Что за горизонтом?

За столом оба мужчины сидели завернутые в простыни, которые то и дело, раскрывались, демонстрируя прелести обнаженного тела. Я была зла на Бориса, чувствовала себя намеченной жертвой, как дичь, и обдумывала, каким образом мне уклониться от охотника. В моем лихорадочном мозгу созрел свой, не соответствующий сценарию Денисова план поведения. Думая над ним, мне было даже смешно и весело, мне он казался забавным. Застолье продолжалось долго, Рихард сидевший рядом со мной — не случайно, разумеется — оказывал мне особое внимание, говорил банальные комплименты и старался споить меня. Борис так же был сегодня со мной необычно любезен и даже ласков. Незаметно он вышел из за стола, что бы спустить в бассейне воду и выключить парную, и появился уже одетым. Деловым тоном он заговорил:

— Друзья, я вынужден по неотложным делам вас оставить. Извини, дорогой Рихард, фрейлин Лариса позаботится о тебе, проводит до постели и, думаю ты не будешь скучать. — И уже обращаясь ко мне: — Пожалуйста, Лариса, постарайся, чтоб наш гость ни в чем не нуждался и остался довольным. Ауф видерзейн. — И торопливо исчез, оставив нас вдвоем. Рихард смотрел на меня с вожделением мутными осоловелыми глазами.

— Может хотите отдохнуть, — предложила я ему. Он, очевидно, превратно меня понял и живо согласился. Он с трудом, при моей помощи, поднялся из-за стола и что-то невнятное бормоча на русско-немецком, тяжело ступая пошел, куда я его направляла. Три пологие ступеньки из бани в прихожую он преодолел кое-как. Но когда подошли к лестнице, ведущей на второй этаж, он остановился, уцепившись одной рукой за перила, а другой за меня, и уныло посмотрел вверх. Я тоже представила, как нелегко мне будет затащить туда эту обмякшую стокилограммовую тушу. На мое счастье в прихожей появился сторож, и помог мне поднять изрядно захмелевшего гостя на должную высоту. В комнате я помогла ему раздеться до нижнего белья, и он заметно начал трезветь, крепко сжал мою руку и попытался повалить на постель. Я вывернулась и обнадеживающе заморила:

— Айн момент, айн момент, Рихард. — Немецкий я знала на уровне семилетки. Тыкая пальцами себя в грудь, я говорила: — Их больна. Понимаешь — больна. — Его это нисколько не смутило, он, наверно думал не о той болезни, которой я решила ошарашить его, он пренебрежительно махал рукой, мол, ерунда, сойдет, повторял слово «гут». Тогда я открыла свою козырную карту:

— Послушай, Рихард, у меня СПИД. Понимаешь — СПИД.

— Я? СПИД? — Он выпученными глазами уставился на меня.

— Я, я, — очень печально подтвердила я. До него кажется дошло: он клюнул мою наживку и испуганно двумя руками, как бы отталкивая меня от себя, пробормотал:

— Наин, Наин…

Пожелав ему спокойной ночи, я ушла в другую спальню, изнутри заперла дверь на ключ и мысленно смеясь, уснула. Утром я проснулась, услыхав шум мотора: это приехал Борис. Рихард еще спал. Первым вопросом Бориса ко мне было:

— Ну как? Хорошо провели ночь?

— Нормально.

— Все в порядке? Как мужчина он годиться? — намекал Борис.

— Совсем не на что не годиться. К твоему сведению: у него СПИД.

— Что?! — вскричал Борис. — Какой СПИД? — Взгляд его испуганный.

— Самый настоящий. Он сам мне об этом сказал.

— И ты с ним?..

— Я что, сумасшедшая? Уложила его в постель, а сама ушла в другую комнату.

— Вот так дела. Черт те что, СПИД. Хорошо хоть предупредил, — удивлялся Борис. Он не догадывался о моей уловке, поверил: — СПИД..

В Москву мы ехали молча. Немец был мрачен и подозрителен. Переговоры не состоялись: Рихард спешил в Германию. В офисе Борис сказал мне:

— Я разговаривал с немцем. Оказывается СПИД не У него, а у тебя.

— У меня? — искренне удивилась я. — Это как же?» С больной головы на здоровую. Может я не поняла его. Может он интересовался, есть ли у меня СПИД? — Борис лукаво посмотрел на меня и вдруг рассмеялся:

— Ну и артисты вы, ну и цирк.

