Он заговорил, но язык плохо его слушался. И говорил он совсем не то, что следовало:
      - Я помню одну газель из дивана Руми.
      - О, еще одну! Вы знаток поэзии Востока.
      "Нет, положительно девчонка смеется надо мной..."
      Он понял, что она успела взять себя в руки и легко вошла в роль. Роль кокетки.
      - А вы... вы не обидитесь?
      - Кто же обижается на поэзию! И к тому же вы араб. Арабы так рыцарственны.
      - Не сказал бы... Но вот вам Джалаледдин Руми: "Меня спросила любовь: "Что ты хочешь, мудрец?" Чего же может желать хмельная голова, кроме лавки виноторговца".
      - Лавка? Виноторговец? Фи!.. От Джалаледдина Руми можно было ждать чего-либо поэтичнее.
      Она сказала это "фи" совсем как избалованная капризная девочка и засмеялась.
      Серебряные колокольчики в ее смехе звучали фальшиво. Она думала о другом.
      Джаббар ибн-Салман проговорил:
      - Поэт пишет иносказательно. Ведь называл же другой поэт, Хафиз, вино "вдохновителем нежной страсти". Низкий поклон поэту, который пылкие строфы черпает в вине, вдохновляющем любовь.
      - А-а... чудесно...
      Но стало вдруг ясно, что она не слушает. Джаббар ибн-Салман мог голову прозакладывать, что мысли красавицы далеки от поэтических строф... В случайно пойманном взгляде Насти-ханум он прочитал холодную ярость. Ясно, он мешал. Мысль его усиленно заработала. Но когда он заговорил, это был язык влюбленного:
      - Поэт Омар Хайям...
      Молодая женщина перебила его:
      - У меня прозаическая мигрень... Поэзия хорасанской ночи прогонит ее.
      В одно мгновение Настя-ханум очутилась в седле. Оказывается, она великолепно ездит верхом по-мужски.
      Джаббар ибн-Салман инстинктивно схватил узду и дернул за нее. Конь захрапел. Но честное слово, этот жест можно было истолковать как желание подольше не отпускать очаровательную даму. Вполне возможно, что Джаббар ибн-Салман поступал сейчас скорее как неистовый Меджнун, нежели расчетливый шейх Науфаль из легенды о Лейли и Меджнуне. Он страстно стремился к прекрасному существу, возникшему из самых поэтических недр Востока.
      Она наклонилась к нему и смотрела пристально в его глаза. От нее пахнуло таким ароматом свежести и дорогих духов, что у него опять закружилась голова и все сомнения исчезли. Он схватил ее за руку. От ощущения нежности кожи горячая волна прошла по его телу.
      - К черту! Прогулку к черту! - проговорил он. - Оставайтесь... Здесь... Вы чувствуете запах сирени?
      - Пустите! Больно!
      Он и сам не знал, почему он так крепко держал ее руку, почему не выпускал ее. Потом, позже, он пытался уверить себя, что в Насте-ханум он не видел в тот момент женщину, что он не хотел ее отпускать лишь потому, что она вела себя в высшей степени странно и подозрительно. Странна была ее ночная прогулка верхом в полном одиночестве по степи. Да в одиночестве ли? Но тогда Ибн-Салман не в состоянии был рассуждать. И когда рука прекрасной наездницы мягко, но с удивительной силой выскользнула из его руки, он сожалел лишь об одном: что он не может продлить мгновения близости.
      - Вы не можете уехать!.. Так... одна! - воскликнул он.
      - Всходит луна... Чего же бояться?
      - Лучше месить голыми руками расплавленное железо, чем стоять со сложенными руками перед повелительницей!
      - Саади? Не правда ли? Еще немного, господин Джаббар, и вы сами сочините газель.
      И она ускакала... Упорхнула, словно волшебница пери. Исчезла в ночи.
      Только теперь он почувствовал, что ночь невыносимо душна, что воздух в цветнике густой и липкий, что треск игральных костей, доносящийся из открытого окна, отдается кузнечными молотами в висках. "Пить кровь и любить - одно и то же", - мелькнуло в голове. - Кто-то из поэтов сказал так. Да, она права. Кажется, и я становлюсь рифмоплетом. Неудивительно, что с такой женщиной пуштун Гулям теряет голову, что он боится и на шаг отпустить ее. Ничего не делает без ее совета. А ее советы! Это она подогревает его ненависть к англичанам..."
