- Это я сейчас, старая, весело рассказываю. А тогда не до смеху было. Все, думаю, конец моему Павлу пришел. Разве простят ему такое!
      - Ну-ну? - не терпелось мне услышать заключение этой истории.
      - Избили моего деда. До кровушки. Избили, бросили посреди улицы в пыли и подходить не велели. А я радешенька - не застрелили, и то слава богу.
      Тут дед не выдержал:
      - Отомсти за меня, внучек, за честь мою стариковскую поруганную отомсти. Никто в жизни Павла Шевчука не ударил! За землю нашу, за всех людей, погубленных и поруганных ими, отомсти.
      Дед помолчал, сердито насупил седые брови и неожиданно опять про свое:
      - А телку все равно жалко. Два года я ее прятал. Сам корку не съем, ей отнесу. Прогонят, думаю, врага, а в колхозе какая-никакая, а живность будет. Телка-то породистая. Хорошее от нее стадо пошло бы.
      Прощался со мной дед Павло торжественно. Степенно поцеловал по-христиански три раза и серьезным тоном, не допускающим возражений, благословил:
      - Свидеться нам с тобой, внучек, больше не придется. Стар я. Молчать, остановил он рукой завозражавшую было бабушку. - Свое прожил честно. Тебе, дорогой внучек, желаю живым-невредимым фашиста того до победы бить. Об этом, значит, потом батьке своему, как старшему Шевчуку, доложишь. Такой мой наказ.
      А вышло вот по-другому. Дед Павло пережил моего отца - "рядового Шевчука Михаила Павловича".
      Как же ты, батя, не уберегся?.. Вот и в семье Шевчуков большое личное горе, которое принесла война. А я-то в прошлом году, когда узнал, что все наши живы-здоровы, радовался: обошла нас безглазая с косой...
      А война продолжалась. И радость наступления и побед по-прежнему омрачалась горечью потерь. Не вернулся с боевого задания Герой Советского Союза Иван Корниенко. В каких только переделках не бывал Иван! Прошел огонь боев Сталинграда, Курска, Сандомира, и даже не был ранен...
      Летчики, которые вместе с Корниенко участвовали в этом бою, видели, что самолет Ивана не горел, даже не дымил. Один из наших подошел к его истребителю совсем близко и увидел, что Корниенко все время роняет голову на грудь, видимо, в полусознательном состоянии. Тяжело ранен, а внизу - чужая территория. Бугры, кустарники, овраги, самолет можно посадить только на брюхо. Проводили самолет Корниенко до самой земли. Он еще нашел силы выровнять его. Истребитель плюхнулся на брюхо, прополз по густому кустарнику и замер - летчик даже не пытался открыть фонарь. Так в списках пропавших без вести (полной уверенности в гибели Корниенко не было) появилась еще одна фамилия...
      В гнилое февральское ненастье наши войска устремились вперед, преодолевая один за другим все семь оборонительных рубежей противника, возведенных между Вислой и Одером. Наступление развивалось так быстро, что разбитые части и соединения немецко-фашистской армии не успевали закрепляться на этих оборонительных позициях.
      Как-то в одном из разведывательных полетов мне довелось наблюдать любопытную картину. Было это на подходах к реке Варта, возле польского города Ченстохова. На одной из дорог я увидел колонну немецких танков, беспорядочной толпой бредущую пехоту, а в нескольких километрах южнее, ближе к реке, на большой скорости уже шли танки со звездами. В стремительном и неудержимом порыве наступления наши танкисты обогнали отступающих немцев, захватили действующие в этом районе переправы и без промедления двигались дальше. Авиационные пункты управления, чтобы успеть за быстро развивающимися событиями, стали подвижными. Расчеты этих пунктов размещались на бронетранспортерах, выделенных командованием танковых соединений.
