Ниффт Проныра (№3) - Рыбалка в море демонов

Барнара, видимо, одолела такая же тоска, потому что он вдруг выпалил вопрос, от которого в другое время его удержало бы простое сострадание к нашему проводнику. Но сейчас ненавистное однообразие окружающего пейзажа взяло над ним верх, и он, не сдерживаясь более, спросил:

– И все-таки, что в нас есть такое, что заставляет их так жадно охотиться за нами, Пират? Не могут они, что ли, друг другом наесться?

Барнар немедленно пожалел о сказанном, в его взгляде, устремленном на Гильдмирта, ясно читалась мольба о прощении. Но все же и он, и я ждали ответа. Долгие болезненные размышления снова окрасили глаза Пирата в цвет свежей крови, но голос его был спокоен и даже мягок.

– Кто же больше страдает от их неутолимого голода, чем они сами, Барнар? От кого бы они ни произошли, их существование преследует одну-единственную цель: охоту для утоления голода. Вся их жизнь есть один нескончаемый, ничем не просветленный процесс добычи пищи.

(Слушая, я вдруг увидел, как по ближайшей к нам стене тумана пробежала щель, раздвинулась и за ней приоткрылся уходящий в зыбкую глубину кривой коридор.)

– И кто, кроме людей, обладает волей, намного превосходящей их телесную природу? Чье «я», воспарив мечтой к новым высотам, способно поспорить как с нынешними обстоятельствами, так и собственными прошлыми деяниями, а тем более бросить им прямой вызов?

(Крохотное, еле различимое нечто отчаянно рвалось вверх по кривому коридору – маленькое пятнышко, точка, еле видимая сквозь полупрозрачную дымку тумана.)

– Именно это уникальное стремление достичь того, что не предусмотрено природой, проливающее совершенно новый свет и придающее новый смысл бездушному, так называемой реальной жизни, и жаждут попробовать на зуб демоны. Каждый раз, когда демону удается подчинить себе человеческую волю, сломить ее, он как будто пробует редкий наркотик, дарящий ему несколько мгновений блаженного забытья, вызванного кратким прикосновением к невообразимо богатому и разнообразному миру человеческого опыта.

(Крошечный гомункул, голый, блестящий, точно от пота, несся по коридору вверх. Вот он достиг отверстия в стене тумана, вот высунул на поверхность руку, как вдруг из туннеля выскочила чешуйчатая лапа, ухватила человечка за пояс и уволокла назад, в глубину. Щель в тумане тут же захлопнулась, точно и не бывало.)

Чем дольше ступни моих ног чувствовали сквозь доски палубы, как мечется и тяжко дышит море, точно больной в горячечном бреду, тем сильнее не давал мне покоя вопрос, что же заставило Гильдмирта бросить вызов именно этому миру, помериться силами именно со здешней магией. Но я упорно держал язык за зубами до тех пор, пока мы не стали свидетелями одного из множества явлений, постоянно происходящих в глубине этого моря. До сих пор водная стихия лишь намекала о том, что происходит внутри нее, выбрасывая обломки, наводящие на мысль о кораблекрушении, да изредка взрываясь бурными, но скоропреходящими конфликтами. Теперь же перед нашими глазами возникло сооружение, состоявшее из трех виселиц, которые словно парили в воздухе на расстоянии примерно шестидесяти футов от поверхности воды. На них, с характерным для повешенных видом унылой праздности, болтались двое голых мужчин и одна женщина. Пока мы приближались, из воды выпрыгнула огромная крылатая тварь с квадратной пастью, формой напоминающей гроб, накренилась в полете и зацепила крылом ближайшую виселицу, отчего все три тотчас закачались, как маятники. На лету тварь упаковала в свой гроб один из трупов и резко дернула вверх, однако веревка, вопреки ожиданиям, не лопнула, а потянула рептилию назад с такой силой, что та шмякнулась спиной о воду, подняв тучи брызг. Зажатый в ее челюстях труп был вполне настоящим, но отличался необычайной тягучестью и эластичностью, так что, когда крылатый ящер попытался снова раскрыть пасть, продырявленное клыками тело мужчины растянулось до ширины семи или восьми футов. Под водой загрохотала тяжелая цепь, и виселицы плавно затонули, увлекая за собой рептилию, которая в конце концов тоже нырнула, но далеко не столь грациозно.

