Грудная клетка ошеломляла размерами, причем основной ее объем сосредоточивался в верхней части. Вне всякого сомнения, такое устройство давало рукам опору, необходимую для подъема воистину непомерных тяжестей. Ближе к поясу торс гиганта заметно сужался, а его ноги, крепкие и довольно хорошей формы, были сравнительно невелики. Что до черепа, то он был в целом более выпуклым, чем человеческий, причем весь избыток объема концентрировался вверху; огромный купол состоял из четырех видимых невооруженным взглядом костных долей. Вся нижняя часть головы, включая маленькие изящные челюсти, была скроена чрезвычайно экономно. Лицо гиганта, по-гномьи крошечное под впечатляющим вздутием мозгового отдела, производило, должно быть, странное впечатление. Каждая, вплоть до малейшей, часть его громадного организма обращала на себя внимание утонченной проработкой всех деталей; не представляла исключения и последняя фаланга, которая вот-вот должна была увенчать все сооружение. Кость, едва ли четырех футов длиной, тонкая и изящная, довершала палец, идентичный остальным по стремительной силе рисунка.

И тут, как нарочно, движение крана замедлилось и, после резкого судорожного содрогания, прекратилось вовсе. Кость, несмотря на всю свою легковесность, была неправильно обернута тросом и теперь, соскользнув в петле, привела к остановке работы крана. Фаланга качнулась назад к платформе и опустилась на землю, где ее тут же принялись перецеплять заною. Зрители на стене застонали и заперебирали ногами, как перепуганное стадо, готовое в любую секунду удариться в галоп.

В толпе выделялась кучка из трех наблюдателей, стоявших подле ворот: они не сводили со скелета настороженного, полного тяжелых сомнений взгляда. Все, кто был на стенах города, затаив дыхание, подались вперед, точно надеясь на расстоянии передать собственную силу команде, возившейся с последней фалангой. Но Смоллинг, Поззл и Младший Служка с каждой минутой созерцания все сильнее съеживались то ли при виде происходящего, то ли от мыслей, которые оно в них пробуждало.

Стрела подъемного крана снова взмыла в воздух, безупречно закрепленный фрагмент гигантского скелета поплыл в кобальтово-синем, подрумяненном пламенем множества факелов небе. Толпа вздохнула, как один человек, и все головы синхронно повернулись в одну сторону, точно чашечки цветов за солнцем. Фаланга, завершив горизонтальное движение, пошла вниз. На подвесных дорожках по обе стороны незаконченного пальца застыли двое рабочих. Они приняли драгоценный груз в воздухе и начали направлять его, бережно, почти нежно соединяя сухожилие подвешенной фаланги с суставом предпоследней кости. Фрагмент качнулся и вошел на место, издав при этом негромкий сухой щелчок, на который с привычным запозданием ответило притаившееся в пустом городе звонкое эхо. И сразу же раздался куда более мощный звук.

Сначала все увидели, как скелет легким, быстрым движением словно бы стянулся: все косточки до последней с безукоризненной одновременностью двинулись навстречу друг другу, отчего по колоссальным останкам будто пробежала рябь. Мгновение спустя долетел звук – всем показалось, будто загремели сотни тысяч щитов, копий и мечей огромной, отлично вымуштрованной армии, выполняющей команду «кругом». Рокот, окатив толпу, заставил ее замереть в изумлении. И тут глазницы лежащего навзничь скелета превратились в озера ярко-оранжевого света, из которых в темное ночное небо ударили два мощных луча. Пальцы правой руки осторожно сомкнулись вокруг примостившихся на ладони рабочих.

Пронзительный вопль перекрыл вызванный этим движением гул. Легионы новых Смотрителей поднимались на крыло. В следующий миг стадо возобновило свою атаку на стену, причем с такой сокрушительной силой, в сравнении с которой все предыдущие удары казались простой разминкой перед настоящим делом. В смятении, обуявшем на несколько мгновений жителей города, никто не заметил, как над северными воротами навис громадный крылатый призрак. Но вот видение спикировало вниз и замерло, вибрируя крыльями, прямо над головами Старейшин, усугубив владевший ими ужас. На спине воздушного чудовища – это была одна из свежевылупившихся Смотрительниц, – точно всадник в седле, сидела Дама Либис, а позади нее Ниффт Кархманит. Хозяйка святилища воскликнула:

– Старейшины! Сограждане! Внемлите, о почтенные верующие, алчная моя паства, внемлите, вы, мои дорогие, вечно сомневающиеся, жаждущие дукатов расхитители законной собственности и богатств Пастура! Внемлите последнему священному пророчеству моего служения, нет, всего моего культа! Во-первых, взгляните, если на то будет ваша воля, на Великого Пастура!