      Он шагнул к воротам конюшни. Нельзя позволить ей уехать. Но... Он представил себя скачущим на коне за Настей-ханум по степи. Он покажется смешным. И ничего не знает. Он почти бегом направился к террасе. Из открытого окна по-прежнему доносились смех и возгласы Алаярбека Даниарбека.
      Что делает здесь этот самаркандец? Зачем он приехал сегодня? О чем с ним так долго разговаривала Настя-ханум на террасе? Что у них общего?
      Ибн-Салман решительно зашагал по скрипучему песку дорожки к окну гостиной. Нет, надо выяснить. Но что выяснишь, когда этот юродивый играет с азартом в нарды и вопит.
      - Ха, тебе снова "марс"!
      - Судьба-паршивка! Не следовало мне рваться вперед, и тогда бы ты пропал. Ай-яй-яй! Упустить такую победу! Тьфу! Ай-яй-яй! Мой конь! Мой лучший конь! О!
      Али Алескер чуть не плакал.
      - Хо-хо! Кулаком, о котором вспоминают после драки, бьют себя по собственной голове.
      Ответа Ибн-Салман не расслышал. Нет, тут ничего не выяснишь. Бормоча под нос слова забытого поэта: "Кровь сердца пить...", араб шел по террасе. Светлыми вычурными тенями на черном небе рисовались чудесные колонны, творение рук исфаганских резчиков по дереву. Ноги мягко ступали по бархатистым плитам демавендского мрамора.
      Подойдя к двери своей комнаты, Джаббар ибн-Салман откинул было уже портьеру, но внезапно острая мысль кольнула его, и он невольно глянул в конец террасы. Там, перед входом в апартаменты векиля Гуляма и его золотоволосой красавицы жены, в светильнике, стоявшем на старинном бронзовом треножнике, трепетало и плескалось желтое пламя. Поразительно! Почему все окна у них закрыты?
      До сих пор векиль Гулям интересовал Ибн-Салмана лишь постольку, поскольку дело касалось каравана.
      Векиль Гулям приехал в Баге Багу по приглашению генгуба Хорасана. Конечно, ему не следовало приезжать. Так думал даже Али Алескер. Но Али Алескер отличался добродушием и великолепным оптимизмом. Он верил, что все кончится хорошо для векиля Гуляма и для его прелестной супруги... К чему бы векилю упрямиться? Подписать пустяковую бумажку, уступить по-деловому груз семисот двадцати семи верблюдов тому, кому он наиболее сейчас нужен, получить огромные деньги и свободу. Гм-гм, разве векиль Гулям пленник? Кто сказал, что Гулям пленник? Чепуха, тьфу-тьфу! Только немного больше слуг, чем обычно. Немного больше глаз, бдительных, недремлющих...
      Но почему сердце Джаббара ибн-Салмана дрогнуло? Завтра векиль Гулям и его ханум уедут. И пусть они, вернее, она, оценят его великодушие. Векиль Гулям упрям. Он не пожелал пойти на сделку. Сделка купли и продажи не состоялась. Цена тысячи четырехсот пятидесяти четырех вьюков - кровь. Кровь храбрых кухгелуйе. Но все равно. Деньги упрямый пуштун получит, хоть и не обязательно ему платить. Пусть получит, а она пусть поймет его великодушие. А там, где следует, он объяснит, что деньги он отдал во избежание обид и разговоров, но... Никто не догадается, что иногда взгляд серых глаз стоит миллион. Но поймет ли она? Да, почему все-таки в их комнатах закрыты наглухо окна и двери? Муж спит, а жена в степи любуется лунным светом...
      Непреодолимая сила заставила Джаббара ибн-Салмана сделать несколько шагов. Что? Дверь заперта на ключ. Внутри горит свет. Что такое?.. Сквозь щель в занавеске видна вся комната. Постель пуста. Что случилось?
      - Откройте, откройте! Господин Гулям, откройте! Никого... Откройте! Откройте!..
      Почему векиль молчит? Не может быть, чтобы он спал так крепко.