Когда эта сцена осталась у нас за кормой, я не удержался и выпалил:

– О благороднейший из пиратов, заклинаю тебя Черной Трещиной, всем, что оттуда выползает и что в ней исчезает бесследно, скажи, ну почему здесь! Почему именно это мрачное царство ты решил избрать местом для своих подвигов? При всем моем уважении, твой выбор кажется мне бредовой идеей, сути которой я никак не могу постичь.

Гильдмирт вдруг улыбнулся, чего не делал уже очень давно.

– Неужели и в самом деле не догадываешься? Может быть, тебе знакомы – интересно, читают ли еще наверху Квибла? – эти строки:

Для всех, кто хочет знать,

Откуда вышли и куда уйдут опять.

На этот раз Барнар сообразил быстрее меня и процитировал в ответ:

Наследуем ли мы им иль они нам?

Мы – дети их или отцы им?

– И у тебя есть ответ на этот вопрос, Пират?

Гильдмирт покачал головой.

– Не ответ. Мнение. Что касается неопровержимых доказательств или хоть сколько-нибудь ясных свидетельств…

Я тронул его за руку.

– Вон там, смотри, вода кипит.

Пират взял риф, и мы обогнули бурлящее место. Из него, как из котла, выскакивали, отчаянно пихая и толкая друг друга, какие-то фигуры. Прежде чем мы успели хоть что-нибудь разобрать, Гильдмирт заявил:

– Ну вот, кто-то напал на рощу сидельцев, наверное, большой Дандабулон. Дерущихся мы не увидим, только то, что от них осталось. Смотрите, смотрите! Видите?

Мы увидели. Кипение битвы постепенно смещалось в сторону от нашего курса, выброшенные на поверхность океана обломки начали дрейфовать в разных направлениях. Сначала нам показалось, что это всего лишь осколки гигантских веерообразных кораллов, красные, зеленые, угольно-черные. Потом мы разглядели, что к ним каким-то образом прикреплены части человеческих тел. То рука, то нога, а вот и половина человеческого тела от диафрагмы вверх; все они плыли медленно кружась, их кровь смешивалась с водой океана. Существо широко раскрыло рот, выдавил громкий, но совершенно нечленораздельный звук – последнюю каплю жизни, еще остававшуюся в нем, – и умер. Гильдмирт немного приподнял парус и направил нашу лодочку в обход места трагедии, откуда все шире расплывались по воде окровавленные останки.

– Человек! Живой! – воскликнул Барнар. – Вон там, глядите!

Это была женщина. Огромный веер, на котором она была распята, уцелел, и только теперь мы разглядели, что он вырастает из ее же плоти. Непомерно увеличенный спинной хребет женщины составлял его основание. Серые ниточки нервов и красно-синяя сетка сосудов, выходя из ее боков, прорастали коралл насквозь. Длинные черные волосы короной окружали голову, раскинувшись по волокнистому вееру, как виноградная лоза по стене. Два тонюсеньких нерва, которые вытягивались из сосков, и обильная растительность, покрывавшая низ живота, довершали ее оковы сверху и снизу. Обломок медленно кружился, волоча за собой вырванный корень. Увидев нас, женщина буквально впилась в наши лица взглядом. Когда-то она была очень красива. Мы повернулись к Гильдмирту. Он отрицательно покачал головой.

– Ее нельзя переделать и она не проживет долго. Либо ее сожрет дабулон, либо Хурдок, хозяин этого огорода, посадит ее опять.