      Наши аэродромы отставали. Поэтому, чтобы прикрывать наземные войска или производить штурмовку противника, нередко приходилось пролетать над освобожденной территорией более ста километров. Это создавало большие трудности в использовании авиации, особенно штурмовой и истребительной. Но как только позволяла погода, мы летали много: штурмовали войска противника на флангах идущей вперед группировки наших войск, помогали в борьбе с окруженным гарнизоном в Бреславле, часто летали на разведку. Почти каждый третий вылет в те дни был именно разведывательным - данные о противнике нужны и наземному командованию, и авиационному. Обстановка менялась быстро, и командир корпуса, командир дивизии нередко сами принимали решение на уничтожение тех или иных объектов противника.
      Как-то экипажи самолетов, уходящие на разведку, получили любопытное, но не сразу понятное указание. Нам предписывалось наряду с военными объектами отмечать на картах или запоминать расположение старинных замков, парков, интересных своей архитектурой зданий. Оказалось, что Военный совет фронта, исходя из решений партии и Советского правительства о сохранении народного достояния Польши, заботился о том, чтобы от случайных бомбежек и штурмовок не пострадали памятники архитектуры, которыми так богата эта земля{8}.
      После освобождения войсками левого крыла 1-го Украинского фронта города Кракова еще до официальных сообщений мы узнали о лагере смерти - Освенциме. Кстати, сам Краков, один из древнейших и красивейших городов Польши, был освобожден нашими войсками без предварительных ударов артиллерии и авиации. Сильному артиллерийскому огню подверглись только укрепленные подступы к городу. И это было не случайно. Командование 1-го Украинского фронта, исходя из тех же гуманных соображений - не разрушать город-музей, - приняло решение стремительным ударом разбить фашистов без авиационной и артиллерийской подготовки. И, как вспоминает об этом маршал И. С. Конев в своей книге "Сорок пятый", в этих целях он специально не поставил задачу войскам, проводившим маневр на окружение города, замыкать кольцо. Если бы это произошло, гитлеровцев пришлось бы долго выбивать из Кракова, что повлекло бы за собой значительные разрушения. У противника оставалась одна дорога на юг, в горы, и он начал отходить туда. На выходе из города наши войска нанесли крагу значительный урон.
      ...Погода улучшилась. Авиация снова работала на полную мощность. Батальоны аэродромного обслуживания в очень сложных условиях за короткие сроки сумели восстановить существующие и создать новые аэродромы, посадочные площадки непосредственно у линии фронта. Большую посильную помощь оказало нам местное население. Поляки перевозили на подводах строительные материалы, принимали непосредственное участие в подготовке взлетно-посадочных площадок. По решению Военного совета фронта в строительстве аэродромов помогали и остальные войска. Танками укатывались грунтовые полосы, саперы сооружали самолетные укрытия.
      Мы снова наносили по противнику удары большими группами. Помогаем танкистам и пехоте ликвидировать окруженные группировки и группы. Их немало осталось в тылу быстро наступающих войск на всем протяжении от Вислы до Одера, особенно после Кельце. Самые крупные из котлов - это в Бреславле на берегу Одера, сто километров севернее, тоже по Одеру, в Глогау (Глогув) и южнее по реке, в Оппельне.
      Штурмовики Одинцова, Бегельдинова, Балабина, Столярова осуществляли авиационную поддержку наступления. Огнем пушек и эрэсов они буквально выкуривают с оборонительных позиций пехоту противника. Проходя на бреющем полете, мы как-то увидели любопытную картину. Из окопов выскакивают фигуры в серо-зеленых мундирах, куцых шинелях и поднимают руки вверх. Солдаты сдавались нам, летчикам, - всепоражающий огонь штурмовиков и истребителей сделал свое дело.
      Но такое, конечно, случалось нечасто. Оборонялись вражеские войска отчаянно. И оборону умели организовать грамотно. Сейчас, правда, у немцев не хватало сил, средств и времени на создание сплошной полосы. Ее заменяли сильно укрепленные опорные пункты на высотах, опушках леса, возле массивных зданий. Часто небольшие городки целиком представляли собой подобные опорные пункты. Ожесточенные бои шли, например, в районе населенных пунктов Губен, Зарау. Здесь, как выяснилось, находились важные заводы по выпуску военной продукции, часть которых работала под землей. Такие объекты, как правило, имели сильную зенитную артиллерию.