      - Откройте!
      Вдруг Джаббар ибн-Салман вспомнил. С позавчерашнего дня он не видел векиля Гуляма. Обедать он не выходил, ужинать тоже. В чем дело? Почему он спит так крепко? Его жена скачет по дорожке лунного света...
      - Откройте же наконец!
      - Эй! Кто там стучит?
      Голоса наполнили дом и цветник. Бежали люди.
      Тревожно шаркали по мраморным плитам ноги, слышались испуганные крики. Из соседних окон высунулись закутанные женские фигуры.
      И все спрашивали:
      - Что за стук? Кто стучит?
      Принимать решение мгновенно - привычка помещика Али Алескера. Он приказывает взломать дорогую резную дверь. Да что там дорогая дверь, когда речь идет о здоровье или, быть может, о жизни высокого гостя! Что? Ханум уехала в степь кататься? Ах, тьфу-тьфу! Это неспроста! Да полно, кататься ли? Что она сделала со своим мужем, знатным пуштуном, подозрительная большевичка? Такая и змею обстрижет!
      - Уф! Что вы, что вы? Разве звонкоголосая птичка способна на что-то, кроме чириканья, уф!
      Это пыхтит с ломиком в руках Алаярбек Даниарбек. Несмотря на бессонную ночь, проведенную за нардами, он выглядит свежим и бодрым. Всю ночь он выигрывал и дразнил своего противника Али Алескера.
      Али Алескер тоже стоит тут же, пьяненький, обрюзгший, и проклинает Настю-ханум, женщин вообще, большевичек особенно. Он совсем забыл, что еще сегодня без конца целовал ручки Насти-ханум, рассыпался в комплиментах и, закатывая глаза, называл ее не иначе как "птичка райских кущ". О, Али Алескер знаток женской красоты!
      - Силки дьявола! В ад всех женщин! - вопит он, подпрыгивая от нетерпения, и распоряжается: - Да бейте сильнее!.. Ломайте!.. Всегда я говорю: не бойся черных волос и белых облаков - бойся черных туч и белых волос!
      Вчера, нет, еще сегодня Али Алескер не спускал глаз с белокурых волос Насти-ханум и захлебывался от восторга, выспренне сравнивая их с золотом.
      - Зачем же ломать... Такая дверь! - все язвит Алаярбек Даниарбек. Ее бы к нам в Самарканд. В медресе Шер-Дор... Роскошная дверь, тысячерублевая дверь.
      - Ничего, ломайте! А вдруг векиль помирает...
      - С чего бы ему умирать?..
      В голосе Алаярбека Даниарбека бездна иронии. Он явно что-то знает. Но все в таком возбуждении, что ничего не слышат.
      Али Алескер встревожен всерьез. Он расшвыривает слуг и отбирает ломик у Алаярбека Даниарбека. Но и у него не ладится. Да и где его пухлым, убранным драгоценными перстнями пальцам управиться с тяжелым ломиком. Сколачивали дверь из карагачевого дерева с железными полосами, крепко, на случай нападения бунтарей, черных людей, вечно недовольных своими покровителями, отцами родными, людьми богатства и почета. Крепкие двери в Баге Багу, с замками такими, каких нет и в сейфах англо-персидского банка. А решетки в окнах и пушкой не пробьешь. Все это заплетающимся языком бурчит под нос Али Алескер, и плюется, и сыплет проклятиями.
      Он сбросил верхнее платье и трудится в одном исподнем. Он ломает дверь, нисколько не жалея своего добра. Что там дверь? Денег у него хватит и на тысячу дверей. А маленький самаркандец вооружился тяжелым колуном и крушит сплеча полированные доски, покрикивая:
      - Мешок на осле или осел на мешке, но-но! Довезем! Ур! Ур!
      Дружными усилиями дверь наконец пробита... В узкий пролом первым пробрался в апартаменты Гуляма маленький самаркандец.
      - Проклятие! Да перестаньте шуметь. Он что-то говорит.
      Отстраняя слуг, к пролому наклонился Джаббар ибн-Салман. Навстречу из хаоса щепок и растерзанных досок вынырнула маленькая чалма Алаярбека Даниарбека.
      - Уф! Не трудитесь, друзья, понапрасну! - проговорил он, отдуваясь. Так я и знал: только двери испортили.