Женщина произнесла:

– Путешественники. – Воздух обжег ей легкие, это чувствовалось по тому, как трудно она говорила. Она сделала глубокий вдох и продолжала: – Вы и в самом деле люди, или только кажетесь людьми? Не рабы? Плывете по собственной воле?

– Да, несчастная, – ответил я.

– Освободите меня! – закричала она. По сверкающей короне нервов и кровеносных сосудов, окружавших ее, пробежала дрожь, когда она повторила свой призыв: – Освободите меня!

Пират негромко сказал:

– Тебе уже нельзя вернуть прежний вид. Судя по тому, как твое тело срослось с кораллом, ты провела в рабстве долгие, долгие века.

– Мне ли не знать этого? – ответила женщина, улыбнулась, и слеза скользнула по ее виску. – Что нового наверху, путешественники?

Пират чуть слышно фыркнул.

– Что именно ты хотела бы знать, госпожа? – спросил я. Коралл продолжал медленно вращаться на воде, и вскоре мы снова оказались с ней лицом к лицу. Она, по-прежнему улыбаясь и плача, продолжала:

– Только одно хотела бы я знать, о худосочный чужеземец: правит ли еще Радак в Бидна-Метон? Все так же ли пропадают бесследно люди в темных подвалах, где он проводит свои тайные эксперименты?

– Радак, – повторил я за ней. Решетка ее нервов содрогнулась, словно звук ненавистного имени рикошетом ударился о нее. – Это имя, о прекраснейшая раба, давно стало пословицей. «Домом Радака» называют люди трактиры и постоялые дворы, пользующиеся дурной репутацией. Названия Бидна-Метон я никогда не слышал.

– Такой великий город… – пробормотала она. – А что стало с народом Агона, матери флотов, в столице которого мой отец был судовым маклером? Взошла ли вторая луна, которую предвещал пожар в небе?

– Несчастная, я не знаю земли под названием Агон. Есть такой океан, он лежит между континентами Колодрия и Люлюмия. Что до луны, прекрасная леди, то она по-прежнему одна, как и всегда, насколько мне известно.

– Моего мира больше нет, тощий путешественник. Так освободи же меня. Освободи!

Я хотел было заговорить, но тут Гильдмирт коснулся моей руки и глазами указал на один из наших гарпунов.

Это был короткий бросок – никогда в жизни не целился я тщательнее. Дождавшись, пока очередная волна подняла ее и повернула лицом от нас, я начал: «Дорогая госпожа…» – чтобы отвлечь ее внимание от предстоящего броска.

Я послал копье с большой оттяжкой, почти параллельно волнам, и оно вошло ей в левое подреберье, между третьим и четвертым ребрами, даже не оцарапав кость. Глаза женщины закатились, корона нервов пришла в движение, но умерла она не сразу. Ее рука поднялась и стала ласкать рукоятку гарпуна, и, только когда наша лодка поравнялась с ней и я, склонившись, вытащил гарпун, жизнь оставила ее.

Мы шли под наполовину спущенным парусом. Точнее, не шли, а умеренно сопротивлялись течению, которое толкало нас к показавшемуся впереди архипелагу. Но, не дойдя полумили до берега крупнейшего из пятерки островов, лодка словно зависла в воде, не сдвинувшись больше ни на шаг. Склонный к созерцанию человек – а именно такое впечатление производил в тот момент Гильдмирт – наверняка нашел бы немало поводов к размышлению в открывшейся нашему взору картине. Розетка из пяти островов, покрытая плотным ковром непрестанно шевелящейся зелени, воздух над которой являл собою сплошное кипение парящих и порхающих крылатых тварей, была окружена многочисленными рифами и цепями отвесных утесов; эти менее значительные отроги затонувших гор тоже кишели жизнью. Волны – как ни странно, они всегда приходили с разных сторон и через абсолютно непредсказуемые промежутки времени – с неизменной яростью бросались на скалы и разбивались, окружая зелень острова белым палисадом пены. Самые мощные буруны возникали над полумесяцем необычайно темной воды, который огибал острова по правую руку от нас. Его изгиб в точности повторял периметр архипелага, и каждый раз, когда поверхность туманной полосы вспучивалась и закипала, волнуемая невидимыми глубинными столкновениями, от нее в разные стороны расходились два вала, один из которых всегда устремлялся к островам, где взрывался брызгами пены.

