Глава четвертая

Только я лег спать, как за мной пришел управляющий Карл Францевич. Он, было видно, и сам только что встал с постели и выглядел не как днем – комильфо.

– Ради бога, извините за беспокойство, Алексей Григорьевич, но наша страдалица только что проснулась и просит вас. Не сочтите за труд…

– О чем вы говорите, барон, я сейчас только соберусь.

Последние дни в пути я хорошо высыпался, так что никаких сложностей в ночном бдении для меня не было. Тем более что таинственная графиня меня интересовала. Фон Герц деликатно вышел из спальни, давая мне возможность встать и одеться. Впрочем, туалет у меня никогда не занимал много времени. Через пару минут я был готов, и мы отправились к знакомому торцу дворца, откуда был прямой вход в опочивальню графини.

Как и в прошлый приход, управляющий довел меня только до входа в покои и вернулся назад. Встретила меня не давешняя камеристка, а другая девушка, значительно старше – хотя рассмотреть ее в свечном освещении было мудрено.

– Что с Зинаидой Николаевной? – спросил я. – Ей хуже?

– Она долго спала, а когда проснулась, послала за вами, – ответила девушка с немецким акцентом.

– Проводите меня.

Барышня в точности так же, как и ее отсутствующая товарка, бесшумно открыла дверь спальни и провела меня в совершенно темную комнату.

Я добрался до кровати, нащупал знакомый пуф и сел в изголовье.

В комнате по-прежнему навязчиво пахло духами, и было душно.

– Как вы себя чувствуете, графиня?

– Лучше, – прошелестел нежный глосс, – только очень болит голова…

– Я же велел вам проветрить спальню, – с легким раздражением сказал я. – Если вы не хотите слушаться, то зачем обращаетесь за помощью.

Скорее всего, барыня к такому тону не привыкла и когда отвечала, голос ее обижено дрожал:

– Как вы не понимаете, мне так плохо! И как можно было открывать окна, когда на улице солнце, я этого не вынесу! Вы, вы так жестоки!

– Сейчас солнца нет, так что вам нечего опасаться. Прикажите проветрить комнату, иначе мне здесь делать нечего.

– Ах, как хотите, ладно, пусть! – проговорила умирающим голосом графиня. – Аглая! Подите сюда!

Понятно, что девушка, которая находилась в соседней комнате, за притворенной дверью, ничего не услышала.

– Аглая! – громко позвал я. – Идите сюда! – Испуганная камеристка проскользнула в спальню.

– Принесите свечу и откройте окна! – приказал я.

– Как можно! Запрещено-с, барин, – испуганно ответила она.

– Ах, Аглая, делайте, как доктор велит, – умирающим голосом сказала графиня, – мне теперь уже всё равно!

– Но, – опять попыталась возразить камеристка, – ваше сиятельство…

Я не стал слушать возражения, принес из соседней комнаты свечную лампу, отдернул гардины и с треском распахнул заклеенное бумагой окно. Сразу стало легче дышать. Спальню осветила яркая, почто полная луна, и я с интересом посмотрел на «страдалицу». Зинаида Николаевна лежала, крепко зажмурив глаза. Она была укрыта до горла пуховым атласным одеялом, голова утопала в подушке. Толком разглядеть ее при таком освещении мне не удалось. Аглая с ужасом наблюдала за моими действиями, покорно опустив руки.

– Вы можете идти, – отправил я ее вон из комнаты.

Трагически всплеснув руками, девушка поспешно выскочила в дверь.

– Вот теперь давайте разговаривать, – миролюбиво сказал я, усаживаясь на свой пуфик. – У вас, сударыня, нет никакой опасной болезни, но если вы хотите себя уморить, это ваше дело.

– Но мне так тяжко! Я так больна! – слабо возразила хозяйка.

– Потому и больны, что не дышите свежим воздухом и не встаете с постели. Сейчас я вас осмотрю и попытаюсь помочь.

– Какой вы, доктор, грубый и сильный, – задыхаясь, прошептала женщина. – Тот дивный запах был от вас?

– Это вы о чем? Впрочем, не знаю, здесь было жарко.

