По прошествии нескольких дней и на следующий день после прибытия вышеупомянутого парохода "Великая княжна Татьяна" в Самару, где молодой человек в котелке высадился, там же, ночью, было произведено неизвестным злоумышленником дерзкое ограбление самарского купеческого банка, где также были вскрыты два сейфа и похищены сто пятьдесят шесть тысяч рублей. При этом, как и в Нижнем-Новгороде, злоумышленник произвел вскрытие сейфов в удивительно короткий срок.
      По начатии полицейского дознания по этому делу было установлено, что в вечер прибытия парохода "Великая княжна Татьяна" в Самару, в гостиницу "Волга" явился рыжеватый молодой человек в котелке и, предъявив паспорт на имя Казимира Ястржембского, занял номер. На следующие сутки около трех часов ночи он вернулся из города в гостиницу с саквояжем в руке и дал коридорной Аграфене Гориной, открывшей ему дверь, пять рублей на чай. При этом, как показала на дознании Горина, он был вполне трезв, но явно утомлен.
      Именно эти данные и пролили известный свет на это дело, поелику по данным харьковской сыскной полиции известный медвежатник Шульц-Романеску проходил у них под фамилией Ястржембского.
      Однако по получении и проверке этих данных Шульц - Ястржемский скрылся из Самары в неизвестном направлении.
      И лишь через восемь месяцев следы Шульца - Ястржембского всплыли в Берлине, откуда поступило сообщение берлинского полицей-президиума о нижеследующем, обратившем на себя внимание немецкой полиции происшествии.
      В феврале текущего 1913 года в Берлине была открыта техническая выставка, на которой как германские, так и другие европейские фирмы демонстрировали свои товары. В павильоне "Банковское и торговое оборудование" ряд фирм демонстрировал новые стальные сейфы с секретными замками. В частности, демонстрировались и сейфы фирмы "Отто Гриль и К°". В целях рекламы как эта фирма, так и германская электротехническая фирма "Симменс-Шуккерт", демонстрировавшая сейфы с секретной электрической сигнализацией, объявили большой денежный приз тому из посетителей, который сумеет в первом случае вообще открыть сейф, а во втором - открыть его без того, чтобы автоматически включилась электрическая сирена.
      7 февраля в присутствии многочисленной публики некий рыжеватый молодой человек в котелке подошел к администратору павильона и заявил, что сейчас он попытается открыть как сейф лейпцигской фирмы "Отто Гриль и К°", так и сейф "Симменс-Шуккерт". Его предложение было принято, и он, к вящему удивлению представителей фирм и восторгу многочисленной публики, в течение двадцати двух минут открыл оба сейфа, причем во втором случае сумел предварительно отключить секретную сигнализацию.
      Ему тут же были выданы денежные призы, и он на плохом немецком языке пригласил всех присутствующих в пивную "Вагнер", где и угощал их за свой счет, а сам, довольно сильно выпив, танцевал чечетку и провозглашал тосты за город Одессу, именуя ее "Одесса ди мутер".
      Между тем инженер фирмы "Отто Гриль и К°" Ганс Шмельц, упомянутый выше, позвонил в берлинскую полицию и сообщил, что способ, которым неизвестный открыл сейф, очень напоминает ему происшествие, случившееся в нижегородском отделении Волжско- Камского банка.
      Тогда представители берлинского полицей-президиума спешно явились в пивную "Вагнер" и потребовали у неизвестного молодого человека предъявления документов. Он показал им русский паспорт на фамилию Ястржембского с визой на выезд за границу, данной конотопским уездным исправником. Чины берлинской полиции тем не менее предложили ему следовать за собой на предмет дальнейшего выяснения его личности, но Ястржембский от этого категорически отказался и стал просить защиты у публики, уже основательно подвыпившей за его счет. Публика единодушно встала на его защиту и оттеснила чинов полиции, а сам Ястржембский скрылся.