– Полагаю, – прервал молчание наш проводник, – вы уже догадались, что это такое?

– Щель, – ответил Барнар негромко.

Гильдмирт, горько улыбаясь, кивнул.

– Большая Черная Щель. Обитающие здесь демоны стерегут ее в десять раз строже и атакуют в десять раз отчаяннее, чем те честолюбивые безумцы, которые пытаются прорваться сюда сквозь границу наземного мира.

– Потому что за ней, – пробормотал Барнар, – лежит третичный мир. Все глубже и глубже. Все больше и больше силы. Все страшнее зло.

И снова Гильдмирт кивнул.

– И так далее, до каких пор? Как, по-вашему, выглядит карта этого кошмарного мира? Такое впечатление, что в основании его лежит зло, которому нет названия. Неужели оно-то и есть желток яйца вселенной? А мы, люди, всего лишь запоздалый всход этого изначального зерна тьмы и ужаса? Его самое позднее, самое недолговечное, но одновременно и самое светлое и возвышенное порождение?

На его безрадостную, сверкнувшую, точно лезвие меча, усмешку я ответил улыбкой.

– Продолжай, загадай нам все загадки, которые у тебя накопились, и скажи, что ты сам обо всем этом думаешь.

Гильдмирт поднялся и подошел к правому борту, куда в начале нашего путешествия он спрятал огромный меч. Теперь он достал его, сел на одну из скамей, положил клинок себе на колени, развернул и почти ласкающим движением пробежал пальцами по его лезвию.

– Как вы могли догадаться, я придерживаюсь другой точки зрения, хотя и не могу похвастаться, что за триста лет непосредственного контакта с этой средой добыл неоспоримые доказательства. В сущности, моя теория столь же умозрительна, как и ваша. Знаете ли вы, как долго обитает на земле человек? Ни в одном языке мира нет слова для обозначения той вереницы столетии, что люди пашут землю и бороздят океаны, строят и разрушают города, сражаются и убивают, ищут, обретают и теряют вновь. За прошедшую вечность человечество овладело и затем снова утратило власть над мощнейшими силами, о которых мы не можем и мечтать. Человек проживал целые эпохи, ссыпая в житницу своего опыта запасы невиданных сокровищ, творя чудеса, и каждый раз низвергался во прах, погребая все свои труды под грудой собственных костей, а потом опять возрождался и начинал все с начала. И так происходило несчетное число раз.

Душа, дух – они не умирают. Яростное, неугасимое пламя продолжает гореть в веках. Великое Зло и Великое Добро дают равно нерастворимый осадок. Вот почему я придерживаюсь другой точки зрения. Не демоны наши предки, а мы – их. Вся алчность и похоть, все немыслимое богатство накопленных здесь кошмаров – не источник наших пороков, но их продолжение, точнее, они и есть сами человеческие грехи, доведенные до состояния предельного и устрашающего совершенства. Представьте себе человечество в виде огромной туши, поджаривающейся на вертеле над костром собственной нескончаемой жестокости, и тогда вам станет ясно, что все обитатели здешнего мира, равно как и всех остальных, более глубоких, есть не что иное, как капли жира, вытапливаемые из тела страждущего гиганта.

Наступившую вслед за этим долгую паузу прервал Барнар:

– А где же тогда те, кто творил Великое Добро? Где вторая половина человеческого осадка?

