Ищут штабные самолеты, отдельно летящие бомбардировщики, истребители. На земле целями для них служат легковые машины, эшелоны, колонны с боеприпасами. Часто такие пары незамеченными подлетали к уже известному аэродрому противника и били вражеские самолеты на взлете или посадке. Занятие, как говорил сам Луганский, не очень опасное, но продуктивное. Однако в любом полете они могли встретиться и с вражескими истребителями, причем с превосходящими силами. "Охотников" выручали опыт, мужество, мастерство.
      Так случилось и на этот раз. Луганский с Меншутиным (а выбор сегодня пал на него) шли уже над лесом, за которым находился аэродром истребителей. И тут показалась пара "мессершмиттов". Судя по всему, тоже "охотники". Легкой добычи, понятно, не будет. Тем более что Луганский разглядел при сближении на "мессерах" выкрашенные красной краской коки винтов. На таких самолетах, как нам было известно, летают какие-то прибывшие из Италии асы. Мы их прозвали за это "пожарниками".
      Затяжной бой не в интересах наших летчиков. Территория вражеская, в любое время может подойти помощь, да и нужно помнить о горючем. Но Сергей Данилович на выдумки горазд. Он пикирует вниз, в легкие облака. Меншутин за ним. Фашисты, думая, что советская пара боя не принимает и уходит, прячась в облаках, тоже пикируют. В облаках ничего не видно, "пожарники" намереваются перехватить наши истребители внизу. Ждут, когда покажутся "яки". Но Луганский, а за ним и Меншутин боевым разворотом снова набирают высоту и, оказавшись у немцев сзади, идут на пикировании в атаку. Пока фашистские летчики поняли свой просчет, было поздно. Меншутин с первого захода сбил ведомого. У Евгения, если уж он вышел в атаку на противника, обычно промахов не случается. Но "мессер", явно пробитый несколькими очередями Луганского, почему-то продолжал лететь. Сергей Данилович потом признался:
      - Честно говоря, я уже начал теряться. Бью в упор, а он как заговоренный летит и летит. Только после третьей или четвертой очереди заметил, что летит-то неуверенно, "хромает". Пошел помаленьку вниз. Мы с Женей на всякий случай его сопровождаем: не хитрит ли? Изображает из себя подбитого, а потом у самой земли - фьють, и нет его... Ни дыма, ни огня... врезался-таки в землю, но не взорвался, гад. Мы еще походили, чтобы пилота не упустить. А потом разглядели, его ударом выбросило из кабины. Мертвый... А вот почему самолет все-таки не взорвался, непонятно. Наверняка я и в баки попадал, прежде чем летчика убить. А самолет цел...
      Разгадали мы коварную загадку позднее, когда наши войска освободили этот район. Оказалось, что для своих асов немцы начали выпускать самолеты с особыми бензобаками. Изнутри они имели толстую прокладку из сырой резины, которая при попадании пули затягивала отверстие. А на этом самолете баки были еще и обтянуты лосевой кожей, намного увеличивающей их прочность и предохраняющей от возникновения огня. Хитро придумано. Впрочем, ни эти, ни другие всевозможные ухищрения не спасали фашистские "мессеры" и "фоккеры". Конструктор Яковлев постоянно улучшал качество наших самолетов, в том числе и их вооружение. От снарядов 37-миллиметровых скорострельных пушек, поставленных на наш истребитель, ничто не могло защитить. Но сам факт еще раз подтверждал: против нас немецко-фашистское командование бросало все лучшее и новое, что еще могло получить и собрать.
      Вскоре после этого боя Сергея Даниловича Луганского вызвали в Москву. Зачем - мы не могли догадаться.
      А на меня свалилась большая ответственность: выполнять обязанности командира полка. Откровенно говоря, я волновался: боевая обстановка напряженная, а заместителем я побыл всего пару недель.
      Но вскоре совместными усилиями танковых, мотострелковых, механизированных войск, авиации, артиллерии, которая блестяще показала себя в этих боях, была ликвидирована группировка противника. Через две недели упорных боев наши войска, отбив всё контратаки врага на плацдарм за Вислой, отбросили противника километров на пятьдесят вглубь, расширили плацдарм на западном берегу Вислы до ста двадцати километров по фронту и овладели в ходе этих боев городом Сандомир, именем которого был назван знаменитый плацдарм.
      Вечером Москва от имени Родины, как писалось в приказах Верховного Главнокомандующего, салютовала "доблестным войскам 1-го Украинского фронта, форсировавшим реку Вислу и овладевшим Сандомирский плацдармом". В большом списке отмеченных офицеров и генералов были фамилии командира 1-го корпуса генерал-лейтенанта авиации Рязанова и командира нашей истребительной авиационной дивизии генерал-майора авиации Баранчука. Отмечались также наши соседи - летчики полковника Покрышкина.
      Однако этот приказ услышать по радио не удалось. Его содержание пересказал мне ночью генерал Баранчук по телефону.
      18 августа полку приказали перебазироваться на новый аэродром - он находился в десяти километрах от Вислы, и это давало нам возможность вести активные боевые действия как по прикрытию войск, сражающихся на сандомирском плацдарме, так и сопровождать "илы" на штурмовку объектов тактического тыла противника.
      Под самый вечер мы приземлились на новый аэродром. Батальон аэродромного обслуживания потрудился на славу. Бойцы привели в порядок не только летное поле и стоянки, но и столовую, жилые помещения, здание штаба. Давно мы не располагались с таким комфортом. Правда, и аэродром был солидных масштабов. Как позднее выяснилось, он обеспечивал находившийся рядом крупный авиационный завод, выпускающий бомбардировщики.