      - Да говорите, что с ним? - почти в один голос кричали Али Алескер и Джаббар ибн-Салман.
      - Успокойтесь, друзья. Птичка фрр-р!
      - В чем дело, наконец?
      - Птичка улетела.
      - Какая птичка? - опять в один голос спросили Ибн-Салман и Али Алескер. Они не поняли, в чем дело. В воображении слово "птичка" отождествлялось с прелестной супругой векиля Гуляма.
      - Помогите мне выбраться... Пуштун ваш или векиль, что ли, упорхнул. Нечего было двери ломать. Такие двери! Тысячерублевые двери!
      - Что вы болтаете?
      - Скрылся, улетучился, пропал, сбежал, растаял, исчез, уехал, провалился... Нет никого. И его ханум там нет. Министр прихватил с собой свою ханум и... фюить!
      Он так громко свистнул, что все даже отшатнулись.
      - Скорее коней! Она не могла далеко уйти... уехать, - заметался Джаббар ибн-Салман. - Скорее седлайте! И за ней!
      Али Алескер, все еще слабо соображая, недоумевал:
      - Уйти?.. Уехать? Кто, ах, тьфу-тьфу!
      - Ханум!
      - Куда она уехала? Ночью уехала? Почему уехала? Кто пустил?
      - Села на коня и уехала...
      - Уехала? И вы видели, как она уезжала?
      - Черт побери, я сам помог ей... поехать кататься верхом.
      - Дьявол, а не женщина.
      Превращение сладкоголосой птички в дьявола произошло во все еще не прояснившемся мозгу Али Алескера необъяснимо просто.
      - Впрочем, все женщины - дьяволы и... птички...
      К этому мудрому выводу Али Алескер пришел, когда автомобиль необъезженным степным жеребцом прыгал по колдобинам и ухабам степных дорог в неверном свете луны.
      - Хэ-хэ, - подал голос с заднего сиденья Алаярбек Даниарбек. - Ох, какой ухаб!.. Аллах сначала вылепил из глины мужчину. Ох!.. А мужчина запросил у аллаха женщину, чтобы было чем потешить осла. А глина у бога вся вышла... О, Шейхвали, потише ты, эмир всех погонщиков, так и костей не довезешь!.. Взял тогда всевышний малость золы, перемесил ее со своей аллаховой благостью. Подмешал немного тщеславия павлина. Вылепил круглые щеки солнца, улыбку утра, шустрость блохи, причуды погоды, слезы росы, мозг воробья, гибкость тростника, ох, клянусь, эту чертову пыхтелку придумал воробей с мозгами величиной с ноготок годовалого ребенка! Так и получились наши красавицы, кому расточаем ласки и чьим улыбкам мы верим... Да! Я еще не кончил. Дал аллах прелестницам кроткий взгляд газели, но дикость пантеры, серебро смеха, но карканье вороны, верность собаки, но коварство англичанина, прелесть радуги, но любопытство козы, певучесть соловья, но болтливость попугая, самоотверженность матери, но трусливость шакала... Ай, ох! О аллах, ты создал эту четырехколесную повозку женщиной, не иначе! Сколько коварства... Бог все перемешал, перемутил, размесил, придал форму цветка и подарил мужчине... На! Наслаждайся! Ох! Долго еще нам трястись?!
      Бедняга Алаярбек Даниарбек. Ему давно бы спать на груде мягких одеял. Ему не обязательно было ездить. Но он не мог допустить, чтобы Настя-ханум встретилась с Ибн-Салманом или Али Алескером одна в степи. Почему? На этот счет у маленького самаркандца были свои соображения. Так или иначе он не спал, а колесил в обществе Ибн-Салмана и Али Алескера на автомобиле марки "форд" по степи и пустыне до утра. Насти-ханум они не нашли. Затем они скитались по дорогам Хорасана целый день и еще половину ночи. Несколько раз араб и Али Алескер недвусмысленно пытались отделаться от Алаярбека Даниарбека. Они уговаривали его высадиться в городке Хаф, рядом с которым работала советская экспедиция, чуть было не забыли его на привале около одного пустынного колодца, но маленький самаркандец словно прикипел к сиденью автомобиля. Он не слушал ни просьб, ни угроз. Во что бы то ни стало он решил узнать, чем кончится их сумасшедшая скачка. В конце концов Шейхвали заблудился. Проплутав по тропам, застряв раз десять на жалких хворостяных мостиках, чуть не свалившись с крутого обрыва, пропыленные, измученные, они вернулись в полночь в Баге Багу, не найдя ни Насти-ханум, ни векиля Гуляма, ни каравана...