      Если зенитное прикрытие фронтовых объектов - передовых позиций, колонн на марше, на стоянке - осуществляли в основном 23-миллиметровые "эрликоны" и 37-миллиметровые зенитные пушки, то здесь, на территории Германии, значительную часть зенитной артиллерии составляли тяжелые 88- и 105-миллиметровые орудия. Даже если такой снаряд разрывался в стороне, осколки его наносили нашим самолетам значительные повреждения. У штурмовиков участились потери.
      Генерал Рязанов принял решение усилить воздушную разведку объектов, которые предстояло уничтожать "илам". Работа эта поручалась истребителям, как более скоростным и маневренным самолетам. Главное внимание разведчиков уделялось расположению зенитных средств. При массированных налетах первый удар наносился именно по этому участку. Потом штурмовики шли на цель, истребители же внимательно следили за "оживающими" зенитными орудиями и уже своими огневыми ударами подавляли их. За несколько дней на боевой счет полка было записано несколько батарей противника.
      Фашистская авиация по-прежнему придерживалась своей излюбленной тактики - "уколов". Для налетов на наши передовые позиции, колонны на марше, аэродромы немцы выбирали время, когда советских самолетов в воздухе не было. Хотя удары наносились эпизодически, неприятности они доставляли большие. Одно дело - самолет, поврежденный в бою, и совсем другое - когда его выводят из строя на земле.
      Однажды, вернувшись с задания, я с большим трудом посадил свою группу. Вся взлетно-посадочная полоса была изрыта воронками. Оказалось, что две четверки "фокке-вульфов" совершили налет на аэродром. Большая часть наших самолетов была в воздухе, те, что оставались на земле, технический состав хорошо укрыл и замаскировал. Не обнаружив целей - самолетов на стоянках, фашистские летчики обрушили весь бомбовый груз на полосу. Но безнаказанно уйти им все-таки не удалось. Как раз к этому времени на позиции противовоздушной обороны аэродрома прибыла зенитная батарея, все расчеты которой составляли девушки. Они так смело, самоотверженно и, главное, умело вели огонь, что фашисты, потеряв два самолета, на наш аэродром летать больше не рисковали.
      Несмотря на то что фашистские летчики всячески избегали встреч с нашими истребителями, мы использовали все возможности для их уничтожения. Применялись так называемые засады, свободная охота, штурмовка. Мы стремились уходить на вражескую территорию и там искали свои цели.
      После отъезда из полка Луганского я летал с его ведомым. А Сергей Данилович всегда ходил на задания с заместителем по политической части Иваном Федоровичем Кузьмичевым. Сначала я не мог понять, зачем командиру полка нужно брать с собой очень опытного пилота, Героя Советского Союза, имевшего на своем счету более полутора десятков сбитых самолетов противника? Причину раскрыл сам Иван Федорович. Оказалось, что Кузьмичев совершенно не умеет вести ориентировку. Отличный тактик в бою, мастер огневых ударов, Иван Федорович не умел "смотреть" за землей и после боя не представлял, как возвратиться на свой аэродром. Брал обычно курс на восток и шел до полной выработки горючего.
      Странный, почти невероятный для опытного летчика недостаток. Кузьмичев сам стыдился его, но поделать ничего не мог. Так и образовалась в полку пара - командир и замполит. Летчики не знали истинных причин, но считали, что это в порядке вещей.