— Но хозяин цирка ты, — уколола я.

— Ну и черт с ним, — махнул рукой Борис, поставив на всей истории точку.

Шло время, зима перевалила на вторую половину. Дни стали стремительно увеличиваться. Денисов все реже заглядывал ко мне на квартиру, и меня это только радовало. И уже не звонил по вечерам, проверяя, дома ли я. Не приглашал и на тусовки. У него появилось новое увлечение, поэтому пропал интерес ко мне, он словно не замечал меня, и я чувствовала себя совсем здесь не нуждой. Это не было положение свободы и праздности, а именно ненужности. О том, что у него появилась новая «приватизированная», я узнала потому, как он раза три просил меня на несколько часов вечернего времени освобождать квартиру. Не приглашал и в баню, туда он наведывался с другой, хотя я с удовольствием побывала бы там.

Исподволь у меня появились признаки беременности, и я решила обратиться к врачу. О, Боже мой: я на седьмом небе! Услыхал Господь мои молитвы — я беременна. Теперь мне было все ни по чем, трын — трава. Моя мечта сбывается. Только бы все шло нормально, не случилось бы чего неожиданного. Однажды Денисов позвал меня в кабинет и с порога спросил:

— Хочешь погреться?

— В каком смысле?

— В самом прямом: теплая вода, жара.

— Мечтаю, — ответила я, решив, что он приглашает меня в баню.

— Тогда сегодня же сделай фотографию на загранпаспорт.

— Зачем? — удивилась я.

— Полетим с тобой на Кипр, там сейчас тепло. Я даже обрадовалась. До этого мне не приходилось бывать на международных курортах. Меньше чем через месяц я уже имела на руках загранпаспорт и пятьсот долларов. При том Борис предупредил меня, что в таможенной декларации надо указывать только триста. И опять началось для меня нечто похожее на сказку. В самолете я погружалась в размышления: почему Борис вдруг пригласил меня, а не свою «новенькую» или «старенькую» Марию Степановну? Чем все это объяснить? Вообще он был по характере человек непредсказуемый, принимал самые неожиданные решения и действия. Но в последнее время, после поспешного отъезда Рихарда Шульмана при встрече со мной розовое лицо его освещалось озорной улыбкой. Наверно он все-таки разгадал мой трюк со СПИДом. В самолете он сообщил мне, что на Кипре у него есть собственная вилла на морском берегу. И неделю тому назад оттуда возвратились его жена и дочь, и вилла теперь свободна. По его расчетам мы пробудем там с неделю, не больше, потому как на фирме накопилось много неотложных дел. Он пожаловался мне:

— Устал я, Лара. Смертельно устал. Сплю по пять часов. Думаю на Кипре отоспаться, отдохнуть и видеться только с тобой. Ты мне по — прежнему нравишься. Ты умна, хотя по правде говоря, я предпочитаю молоденьких и глупых. С ними проще и уютней. У них все на лице написано. А на тебя я смотрю, в твои колючие глаза и чувствую какой — то дискомфорт. И меня зло берет, что ты умней и начитанней меня. Мы же с тобой по сути дела еще и не разговаривали. Полгода живем, как любовники, а серьезного слова друг другу не сказали.

Это уже был какой-то другой Денисов, простой, откровенный и добрый. Да я и смотрела на него уже другими глазами, как на отца моего будущего ребенка. Я благодарила его, хотя он об этом и не догадывался.

Не буду рассказывать про его двухэтажную виллу, про пляж и теплое море, про тропическую природу. Мы действительно постоянно находились рядом, вели откровенные разговоры. О чем? Естественно о России, находясь от нее за тридевять земель, о ее прошлом, настоящем и будущем. Я ругала Ельцина, Чубайса, Немцова. Он слушал меня молча и только скептически усмехался, не возможно было понять, согласен он со мной или нет. Мне казалось, что ему нет до них никакого дела и ему все равно, кто правит страной — дураки, воры, циники или предатели. Едва ли он улавливал-смысл моих эмоциональных речей: он лежал отрешенным и думал о чем-то своем, возможно далеком от политики и злобы дня. Я сидела в легком плетеном кресле рядом с ним. Но когда я заговорила о еврейских банкирах, прибравших к рукам всю экономику и финансы страны, он оживился и спросил:

— Признайся честно: ты коммунистка?