– Наконец-то! – вскричал Гильдмирт торжествующе. – Где же еще, как… – Он широким жестом вскинул вверх руку, но тут же осекся и устремил взгляд на простершееся над нашими головами дымное покрывало, сквозь которое тут и там прорывались полосы неестественного света. – Триста лет, – произнес он наконец, качая головой, – а я все еще никак не привыкну, что надо мной нет неба.

Немного подождав, я задал наводящий вопрос:

– Ты хочешь сказать, что они на небе, Пират?

– Среди звезд, Ниффт. Быть может, иные порождения человечества их и достигли. Быть может, в незапамятные времена все люди обитали там.

– Поневоле пожалеешь, что хотя бы некоторые из них не стались здесь, просто для равновесия, – проворчал Барнар.

– Но откуда нам знать, что их здесь нет? – воскликнул Гильдмирт с прежней горячностью – Наши величайшие маги, благороднейшие короли – кто может с уверенностью сказать, что питает их силы и возвышает над легионами порождений тьмы?

Мы молчали. Должно быть, мир, который он сохранил в воспоминаниях, казался ему невыразимо прекрасным по сравнению с застенком, где он был заперт ныне. На мой же взгляд, легионы порождений тьмы очень неплохо чувствовали себя наверху Гильдмирт поднялся.

– Так Сначала спускаемся вместе. Как только увидите мальчишку, дайте мне знать, и я подниму вас наверх, а сам нырну за боншадой Они всегда держат пучок нервов своего стада в зубах, и потому достаточно хотя бы слегка их ранить, не говоря уже о том, чтобы насильно разомкнуть челюсти, как они выпускают стадо из-под контроля Но, как только я разомкну боншаде челюсти, мне придется держать ее всеми четырьмя лапами, чтобы самому остаться в живых. Все, что я смогу сделать, это поднять ее на поверхность. Поэтому, когда мы с ней вынырнем и я разверну ее пастью к тебе, ты уже должен стоять в ялике с гарпуном: наготове. Управлять яликом несложно он подчиняется твоим мыслям Потренируйся, пока будете ожидать моего возвращения И помните для того обличья, которым я пользуюсь в открытом море боншада более чем сильный соперник. Если хотя бы на секунду ей удастся вырваться из моей хватки, я погиб.

Вся мощь этого моря сконцентрирована вокруг Щели, друзья мои, но при этом именно здесь гораздо безопаснее, чем в любом другом месте, так как демоны заняты исключительно границей между мирами Вы увидите, какую кипучую деятельность развили они у самого края бездны. Недавно лига особенно могучих демонов умудрилась вытащить что-то из Щели Все морское дно изнывает от страха и любопытства Но вас это не должно отвлекать. Боншады пасут свои стада в оврагах и лощинах, которыми изобилуют подводные склоны этих гор, так что мы все время будем находиться в непосредственной близости от зоны наиболее напряженной демонической активности, но вы не обращайте внимания на то, что будет происходить поблизости, а знайте себе разглядывайте лица. Работы вам хватит.

С этими словами Гильдмирт положил меч на дно, скинул с себя одежду и сиганул за борт. Вода вокруг лодки тут же вскипела, и через секунду из тучи пузырей высунулись громадные серебристые лапы. Мы быстренько натянули шлемы и обвешались всем оружием, которое было у нас при себе, исключая гарпуны. Голова гигантского ящера поднялась над волнами и легла на корму нашей лодки. Вслед за ней возникла когтистая перепончатая лапа и протянулась к мечу, который наконец-то пришел в соответствие с размерами своего владельца, ибо ящер был не менее тридцати футов длиной. Когда он заговорил, мы увидели огромный красный язык, трудно ворочавшийся промеж двух стальных пил, в которые превратились зубы Гильдмирта. Выплевывая сиплые, полураздавленные слова, искалеченные малоподвижным языком, он прошипел:

– Хватайтесь за мой ремень, ссславные воришшшки. Копья держите наизготовку. Посспешим! Ззза дело!

