Глава 19

Когда мы появились в купеческом подворье, уже начало темнеть. Прасковья так и не объявилась, и все здесь было так же, как и час-полтора назад, разве что заснул ослабевший от потери крови гонец. Известие об исчезновении молодой хозяйки всех напугало. Купчиха Вера Аникиевна лежала в коме, управляющий бесследно исчез, а теперь еще пропала и молодая владелица. Поневоле люди задумались, чем это для них может кончиться.

За отсутствием иных руководителей бразды правления подобрала особа, наиболее приближенная к пропавшей, мамушка Матрена. Женщина она была, бесспорно, хорошая, добрая, но, к сожалению, излишне активная и бестолковая. Вместо того, чтобы просто собрать и опросить местных обитателей, она сама носилась по всей территории имения, каждому встречному рассказывал о несчастье, заодно пускала слезу и вносила в поиски Прасковьи максимально возможную нервозность и дезорганизацию. Пришлось, чтобы попусту не терять время, вырвать руль из ее любящих, но ненадежных рук и самому организовать опрос возможных свидетелей.

Не думаю, что выскажу оригинальную мысль, но мне кажется, ни одно преступление нельзя совершить, совсем не оставляя следов. Тем более, когда дело касается неподготовленной акции. А времени для продуманной и тщательной подготовки похищения у злоумышленников быть не могло. Здесь мы с Прасковьей появились ночью, об этом они могли узнать в лучшем случае ближе к утру или после рассвета. Судя по покушению на меня, они и пошли самым простым, силовым путем. Отсюда можно было предположить, что и девушку похитили так же безыскусно. Вопрос был только в том, где это произошло, если близко от дома, то свидетелей отыскать будет несложно, далеко – придется потерять на опросы окрестных жителей очень много времени.

В любом случае первым делом нужно было выяснить, когда Прасковью видели в последний раз, и каким путем она отсюда ушла. Этим я и занялся, преодолевая активную помощь мамушки. После некоторых усилий, мне удалось собрать вместе всех местных обитателей.

Когда все взрослое и подростковое население оказалось вместе, я задал общий вопрос, кто сегодня утром видел хозяйку. Как обычно, желающих сознаться не нашлось. Главное правило нашего выживания: «Моя изба с краю, я ничего не знаю», сработало и на этот раз.

– Пусть встанет тот, кто сегодня видел Прасковью, – во второй раз предложил я собравшимся.

Опять ответом было общее молчание. Тогда я ре-мил попробовать простенький психологический прием.

– Сейчас каждый по очереди будет вставать и говорить, видел или не видел хозяйку. Кто мне соврет, того я заколдую и превращу в жабу, – совершенно серьезно сказал я. – Начинаем с левого края.

Дело двинулось, хотя и со скрипом. Всего, считая детей, здесь собралось больше пятидесяти человек, часть из них элементарно не понимала, что я от них хочу, и таким пришлось объяснять и задавать вопросы индивидуально, да еще не по одному разу. Тягомотина с таким опросом получилась большая, но кое-что выяснить удалось.

Несколько человек сознались, что видели, как девушка утром шла на зады двора. Один мальчишка даже указал, через какой лаз она покинула имение. Однако на этом все и застопорилось.

Теперь, когда я сам увидел всех местных жителей, несколько человек мне показались весьма подозрительным.

Трудно объяснить, что в них не нравилось. Скорее всего, такое интуитивное чувство недоверия появляется от комплекса мелких незначительных признаков в поведении, манере говорить, смотреть, уклоняться от прямых ответов.

Когда все ответили на единственный вопрос, и никто так и не превратился в жабу, пришлось пойти нетрадиционным путем. Я вспомнил, как ловил вора один из героев рассказа Джека Лондона, и решил попробовать тот же способ.

Первым делом я отделил мужчин от женщин и детей. Последних отправил спать, а мужчин попросил остаться. Когда те ушли, я попросил Матрену принести с кухни старый чугунный горшок. Никто не понимал, что я задумал, и в горнице стояла тягостная, напряженная тишина.

– Следи, чтобы никто не ушел, – попросил я Сидора, а сам пошел переодеваться в колдовское платье. Соответствующий антураж играл в таком деле не последнюю роль.

Переодевание заняло минут двадцать, что должно было хватить предателю почувствовать себя не в своей тарелке. Когда я вернулся в горницу, прекрасный закопченный чугун уже стоял посередине стола. Мое театрализованное появление произвело ожидаемый эффект и еще больше накалило обстановку. Теперь главным было запугать публику. Я, как и в прошлые «сеансы» магии, зажег четыре свечи и поставил их по краям стола, чтобы подробности моего наряда были хорошо видны зрителям. Ну, а после этого начал выплясывать вокруг стола, произнося «страшные» заклинания.