      Надо отдать должное, что с таким ведомым, как Иван Федорович Кузьмичев, чувствуешь себя в бою уверенно. Успех боя часто решают секунды, доли их. Я, как ведущий, оценив обстановку и приняв решение, должен по радио или маневром самолета передать приказ ведомому, затратив на это определенное время и, главное, какую-то долю своего внимания. Но если ведомый хорошо знает мою подготовку, мои излюбленные тактические приемы, а главное - умеет оценить обстановку, то он сам принимает решение, схожее с моим, и наша пара действует как единое целое. Ведущему и ведомому важно знать не только летные возможности друг друга, но и личные человеческие качества. Только полное взаимопонимание делают пару, группу слетанной, непобедимой в воздухе. Такой парой, как мне кажется, мы и стали с Иваном Федоровичем Кузьмичевым.
      Как-то, возвращаясь с территории противника, при подлете к линии фронта я увидел в нескольких километрах левее нас группу из восьми - десяти "фокке-вульфов". Она шла на малой высоте к нашим передовым позициям. Бросать штурмовиков, которых мы сопровождали, нельзя, - я передал их Николаю Шутту, сам с Кузьмичевым решил помешать "фоккерам". Пара на десятку  - соотношение сил начала войны. Но делать нечего: советских истребителей в воздухе больше нет, а штурмовой удар десятки ФВ-190 - дело серьезное. Короче говоря, сомнений - вступить или не вступить в бой - не было.
      Летчики "фоккеров" уже хорошо знали, что советские истребители при сопровождении штурмовиков не бросают их ни под каким предлогом, поэтому беспокойства не проявляли. А того, что мы выделим только пару для боя, они предположить не могли.
      С Кузьмичевым мы не обмолвились ни словом. Он идет за мной слева и чуть сзади, вытянутым пеленгом. У нас преимущество в высоте, само собой напрашивается решение: атаковать сверху на пикировании. Бить будем сразу по ведущему группы. Я уже сосчитал - у противника десять "фоккеров". Они перестроились в боевой порядок для штурмовки. Минута с небольшим - и на наших солдат обрушится огонь "эрликонов". А на каждом "фоккере" по три-четыре пушки плюс бомбы.
      Я начинаю волноваться: "Успеть... надо успеть!" Ведущий "фокке-вульф" уже в перекрестии прицела, но дистанция для открытия огня слишком велика. При такой дальности рассеивание снарядов большое, резко снижается процент попадания, убойная сила их значительно уменьшена. А у "фошек" броня хорошая... Но пока я выйду на нужное мне расстояние, они уже могут пусть не прицельно, но сбросить бомбы.
      Решив, что сбить ведущего с ходу сейчас трудно, я посылаю короткую очередь в его сторону, тут же перевожу нос самолета на другой "фоккер" - и снова очередь. Кузьмичев таким же образом обстреливает группу. Он меня понял - ведя короткими очередями обстрел по нескольким самолетам, мы нарушаем уже взятый немцами ритм атаки. Чем больше летчиков их группы почувствуют, что по ним стреляют, тем больше шансов на то, что группа, нарушив боевой порядок, не проведет штурмовку прицельно.
      Расчет оказался верным - строй рассыпался. Однако сейчас они должны оправиться от первой растерянности и разглядеть, что их атакует всего пара "яков". Мы снова набираем высоту. Кузьмичев подходит ближе. Молодец! Так отбиваться легче. Ждать нападения мы, правда, не собираемся: маневр - и снова идем вниз. Но "фоккеры" не собираются принимать боя. Ведущая пара повернула назад, восвояси. За ней то же самое сделали остальные.
      У нас с Кузьмичевым появился боевой азарт. Тем более что мы уже давненько не вели воздушных боен. Замечаю, что самолеты замыкающей пары летят отдельно - потеряли друг друга еще при первой нашей атаке. Решение одно: всех сбить мы не сможем, а вот этого, отставшего, попробуем. Со скольжением идем вниз - и на "фоккер" ложится сетка прицела. За "хвостом" не смотрю. Можно быть уверенным, что Кузьмичев не проглядит. Очередь. Еще одна. Захромал "фошка". Но падать не хочет. Видимо, повреждено только управление. Нужен еще заход. Мы на большой скорости проносимся мимо него так близко, что я вижу злое, растерянное лицо летчика под желтой кожей шлемофона.