      ...На террасе при свете электрической лампы господин векиль Гулям и старшая супруга Али Алескера, прелестная, золотоволосая княжна Орбелиани, играли в шахматы. Рядом в шезлонге полулежала не менее прелестная и не менее золотоволосая супруга векиля Гуляма. Перед ней, отчаянно жестикулируя, вертя плечами, головой, всем расплывшимся своим туловищем, рассыпался мелким бесом старый князь...
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
      Открой глаза, вместо того чтобы рот
      разевать.
      А л а я р б е к  Д а н и а р б е к
      Мистер Анко Хамбер оставался невозмутимым. Он точно ничего и не слышал. Он монотонно, не повышая и не понижая голоса, твердил:
      - Согласитесь, ваше превосходительство, все очень странно...
      - Странно другое... - возмутился Гулям. - Странно, что меня, должностное лицо, иностранца, держат здесь, в Баге Багу, под наблюдением... Что это, домашний арест?.. И наконец, черт возьми! Какое вам дело до меня, вам, англичанину, работнику английского консульства?..
      - Нас интересует караван...
      - И вас тоже... На прохождение каравана по территории Персии я имею все пропуска и лицензии.
      - Нас интересует, почему охрана из луров открыла внезапно огонь. Чиновник и жандармы убиты... Чиновник исполнял свой долг. Пытался выяснить характер груза... И вот чиновник и жандармы убиты, и все происходит вскоре после вашей странной отлучки из Баге Багу. Ваша поездка окружена таинственностью...
      - Сэр... Что таинственного в охоте на куропаток?
      - Но ваша жена...
      - Убедительно прошу... Не касайтесь моей жены...
      - Ваша жена тоже таинственно исчезла из Баге Багу, - упрямо продолжал Анко Хамбер. - Да, вы вправе сказать, что она поехала к вам навстречу... Ночью... в пустыню, одна... слабая женщина, беспомощная. Прелестная черта характера - беспокойство за мужа...
      - Что из того...
      - Я согласен. Мне нет никакого дела до ваших семейных отношений. Я хотел только сказать: зачем вам нужны все эти... авантюры? Караваны с оружием... Скачка по пустыне... Стрельба. Вы имеете все: аристократическое происхождение, богатство, прелестную жену. Неужели вам не хочется покоя? Солидное дело. Торговля коврами. Там, где персидские ковры, - много золота и никаких хлопот. Девяносто пять процентов стоимости каждого ковра остается в руках бизнесмена. Вернейшее дело! Самые прекрасные в мире по выработке, рисунку, цвету. Персидские ковры украшают дворцы миллионеров... королей... И никакого риска, а?
      Они стояли на дорожке перед террасой и мирно беседовали. Ноги горели от долгой ходьбы. Плечи приятно ныли от тяжести полных ягдташей...
      Обрюзгшее, раздавшееся книзу лицо Анко Хамбера лоснилось от пота, но чувствовал он себя бодро.
      Он искоса глянул на хмурое лицо Гуляма и протянул:
      - Вот мы и пришли... А неплохо мы прогулялись. Да, я хотел еще сказать, правительство провинции может посмотреть на это иначе.
      - На что? На ковры? - Гулям не мог скрыть злости.
      - На ковры? Нет! Что вы! Правительству очень не понравятся ваши свидания с женой в степи по ночам...
      - Неужели генгуба интересует так каждое свидание?
      - Генерал-губернатора очень беспокоит все, что происходит в Хорасане. Он очень заинтересован в развитии коврового производства. Это же источник богатства и благосостояния. Но его беспокоят и происки большевиков. Вся граница с советским соседом в огне. В чиновников стреляют. И кто? Луры, персидские подданные. Луры - беспокойный народ. Убийство лурами близ Бурунджира генерала Абдулла-хана Тохмасби свежо в памяти... Всего два года прошло. Опасный народ луры. Генерал-губернатор чрезвычайно встревожен. Он принимает меры для вашей охраны, для охраны вашей супруги... Неприятно только, что появление луров связывают с вашим именем, господин министр.