      Докладывая о вышеизложенном вашему высокопревосходительству, со своей стороны полагал бы необходимым войти в сношение с господином министром иностранных дел, его высокопревосходительством г-ном Сазоновым, на предмет обращения в установленном порядке к германской полиции с просьбой об обнаружении, задержании и выдаче названного Ястржембского- Шульца, как серьезного уголовного преступника.
      Директор департамента полиции
      министерства внутренних дел,
      действительный статский советник
      С. П. Белецкий".
      Из дальнейшей переписки, которая содержалась в этом архивном деле, можно было понять, что в течение почти года царское министерство внутренних дел через министерство иностранных дел связывалось с германской полицией, которая разыскивала или делала вид, что разыскивает "адмирала Нельсона", а потом разразилась война, и эта трогательная переписка прекратилась.
      Был уже вечер, когда я, закончив ознакомление с этими пожелтевшими документами и списав на память наиболее интересные из них, пошел с Осиповым в кинотеатр "Аре", где теперь находится драматический театр имени Станиславского.
      Взяв билеты, мы решили погулять, так как до начала сеанса еще оставалось около часа.
      - Скажи, Николай, чем может кончить этот "адмирал Нельсон"? - спросил я Осипова.
      - Я сам часто думаю о нем и таких, как он, - ответил Осипов. - Как тебе сказать, дружище, это очень сложный и трудный вопрос. Мы получили в наследие от прошлого довольно большой уголовный мир с его навыками, традициями, различиями, если хочешь знать, "школами" и специальностями. Сейчас, в годы нэпа, уголовщина опять получила какую-то питательную среду. Рестораны, бега, частные магазины, торговля, кабаре, сами нэпманы наконец - все это, конечно, в какой-то степени порождает и уголовщину. Есть еще немало старых "специалистов" - грабителей, воров, содержателей всевозможных притонов и т. п. Думаю, что большинство из них будет нами рано или поздно поймано и отправлено по назначению. Какая-то часть, вероятно, "перекуется" и начнет трудовую жизнь. Куда пойдет "адмирал", трудно сказать... Но то, что он никогда не берет из государственных и кооперативных сейфов денег - факт... Это все-таки нюанс... А в общем: поживем - увидим...
      Утро следующего дня началось с телефонного звонка секретарши С., передававшей, что тот продолжает волноваться и велел напомнить, что осталось два дня. Нельзя сказать, чтоб это сообщение привело меня в хорошее настроение. В два часа со мною связался Осипов и сообщил, что ему только что позвонил по телефону "адмирал Нельсон" и сказал, что работа кипит, но монет пока нет.
      В конце дня позвонил Шевердин, и по тревоге, с которой этот добрый старик справлялся о ходе дел, я понял, что он искренне обеспокоен и считает, что, если монеты не найдутся, мне несдобровать. Я в самых общих словах доложил Шевердину, что товарищи из МУРа приняли такие-то меры, но пока результатов нет.
      - Жаль, жаль, - вздохнул Шевердин, - уж очень бушует наш потерпевший... Старайтесь, розоволицый сын мой, старайтесь, а то влипнем мы с вами в историю с географией...
      Нетрудно представить себе мое состояние, когда в тот же день вечером под окнами моей комнаты загудела знакомая сирена осиповского "пежо", Я пулей выскочил на улицу и еще издали увидел улыбающееся лицо моего друга, рядом с которым сидел один из самых талантливых его помощников - Николай Леонтьевич Ножницкий.
      - Садись, едем! - крикнул мне Осипов. - Звонил "адмирал" и просит срочно приехать в "Культурный уголок"...
      Я сел в машину, и мы помчались на улицу Горького, где в невысоком доме на углу Малого Гнездниковского, который давно уж снесен и на месте которого теперь высится новый дом, помещалась пивная, называвшаяся "Культурный уголок" и славившаяся, однако, не столько культурой, сколько отличными вареными раками и совершенно необыкновенной вяленой воблой, подаваемыми вместе с моченым горошком к пиву.
      "Адмирал Нельеон" уже поджидал нас за столиком в углу, сидя в своем отличном, очень модном костюме, с самым торжественным выражением лица.