Ирония была совершенно излишней. Все видели, как гигант сел, как он исполненным удивительного изящества движением, одновременно ловко и небрежно, перегнулся через край плато и выпустил рабочих, которых держал в руке, на безлюдную улицу. Затем он выпрямился и, проворно шевеля тонкими пальцами, обобрал с себя, точно паутину, опутывавшие его леса. Увесистые обломки, звеня, посыпались на крыши окружавших акрополь зданий; причудливая музыкальность этих звуков, с некоторым запозданием достигая стен, произвела на впавшую в оцепенение толпу впечатление чуда, одного из многих, что им еще предстояло увидеть. Ибо вслед за этим гигант ступил с плато вниз, уперся руками в площадку, где его тело лежало всего несколькими мгновениями раньше, и склонился, переводя прожекторы своих глаз, словно в задумчивости, с одного предмета, заполнявшего его недавнее ложе, на другой.

– А теперь, если на то будет ваша воля… – Либис сделала паузу – ее слова эхом пронеслись над толпой, обострив внимание слушателей, – а затем раскатистым голосом заговорила вновь: – А теперь, если на то будет ваша воля, узрите Наковальню Пастура, которая послужит ему вновь, как служила и раньше, но не для того, чтобы ковать звездные корабли для других, а для того, чтобы изготовить свой собственный, ибо наш мир утомил его, мои бывшие прихожане! Несказанно, до самого крайнего предела утомил его наш мир. Сейчас Смотрители отдадут стаду, для которого золото не является настоящим препятствием, команду быстро и, если с вашей стороны не последует сопротивления, мирно снести городские укрепления. Отряд богинь уже сторожит выход из гавани, другие патрулируют стены со всех сторон. Вы будете работать на Пастура, причем так, как не работали никогда в жизни, и, хотя служба ваша будет долгой, новый хозяин не причинит вам вреда, если вы станете во всем подчиняться ему и трудиться в его кузнях. А теперь позвольте откланяться, и поверьте, я делаю это не без некоторого удовлетворения постигшей вас судьбой. С шестнадцати лет служила я не встречавшему благодарности храму, куда вы приходили выслеживать да вынюхивать, лишь когда Богиня швыряла вам кусок лакомой требухи, которой вы так жаждали. Я сполна познала вкус одиночества, выпадающего на долю преданного своему искусству художника. Безусловно, возможность посмеяться над вашим невежеством скрашивала мое одинокое бдение, да и другое, ни с чем не сравнимое счастье, также, ибо именно на период моего скромного служения пришлись великие события: воскрешение стада и освобождение скованной допрежь воли Богини. Этими обстоятельствами я, не колеблясь, воспользовалась и благодарна, что именно мне из многих тысяч служителей храма выпала эта честь. А теперь, Младший Служка, готовься сопровождать меня. Залезай!

Старейшины отпрянули, когда при этих словах жрицы ее крылатый скакун устремился к ним. Служка, разделяя всеобщее замешательство, попятился тоже.

– Как? – вознегодовала жрица. – Ты что же, полагаешь, что тебе удастся выжить в этом огромном лагере рабов после того, как ты открыто поддержал меня? Летим со мной, или умрешь здесь, другого выбора у тебя нет. Пастуру и без того хватит работы, некогда ему сторожить твою жалкую жизнь.

Пламенные возражения замерли на устах Служки. Не переставая изумленно таращиться, вскарабкался он по колючей ноге Смотрительницы. Богиня взмыла в небо, и оттуда донесся голос Либис:

– А теперь прощайте. Ваш новый хозяин примется за работу сейчас же, и ему понадобятся его инструменты. Вы, у ворот, освободите стену, прежде чем он придет за своим Молотом!