– От вас пахло пылью, травой, солнцем и сильным мужчиной, – шептала она, не слушая моих неловких оправданий, – это было упоительно! – Глаза женщины были закрыты, и говорила она словно в бреду. – Я знаю, я чувствую, что скоро умру…

– Всё, – прервал я, – о смерти хватит. Сейчас я вас осмотрю, и буду лечить. В двадцать пять лет просто так не умирают, для этого нужно очень постараться.

– Я боюсь света…

– Вам смотреть незачем, закройте глаза и расслабьтесь, как я вас учил. И стесняться меня не нужно, я – врач.

– Я не стесняюсь, – ответила графиня.

– Тем более, – безразличным тоном сказал я и убрал в сторону одеяло, в которое куталась Зинаида Николаевна.

Она оказалась в тонкой, полупрозрачной батистовой ночной сорочке, под которой угадывалось тело.

– Сейчас я послушаю ваше сердце, – сказал я, припадая ухом к ее груди. Женщина прерывисто вздохнула.

– Не дышите, – попросил я. – Ничего страшного у вас нет, погуляете для моциона недельку по полям и будете совсем здоровы…

Остальной осмотр занял совсем немного времени. Всё что я мог – это послушать легкие и провести пальпацию на предмет, нет ли у нее каких-нибудь опухолей и патологических отклонений от нормы. На мой взгляд, единственное, чем была по-настоящему больна молодая женщина – это атрофия мышц. Многодневное, если не многомесячное лежание в запертой комнате могло подорвать самое богатырское здоровье.

– Сколько времени вы больны? – спросил я.

– Давно, уже больше года.

– И всё это время провели в постели?

– Да, конечно, как же иначе.

– И кто вам такое посоветовал?

– Ко мне ездил один доктор. Он очень беспокоился за мою жизнь и приказал беречься. Он очень опытный доктор, и его все хвалят.

– Кто это все?

– Кажется, Карл Францевич, и еще… Я уже не помню.

– Понятно.

– Теперь я буду вас лечить и останусь с вами на ночь. До утра, – поправился я, чтобы мои слова не выглядели слишком двусмысленно.

– А как же вы будете спать?

– Ничего страшного, полежу на диване. Теперь сосредоточьтесь и ни о чем не думайте.

Я расслабил мышцы, дал им отдохнуть, потом поднял руки над телом графини и начал свое фирменное лечение.

Хватило меня всего на пять минут. После чего руки опустились сами собой. За это время я так устал и вспотел, что Зинаиде Николаевне моих ароматов должно было хватить до самого утра. Впрочем, она через минуту уже крепко спала. Я кончил свои пассы, добрел до маленького, изящного дивана, стоящего у стены, и лег на него, поджав ноги едва ли не до подбородка.

Мышечное и нервное напряжение во время сеанса терапии, новые ощущения от общения с Закраевской отбили сон, и я долго безуспешно мостился на коротком ложе, пытаясь подремать. В голову лезли всякие мысли, от пьяного пророчества волхва, до странного положения графини, словно бы запертой в этой темной, ароматной камере. Как всегда, когда появлялись сомнения на чей-то счет, мозг начинал выделять и систематизировать информацию, выстраивая ее в понятную систему. Однако фактов о возможном заговоре против богатой помещицы пока было мало, разобраться в хитросплетениях сложных отношений в поместье по ним было невозможно, и я решил подождать делать выводы.

Камеристка Аглая после того, как я выставил ее из спальни, больше не появлялась, не заглянула даже узнать, почему я остался на всю ночь и что делаю с ее хозяйкой. Закраевская спала, неслышно дыша, и мне пришлось несколько раз встать, чтобы проверить, жива ли она.

Промучившись до рассвета, я всё-таки уснул и проснулся, когда в комнате было уже светло. Графиня лежала в той же позе, что и уснула. Будить ее не было никакого резона. Я встал с неудобного для спанья дивана, подошел к распахнутому окну и размял затекшие конечности. Вернулся и рассмотрел спящую царевну. В доме была мертвая тишина, во дворе по-прежнему не было видно ни одного человека.