      - Ничего нет проще. В Ширазе я нанял кухгелуйе сопровождать караван. Кухгелуйе - самые боевые из луров храбрецы. Я не знаю, что случилось в Хафе: возможно, персы обидели кухгелуйе. Луры не прощают обид. Но меня удивляет другое. Меня пригласили в Баге Багу и держат здесь под домашним арестом. Откуда я могу знать, что происходит за двести верст отсюда?
      - Но вы же ездили к ним... К своему каравану на автомобиле.
      Векиль Гулям устало пожал плечами.
      - Они в оппозиции правительству... - продолжал Анко Хамбер.
      - Кто?
      - Луры...
      - Но в то же время их вожди склоняются к англичанам. Английское золото блестит чересчур ярко.
      - Золото тут ни при чем. Старая дружба луров и англичан. Но вот появился их вождь, или ильхан, или эмир. Какой-то Музаффар... И настроение луров изменилось.
      - Поразительное непостоянство! Караван у самой границы. Немного терпения. Я получу письмо из Кабула и... избавлю господина генерал-губернатора от забот о своей персоне. Караван идет за границу. Страшные кухгелуйе со своим ильханом вернутся в свои горы, а вы, господин капитан, в свое консульство.
      Неопределенная улыбка только чуть шевельнула кончики ниточек, заменявших капитану Анко Хамберу усы. Он и вида не подал, что понял иронию. Большим цветным платком он только тщательно вытер гладкую лысую верхушку своей грушевидной головы.
      - Господин Гулям, есть деловое предложение. Моего слугу зовут Ма Исуп Курд. Он когда-то служил жокеем на тегеранском ипподроме. Его конь на скачках обходил всех текинских и арабских скакунов. За восемь часов Ма Исуп проскачет сто километров. Послезавтра он будет в Хафе. Разрешите мне отнести куропаток на кухню, а вы пройдите к себе, изложите в записке ваши инструкции и вручите Ма Исупу. Он передаст их из рук в руки воинственному караванбаши-ильхану. Только просьба - сказать Ма Исупу, где караван.
      - Ага, значит, вы не знаете, где караван?
      Векиль Гулям сразу же оживился. Он повесил свою двустволку на крючок, и это позволило ему скрыть выражение лица...
      - Не знаю. Караван исчез, - продолжал Анко Хамбер, забирая агдташ Гуляма. - Зверски убив чиновника, луры увели караван в пустыню, в Большую Соляную пустыню.
      - Жандармы силой пытались повернуть караван в Хаф, и кухгелуйе открыли огонь...
      - Устаревшие новости... По телеграфу сообщили, что вынырнувщий из небытия вождь луров, некий ильхан Музаффар, увел караван. И... вы, конечно, знаете, куда он увел его. Вы же были там... И наконец, не встретила ли ваша супруга вас и ильхана Музаффара, когда вы подъезжали в автомобиле к Баге Багу... Мы все знаем. Мы, к сожалению, не знаем только одного: куда уехал ильхан после разговора и где находится сейчас караван... Но мы узнаем...
      Последние слова прозвучали угрозой.
      Бледность разлилась по лицу Гуляма. Обычно бесстрастный, он не сумел скрыть своего расстройства.. Новое осложнение.
      Холодно, испытующе смотрел на него Анко Хамбер. Он не ждал, что слова его произведут такое действие. Похоже, что он недооценивал чувства этого пуштуна.
      Нарочито равнодушно Анко Хамбер сказал:
      - Мистер Хейм, главный инженер дорожного строительства Доздаб Мешхед, телеграфирует, что он послал в разведку белуджей Керим-хана и...
      Гулям воскликнул:
      - Я был прав!
      - О чем вы говорите?
      - Значит, белуджей Керим-хана натравили на караван вы?
      Анко Хамбер попытался изобразить на своем лице негодование:
      - Керим-хан благородный человек. Он поклялся возместить все издержки, вызванные трагической гибелью доктора Уормса, и взялся охранять жизнь и спокойствие дорожных рабочих от разбойников - всяких луров, хезарейцев и прочей швали.
