалуйста, оставь меня теперь. Аудиенция окончена.

– Моя госпожа! – Он встал, поклонился и вышел из комнаты с подчёркнутой вежливостью.

Она сидела со сжатыми кулаками. «Я не позволю, чтобы этот человек что-то делал для защиты Страны Восходящего Солнца, – думала она. – Пусть уходит обратно, в свой монастырь, Я ненавижу его!»

Глава 12

В полдень следующего дня Танико сидела в палате, походящей на луну, на верхнем этаже высочайшей башни в замке, которую она часто использовала для медитации.