— Нет, я ни к какой партии не принадлежу. Я просто русская патриотка. Но я не могу спокойно смотреть, как мой народ стонет под еврейским игом. Правительство сплошь еврейское. Разве ты не согласен? И коммунисты борются за права народа, за лучшую жизнь.

— Согласен. Хотя попадаются в правительстве и русские. Кое-где.

— Это не русские, это шабес-гои, то есть верные слуги евреев, чаще всего женатые на еврейках.

— Но я русский и, возможно, не меньший патриот, чем ты. Я никого не эксплуатирую, плачу приличную зарплату своим служащим и вовремя, в том числе и тебе. Я люблю свою страну, ее историю. Болею за ее судьбу, переживаю, понимаю, что народу плохо, тяжело. Но это же твои коммунисты довели страну до такого состояния.

— Ложь, все ложь, ты говоришь словами Иуд Сванидзе и Киселева, словами еврейского телевидения и газет, которыми владеют еврейские банкиры Березовский и Гусинский. Ты говоришь — любишь Россию, а сам устроил себе запасное гнездышко на Кипре, на всякий случай. Предусмотрел. Ты называешь себя патриотом, а на самом деле ты шабес-патриот. Потому что служишь евреям и работаешь на них.

Я уже «завелась», не стесняясь в выражениях, пользуясь его инертностью. Возражал он вяло, должно быть подобные мысли нет — нет, да и посещали его.

— Служить, дорогая Лариса, приходиться тому, у кого сила. Сегодня сила у евреев. Что ты думаешь — они захватили власть только в России? Они владеют Америкой, Европой, в их руках если не весь мир, то большая его часть. Потому что они умней, хитрей и наглей нас, русских дураков. Советская власть не вернется. Россия погибнет и никто, никакие твои Зюгановы и Лебеди не спасут ее.

— А если появится новый Сталин?

— Не надейся, не появится. Евреи бдят, и вовремя умертвят его, как умертвили Иосифа Висарионовича. А вообще, мы с тобой вместо отдыха затеяли глупый, ненужный разговор. Сегодня ночью ты что-то бормотала и потом звала Егора. Так кажется зовут твоего артиста?

Я не ответила. Попыталась вспомнить сон, но никак не мола. Снилось что-то кошмарное, и я звала Егора на помощь. «Милый мой, любимый Егор. Как ты там? Ты мне очень нужен. Ты еще не знаешь мою радость: у меня будет ребенок. Как ты это воспримешь — вот что меня теперь волнует». Эти мысли молнией сверкнули в моей памяти. Их погасили слова Денисова:

— Давай лучше займемся сексом.

И тут меня нечистый дернул за руку. Язык мой, моя доверчивая откровенность меня уже не однажды подводила, как и теперь: не подумав о последствиях я брякнула, похвалилась своей радостью:

— Так мы уже назанимались и с хорошими результатами: я беременна.

Он вдруг подхватился, уставился на меня тупым холодным взглядом и молчит. И я смотрю на него, весело и беспечно. Наконец он глухо выговорил:

— Надеюсь, ты шутишь?

— В таких делах, Боря, не шутят. Это грех.

— Так какого ж ты хрена не предохранялась? Ты же знала, что я не терплю презервативов! — в ярости закричал он, испепеляюще глядя на меня. Я не ожидала такой вспышки и с невинной откровенностью сказала:

— Но я хотела ребенка, это моя мечта.

— Ты хотела?! Так ты преднамеренно это сделала?! — продолжал он в бешенстве выкрикивать, надвигаясь на меня, сжав остервенело кулаки, так что я попятилась назад. А он все шипел по-змеиному, выдавливая из себя ядовитые слова: — Ты сволочная, коварная авантюристка тайно залезла в мою постель, с гнусной целью.

— Ты сам заманил меня в свою постель, «приватизировал», — спокойно ответила я. Мне нельзя было волноваться: я думала о ребенке.

— Тебе нужен наследник вот этой виллы и всего достояния Денисова. Я вижу, с какой алчностью ты все разглядываешь. А мне твой наследник не нужен, у меня уже есть законные наследники. Законные! И никакие суды не докажут мое отцовство! Я найму лучших адвокатов…

— Послушай, Боря, выслушай меня, — попыталась я урезонить его. — Я ни на что не претендую и ничего мне от тебя не нужно. Это будет мой ребенок, Малинин, а не Денисов. И никогда ты его не увидишь.