Я тихо вышел из спальни. Вместо ночной камеристки Аглаи, в сенях дежурила давешняя девушка с вздернутым носиком. При ближнем рассмотрении у нее оказалось очень милое открытое личико, забрызганное светлыми веснушками, наивно распахнутые голубые глаза и слегка рыжеватые волосы, соломенного оттенка. Я разом забыл, зачем шел, остановился и приветливо с ней поздоровался.

– Вы уже сменили Аглаю? – спросил я. – Так рано?

– О! Ей ночью сделалось дурно, она даже упала в обморок! – ответила девушка, делая сочувственную мину. – Я здесь всю ночь.

– Что это с ней приключилось?

– О! Аглая такая чувствительная барышня, она очень переживает за графиню.

– Нужно было позвать меня, я бы мигом ее вылечил, – сказал я, не без двусмысленного подтекста. – Вы, я надеюсь, здоровы?

– О! Я всегда здорова, – ответила, смущенно улыбнувшись, камеристка. – Никогда ничем не болею.

Круглое «О!» усиленное округляющимися глазами, с которого она начинала каждую фразу, делало девушку еще милее и непосредственнее.

Я невольно рассмеялся от удовольствия разговаривать с ней.

– Вас как зовут, милое дитя?

– Наташа, – немного кокетничая, ответила она. – А вас?

– Меня Алексеем.

– Вот и познакомились, – засмеялась Наташа. – Как наша барыня? Ей лучше?

– Думаю, что скоро поправится. А вы давно при графине?

– Третий год.

– Она давно так больна?

– С зимы. Сначала простудилась, долго лежала в горячке, а потом вообще перестала вставать.

– Вы знаете, доктора, который ее лечил?

– О! Видела, когда он сюда приезжал. Такой солидный, представительный. Он немец, а я по-немецки не знаю, только немного по-французски.

– Везет вам, а я кроме русского других языков не понимаю, разве что немного немецкий и английский.

– Аглицкий? – переспросила Наташа. – Вы так странно говорите, как будто вовсе не русский.

– Это меня так няня в детстве научила разговаривать, многие удивляются, – соврал я, чтобы объяснить свой непривычный для внимательных собеседников выговор.

– Няня? А у вас не было гувернера?

– Нет, я из бедной семьи, какие там гувернеры.

Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь.

– О! Как вы смешно говорите!

– А почему графиня не живет со своим мужем? – как бы между делом спросил я.

– О! Он такой старый и страшный. Вот такой, – Наташа выкатила глаза, сгорбилась и развела руки в стороны. – Граф всё время болеет и лечится на водах.

– Зинаида Николаевна сама из бедной семьи?

– Нет, что вы, Алексей, она сама богатая, урожденная княжна Г., – девушка назвала известную княжескую фамилию, славную в российской истории.

– А почему ее выдали за старика?

– Не знаю, об этом у нас нельзя говорить.

– Фон Герц давно здесь управляющим? – задал я очередной интересующий меня вопрос.

– О, нет, не очень. Несколько лет. Его старый граф прислал. Он очень строгий, его в имении все боятся!

– Вы тоже?

– О, да, – просто ответила Наташа, – он так на меня смотрит…

Ну, на такую девушку «так» смотреть было не очень грешно. Очень уж была хороша ее здоровая, расцветающая юность. Разговаривать с Наташей мне было чрезвычайно приятно, к тому же без женского общества я порядком соскучился, однако ночь, проведенная в дамской спальне, «без санитарных удобств», не позволяла долее оттягивать встречу с укромным уголком имения. Потому, скомкав разговор, я, как ошпаренный, выскочил наружу.

В парке по-прежнему никого не было, и я удивился, когда и каким образом садовники умудряются приводить его в такой образцовый порядок. Спешно вернувшись в гостевой флигель, я, наконец, смог уединиться, после чего вернулся в свои покои и спросил набежавших слуг туалетные принадлежности и завтрак. Хотя графине и нравились резкие мужские запахи, особенно злоупотреблять этим не стоило.