Если быть честным, то шаманский танец у меня получился не так чтобы очень впечатляющий, но свечи, наряд и напряженная обстановка, восполнили недостатки таланта исполнителя.

Когда необходимые обряды были совершены, я картинно поднял руки, так, чтобы походить на черного ворона. К этому моменту мужики окончательно сомлели и таращились на происходящее с мистическим ужасом.

– Я вижу, как один из вас предает хозяйку, – замогильным голосом объявил я, упирая слепой взгляд в потолок. – Пусть он сам во всем сознается или его ждет страшная кара!

К сожалению, желающих сознаться не нашлось. Тогда мне пришлось перейти к последней сцене комедии:

– Вы видите этот чугунный горшок? – спросил я публику.

Все разом посмотрели на чугун.

– Теперь это не простой горшок, я вложил в него свою колдовскую силу! – продолжил я. – Как только вор и изменник коснется его руками, он тотчас превратится в соляной столб!

Не знаю, что думал в эту минуту предполагаемый предатель, но страх читался на всех лицах.

– Сейчас я потушу свечи, и все мы выйдем в сени, – продолжил я, – и вы будете по одному заходить в горницу и накладывать на волшебный горшок руки.

В рассказе Джека Лондона таким способом определили, кто из подозреваемых вор. Тот единственный изо всех испытуемых не осмелился коснуться закопченного горшка, и только у него руки остались чистыми.

Смущенные дворовые потянулись в сени. Когда мы остались с Сидором, кстати, не меньше других напуганным предстоящим опытом, я в двух словах объяснил ему, в чем дело, и сказал, что для затравки пошлю его щупать горшок первым. Парню так понравился прикол, что он засмеялся, на минуту забыв о трагической судьбе Прасковьи. Пришлось на него шикнуть и объяснить, как себя вести во время испытания.

– Понятно, – смутившись, сказал он, – все выполню в лучшем виде!

Мы погасили свечи и вышли к тревожно ждущим дворовым. В сенях горела только одна сальная свечка, так что лица испытуемых было не разглядеть. Тусклый свет был нужен для того, чтобы никто не смог рассмотреть свои запачканные сажей руки.

Наступал «момент истины», и приходилось держать себя с соответствующей ему серьезностью, как никак, одному или нескольким дворовым предстояло погибнуть! Для пущей важности я согнал все мужиков к одной стене, а сам встал напротив.

– Первым пойдет, – начал я и замолчал, испытующе вглядываясь в темные лица. Люди оцепенели от ужаса. – Первым пойдешь ты, – указал я пальцем на своего помощника.

В сенях раздался общий вздох облегчения. Теперь все смотрели на Сидора и ждали, что тот будет делать. Парень глубоко вздохнул и медленно двинулся к двери. Он взялся за ручку и потянул ее на себя. Громко, так что все невольно вздрогнули, завизжали несмазанные петли. Сидор нерешительно постоял на пороге, потом как в омут головой, бросился в горницу. Опять ударил по нашим напряженным нервам визг теперь уже закрывающейся двери. Потянулись бесконечные секунды напряженного ожидания. Горюнов младший, согласно уговору, должен был пробыть в горнице несколько минут, чтобы окончательно запугать предателя.

Ожидание делалось невыносимым, даже я невольно нервничал, поддавшись общему настроению. И вот когда казалось, что он уже не вернется, дверь начала медленно открываться. Все инстинктивно подались назад, словно ожидая увидеть выходящий из горницы соляной столб.

Наконец в темном дверном проеме показался живой и невредимый человек. Опять прозвучал общий вздох облегчения. Парень вошел в сени и медленно затворил за собой дверь. Все взоры обратились к нему.

– Теперь пойдешь ты, – не дав дворовым опомниться от потрясения, приказал я стоящему ближе всех к горнице человеку.

– Я? – переспросил тот, начиная осознавать весь ужас предстоящего ему испытания.

– Ты! – сурово подтвердил я, указывая ему неумолимым перстом на дверь.

Теперь все внимание сосредоточилось на новой жертве. Ей оказался мужчина лет тридцати, один из тех, кто казался мне подозрительным.

– Иди или признавайся в измене! – приказал я. Он отрицательно замотал головой и безропотно вошел в горницу.

Теперь мы, с тем же что и раньше, нетерпением, ждали его возвращения.

Не знаю почему, но и этот испытуемый проторчал в комнате около пяти минут. Зато вернулся он не так эффектно, как Сидор, резко открыл дверь и выскочил оттуда, как ошпаренный.

– Все, – радостно сообщил он, – зря ты на меня думал. Правда себя всегда покажет!

– Следующим идешь ты, – приказал я следующему дворовому.