      Где остальные?.. Вот это уже нехорошо. Плохо не для нас с Кузьмичевым. Плохо для "фоккера". Ни один из девяти "коллег", в том числе и ведущий, не собирается прийти ему на помощь, хотя атакующих - всего двое. Нам этого никогда не понять! Девять мощных истребителей с полным боекомплектом, с хорошим запасом горючего, над своей территорией (!) бросили товарища...
      Но жалости к врагу у нас нет. Если сегодня мы его не собьем - завтра он снова принесет смерть. Не сговариваясь, мы с Иваном Федоровичем решаем увести вражеский самолет на свою территорию. Берем в клещи и упредительными очередями подсказываем пилоту курс... Он пытается сманеврировать, вырваться. Не так-то просто!
      Летим мы на малой высоте вдоль шоссе. По дорого идет колонна пехоты. Задрав головы, солдаты смотрят на нашу необычную процессию. Я прибираю обороты двигателя. Отстаю. Кузьмичев делает то же самое. Немец, летчик грамотный, сразу определил, что мы отстаем, и воспользовался этим: накренил самолет и со скольжением попытался уйти от нас. Очереди с обоих наших самолетов - и "фоккер" упал метрах в ста от шоссе. Вижу, как солдаты бросают вверх шапки, машут руками, что-то кричат. Мы делаем над ними прощальный круг, приветливо машем крыльями и уходим на аэродром.
      После посадки Иван Федорович подошел ко мне.
      - Заметил, Василий Михайлович, как пехота радовалась? Для них, идущих на фронт, это, пожалуй, хорошая моральная поддержка.
      Вот оно, абсолютное взаимопонимание ведущего с ведомым. Оба мы, сбивая самолет, думали об одном и том же. Хотя большого удовлетворения от такого боя мы и не получили, но на пользу общему делу пошел и он.
      А великое общее дело Красной Армии шло к концу. Ударная группировка 1-го Украинского фронта вышла на восточный берег реки Нейсе, заставила противника поспешно отойти за реку по всей полосе наступления - от устья реки до города Пенцинг. Было даже захвачено несколько плацдармов на западном берегу. Но командование фронта, учитывая усталость войск, понесенные потери при наступлении от Вислы до Одера, его форсировании и преодолении нескольких оборонительных рубежей до Нейсе, приняло решение перейти к обороне. Плацдармы на западном берегу во избежание бесплодных потерь оставлены. Нужно время для восстановления сил, пополнения боеприпасов, боевой техники. На 1-м Украинском фронте наступила пауза в боях, правда, весьма относительная. Левый фланг фронта вел активные боевые действия до последних дней марта, освобождая промышленные районы Верхней Силезии. 1-й штурмовой авиационный корпус 29 и 31 марта участвовал в массированных ударах по немецким позициям вокруг города Ратибор, который после сильной авиационной и артиллерийской подготовки был взят штурмом. За эти бои личный состав корпуса получил благодарность Верховного Главнокомандующего.
      Военный совет фронта приказал усиленно, не теряя ни одного дня, готовиться к новым решающим боям. Особое внимание командиров и политработников было обращено на воспитательную работу с подчиненными, укрепление дисциплины в частях, разъяснение солдатам и офицерам значения освободительной миссии Красной Армии.
      Командир атакует первым
      Если от нашего аэродрома по компасу взять курс 330°, то до Берлина около ста километров. Полетного времени - восемнадцать минут. Сто километров и тысячи пройденных... Восемнадцать минут и четыре года войны. И эти сто километров нужно было пройти, провоевать, преодолеть в жестоких боях.