Мы обрушились в воду. Подплыть к гиганту оказалось очень страшно, хотя мы и знали, кто он такой. Еще страшнее стало, когда, просунув ладони под ремень, опоясывавший середину его тела, я почувствовал, как костяшки моих пальцев уперлись в чешую, крупную и твердую, точно булыжная мостовая. Но совсем невыносимо сделалось, когда ящер, точно ударом хлыста вспенив воду, начал уходить в глубину так стремительно, будто не плыл, а камнем падал с огромной высоты. Тут же перед нами распахнулся совсем другой мир, и я, против воли погружаясь в безудержное кипение его жизни, стал весь внимание и благоговейный ужас.

XIII

Каждый раз, бывая в Кархман-Ра, я выхожу с наступлением ночи на холмы, окружающие город. По ним бродят волки, а иногда прокрадывается и вампир, но открывающийся с высоты вид вполне оправдывает риск. Великий город, раскинувшийся в ночи, – он будит желания, разжигает честолюбие, заставляет мечтать о славе, которая может принадлежать всякому, в том числе и тебе, ибо труд и отвага способны наделить человека совершенствами, сияющими так же ярко, как миллионы городских огней, чей свет бросает вызов звездному небу.

Но здесь, в глубочайшей точке этого мира, который и сам находится глубоко под нашим миром, меня ослепил умопомрачительный блеск, необъятный, как тысячи городов. Затонувшее пламя яркими искрами и штрихами покрывало склоны подводных гор, огненными муравьями разбегалось по рифам, буграм и впадинам морского дна, устремляясь к краю непроницаемо-черной бездны, окруженной стеной огня.

Титаническое пламя развевалось, подобно знамени на ветру, только гораздо медленнее, словно придавленное толщей океана. Окаймляя весь периметр Черной Щели, оно изрыгало столбы жирного дыма, которые, как чернила из мешка огромной каракатицы, маскировали раскол, не позволяя оценить его истинную глубину. Морское дно на многие мили вокруг озарялось болезненным свечением; сонмы расцвечивающих глубины фосфоресцирующих огней мерцали сквозь его красноватую мглу.

Наиболее впечатляющие скопления этих огоньков можно было видеть поблизости от стены пламени, посреди их бивуаков частенько возвышались разнообразные механизмы для осады или нападения. Тут и там команды уродцев пытались сокрушить неподатливое огненное заграждение стенобитными орудиями или хотя бы перебросить через его вершину железную лапу подъемного крана.

Один из лагерей был настолько огромен, что по сравнению с ним остальные казались воистину карликовыми, – во всяком случае, так оно было, когда я спускался вниз. Правда, есть все основания полагать, что с тех пор многое переменилось. Но в то время, повторяю, он был настолько велик, что я без труда различил его очертания издалека, тогда как ближние укрепления, хотя и довольно крупные сами по себе, все еще оставались скоплением размытых расстоянием огней: у самой стены лежали два потрясающих воображение яйца, опутанные сетью лесов и окруженные циклопическими подъемными кранами.

Гильдмирт, обшаривая взглядом пространство, неумолимо увлекал нас за собой. Наподобие ястреба, парящего над грядой холмов, неслись мы над морским дном, в точности повторяя каждый его изгиб. Поначалу само движение было столь же ужасным, как и те отвратительные подробности морской жизни, которые оно открывало нашему взору. Скорость ящера потрясала, даже чудовищная плотность воды не способна была его задержать, но дух мой вопреки всему пребывал в угнетенном состоянии, как в кошмарном сне, когда леденящее незримое присутствие парализует волю, превращая ее в доносящийся издалека голос, который тщетно заклинает тело двигаться быстрее.