      - Добрый вечер, добрый вечер, - с достоинством протянул он. - Ну и задали вы мне работку, будь она проклята!.. Это называется - человек приехал встряхнуться и отдохнуть!.. От такого отдыха недолго и сыграть в ящик - как говорил мой покойный папа, а человека умнее его в Одессе не было и уж теперь безусловно не будет... Между прочим, он был лучший слесарь-механик в этом великом городе, и я убедился по себе, что законы наследственности не выдумка шарлатанов... Один раз, не сойти мне с этого места...
      - Нельзя ли ближе к существу дела? - перебил его Осипов. - Историю с покойным папашей вы мне рассказывали еще в тысяча девятьсот двадцать первом году...
      - Пардон, забыл, ей-богу забыл, - произнес "адмирал". - Так вот, могу и ближе к делу... Вчера я прямо с вокзала собрал кого следует и провел пленарное заседание. Я произнес такую речь, что ребята заплакали... "Проклятые гидры контрреволюции, - сказал я им, - у вас хватило совести, жлобы, кинуться на наркома и свистнуть у него какую-то вонючую и никому ненужную коллекцию монет, чтобы сократить его нужную жизнь! Из-за каких-то паршивых динаров с дырками вы отрываете члена Правительства от важнейших государственных дел, деникинцы! Я бросил все свои дела в Одессе и примчался, чтобы сказать вам свое "фэ"... На Молдаванке три дня плевались, узнав о вашем гнусном злодеянии, которому нет слов, махновцы!.." Я говорил полчаса, не меньше, и три раза мне подавали воду, так я волновался... И тогда встал король московских домушников вы его знаете, Николай Филиппович...
      - Сенька Барс, знаю, - произнес Осипов.
      - Именно. Обливаясь горючими слезами, он поклялся, что это не его работа. Что вам много говорить?.. Там были сливки Москвы, я все поклялись бросить работу, пока не найдут этих проклятых монет, из-за которых мы все опозорены... И кому, как не вам, знать, что они действительно сдержали слово...
      - Это верно, - подтвердил Осипов. - За эти сутки, впервые за последние годы, не было совершено ни одной кражи...
      - Что значит кражи? - обиженно спросил "адмирал". - Что значит - кражи, когда сутки вообще никто не работает... Ведь пришлось мобилизовать всех фармазонов, и уличных грабителей, и кукольников, всех стоящих людей... Был ли раздет хоть один нэпман, вырвана ли хоть одна сумка у какой-нибудь шмары, вытащен ли хотя бы один бумажник? Да что говорить, когда город объявлен на осадном положении... Нам недешево обошлись эти динары с дырками!.. Может быть, вы думаете, что хоть один человек спал хотя бы десять минут? Если вы это думаете, я перестану вас уважать...
      - Нет, я этого не думаю, - поспешил заявить Осипов.
      - Потому что умный человек!.. Скажу больше - всю ночь я сам провел на главной малине...
      - В Зоологическом переулке? - улыбнулся Осипов.
      - Николай Филиппович, этого я от вас не ожидал, - нахмурился "адмирал", адмирал Нельсон за всю свою жизнь не завалил ни одной малины и такие вопросы,это не по конвенции... В общем... я ничего не скажу...
      - Ладно, замнем, - усмехнулся Осипов. - Продолжаем заседание...
      - Продолжаем. До утра я просидел на малине, каждые полчаса прибегали люди со всех концов города, и каждый говорил: "Нет!.." В семь часов утра ни один профессор на свете не дал бы за мою жизнь медного гроша, так меня трясло от волнения... В восемь я уже был одной ногой на том свете, и сильно попахивало могилой - сердце почти не работало, пропал пульс, и Манька Блоха, хозяйка малины, рыдала, глядя на меня, и вопила:
      "Адмирал", миленький, неужели ты помрешь из-за каких-то динаров с дырками? Ой, что мы скажем Одессе? Как объясним, что тебя не уберегли, мне сожгут малину, "адмирал"..." Кто, вы думаете, меня спас?.. Сенька Барс. Он прибежал в девять тридцать и, увидев, что я уже почти не дышу, сразу понял, что надо делать... Дело в том, что Барс - человек с недюжинным образованием, он почти закончил фельдшерскую школу в Жмеринке и, видит бог, если б не стал вором, то давно был бы профессором медицины... В общем, он с ходу ринулся в ближайшую больницу и там средь бела дня стащил из-под какого-то больного подушку с кислородом, которую принес мне... Дай ему бог здоровья - это была единственная кража, совершенная за этот ужасный день... Хорошо я отдохнул в Москве, а, Николай Филиппович?!