— Подрастет, спросит, кто отец? Станет искать и найдет, если пойдет в тебя, такой настырный авантюрист, — уже несколько спокойно заговорил он. Боже мой, где его совесть, еще не родившегося ребенка он уже оскорбил, унизил. Как у него язык повернулся. Он все еще продолжал шипеть:

— Я требую: прекрати. По-хорошему требую.

— Что прекратить? — не поняла я.

— Беременность.

— Никогда, — решительно заявила я.

— Я заставлю тебя, силой заставлю, чего б мне не стоило. — Лицо его пылало беспощадной злобой, и я знала: он ни перед чем не остановится. Он запросто пойдет на преступление. Из-за чего и во имя чего? Из страха потерять часть своего состояния, на которое я и не думала претендовать. Я увидела звериный оскал собственника — буржуа, «нового русского», его нравственный и чисто человеческий облик. Вот он новый хозяин России!

Выплеснув всю ненависть и злобу, он объявил, что завтра возвращаемся в Москву и ушел хлопотать об авиабилетах.

На третий день наш самолет приземлился в Шереметьевском аэропорту, где нас уже поджидал Андрей. В самолете, хотя и сидели мы рядом, не обмолвились ни единым словом. Он иногда косо бросал на меня враждебный взгляд, а я обдумывала план дальнейших действий. Вспоминая его угрозы, я уже отчетливо чувствовала реальную опасность для меня и для моего ребенка. В Москве сразу подъехали к моему обиталищу. Он вышел из машины одновременно со мной и вполголоса тоном приказа проговорил:

— Никуда не уходи. Жди меня. Я заеду, и мы все обсудим и найдем консенсус.

— Я устала и плохо себя чувствую, приму снотворное и буду отсыпаться. Дай мне часа два, не тревожь. А потом можно и консенсус. — На самом деле я так не думала, — то была ложь во спасение, частица моего плана действия.

Войдя в квартиру, я начала быстро собирать свои вещи и складывать в чемоданы. Меня обуял страх: я представила — войдут в квартиру дружки Денисова, или нанятые им гангстеры и насильно прервут беременность. У меня было всего два чемодана, в которые вместились все мои шмотки. Когда вещи были уложены, раздался телефонный звонок, от которого я пугливо вздрогнула. Я ответила только после третьего звонка преднамеренно сонным голосом. Звонил, как я и догадывалась, Денисов.

— Я разбудил тебя? — дружески спросил он, но именно этот тон и настораживал меня.

— Да, разбудил.

— Извини, пожалуйста. У меня есть для тебя хорошие предложения. Думаю, они тебя устроят. Я через час к тебе приеду и мы все обсудим. Так что жди меня. Целую.

Он никогда не говорил мне «„целую“. Это еще больше обеспокоило меня, и я подумала: поцелуй Иуды. И тот час начала звонить друзьям, у кого есть машины. Сначала в мастерскую Ююкина. Молчание. Потом ему домой. Опять незадача: Настя сказала, что Игорь на даче и не преминула спросить: зачем он понадобился. Потом я вспомнила Воронина. Он сам взял трубку. Взволнованной скороговоркой я попросила:

— Виталий, дорогой, умоляю тебя, немедленно подъезжай к кинотеатру (это в пятидесяти метрах от нашего дома). Мне грозит опасность. Подробности потом. Ты слышишь? Очень прошу тебя, это вопрос жизни.

— Выезжаю, — решительно бросил Воронин и положил трубку. Я схватила свои чемоданы, закрыла квартиру и, надрываясь под тяжестью, пошла к кинотеатру. В пути вдруг с тревогой подумала: а вдруг телефон прослушивается Денисовым, и его люди примчатся раньше Воронина. Но слава Богу Виталий не заставил себя долго ждать. Мы сразу же погрузили чемоданы, я села на заднее сидение и на вопрос «куда?» ответила:

— К Центральному телеграфу.

Это место я выбрала по двум соображениям. Во-первых — рядом здание МВД. Во-вторых, рядом дом Егора, у которого я смогла бы на время оставить чемоданы, прежде, чем уехать в Тверь. Ну и, в-третьих — тут много телефонов-автоматов, чтоб предварительно позвонить Егору. В пути Воронин предложил ехать прямо к Лукичу без предварительного звонка. Я возразила:

— А если он не пожелает меня видеть после длительной разлуки и даст от ворот поворот?