Пастур провел рукой по Наковальне. Одного легкого движения хватило, чтобы очистить ее от всего, что ее загромождало. В лавине посыпавшихся на город обломков здание Совета Старейшин смешалось с храмом. Затем, с удивительной аккуратностью выбирая наиболее просторные участки между домами, очень немногие из которых он сокрушил на своем пути, титан зашагал к гавани. Там он протянул руку за Посохом. Пальцы его скользнули в те самые волны, откуда их совсем недавно извлекли, и, с бульканьем и чавканьем, Посох оторвался от морского дна и поднялся в усыпанное звездами небо, роняя куски покрывавших его сооружений. Верхний его конец, от века сокрытый песком и илом, изгибался наподобие пастушеского посоха. Десяток Смотрительниц немедленно взмыл в воздух и расселся на петлеобразном навершии. Гигант обратил маяки своих глаз к северной стене города и взмахнул в ее направлении рукой. Смотрительницы устремились туда и довершили очистку стены от потерявших способность двигаться обитателей Наковальни, пока Пастур приближался, чтобы поднять свой Молот, так долго лежавший без дела.

– Так, значит, никто из них никогда не слышал об этом Древнем варианте названия города? И о самом Пастуре тоже? Просто поразительно.

– Гм! Говорю тебе, Шаг, я никогда не переставал удивляться тому, насколько бесчувственны и нелюбопытны люди кo всему, что лежит за пределами того крохотного островка пространства и времени, который им выпало на долю занимать.

– Да. Хотя культ и можно упрекнуть в систематическом сокрытии собственного происхождения и связанной с ним традиции, по крайней мере служители его не прилагали никаких усилий к тому, чтобы сбить со следа тех, кто энергично доискивался правды. Надо сказать, что ученая братия в целом проявила потрясающую беспечность, не проследив историю этого храма… Ну что ж! По крайней мере тебе удалось благополучно выбраться из всего этого. Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что я ни при каких условиях не приму от тебя столь богатый подарок. – Ученый, сурово сдвинув брови, кивнул на стопку золотых кирпичей, аккуратно сложенных в углу кабинета. – При той скорости, с которой ты проматываешь деньги, тебе они самому понадобятся, не успеешь оглянуться.

– Вот и славно, но тогда избавляйся от них сам. Предупреждаю, они тяжелые. Когда будешь выносить их отсюда, поднимай по одному и давай себе хороший отдых после каждого. А кстати, что, Академия вдруг разбогатела и тебе не придется вкладывать собственные средства, чтобы опубликовать тот превосходный труд, многочисленные сноски которого пестрят упоминаниями моей скромной персоны?

Марголд упрямо уставился на свои квадратные шероховатые ладони. Немного погодя подняв глаза, историк встретил саркастический, полный решимости взгляд Ниффта и вздохнул.

– Итак. Где же Дама Либис теперь?

– Где-то на архипелаге Аристос.

Ученый, явно впечатлившись, кивнул.

– Понятно. Похоже, она далеко пойдет, особенно после столь мощной чародейской подготовки.

Ниффт, очевидно, разделял точку зрения друга, однако не скрывал беспокойства. Прежде чем ответить, он встал и подошел к окну.

– Того же мнения придерживаюсь и я. Хотя, должен признаться, одно меня тревожит. Я люблю Даму Либис всем сердцем, я преклоняюсь перед ее характером, выдержкой и искусством. С другой стороны, она отнюдь не чужда цинизма. Власти она, безусловно, добьется. Целеустремленности и силы воли ей не занимать. Но удастся ли ей сохранить свое нынешнее добросердечие по мере того, как сила ее будет расти, – вот вопрос, на который я не могу ответить с уверенностью.

Марголд загоготал. Косматая седая грива языками пламени окружала его загорелое обветренное лицо, которое вдруг пошло складками: такое искреннее наслаждение доставило ему замечание Ниффта.

– Сохранить добросердечие, так ты сказал? Клянусь Трещиной и всем, что из нее выползает, клянусь Посохом, Молотом и Наковальней! Мне это нравится! Нет, в самом деле. Сохранить добросердечие! Когда буду рассказывать об этом коллегам, главное – не перепутать слова, чтобы прозвучало так же искренне и серьезно, как у тебя.