      - Ближе к делу, "адмирал", - неумолимо произнес Осипов.
      - Мы как раз к нему подходим, и сейчас я брошу якорь, - сказал "адмирал". - Когда я немного отдышался, вбежал Колька Кролик из Марьиной Рощи с таким видом, как будто он только что сорвался с кола турецкого султана или украл в трамвае линии "Б" британскую корону, и заорал во все горло. "Что ты орешь, идиот?" - спросил я, а он все продолжал кричать, пока Сенька Барс не вытряхнул из него сути дела: оказывается, урки нашли все-таки этого проклятого ворюгу, и он оказался, во-первых, не москвич, во-вторых, что еще более важно, не одессит, и, в-третьих, даже не настоящий урка, а какой-то приезжий штымп из Тулы... После этого я вас спрашиваю, можно жить на этом странном свете?
      - Где же монеты? - спокойно спросил Осипов, пристально глядя прямо в глаза "адмиралу". .
      - Как раз этот вопрос, не будучи оригиналом, я задал Кольке Кролику, язвительно ответил "адмирал". - Монеты в Туле, куда этот штымп успел их отвезти. Теперь за ними поехала туда такая делегация, что если в этом городе останется хотя бы знаменитый оружейный завод, так горсовет может устроить торжественное заседание... Скоро их привезут сюда...
      Тут даже Осипов не выдержал и вздохнул с облегчением. У меня от радости кружилась голова. Ножницкий так смеялся, что слезы текли у него по лицу, тут кто-то бросил камешек в окно, у которого мы сидели. "Адмирал Нельсон" моментально вскочил и, воскликнув: "Послы прибыли! Музыка играет туш!" выбежал из пивной.
      Через несколько минут он возвратился в пивную с очень торжественным видом, неся в руках довольно большой кожаный мешок с медными застежками.
      - Вот они, - произнес "адмирал", и его единственный глаз засверкал от сатанинской гордости. - Могу дать голову на отсечение, что если б даже все полиции мира, совместно с участниками Венского всемирного конгресса криминалистов, на котором берлинский полицей-президент так заслуженно тепло отозвался о моих руках, приехали бы сюда, чтобы разыскать эти монеты, им бы пришлось организованно утопиться в Москве-реке от неслыханного позора... Молодой человек, - обратился он ко мне,- вы только вступаете в жизнь и глубоко мне симпатичны, смотрите, любуйтесь, запоминайте: вот на что способны воры, когда задета их честь... Вот что такое "адмирал Нельсон" и его громадный авторитет!..
      И, расстегнув застежки, он открыл мешок, внутри которого в специальных ячейках сидели, как голуби в гнездах, монеты.
      Мы стали их разглядывать. Их было около двухсот, и все они были медные, зеленые и ржавые от древности, маленькие и большие, с вычеканенными на них быками и змеями, орлами и козлами, сфинксами и журавлями.
      - Прошу встать перед лицом тысячелетий! - торжественно произнес "адмирал" и действительно встал. - Видите, вот, судя по дыркам, - те самые динары, из-за которых поднялся такой страшный шухер... Боже мой, какая гримаса жизни, как любил говорить одесский присяжный поверенный Николай Николаевич Шнеерзон, защищавший меня в тысяча девятьсот пятнадцатом году, когда меня в конце концов поймала сыскная полиция... Действительно гримаса - эти монеты противно взять в руки... Из-за такой дряни лучшие люди великого города носились, как коты, нанюхавшиеся валерьянки... Стоило волноваться наркому из-за этой ржавой меди!.. Поистине, и большие люди - глупцы, как говорил философ Спиноза, хотя скорее всего, что он этого и не говорил...