Предок пока не объявлялся, видимо, спал после вчерашнего загула. Приведя себя в порядок и поев, я опять пошел к графине, проследить, как она будет реагировать после пробуждения на дневной свет и свежий воздух. К тому же следовало проконтролировать ее диету. Мне было пока не ясно, по какой причине ее загоняют в гроб, из-за господствующих в эту эпоху дурацких научных теорий, требующих для больных минимального контакта с «грубой» природой, или намеренно.

У входа в спальное крыло дворца, мне встретился управляющий. Барон был по-прежнему предельно доброжелателен и первым делом сообщил, как продвигается ремонт нашего рыдвана.

Работы осталось на день-два, так что послезавтра, по его словам, мы сможем продолжить свое путешествие. После этого зашел разговор о самочувствии хозяйки.

– Я очень беспокоюсь о здоровье Зинаиды Николаевны, – признался управляющий. – Не вреден ли ей свежий воздух? Она очень больна.

Я состроил наивную мину и уверил его, что свежий воздух больной будет только на пользу.

– Вы, барон, вероятно плохо знакомы с последними достижениями медицины, – в Кильском и Лейпцигском университетах разработан новый метод лечения внутренних болезней активной воздушной средой.

Фон Герц, состроив умную мину, внимательно слушал последние медицинские известия в моей вольной научной трактовке.

– А доктора Вюрцбургского университета настоятельно рекомендуют лунно-воздушные ванны! Я же лечу графиню по методу Гейдельбергского университета. Вы слышали об их теории?

– Как же, как же, только не очень отчетливо.

– Это очень интересная теория, как-нибудь я вам о ней подробно расскажу.

Спорить против достижений науки собственной родины фон Герц не осмелился, потому попытался найти вескую оговорку:

– Я, конечно, согласен с новыми научными теориями, когда дело касается германского воздуха. И всё-таки я боюсь, что Зинаиде Николаевне российский воздух может пойти во вред.

– Воздух, барон, – везде воздух, даже в Африке. Господь создавал землю не по границам государств, так что будьте благонадежны, теории германских врачей самые правильные и передовые!

Фон Герц состроил уважительную гримасу и пообещал предельно ускорить ремонт кареты. После чего мы с ним сердечно распрощались. Я проводил его взглядом, злорадно представляя, как он неприятно удивится, если мы останемся еще на пару дней окончательно разобраться со здоровьем графини.

Камеристка Наташа искренне обрадовалась моему приходу, видимо умирала от скуки в одиночестве.

– Ну-с, что у вас нового? – спросил я докторским тоном.

– Зинаида Николаевна проснулись и позавтракали. Теперь отдыхают.

– Окна не закрыли?

Девушка смутилась и нерешительно кивнула головой, – понимай, мол, как хочешь.

– Я к ней зайду на минуту, – сказал я.

– Графиня просила ее не беспокоить.

– Наташа, здесь опять командовал барон?

Девушка незаметно кивнула и с беспокойством покосилась на дверь из комнаты, на которую я раньше не обратил внимания.

– Вы там живете? – тихо спросил я, проследив ее взгляд. —Там сейчас кто-нибудь есть?

Наташа молча кивнула. Подставлять девушку под гнев управляющего я не решился, похоже, у них здесь были очень не простые отношения.

– Что графиня ела на завтрак? – громко поинтересовался я официальным голосом, подмигнув девушке, что понимаю складывающиеся обстоятельства.

– Кофий и устрицы, – ответила девушка.

– Что? – поразился я. – Откуда тут устрицы?

– Не знаю, об этом нужно спросить на кухне.

– Ладно, пойду, узнаю. Кажется, я велел кормить больную бульонами и овощами! – нарочито громко, чтобы слышали в соседнем помещении, сказал я.

Что-то барон всё меньше делался мне симпатичен. Соленые устрицы, – а какие еще здесь могли быть? – не самая лучшая еда для доведенной до дистрофии женщины. Покинув покои хозяйки, я прямиком отправился разыскивать кухню. Так как спросить было не у кого, я подошел к часовым у входа:

– Где здесь кухня? – спросил я у одного из истуканов.

– Was Sie, Негг wollen? Ich verstehe Sie nicht, – ответил он мне по-немецки.