— Я не думаю, — усомнился Воронин. — Он тебя все еще любит.

— Откуда ты знаешь? — обрадовалась я.

— Поверь мне, — уточнил он и все же припарковался в .Газетном переулке у телеграфа напротив телефонных автоматов. Сказал: — Ну иди, звони.

Я колебалась. Я чувствовала свою вину перед Егором и не была уверена в его снисхождении. И я попросила:

— Виталий, дорогой, окажи мне еще одну услугу: пойди позвони Лукичу, скажи, что я всего на пять минут потревожу его. — Виталий позвонил и, возвратясь в машину, весело доложил:

— Порядок. Он ждет тебя.

— Но ты пойдешь со мной, поможешь мне поднять чемоданы.

Дверь открыл Егор. Я не сразу узнала его. Передо мной стоял богатырского телосложения витязь с шикарной бородой, напоминающий одного из Васнецовских «Богатырей». У меня перехватило дыхание, от волнения я не решалась переступить порог и молча стояла с одним чемоданом. С другим чемоданом позади меня стоял Воронин, которому я преградила дорогу. Не говоря ни слова Лукич взял мой чемодан и, поставив его в прихожей, негромко, но ласково пригласил:

— Ну что ж вы? Проходите. Я всегда рад гостям, особенно нежданным. Люблю сюрпризы.

Быстро поставив второй чемодан в прихожей, Воронин торопливо заговорил:

— Дорогие друзья, позвольте мне откланяться, поскольку меня ждут неотложные дела. — И тут же исчез. Мы с Лукичом поняли его деликатность и оценили. Он догадывался о моей нерешительности и сам сделал первый шаг: обнял меня и прижал к своей груди так крепко, что я слышала, как стучит его сердце. Потом мои губы пробились сквозь густые заросли его усов слились с его горячими и такими родными губами, что я от наплыва чувств заплакала и, всхлипывая, заговорила, глотая слезы:

— Егор, любимый, вечный мой… Простишь ли ты меня когда-нибудь? Но я была всегда верна нашей любви… Я пронесла ее через муки ада, унижения, позора ради своей цели. И я добилась ее: у меня будет ребенок, предел моей мечты.

Помогая мне снять дубленку, он спросил:

— Ты хотела сказать: у нас будет ребенок? Так? — В ответ я погрузилась лицом в его бороду, нащупывая его губы и после долгого поцелуя ответила на его вопрос:

— Так, родной, так: у нас с тобой будет ребенок, наш. Есть на свете правда, и правда — это Бог.

Мы вошли в гостиную. Тут ничего не изменилось, все вещи стояли на своих местах, и написанные Ююкиным наши портреты по — прежнему висели рядом. Мы сели на тахту взявшись за руки и умиленные взгляды устремили друг на друга.

— Милый мой, легендарный, — заговорила я. — мне много надо тебе рассказать, повиниться.

— Для этого у нас будет достаточно времени. Теперь я тебя уже никогда и никуда не отпущу, — перебил он.

— Никакая сила не сможет оторвать меня от тебя, — заверила я. — А теперь я хочу сесть к тебе на колени и обнять тебя, как прежде.

— Все будет, как прежде, — подтвердил он. — Помнишь, мы с тобой говорили: душа не стареет и не умирает. Как и любовь, и наш опыт тому свидетельство.

— А еще мы с тобой говорили, что у нас есть прошлое, нет настоящего и не ясно будущее. Оно где-то за горизонтом, и я мысленно пыталась туда заглянуть, где уже не будет Ирода Ельцина, а его имя новый патриарх Веся Руси, который придет на смену Ридигеру, предаст анафеме, и во всех храмах священники будут его проклинать. Когда я узнала, что у меня будет ребенок, я уверенно сказала себе: у нас есть будущее, там за горизонтом в двадцать первом веке.