      "Адмирала" понесло. Опрокинув пару стопок водки и залив их большой кружкой пива, он извергал на нас потоки своего красноречия. Из вежливости - все-таки этот человек нам помог - мы его не перебивали. Осипов заметно погрустнел: он очень не любил болтовни. А на нас сыпались философские сентенции и хвастливые воспоминания старого медвежатника, лирические отступления и воровской фольклор одесской Молдаванки.
      Наконец он иссяк, или точнее - устал. Воспользовавшись паузой, мы уже хотели проститься, как "адмирал" неожиданно сказал:
      - А знаете, что самое странное в этом странном деле? Впервые в жизни "адмирал Нельсон" занимался розыском вместо краж. Оказывается, это гораздо интереснее. Честное слово старого медвежатника, это были самые счастливые сутки в моей жизни...
      И, внезапно отрезвев, "адмирал" посмотрел на нас печальным взглядом уже немолодого человека, неожиданно понявшего, что он зря растратил свою жизнь.
      Осипов сразу встрепенулся и пристально посмотрел на "адмирала".
      - Из всего, что вы нам сегодня сказали, Семен Михайлович, - серьезно произнес он, впервые так обращаясь к "адмиралу", - это самое стоящее и умное. И если, найдя эти монеты, вы еще сумеете найти и свою новую судьбу, - а это всегда возможно, если человек имеет голову, а не кочан капусты, и сердце, а не тухлое яйцо, - то я ваш верный союзник. Был бы рад сквитаться таким образом...
      По тому как сразу и густо покраснел "адмирал", я понял, что Осипов, как всегда, попал в цель. Установилось то общее молчание, которое нередко говорит больше, нежели любые слова.
      "Адмирал" сидел, опустив голову, о чем-то думая. Осипов не сводил с него глаз, и в них светилось то теплое, человеческое участие, без которого, как и без веры в людей, криминалист всегда ограничен и слеп. Увы, как нередко потом мне приходилось встречать иных следователей, страдающих этой куриной слепотой и потому причинивших страдания, в которых не было нужды!..
      После затянувшейся паузы "адмирал" поднял голову и тихо, почти шепотом, оказал:
      - Кажется, Архимед заявил, что, если ему дадут точку опоры, он может перевернуть мир... Я не Архимед, и мир перевернулся без меня... Но, так как я вижу, что он перевернулся правильно, то что-то перевернулось и во мне... Мне уже много лет, Николай Филиппович, и в мои годы трудно начинать жизнь снова. Но вы оказали мне доверие, и это тоже точка опоры, о которой мечтал Архимед... Попробую перевернуть свой старый, заскорузлый мир... Попробую расплавить тот ржавый сейф, который я таскаю в себе... Кто знает, может быть в нем еще сохранилось что-нибудь стоящее... Может быть...
      И, неожиданно встав, он, не прощаясь, выбежал из пивной.
      Когда я приехал к Шевердину и рассказал обо всем, что было, старик начал так хохотать, что я за него испугался. Потом, совершенно неожиданно для меня, он очень строго сказал:
      - А все-таки, голубчик, я вот тут посоветовался с товарищами, да-с, и решили мы единогласно, что придется вам предстать перед дисциплинарной коллегией губсуда... Да, именно... Пишите объяснение...
      В полной растерянности я вышел из кабинета Шевердина и бросился к Снитовскому и Ласкину - первым моим наставникам. Оба были заметно расстроены. Ласкин, нехотя буркнув "здрасьте", барабанил пальцами по столу. Снитовский был холоден, как лед. Кроме них, в кабинете находился и помощник губернского прокурора по надзору за следствием М. В. Острогорский, высокий красивый человек со светлой пышной шевелюрой и большими серыми глазами, глядевшими на этот раз весьма строго.