      Фашизм, оставив следы тягчайших преступлений под Москвой и Ленинградом, на Керченском полуострове, в Белоруссии, на Украине, в Молдавии и Польше, всюду, куда ступал его кованый сапог, страшился возмездия. Фашистские главари издавали приказ за приказом, рассылали в войска воззвания и призывы "сражаться до конца" за фюрера. Но тот же фюрер в одном из своих воззваний, уже не надеясь на войска, требовал расстрела на месте каждого, независимо от чина и занимаемого положения, кто даст приказ на отход или отступит. Были созданы специальные суды, которые выносили смертные приговоры без всякой проверки. Верховное командование издало также приказ о репрессиях по отношению к семьям тех солдат и офицеров, которые сдадутся в плен советским войскам.
      Для запугивания армии и населения гитлеровская клика в полной мере использовала такие поднаторевшие в кровавых делах учреждения, как гестапо и эсэсовские части. Гитлер скоропалительно менял своих командующих, назначал на высшие военные посты самых отъявленных национал-социалистов. Вокруг обороняющегося Берлина сосредоточивались все силы, какие только могла собрать гитлеровская верхушка.
      Все это учитывало советское командование в подготовительный период Берлинской операции. В начале апреля мы еще не знали, сколько времени нам отведено на подготовку, но хорошо ознакомились с задачами. Эти дни, хотя и проходили без активной боевой работы, были далеко не самыми легкими для меня, молодого командира прославленной авиационной части.
      Полк, пройдя в сражениях Сталинград и Курскую дугу, был сплоченным, дружным боевым коллективом. Более десяти летчиков стали Героями Советского Союза, и почти все, даже недавно прибывшая молодежь, имели боевые награды. На таких асов, как Евгений Меншутин, Николай Дунаев, Гари Мерквиладзе, Виктор Усов, Николай Шутт, можно было положиться в любой самой сложной боевой обстановке. Набирала силу и молодежь. Анатолий Турунов, Алексей Комаров, Алексей Иванюк, Виктор Лебедев, Станислав Внуков, Владимир Кондратьев в боях уже показали себя с самой лучшей стороны. Сказывались, конечно, недостаток опыта и нетерпеливость молодости, но Желания драться с врагом, боевой активности - хоть отбавляй.
      В полку подобрался и замечательный инженерно-технический состав. Инженер полка майор С. И. Бабин, инженер по вооружению капитан И. И. Хорольский, техники звеньев, механики самолетов, специалисты по радио, спецоборудованию делали все возможное, а порой и невозможное, чтобы самолеты всегда были в готовности к вылету.
      Не могло быть претензий и к работе штаба. Хотя начальник штаба майор Устинов еще не прибыл в полк после ранения, полученного при артобстреле, с его обязанностями успешно справлялся помощник начальника штаба майор А. А. Зудилин.
      С ним и майором Кузьмичевым мы тщательно планировали работу на каждый день. С летным составом изучался район предстоящих боев. Как всегда, обобщался опыт лучших летчиков. Появились первые сведения о новинке фашистской авиации - реактивных самолетах. Судя по разведданным, их было два типа. Один тип, "летающее крыло", - Ме-163, с малым запасом горючего. Второй - Ме-262, с турбореактивным двигателем. Он мог находиться в полете довольно продолжительное время. Хотя ни тех, ни других мы в воздухе еще не видели, тактику борьбы с реактивными истребителями в определенной степени выработали. Первое условие победы - осмотрительность и точность принятого решения: ни убегать от него, ни крутиться, используя маневр, не нужно.
      При подходе на расстояние выстрела его пушек необходимо резко сманеврировать. У реактивного скорость почти в полтора раза больше, и маневр "яка" он не сумеет повторить. А в момент, когда он проскакивает мимо, сразу огонь из всех стволов.
      Технический состав тоже работал, не жалея ни сил, ни времени. На третий или четвертый день затишья я доложил в штаб дивизии о том, что в полку все самолеты исправны. Наши три эскадрильи летали на машинах Яковлева, но разных модификаций: Як-1, Як-9 и Як-7Б. Однако инженеры и техники хорошо знали материальную часть.