      - У белуджей есть правило: отруби себе по локоть руку, если она тебе добра не желает. Уверен, кухгелуйе дадут по рукам и белуджам Керим-хана, вздумай он сунуться к каравану.
      - Не лучше ли не доводить до крайности... Неизвестно, чем все это кончится. Итак, я прикажу Ма Исупу седлать. А за вами записка.
      Анко Хамбер вышел, все еще растирая голову платком.
      Уже в дверях он остановился и, не поворачивая головы, сказал:
      - Жандармы интересуются вашей супругой, сэр. Мой долг предупредить. Но в случае неприятностей можете рассчитывать на мое содействие. На весь авторитет консульства, сэр. Еще раз советую; оружие - опасный товар... . Куда спокойнее - ковры! Выгодно и безопасно. Курдские! Кашкайские! Иомудские! Рисунок! Краски! Чистота! Чистая шерсть! Золотое дно! Бизнес!
      Держа высоко в каждой руке по туго набитому ягдташу, он встряхнул ими в воздухе, словно в каждом звенели червонцы, и вышел.
      Анко Хамбер очень любил охоту. Он уговорил векиля Гуляма еще до рассвета отправиться на холмы, и, едва взошло солнце, они отлично постреляли. Куропатки, отяжелевшие от росы, летали низко.
      Гулям прошел к себе. Настя-ханум, конечно, уже проснулась. Он поцелует ее. Так у них повелось с первого утра после свадьбы. Он не начинал дня, не поцеловав жену. Они встречали день поцелуем.
      Он поцелует ее, и они посмеются над этой дрессированной кривляющейся обезьяной, смеющей указывать ему, пуштуну! Вечно инглизы суют свой нос куда не следует.
      На террасе Гуляма остановил толстяк управитель. Он обливался потом от возбуждения. Господин ничего не слышал? И стрельбу ночью не слышал? О Аллах! Впрочем, господа так крепко спят! Какая стрельба? Правда, далеко, на ячменных полях, стреляли. Господин Али Алескер - добряк. Пока охранял большевика-хивинца, тот ни-ни, пальцем не мог шевельнуть. Сидел себе под замком. А теперь? Всю округу перемутил. Всех сарыков - батраков и арендаторов поднял против благодетеля Али Алескера. Все сарыки взбунтовались. Где благодарность? Где совесть? Великодушный господин Али Алескер приютил их, позволил возделывать свою землю, дал семена, быков, плуги. А теперь? Зажрались, зажирели! Видите ли, Али Алескер распорядился без него не молотить ячмень, пока сам на ток не приедет. Господину причиталось четыре тысяч пудов зерна в уплату с сарыков за землю и быков да еще три тысячи военного налога. Сам хотел присмотреть Али Алескер за молотьбой. И правильно. Дай этим большевикам волю - вмиг все зерно растащат. Оказывается, в селении Кяриз прятался этот самый беглый хивинец. Он им и сказал: зерно ваше, ваши дети мрут от голода, никого не слушайтесь. И сарыки давай ночью молотить ячмень, гонять быков, ишаков, лошадей по снопам. Господин Али Алескер собрал своих курдов и прискакал на ток, остановить беззаконие. Тут этот хивинец закричал: "Бейте жирного! Вы же свободные туркмены!" Али Алескер давай тоже кричать: "Попался, комиссар! Взять его!" Такое поднялось! Курды стреляют, люди кричат, быки ревут. Плохо бы пришлось нашим от этого дьявола хивинца и бешеных сарыков, только господин Али Алескер счел за лучшее ускакать со своими курдами в Рабат за жандармами. Не известно, что и будет теперь. Говорят, сарыки все поднялись, как один, и ушли с женами и детьми к границе, послушались гнилых слов хивинца. Хотят прорываться обратно в свою Совдепию. Ну, господин Али-Алескер не успокоится теперь, пока жандармы не перестреляют изменников сарыков, а этого хивинца не повесят на самой высокой виселице. Остерегайтесь, господин. Не выходите за ограду. Подождите, когда жандармы приедут.