      - Маленькие дети- маленькие неприятности, большие дети - большие неприятности, - начал Снитовский. - Так вот, Лев Романович (никогда раньше он меня не называл по отчеству), скорблю, всей душой скорблю по поводу странного вашего поведения... Нехорошо, милостивый государь, нехорошо и, даже позволю себе сказать, - стыдно!.. Тому ли мы вас учили, сударь, тому ль?..
      - Иван Маркович, позвольте... - пролепетал я.
      - Не позволю! - стукнул Снитовский кулаком по столу. - Не позволю! Ай-ай-ай, судебный следователь сидит в пивной с каким-то рецидивистом!.. Ужас, ужас!..
      - Кошмар! - поддержал его Ласкин.
      - Это просто непостижимо, - процедил Острогорский.
      - Когда нам Шевердин все рассказал, мы решили, что так это не пройдет, не должно пройти... Пусть вам наперед наука будет... Да, наука, как нашу корпорацию марать...
      И через неделю я стоял перед большим, крытым зеленым сукном столом, за которым восседала дисциплинарная коллегия губсуда в полном своем составе и с мрачным бородатым Дегтяревым во главе.
      К тому времени дорогие мои наставники успели вполне внушить мне, что я совершил великий и непростительный грех, и я теперь со всей искренностью лепетал членам дисциплинарной коллегии обо всем, что было, как было и почему. Ах, как мне было худо!..
      Дегтярев слушал очень внимательно, и в его коричневых желчных глазах, как это ни странно, светилось где-то в самой глубине что-то ласковое и даже, кажется, веселое. Не потому ли он так сердито жевал свою бороду и время от времени зловеще бросал:
      - Рассказывай, все рассказывай, орел!.. Ишь какой ловкий!.. Хорош, нечего сказать, хорош!.. Шерлоком Холмсом захотел стать!..
      Но обо всем этом я вспоминал уже потом, а тогда мне было не до размышлений, и я только очень боялся из-за волнения хоть что-нибудь утаить. Но я ничего не утаил.
      Судьи совещались всего двадцать минут, но мне это показалось вечностью. И когда Дегтярев стал зачитывать решение, я с трудом, в тумане, застилавшем голову, расслышал главное: что меня не увольняют с работы и что коллегия, ввиду моей молодости и искреннего раскаяния, решила ограничиться устным, но строгим внушением.
      И тут я - дело прошлое - заплакал, на что Дегтярев в очень ласковом, удивительном для него тоне тихо сказал:
      - Ничего, ничего, не стесняйся, поплачь, милок, и пусть это будет твое последнее в жизни горе...
      А через много лет, где-то в середине тридцатых годов, судьба снова столкнула меня с "адмиралом Нельсоном". Я работал тогда в Прокуратуре СССР в качестве начальника следственного отдела и однажды, придя в кабинет прокурора СССР И. А. Акулова, застал последнего в очень взволнованном состоянии.
      - Вот, Лев Романович, полюбуйтесь, какое несчастье, - обратился ко мне Акулов. - Потерял я ключ от своего сейфа, через два часа мой доклад в правительстве, а все материалы в сейфе... Наш механик открыть не берется, потому что сейф сложный, с каким-то замысловатым замком... Механик говорит, что надо сутки с ним биться...
      Я посмотрел на массивный стальной сейф и сразу вспомнил, что пару лет назад Осипов мне рассказывал, что "адмирал Нельсон" окончательно порвал со своим прошлым, перебрался на жительство в Москву и мирно
      трудится в качестве технорука одной механической артели.
      - Одну минуту, Иван Алексеевич, - сказал я Акулову. - Попытаюсь вам помочь...
      И я тут же позвонил Осипову, работавшему уже в МВД СССР, и рассказал ему о беде, постигшей прокурора Союза.
      - Все ясно, старина, сейчас попробую разыскать Семена Михайловича и, если найду, приеду вместе с ним, - сказал Осипов. - Но я его с год не встречал, не знаю - жив ли...
      Иван Алексеевич, всегда и все понимавший с полуслова, едва я положил телефонную трубку, спросил:
      - Скажите, это не тот "адмирал Нельсон", о котором вы мне рассказывали?