      Все шло, казалось бы, хорошо, по плану. Как-то мы с Иваном Федоровичем Кузьмичевым задержались допоздна в штабе, подробно обсуждали план партийно-политической работы. Иван Федорович основательно учел требования партии, Военного совета фронта об усилении воспитательной работы среди военнослужащих в связи с нашим пребыванием на территории Германии. Немало места он уделил и партийно-политическому обеспечению боевой работы. Во всех подразделениях готовились партийные и комсомольские открытые собрания. Каждый день проводились небольшие совещания с партийным активом по ближайшим задачам. Организованно проходили и политические занятия.
      Я обратил внимание замполита на то, что и в плане, и в его работе мало уделяется места укреплению воинской дисциплины. Иван Федорович удивился:
      - Грубых нарушений в полку нет. ЧП тоже.
      А дело здесь было скорей всего не в этом. Сложная боевая работа, большая ответственность постоянно мобилизовали людей. Напряжение, в котором мы жили последние месяцы, обеспечивало внутреннюю собранность, высокую дисциплинированность человека без воздействия со стороны. Но сейчас ситуация изменилась. Война близилась к концу. Все мы чувствовали первое, но уже ощутимое дыхание мира. И то боевое напряжение, которое многократно увеличивает волевые и физические возможности личности, начинало спадать.
      Раньше каждый из нас хотя и надеялся дожить до конца войны, но не исключал и возможности собственной гибели. Второе причем считалось более вероятным. Сейчас этот психологический настрой начал меняться с каждым днем все быстрее. Люди острее чувствовали жизнь, ощущали ее непреходящие радости. Сейчас летчики, глядя в небо, видели в нем не только облачность, в которой может прятаться враг, а просто белые апрельские барашки облаков, не только слепящие лучи солнца, со стороны которого любит нападать противник, а просто ласковое весеннее тепло.
      И очень хорошо, что загрубевшие в сражениях, суровые люди возвращались, пусть еще только в помыслах, по возвращались к долгожданной мирной жизни. Однако война еще продолжалась. И предстояли бои. А в бою, в любом бою - в начале войны или в конце - борьба идет не на жизнь, а на смерть...
      Я уверен: в бою никто не дрогнет и будет сражаться так, как нужно. Для войны до самого последнего ее выстрела сил хватит у каждого. Но если вечером здесь, на далекой от Родины чужой земле, такой же пьянящий весенний воздух, как дома, и так же в сиреневых сумерках белеют вишневые сады, и если не через две недели, то через два месяца войне конец - ты ощущаешь себя счастливейшим человеком. И если на фронте затишье и боевых вылетов завтра не ожидается, хотя ты с радостью пойдешь в воздух, сегодня ты чувствуешь себя свободным от всех забот.
      И вот это, на мой взгляд, сейчас самое опасное. Человек расслабляется, утрачивает ту самую внутреннюю собранность, которая, как пружина в нужный момент, не только бросает его в кабину самолета, поднимает в воздух, но и удерживает на земле от многих вполне допустимых и даже естественных в мирное, но в военное время исключенных из жизни действий и поступков...
      Все это я и пытался объяснить Ивану Федоровичу. Он понял мои опасения и согласился, что ему как политработнику, партийному бюро полка, парторганизациям подразделений, всем коммунистам нужно продумать и, главное, стабильно вести работу по поддержанию вот этой внутренней - мобилизующей готовности людей.
      Мы подошли к приземистому зданию какого-то бывшего учреждения, где в маленьких комнатках разместились летчики.
      - А ведь действительно весна, Василий Михайлович, - остановился Кузьмичев, - действительно хочется забыть о войне.
      На аэродромах, даже на фронтовых, когда кончился летный день, нет налета вражеских самолетов, тишина бывает часто. Но вот такой, как эта, я давно не слышал. Прав писатель, который говорил, что настоящую тишину можно только услышать. Да, под Курском была точно такая же ночь - прозрачная, звездная. Если бы не островерхие крыши, характерные для немецких городков, и облитый лунным светом шпиль кирхи, можно подумать, что мы где-нибудь на Волге или на Днепре.