Первое, что мы смогли разглядеть в подробностях, когда снижение закончилось и траектория нашего движения начала повторять очертания морского дна, было целое поле восковых камер, напоминавшее гигантские соты. Сквозь стенки каждой такой камеры виднелись неясные расплывчатые силуэты мужчин и женщин. Они сидели, подтянув колени к груди, обхватив их руками, широко разинув глаза и рты. Трудившиеся в поле существа напоминали огромных грациозных ос. Двигаясь с подчеркнутым изяществом, точно танцоры, они то и дело останавливались, запускали в камеру жало и, содрогаясь всем телом, впрыскивали в нее черный многогранник. Только тут начал я замечать, что в камерах, помимо людей, находились и другие существа. Черные жирные членистоногие твари постепенно вгрызались в тела своих соседей, становясь все больше по мере того, как те хирели и увядали.

Мерцающие ручейки лавы окружали инфернальные ясли со всех сторон. Конус вулкана, поднимавшийся к поверхности по левую руку от нас, постоянно грозил уничтожением всему, что лежало между вершинами гор и черным провалом. На территории лавового лабиринта начиналась вторая зона демонической активности. Ее обитатели, паукообразные чудовища наподобие того, с которым еще совсем недавно схватился Гильдмирт, ловко орудуя мастерками, складывали стену из свежей курящейся лавы. Эти демоны пользуются людьми в целях скорее художественных, нежели гастрономических. Дымящийся крепостной вал еще не успевшей затвердеть лавы служил матрицей для барельефа из человеческих тел: живой материал в разных стадиях ампутации был зацементирован в беспрестанно шевелящуюся стену. Во внутренности страдальцев вживлялись трубки, соединявшие их через раскаленную кладку друг с другом таким образом, что они могли жить только благодаря общей сосудистой системе, питавшей их кипящей кровью. К счастью, наш проводник, безразличный ко всему, кроме конечной цели нашего путешествия, вскоре избавил нас от лицезрения этих мучений.

Но вдруг, когда последняя зона демонической активности уже осталась позади, он резко развернулся и устремился назад. Нам показалось, что впереди замаячило что-то очень похожее на боншаду, но как раз в это время наш ящер начал камнем падать вниз, явно нацелившись на громадный коралл, который рос прямо под нами. Тот угрожающе поднял ему навстречу свои мощные ветви, каждая с половину нынешнего Гильдмирта толщиной. Пират выхватил клинок – его движение было столь стремительным, что сталь, казалось, задымилась тысячей воздушных пузырьков, – и одним взмахом отсек два ближайших шершавых выроста. Один из них, конвульсивно корчась и извиваясь, пролетел мимо, вскользь задев мое плечо: мне показалось, будто меня на всем скаку толкнул боевой конь. Еще два могучих удара, и Гильдмирт обрил полип наголо. Среди окровавленных обрубков его ветвей обнаружились массивные пятислойные челюсти, сделанные из чистого золота и богато инкрустированные рубинами с яблоко величиной. Гильдмирт вогнал свой клинок в горло полипа, заставив его бессильно щелкать угрожающими клювами. Наконец челюсти распялились во всю ширь и застыли. Ящер броском вернул меч в ножны, налетел на полип и разорвал его на части.

Рубины он грыз с жадностью, торопливо кроша их своими железными челюстями, как карамель. Золотом он наслаждался дольше, всем телом трепеща от постыдного аппетита. Его стальные клыки терзали медово-желтый металл, чешуйчатая глотка пульсировала, проталкивая пищу. Покончив с трапезой, он снова выхватил меч, уперся задними лапами в дно, сильно оттолкнулся и пружиной перелетел через каменистый взлобок, на котором рос коралл. За ним мы увидели боншаду.

Громадная, она зависла над стадом обнаженных людей, которые, точно марионетки ниточками, были соединены с ней собственными кровеносными сосудами и нервами. Те выходили из их спинных хребтов и соединялись в один клубок, который косматый демон держал в обрамленной крючками пасти, расположенной в нижней части живота.