Эпилог

АВТОР

И опять, как тогда, в семидесятилетие Егора Лукича Богородского, был конец лета, и погода в Московии стояла солнечная, иногда жаркая и тихая. В садах обильно дозревали яблоки, леса и рощи еще не тронула осенняя позолота. И новое тысячелетие делало первые, еще робкие шаги по планете. Юбилей Лукича решено было отметить на его даче, скромно, по-семейному, без торжественных фанфар, в тесном кругу самых близких друзей. Так пожелал сам Лукич. Но он не учел, что время уже перевалило за горизонт и над Россией сквозь кучевые облака пробивались первые лучи обновленного солнца, и накануне во многих не еврейскх газетах были опубликованы статьи, посвященные юбиляру, а так же указ президента о присвоении народному артисту Богородскому звания Героя Социалистического труда.

Утром, взяв с собой в качестве подарка только что вышедший из печати свой «Последний роман» я направился на дачу Лукича. Не дойдя ста метров до его дачи увидел идущего мне навстречу веселого, торжественно важного руководителя объединенного Союза писателей Виталия Воронина, одетого в белую, без пиджака, но при галстуке рубаху, с папками под мышкой. Мы сошлись у самой калитки.

— Это что у тебя? — поинтересовался я, кивнул на папки.

— Поздравительные адреса: от Союза писателей, от министра культуры. А это свежий экземпляр книги Лукича «Жизнь артиста». Он еще не видел: сигнальный экземпляр. — Виталий показал мне книгу воспоминаний нашего друга и юбиляра. Потом увидел у меня кожаную папку, поинтересовался:

— Здесь что у тебя? Сувенир? Покажи.

— Потом, когда будем расходиться по домам, — заинтриговал я.

— Все мудришь, — хмыкнул Воронин и сказал с возмущением: — Шел мимо Ююкина, хотел зайти к ним, чтоб вместе появиться у этой калитки, но меня, бросаясь на забор, облаял его глупый и свирепый рыжий пес Чубайс. Почему он не посадит его на цепь, не понимаю?

— Говорит, тесть не велит, — ответил я. — Его же тесть из «демократов».

— Но он теперь не посмеет третировать зятя после того, как Игорь избран президентом Академии Художеств.

— А Церетели, выходит, прокатили?

— Этот хитрый Зураб смотался в Израиль под крыло миллионера Гусинского.

Калитка у Богородского была открыта. Возле нее стояла глазастая симпатичная Наденька Малинина-Богородская. Она первая поздоровалась с нами и смущенно улыбнулась большими темно — зелеными глазами. В темно-каштановых густых волосах ее ярко алел бант.

— Здравствуй, Надежда прекрасная, — обратился я и по привычке спросил: — Так сколько ж тебе лет? — она кокетливо улыбнулась и прощебетала:

— Сам знаешь.

— А сколько Лукичу? — спросил Виталий. Она растопырила пальцы и сложив губки трубочкой выдохнула:

— Во сколько! И еще много!

— Ты поздравила Лукича? — спросил я. Она гордо кивнула и улыбнулась довольной улыбкой. Потом спохватясь вспомнила новость и поспешила нам ее сообщить с детским восторгом: — А Лукич бороду постриг. — В это время на крыльце появился и сам юбиляр. Увидя его, Наденька в восторге закричала «Лукич!» и бросилась ему на встречу. Он ловко подхватил девочку на руки и посадил ее на плечо.

— Да он и в самом деле побрился, — радостно засмеялся Воронин.

— И по-моему напрасно, — сказал я подходящему к нам Лукичу. — Мы к твоей бороде уже привыкли, и она тебя украшала.

— Демонтировал, — игриво пробасил Лукич и добавил: — Как на прошлой неделе на Поклонной горе демонтировали безобразный шампур и нелепое стадо бронзовых призраков Зураба Церетели. Теперь очередь за демонтажем каркасного нагромождения, именуемого Петром Великим.

— Величия там нет, зато высочия навалом, — сострил Виталий.

В это время у калитки появился Ююкин с большой картиной, вставленной в рамку, которую он держал обеими руками. Это было повторение «Майского утра».

— Я не опоздал? — задорно прокричал новый президент Академии Художеств.

— Ты, как большой начальник, просто задержался, — сказал я. — Только вот Чубайса своего держи на цепи, а то знаменитый поэт не смог проникнуть на твою дачу.

— Да я не знаю, кому б его сплавить.

— Отвези в Лефортово, пусть будет в одной камере с настоящим Чубайсом, — шутливо подсказал Лукич.

— Но там же не один Анатолий Борисович, — сказал Воронин, — там и Немцов и Гайдар, и Грачев с Шапошниковым. Им будет обидно: почему такая привилегия Чубайсу? А мы что, менее сволочные, чем он?