Теперь дело пошло быстрее. Дольше других в горнице оставались только двое изо всей нашей компании. Наконец испытание прошли все до единого. Последним в горнице побывал паренек лет шестнадцати. Однако и он остался живым. Это уже было похоже на провал представления. Когда я попросил всех вернуться в горницу, на меня смотрели без прежнего страха, кое-кто даже осмеливался ухмыляться и насмешливо переглядываться с товарищами.

– Теперь всем подойти к столу, – сказал я, зажигая потушенные свечи.

Не очень охотно, но приказание выполнили. Я переглянулся с Сидором, и тот отошел к дверям, где с обнаженным кинжалом в руке загородил выход. На него пока никто не обращал внимания, все взоры были устремлены на главного фокусника.

– Ты, – обратился я к последнему из посетивших комнату, – покажи свои руки.

Парнишка не понял и просто вытянул руки вперед.

– Поверни их ладонями вверх!

Он медленно исполнил приказание. Ладони оказались черными от сажи. Наконец до испытуемых дошло, зачем мне это нужно.

– Отойди туда, – показал ему на самый дальний от дверей угол. – Теперь ты, – велел я следующему, одному из тех, кто не надолго задержался в горнице.

И у этого человека с руками оказалось все в порядке, после чего он присоединился к давешнему парнишке.

Руки показывали не все сразу, а на кого я указывал. Пока я выбирал из тех, кто быстрее других прошел проверку. Дело продвигалось быстро, и скоро возле стола осталась только медлительная троица. Теперь нам с Сидором предстояло быть начеку.

– Показывай ты, – сказал я крайнему.

Тот не понял и удивленно на меня посмотрел.

– Чего показывать?

– Руки покажи, как все показывали, – объяснил я ему, уже понимая, что мужик просто медлительная тупица.

– Мне что, я могу и показать, велика работа! – ответил он, выворачивая вверх ладони. Не знаю, что он в одиночестве делал с чугуном, но половина сажи с того намертво прилипла к его рукам. – Только я не понял, зачем Марфа сюда чугун-то принесла?

В группе, уже прошедшей испытание, кто-то хихикнул.

– Теперь твоя очередь, – сказал я предпоследнему. Тот неожиданно засуетился и спрятал руки за спину.

– Чего показывать-то? Кто имеет такой указ?! Не стану я всякому руки показывать, так и сглазить человека недолго!

Невысокий человек с сивой бородой и плоским лицом начал медленно пятиться к дверям, зачем-то кивая столпившимся в углу дворовым. Наверное, ждал от них сочувствия. Однако они уже успешно прошли «страшное» испытание, и потому смотрели на него с тревожным интересом, но безо всякого сочувствия.

– Стой! – остановил его предателя. – Стой, если жить хочешь!

Мужик скривил лицо и стащил с головы шапку. Все ждали, что будет дальше, а он, как положено, с размаху бросил ее на пол и закричал с надрывом, плачущим голосом:

– Да будь оно все неладно! Автаномка во всем виноват, это он, проклятый, упросил молчать! А что он мне, сват или брат?! Стану я из-за него в аду веки вечные жариться!

Что за «Автаномка», который во всем виноват, я догадался сразу, общее внимание сразу переключилось на последнего, самого подозрительного для меня участника испытания. Тот стал поспешно отходить спиной вперед к дверям. Все молча наблюдали, чем это кончится. На его пути стоял с кинжалом Сидор.

– Не подходи, всех порешу! – нервно, воскликнул Автоном, с ненавистью глядя на меня, хотя я остался на прежнем месте, даже не пытаясь его задержать.

Он дошел до Сидора и спиной наткнулся на острие кинжала. Дальше пути ему не было, разве что на тот свет.

– Вернись, – позвал я его словами какой-то старой песни, – я все прощу!

– Да, простишь! – ответил он, переминаясь на месте. – Видел я таких прощалыциков!

– А ну, вяжите их, ребята, – приказал я дворне.

Те будто того и ждали, бросились на проштрафившихся товарищей, повалили на пол и начали вязать кушаками. Поднялся невообразимый гвалт, все друг другу что-то советовали, укоряли в неловкости, заодно поминали провинившимся старые обиды и активно «мяли бока». Пришлось грозными окриками прекратить начавшееся избиение. Помятых напуганных мужиков посадили на лавку. Первый смотрел умильно, хоть так пытаясь доказать свою преданность и чистосердечие, второй глядел волком, облизывая разбитые в кровь губы.

Допрашивать их при всех я не хотел и приказал «публике» разойтись. Холопы, лишившись дармового зрелища, недовольно ворча, медленно покидали горницу. Мы остались вчетвером.

– Рассказывай все, что знаешь, – велел я сивобородому.