Стадо паслось – если это можно так назвать, – ползая под строгим надзором боншады по неровному дну, усеянному гигантскими анемонами, которые щетинились отростками, короткими и толстыми, как человеческие языки, и другими, длинными и тонкими, как усики вьющихся растений. Бледные, точно восковые куклы, люди с округлившимися от ужаса глазами ползали среди непрестанно щиплющих, колющих и хватающих их за разные части тела растений по полям, не способным породить ничего, кроме насилия и гнева, а боншада парила над ними, питаясь болью и стыдом, от которых вибрировали их нервы.

В стаде было человек тридцать. В свое время мы рассматривали миниатюрный портрет Уимфорта, пока не заболели глаза, поэтому теперь мы быстро убедились, что среди этой жалкой горстки дрожащих от гнусного унижения людей его нет. Гильдмирт скосил на меня правый глаз, а на Барнара – левый. Мы оба покачали головами. Его когтистые лапы тут же в клочья разорвали воду вокруг, набирая скорость, и мы понеслись дальше, навстречу новому отрезку морского дна, забирая вправо, где ковер из анемонов был всего гуще. Над ним, на равном расстоянии друг от друга, висели омерзительные волосатые пузыри – так выглядели боншады на расстоянии, – посасывая каждая свой клубок нервов.

Новый курс привел нас ближе к краю Черной Щели, чем прежний, и по пути к лугам боншад мы успели в подробностях разглядеть некоторые осадные механизмы, в особенности огромные краны, напоминавшие виселицы, которые стояли, перебросив свои горизонтальные стрелы через иззубренную вершину стены пламени. С их стальных рук свисали толстые цепи, снабженные мощными крючьями. Непомерной величины лебедки приводили в движение стрелы и регулировали длину цепей, то забрасывая их в преисподнюю, то возвращая назад. Огромные толпы людей, спотыкаясь от натуги, крутили вороты подъемных механизмов. Другие перевозили с места на место демонов-надсмотрщиков, здоровенных жаб, величиною с дом каждая. Они восседали, лениво развались, в обросших ракушками и сильно испорченных водой остовах галеонов, добыче разбушевавшегося моря. Сотни рабов волокли эти обломки того, что когда-то было кораблями, по морскому дну. Безглазые, с отросшими, как у мертвецов в гробу, волосами, с кожей, складками свисающей с костей, они шатались, точно пьяные, на каждом шагу зарывая ноги в песок.

Но скоро мы перестали обращать внимание на что бы то ни было, кроме самого крупного из всех сооружений, которое подходило вплотную к Щели немного дальше по ее периметру. Хотя до него оставалось не меньше мили, подробности уже можно было рассмотреть. Каждое из покрытых микроскопическими розоватыми гранями чудовищных яиц было размером с гору. По обе стороны от них росли холмы металлических решеток, которые, рассыпая фонтаны искр, сливались в некое подобие клетки, достаточно большой, чтобы вместить в себя гору. Тем временем под лесами, покрывавшими ближайшее из двух яиц, в его оказавшейся сравнительно тонкой скорлупе пробили дыру. Мы проносились достаточно близко, чтобы разглядеть часть его содержимого. Это была трехпалая когтистая лапа такой величины, что под ней запросто мог бы укрыться небольшой город. Тут Гильдмирт повернул в сторону и начал забирать вверх, чтобы обогнуть пастбища боншад.

Мы нашли мальчика в четвертом из встреченных нами стад. В первую же секунду жертва, на которую упал мой внимательный взгляд, вскинула голову в превосходящей всякое терпение муке, и я увидел лицо Уимфорта. Я потянул Гильдмирта за пояс и указал вниз. Он взглянул на Бар-нара, который подтвердил мое безмолвное сообщение кивком. Пират перевернулся в воде, прижал лапы к телу и рванулся наверх.

Каждая секунда этого молниеносного подъема запечатлелась в моей памяти мгновением совершенно самостоятельной, ни с чем не сравнимой радости.