Картограф продолжал посмеиваться. Ниффт, приподняв бровь, разглядывал свои ногти. Наконец он тоже не выдержал и усмехнулся.

– Не спорю, то была мрачная игра. Хотя никто из них не повстречался со смертью, которой они так бойко торговали на все четыре стороны света, некоторые из них, по крайней мере, на собственном опыте узнали, каково это – жалеть, что ты все еще жив. – Это замечание пришлось обоим по вкусу, и друзья примолкли в знак согласия.

– Знаешь, – нарушил наконец молчание Марголд, – твое описание гиганта, легкость его костей… странная идея, но, быть может, на них никогда и не бывало плоти. Возможно, он и сам… изделие Наковальни, порождение какой-нибудь огромной кузни, куда большей, чем его собственная?

– Ты хочешь сказать, что он всего лишь… громадный автомат?

Историк кивнул.

– Вспомни хотя бы, что говорит о его гибели легенда, если ей, конечно, можно верить. Она утверждает, что подстроенный врагами оползень… не убил его: он высунул из завала руку с Посохом и в скором времени при помощи этого впечатляющего орудия освободился бы и сам, если бы отсечение конечности не разрушило целостность его организма, а вместе с ней и жизнь. Те, кто это сделал, позаботились о том, чтобы унести руку как можно дальше от тела, и бросили ее в море. Когда человек теряет руку, он вовсе не обязательно умирает от этого. Но убери из часового механизма хотя бы одну пружину, и часы встанут и будут стоять до тех пор, пока недостающая деталь не вернется на место.

Ниффт задумчиво смотрел в окно.

– Так, значит, он работал на еще более могучих хозяев куда более значительного мира? Почему бы и нет? Сам тоже Раб? Но тем не менее прекрасное и грозное создание, Шаг. Помню, каким я его увидел в последний раз: он походил на те гравюры, что ты мне показывал, со сценами из «Пак-Демониона» Парила, как бишь того парня зовут?

– Ты имеешь в виду гравюры на дереве Ротто Старва?

– Вот-вот, он самый. Старв. В общем, за день до того, как наш корабль поставил парус, мы с Кандросом взяли Служку и Крекитта покататься на Смотрительнице – так сказать, прощальная экскурсия по городу, не столько для нашего собственного удовольствия, сколько для Служки и старика, которые нам под конец очень понравились. Короче, мы перемахнули через горные вершины и зависли над южной оконечностью города, разглядывая его в предзакатном освещении. Картина могла вызвать трепет в ком угодно, Шаг, их была целая армия, и они шагали в унисон, словно одержимые отчаянием.

Я говорю о горожанах. Они наводнили улицы, и их движение приводило на память вечно меняющуюся неизменность потока. Они работали все в тех же кузнях и литейных мастерских, которые были в городе испокон веку, с той только разницей, что теперь там трудились все. Стада не было видно, животные работали в дальних горах, неподалеку от Оссваридона. Половина Смотрительниц отправилась с ними, вторая патрулировала улицы и периметр города, отмеченный теперь грудами каменных обломков. Но в них практически не было нужды. Одно только присутствие Пастура подчиняло себе всех, и мужчин и женщин, без исключения. А он отдыхал от трудов. Наковальня еще гудела от недавних ударов Молота, рдеющая металлическая крошка устилала ее поверхность. Великан сидел, спиной прислонившись к холму, сложив могучие руки на коленях, небрежно придерживая Молот правой ладонью. Он взирал на город, словно чужеземец, разглядывающий непривычный вид. Из труб валил дым, зарницы вставали над плавильными печами с невиданной прежде яркостью. Лучи его глаз перебегали с крыш домов на запруженные людьми улицы, время от времени поднимаясь к звездам.

Помолчав немного, Марголд вполголоса заметил:

– Он отправил стадо пастись туда, где был погребен он сам и их предки? Быть может, он уже тогда замысливал возвращение домой?

– Возможно. Остается только гадать, что ждет его там после столь длительного отсутствия. Он, кажется, тоже о этом думал.