      - Он, Иван Алексеевич.
      - Ну этот, судя по всему, поможет. Старые кадры не подводят...
      И Иван Алексеевич улыбнулся своей неповторимой, очень мягкой и лукавой улыбкой, которую так хорошо знали его подчиненные.
      Не прошло и получаса, как появился несколько запыхавшийся, но все еще тогда крепкий Николай Филиппович, за которым следовал чистенький, аккуратный старичок с небольшим саквояжем в руке, одноглазый, с такой же аккуратной, как он весь, черной повязкой над глазницей. Годы взяли свое, и "адмирала" было трудно узнать, так постарел он за эти годы, и только в самой глубине его единственного глаза все еще тлел тот живой огонек, который запомнился мне с первой встречи.
      Иван Алексеевич встретил "адмирала" с обычной корректностью и тактом.
      - Здравствуйте, садитесь, пожалуйста. Мне говорили, что вы один из лучших... гм... механиков... Не так ли?
      - В свое время так считали почти все полиции Европы, товарищ Акулов, ответил с достоинством "адмирал". - Но ведь полиции свойственно ошибаться более, чем кому-либо... Впрочем, как будто я действительно немного разбирался в сейфах... Речь идет об этой гробнице?
      И он указал на злополучный сейф.
      - Совершенно верно. Это, если я не ошибаюсь, немецкий?
      - Да, лейпцигской работы, - ответил "адмирал", быстро оглядывая сейф. Однако это не "прима", как говорят немцы... Это сейф фирмы "Отто Гриль и К°", и я немного знаком с ее продукцией. Мы имеем здесь двойную щеколду нержавеющей стали с внутренней пружиной и автоматическим боковым тормозом - вот здесь, слева, - который задерживает замок, если не знать секрета... А вот и самый секрет - он довольно музыкальный. Что делать - немцы любят музыку...
      И "адмирал Нельсон" нажал головку одного из пяти медных болтов, которыми был заклепан замок. Головка сразу же подалась и с мелодичным звоном отошла в сторону.
      - Совершенно верно, - улыбаясь, произнес Акулов. - Я вижу, что полиция не всегда ошибалась. Семен Михайлович - если не ошибаюсь?.. - вы действительно крупный специалист...
      - Не хвалите раньше времени, а то можно сглазить,- ответил "адмирал".Сейчас, мы подружимся с этим "немцем" как следует...
      И, вытащив из саквояжа какой-то тонкий стальной прут и длинный ключ с передвигающимися бородками, "адмирал" начал совершенно бесшумно ими оперировать.
      - Замки сейфов не переносят грубости, - говорил он, продолжая работать. С ними нужно деликатно обращаться, и они, как женщины, больше ценят внимание, а не силу... Конечно, когда такая старая калоша, как я, говорит о женщинах, это может показаться смешным, но в молодости бывший "адмирал Нельсон" разбирался не только в сейфах, несмотря на то что имел всего один глаз...
      Кстати, товарищ Акулов, именно благодаря этому меня и прозвали "адмиралом Нельсоном", который тоже был одноглазым... В тысяча девятьсот пятом году я гастролировал в Амстердаме и, дело прошлое, взял там один хороший сейф... На следующий день я прочел в газетах, что через неделю, это было в октябре, в Англии будет отмечаться сто лет со дня гибели Горацио Нельсона, павшего, как вы знаете, двадцать первого октября после сражения у Трафальгарского мыса, где он разгромил франко-испанский флот... Мне захотелось отдать дань внимания тезке...
      Я скупил в Амстердаме уйму знаменитых голландских тюльпанов, погрузил их на пароход и выехал в Англию. Три грузовых фургона доставили мои тюльпаны на кладбище, а сам я был в новом фраке и цилиндре... Клянусь вам честью, что, когда публика увидела мои тюльпаны, на меня стали глазеть больше, чем на первого лорда адмиралтейства... И тогда я произнес речь. "Леди энд джентльмен, - сказал я. - Я имею честь и одновременно удовольствие представлять здесь неповторимую Одессу, подарившую миру столько выдающихся поэтов, музыкантов, моряков и правонарушителей. Ваш одноглазый адмирал знал свое дело, что, впрочем, свойственно многим одноглазым". Мне устроили овацию... Да, на старости нам остаются одни воспоминания, как сказал Кант, в чем я, впрочем, не уверен...