— Что-то не видно хозяйки? — спросил я.

— Наденька, позови маму. Скажи: гости собрались. — Лукич снял девочку со своих плеч, и та бегом умчалась в сад с возгласом:

— Мама! Иди скорей, гости пришли и картину твою принесли! Дядя Игорь принес.

Из сада появилась Лариса, все такая же очаровательная, как и пять лет назад, веселая улыбка светилась в ее умных глазах. В руках она держала таз, наполненный спелыми яблоками. На ней была золотистая легкая кофточка и зеленые брюки. Черные длинные волосы густой волной падали на круглые плечи и спину и игриво искрились, споря с золотом кофточки. Она элегантно отвесила общий поклон и пригласила на террасу, где уже был накрыт стол. Наденька сидела на коленях у Лукича и с важным, полным серьезности и достоинства видом тянулась своим стаканом с соком к рюмкам гостей, предлагая чокнуться. Лариса смотрела влюбленными глазами на мужа и спрашивала:

— Как вам нравится безбородый молодой Лукич?

— Нам-то его борода не мешала, — ответил я. — Важно, чтоб он нравился тебе — молодой и безбородый.

Мы пили за здоровье юбиляра, за вечную молодость и обаяние Ларисы, за малышку Наденьку, за новую Россию. Как неожиданно со двора раздался призывный голос лукичева соседа отставною полковника:

— Слышали новость? В Америке убита Татьяна Дьяченко. Тремя выстрелами в упор. Террористу удалось скрыться.

— Значит Бог есть, и он вершит свой праведный суд, — заключил Лукич. — Бог шельму метит.

— Похоже, что так: каждому воздается по делам его, — сказала Лариса. — Александр Яковлев был застрелен пограничниками, когда пытался перейти границу с Литвой. Поганый прах Горбачева развеян с самолета над Заполярными льдами. Земля отказалась его принимать. Не ушел от возмездия Иуда.

— А гибель Ельцина так и осталась загадкой? — то ли спросил, то ли утвердительно сказал Виталий.

— А что тут загадочного: рухнул на землю вместе с горящим самолетом, — безоговорочно ответил Игорь.

— Так-то оно так, но есть вопрос: от чего загорелся самолет в воздухе? — спросил Виталий. — Диверсия или поговаривали, что но нему саданула ракета ПВО, когда он пытался улизнуть за границу.

Никто не ответил. Получилась долгая и какая-то натянутая пауза. Ее нарушил тот же Воронин: — Мне рассказывали, что милицейский генерал Огородников, который в октябре девяносто третьего расстреливал на улицах Москвы патриотов, переведен из Лефортова в «Матросскую тишину». Выходит, понизили: мелким подлецом оказался. Там он и повесился.

— Это по официальной версии. А на самом деле, говорят, его повесили сокамерники за гнусную подлость. Они и Киселева там же прирезали. Так что собакам собачья смерть.

— Я вот чего опасаюсь, — озабоченно заговорил юбиляр. — Образовалось новое государство в составе России, Беларуси, Украины и Казахстана. Это великая наша победа. Но где гарантия, что опять эти банкиры не вернутся назад в разграбленные ими же земли? Если не сами, то их посланцы — сыновья Израилевы? «Пятая колонна» не ликвидирована. Она существует, только присмирела, притаилась, ушла в подполье, ожидая своего часа. Понимают ли это в Кремле? Набрались ли ума-разума за годы смуты?

Вопрос был насущный, прямой и острый, как меч. И никто из нас не решался на него отвечать. Тогда Виталий обращаясь ко мне, спросил:

— Почему ты не вручил свой сувенир юбиляру? Чего ты таишь? Давай, открывай свою папку.

Все посмотрели на меня с упреком и любопытством. Я извлек из папки только что изданный мой «Последний роман», наполнил свой бокал вином и предложил последовать моему примеру, затем поднялся и сказал тост:

— Дорогие Лариса и Лукич! У вас появилась очаровательная Надежда, как символ будущего нашего многострадального Отечества и плод вашей великой любви. Так выпьем за незнающую преград, нестареющую и не умирающую Любовь. Затем я раскрыл свою книгу и написал:

«Моим верным и добрым друзьям Ларисе и Лукичу в день 75-го юбилея Егора Богородского — посвящаю.

Иван Шевцов»