      Но вот на западе, там, где между нашими и немецкими войсками течет Нейсе, взметнулось несколько ракет. По небу зашарил луч прожектора. Появились красные вспышки - разрывы зенитных снарядов. Ночной разведчик возвращался с задания. Засекли. Через несколько минут над нами тяжело прогудели моторы бомбардировщика - цел...
      Мы подошли к двери общежития - подозрительно тихо. Обычно в это время в комнатах, хотя и был отбой, раздавались смех, песни, разговоры, а сегодня тишина.
      Об этом же подумал и Кузьмичев.
      - Что-то рано сегодня наши ребята угомонились, А завтра полетов не ожидается. Только разведка. Посмотрим?
      Заходим в одну комнату, во вторую...
      - Вот тебе и ЧП, которых не было в полку, - растерянно проговорил Кузьмичев.
      Пропала почти половина летного состава полка! Чего только не подумаешь - поздняя ночь, вражеская территория, диверсия... Я приказал объявить тревогу.
      Через несколько минут полк был построен. Нет многих летчиков, офицеров-техников. Рядовой и сержантский состав весь на месте - приказал отвести в казарму и дать отбой. Офицеры стоят. Проходит десять минут, пятнадцать. Позади строя тенью прошмыгнула фигура. Вторая. Еще несколько человек. Прошу выйти перед строем. Спрашиваю, где были. Неопределенный жест: "Там..."
      Кузьмичев не сдержался первым:
      - Вы понимаете, что делаете? "Там"!.. А если сейчас команда "По самолетам"?!
      Кто-то пытается оправдаться:
      - Ночь, товарищ майор, мы же не ночники.
      Тут уже выдержка покидает и меня. В жизни так свирепо не бранился. Наконец выясняется, что еще днем некоторые инициативные товарищи, узнав о прибытии банно-прачечного отряда, который состоит сплошь из девчат, договорились о встрече. Решили устроить что-то вроде вечера с танцами.
      Через полчаса перед строем, за исключением нескольких человек, стояли все. Стояли, виновато опустив головы. Злость, а главное опасения, что случилось нечто непоправимое, у меня прошли. Я смотрел на этих двадцатилетних ребят и думал о том, что они, в сущности, не виноваты. Ведь им, молодым, сильным, не довелось в своей жизни коснуться рукой девичьего плеча, нецелованными застала их война и взяла в свои беспощадные объятия. Не виноваты они в том, что над землей буйствует весна, а рядом так таинственно и притягательно смеются наши советские девчата, которые тоже молоды и которых война тоже лишила радости первой любви, первых робких поцелуев, преданных взглядов того единственного, незабываемого...
      Но понимал я и другое. Если простить их сейчас, то не завтра, так через неделю-другую кто-то не выдержит и снова сдастся всепоглощающей силе жизни. Беспокоила меня не только забота о боеготовности, это было, конечно, главное. Подумал я о том, что встречи эти, нечаянно подаренные войной, могут привести к скоропалительной любви, вызванной все той же жаждой жизни. Могут сделать их несчастными, обманутыми, особенно девчат, когда та же война оторвет их друг от друга и разбросает по своим бесчисленным дорогам. Хуже того, убьет кого-то на этих дорогах...
      Прибежали наконец и остальные. Стараясь держаться как можно строже, не глядя на "самовольщиков", чтобы не рассмеяться над их совсем по-детски растерянно-виноватыми физиономиями, я объявил решение:
      - Под суд военного трибунала я не отдаю вас не потому, что мне жалко калечить вашу жизнь. Жалеть вас не за что. Кстати, сделать это никогда не поздно... Мне жалко полк. Тех, - я показал на строй, - кому завтра идти в бой, воевать и умирать не только за себя, но и за вас, которые предали их... И вам, - я прошелся мимо неровного строя провинившихся, - вам я Даже не буду объявлять взыскания. Ибо никакое взыскание, кроме, повторяю, трибунала, не может стать мерой наказания за содеянное... Все. Разойдись, отбой!