      - В том, что остаются одни воспоминания, или в том, что это сказал Кант? быстро спросил Акулов.
      - Николай Филиппович вам может подтвердить, что речь идет только о втором. А в том, что, кроме воспоминаний, у меня уже давно ничего нет, уверен помимо меня и весь угрозыск.
      - Верно, - произнес Осипов.
      И в этот самый момент "адмирал" со словами: "Ну вот, спасибо, крошка", распахнул сейф.
      Акулов поблагодарил "адмирала" и Деликатно осведомился, "сколько он должен", но "адмирал" так отчаянно замахал руками, что этот вопрос сразу отпал.
      - Еще раз благодарю, Семен Михайлович, - очень серьезно произнес Акулов.Я искренне рад, что познакомился с вами теперь, когда уже можно сказать, что вы выдержали трудный, может быть самый трудный на свете экзамен. Я имею в виду не сейф...
      - Я вас понимаю, товарищ Акулов, - тихо ответил "адмирал". - Вы имеете в виду не сейф, а того, кто его открыл... Да если говорить откровенно, я начал сдавать этот экзамен давно - когда мы искали эти динары с дырками... И теперь я каждый год хожу в музей имени Пушкина, - там есть отдел древних монет, гляжу на эти динары и благодарю того неизвестного и давно покойного мастера, который чеканил их столько лет тому назад. И еще больше я благодарю тех живых и известных мастеров, которые чеканят наше удивительное время... И даже перечеканивают такие стертые монеты, как я... Пусть же здравствуют и наше время и наши люди, товарищ прокурор!..
      - Позвольте пожать вашу руку! - на первый взгляд не совсем по существу, а на самом деле в прямое развитие темы произнес Акулов...
      1956
      ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
      Однажды, в апреле 1945 года, когда война уже приближалась к концу, мне позвонил мой знакомый, писатель Василий Павлович Ильенков, сказавший, что по поручению группы жильцов дома номер два по Проезду Художественного театра, где проживает и он, ему необходимо меня повидать по одному, как он выразился, очень странному и вполне необыкновенному делу.
      Признаться, я тогда досадливо подумал, что речь идет о какой-то нагноившейся квартирной склоке, в которую, по доброте души Василия Павловича, его втянула одна из враждующих сторон. Велико было мое удивление, когда, придя ко мне, Василий Павлович рассказал, что пришел он в связи с таинственным исчезновением Елочки Доленко, совсем еще молодой красивой женщины, которую в этом доме знали с детских лет,
      Оказывается, вот уже семь месяцев, как Елочка, поехав в одно из воскресений октября вместе со своим мужем в Пушкино на базар для покупки котиковой шубы, в пути загадочно исчезла, и с тех пор нет о ней ни слуху ни духу.
      Ильенков добавил, что он явился ко мне не только по поручению общественности дома, но и по просьбе мужа Елочки, возмущенных тем, что МУР, занимающийся уже более полугода этим делом, не только не обнаружил пропавшей средь бела дня женщины, но даже не собрал никаких хотя бы косвенных данных, могущих пролить свет на эту загадку.
      По словам Ильенкова, муж Елочки - инженер Глотник, занимающий ответственный пост в наркомате химической промышленности СССР, исчерпал все возможности для розыска пропавшей жены, доведен до полного отчаяния и тяжело переживает внезапно свалившееся на него горе, которое никто даже не может объяснить. В еще более тяжелом состоянии находится мать Елочки, проживавшая вместе с нею и зятем и воспитывавшая ребенка Елочки, родившегося от ее первого мужа, погибшего на фронте. Старушка совсем пала духом и никак не может понять, что же случилось с ее дочерью, которая была вполне счастлива в своем новом браке и уже ожидала второго ребенка.