Мужик засмущался, попытался начать с жестикуляции, но руки у него были связаны, и он заговорил, тяжело подбирая слова:

– Так оно, значит, ничего я такого не видел. Автаномка, он мне велел, ты, говорит, ничего не видел, ничего не знаешь, а я-то видел! Чего было, то было. Да. Вот значит, такие дела! Иду я, значит, сегодня утром. Баба меня, значит, послала. Сходи, говорит, Демьян Демьяныч, принеси поправиться. Мы вчера, значит, как молодая хозяйка нашлась, того этого, вот она, баба от похмелья-то, чтобы поправиться и послала...

Слушая этот увлекательный рассказ, я понял, что он просто никогда не сможет кончиться, и прервал мужика:

– Когда ты увидел Прасковью?

Демьян Демьяныч смешался, потеряв нить повествования, и замолчал, глупо пяля глаза. Мне такие приколы были знакомы, сам ими пользовался при общении со строгим начальством. Я повторил вопрос, но тот снова понес околесицу:

– Так я, значит, тебе и говорю, что баба меня послала. Мы с ней вчера, того...

– Про бабу я понял. Теперь даю тебе последнюю попытку, если и дальше будешь валять дурака, то больше спрашивать не буду.

– Почему? – по-настоящему глупо удивился он.

– Не хочу зря время терять, не станешь дело говорить, Сидор тебя зарежет как барана, и все дела.

Демьян сначала не поверил, но посмотрел на сына подьячего и понял, что я грожу не зря. Тот, и правда, был так зол, что готов на все.

– Ладно, коли так, – перестав прикидываться кретином, сказал дворовый. – Видел я как Автаномка крадется за Прасковьей. Она как перебралась через лаз, то сразу бегом по улице, а Автаномка за ней следом. Пошел и я посмотреть, что к чему, а он, дьявол, – Демьян кивнул на соседа по лавке, – добежал до угла и свистнул. Тут откуда ни возьмись, двое конных, схватили Прасковьюшку, перекинули через коня и ускакали. Я, конечно, к Автаному, а он грозить стал, скажешь, говорит, кому, жизни лишу!

– Врешь ты все, вражина, – возмутился доселе молчавший Автаном, – не грозил я тебе, ты сам на деньги польстился!

– Какие деньги, ты на меня зря не наговаривай!

– Молчать! – прервал я бессмысленный спор и обратился к предателю. – Теперь ты говори, да без утайки, соврешь, казню, правду скажешь, может и помилую.

Автаном угрюмо на меня посмотрел, но когда мы встретились взглядами, первым отвел глаза.

– Нечего особо и говорить. Прельстили меня по пьяному делу доносить обо всем, что тут у нас делается, обещали озолотить. Озолотили! За все про все медный грош дали, да со мной же его и пропили!

Он замолчал, переживая свой промах.

– За Христа хоть тридцать серебряников отвалили, а тут... Эх, грехи наши тяжкие!

– Что это были за люди, какой им у вас здесь интерес? – перебил я тяжелые думы продешевившего Иуды.

– Люди как люди, такие же, как мы, холопы. Они о себе много не говорили, ни кому служат, ни где живут. Интереса их не знаю, они мне ничего про такое не сообщали. Пили много, это чего греха таить... Они-то и велели рассказывать, что здесь почем, и все дела.

– Когда ты им сказал о том, что Прасковья вернулась?

– Сегодня утром, – ответил он, пряча глаза.

– Первая ложь, – загнул я палец. – Три раза соврешь, лишишься жизни.

Автаном немного смутился, порыскал взглядом по горнице, сознался:

– Твоя, правда, соврал, как они научили. Побежал ночью, сразу, как вы объявились.

– К кому побежал?

– Здесь поблизости. Ваське Кривому доложил.

– Рассказывай все в точности, – оживился я. – Что за Васька, где живет, кому служит!

– Здесь рядышком, за утлом в переулке, изба такая корявая, там раньше Варвара-бражница жила, – объяснил он, для наглядности показав пальцем направление.

– Кому служит, знаешь?

– Это нам неведомо, а Ваське Кривому нужно стучать сначала три раза, а потом еще один, тогда он и откроет!

Больше, сколько я ни бился, ничего интересного Автаном рассказать не смог. Использовали его, скорее всего, втемную, пользуясь извинительной национальной склонностью. Теперь, хоть что-то выяснив, нам предстояло искать концы в соседнем переулке.

Определив обоих мужиков под арест, мы с Сидором отправились на поиски «корявой» избы. Время было полуночное, самое подходящее для разбоя и темных дел. «Корявую» избу Автаном описал в точности, действительно, даже в ряду неказистых соседних строений она выделялась небрежностью постройки, разной толщиной бревнами в стенах и несимметричными пропорциями. Мы осмотрели прилегающую территорию, такую же запущенную, как и сама изба, потом обошли ее вокруг. Единственное ее окно выходило на пустырь, заросший бурьяном.