      В своих комнатах Гулям не нашел Насти-ханум. Проклятый инглиз! Вот уж длинный язык! Понадобилось ему столько болтать. Из-за него Гулям опоздал и не успел поцеловать Настю-ханум и пожелать ей доброго утра!
      В унынии Гулям отправился искать жену. В цветнике ее не оказалось. Пришлось торкнуться на женскую половину. Домоправительница Шушаник-бану, которую Али Алескер, отдавая дань новым веяниям, держал в своем гареме вместо евнуха, доложила:
      - Госпожа Настя-ханум изволили уехать.
      - Как уехать?!
      - Их превосходительство отбыли из Баге Багу.
      Новость ошеломила Гуляма. Настя-ханум никуда не собиралась.
      Шушаник понятия не имела, куда уехала ханум. Спросить не у кого. Какие-то сарыки подняли бунт, и все уехали усмирять их. Почему же ханум не поставила в известность своего супруга, куда она направилась? Женщины в наш век слишком самонадеянны. Нет, ханум отбыла одна. Главную жену господина Али Алескера княжну Орбелиани видеть нельзя. Княжна и младшие жены господина Али сегодня услаждают душу и тело в домашней бане. Да, турецкая баня в Баге Багу не уступает первоклассным тегеранским баням. Так захотела любимая супруга Али Алескера, княжна Орбелиани. В бане Баге Багу мраморный пол, изящнейшая роспись на стенах. Приглашенный из Мешхеда художник живо изобразил кистью сцены из поэмы "Шахнаме" Фирдоуси. В бане есть все, что душе угодно: фонтан с холодной и горячей водой, бассейны, розы, курильницы благовоний и кальяны с ароматным табаком. Да и что говорить! Баге Багу в такой глуши. Бедным дамам зевота от скуки скулы посворачивала. Поэтому они в бане уже с самого утра. Купаются, едят сладости, курят, красят волосы и брови, раскрашивают свое обольстительное тело. О, все женщины в доме господина Али Алескера прелестны! Рисуют различные фантастические эмблемы - птиц, солнце, луну, звезды... О, если бы господин Гулям мог бы взглянуть одним глазком на розовотелых очаровательниц. Он умер бы от зависти...
      Усталое лицо домоправительницы дрожало, точно студень в миске продавца бараньих голов. Старуха хихикала. Глаза ее бегали.
      Гулям не успевал вставить даже словечко. Он не хотел сердить госпожу Шушаник-бану. Он знал, что старуха самолюбива до истерики. Ее боялся сам Али Алескер, но очень и очень в ней нуждался. Поговаривали, что именно она помогает ему находить в нищих селениях полураспустившиеся бутоны роз для его гаремного букета и улаживать все расчеты с родными без шума и неприятностей.
      Все это вдруг вспомнил Гулям. Смутная тревога заскреблась где-то внутри. Он почти не слушал и с омерзением разглядывал бородавку, украшавшую длинный нос Шушаник-бану.
      - Выпейте чашечку кофе, ваше превосходительство. Вам не приходилось хоть одним глазком заглянуть в женские бани? О-о! Невинное развлечение. Тегеранские господа предпочитают его всякому кинематографу. Впрочем, у вас в Кабуле и настоящей-то бани нет. Когда я состояла наложницей главного муфтия кабульского, я побывала во всех кабульских банях. Ничего похожего на Тегеран. О! А посмотрели бы вы на дам из высшего общества. Кожа лепестки роз, груди - крепкие лимоны, бедра... А разрисовка? От шеи она распространяется на грудь и ниже. Вокруг пупка, в который вмещается десять унций розового масла, прислужницы рисуют лицо, украшенное лучами... Вся их одежда - легкая газовая рубашка. Она открыта от лебяжьей шейки до талии. Вы, горбан, не знаете, что такое персидская баня...
      Гуляма совсем не интересовали тегеранские бани. Наконец ему удалось прервать госпожу Шушаник-бану. Он потребовал:
      - Вы знаете все, что делается на женской половине Баге Багу. Куда уехала моя жена?
      - О добродетель! О образец для всех мужчин! Он интересуется только своей супругой! Поверьте, совсем не модно. Вельможи Тегерана уже давно не обращают внимания на законных супруг. С ними скучно, пресно...