      Солнце уже заходило. Летчики помогали техникам и механикам маскировать в капонирах самолеты. В это время с юго-запада донесся надрывный гул. Он непрерывно нарастал, стало ясно, что идет большая группа самолетов. Вскоре они показались: три колонны по 18-20 бомбардировщиков Хе-111 и Ю-88 летели западнее нашего аэродрома вдоль Вислы на север, в сторону переправ и сандомирского плацдарма.
      Замысел и цель противника предельно ясны. Что делать? Смеркалось. Ночной старт на аэродроме не оборудован. Да и летчики наши ночной подготовки не имеют. Если кто и летал раньше, то давно все навыки утратил.
      Впервые в жизни я встал перед таким тяжелым и ответственным выбором. Послать самолеты на перехват - значит рисковать летчиками и машинами при ночной посадке. Не послать - гитлеровские бомбардировщики натворят беды. И решение нужно принимать самому, потому что пока свяжешься со штабом дивизии, уйдет драгоценное время и наши истребители уже ничего не успеют сделать. Ведь бомбардировщикам до цели лететь какой-то десяток минут.
      Колебания длились недолго. Да, за годы войны мы научились полностью подчиняться главному делу этого сурового времени и решать проблемы, исходя из интересов борьбы с противником. Летчики уже сами поняли серьезность момента и приказали механикам расчехлять в готовить самолеты. К вылету готовы были даже молодые пилоты, что невольно вызвало улыбку: "А вы-то куда, ребятки?"
      Я быстро назвал фамилии:
      - Корниенко, Меншутин, Марквиладзе, Шутт, Усов, Полянский!.. На взлет!
      Я поднял в воздух восемь человек - самых опытных и умелых летчиков. Как ни хотелось мне лететь самому, понимал, что принимать самолеты на земле дело не менее сложное и ответственное, чем участие в бою.
      Как только истребители взлетели и с набором высоты пошли с упреждением в сторону группы бомбардировщиков, я занялся подготовкой посадки. Приказал собрать все фонари "летучая мышь", приготовить на всякий случай материал для костров, вызвал санитарную и пожарные машины. Сам выбирал на полосе место для установки фонарей...
      А там, на севере, уже разгорелся бой. Большие силуэты бомбардировщиков хорошо были видны на фоне еще светлого неба. Истребители вышли на них снизу и открыли огонь. После первого же захода один из "хейнкелей" пошел вниз, строй начал ломаться. Это уже важно - прицельного бомбометания не получится, если даже самолеты противника долетят до цели.
      Но этого не произошло. На помощь моим пилотам примчалась еще группа истребителей. Я вернулся к радиостанции: в эфире - голос Покрышкина. Он выводил к району боя еще одну группу. Через несколько минут наступила развязка. Пять-шесть бомбардировщиков было уничтожено, остальные, нарушив боевые порядки, развернулись на запад и со снижением, бросая бомбы где попало, огрызаясь огнем хвостовых установок, заспешили восвояси.
      Главная задача выполнена - противник до цели не дошел. Для меня же настали тревожные минуты: "Как-то сядут мои герои?.." Проехал еще раз по аэродрому, фонари светились тусклым огнем: "Пару бы зенитных прожекторов сюда, да где их взять?"
      Шофер нашей полковой "эмки", ехавший все время с потушенными фарами, пользуясь только подфарниками, перед каким-то препятствием на мгновение включил свет. Стоп! Не прожектор, конечно, но все же. Я быстро установил машину в начале аэродрома сбоку так, чтобы свет фар подсвечивал то место, где обычно лежит посадочное "Т". Приказав шоферу по моему сигналу включать фары, сам бегом помчался к радиостанции. Самолеты уже подходили к аэродрому.
      - Ребята, спокойно. Смотрите фонари. При посадке включаю фары автомобиля и подсвечиваю ракетами, - передал по радио и выяснил, кто идет первым.
      На посадку заходил Меншутин. Он уверенно, словно постоянно летал ночью, подошел в створ огней фонарей и подвел самолет к полосе. Я мигнул фонариком. Шофер, рядовой Петр Сербин, парень толковый, мгновенно включил фары автомашины. Истребитель Меншутина выскользнул из темноты и плавно приземлился.
      Таким же образом, может быть, менее уверенно, но вполне нормально сели и остальные. Страхи и переживания мои остались позади. Летчики доложили, что Николай Шутт, Иван Корниенко и Евгений Меншутин сбили по одному бомбардировщику. В это время установили связь с дивизией. Я доложил генералу Баранчуку о последних событиях. Он помолчал, громко дыша в трубку, и переспросил:
      - И все, говоришь, нормально? Все сели?
      - Так точно, товарищ генерал!
      Комдив довольно хмыкнул прями в трубку:
      - Ну и ну! Молодцы! А бой я сам видел отсюда. Твои точно троих свалили. Давай-ка, хотя командира и нет, представляй их к орденам, к Красной Звезде... Да, и поздравь людей - Сандомир полностью наш. Великое дело сделали!
      Только к двенадцати ночи мы попали наконец в столовую. Я передал слова Баранчука о взятии Сандомира, поздравил сегодняшних именинников, перед каждым из которых стояли "победные" сто граммов. Летчики громко крикнули "ура", но их возглас перекрыл грохот взрыва. Помещение столовой тряхануло, двери, ведущие в кухню, сорвало с петель и швырнуло прямо на стол. Все вскочили и бросились к выходу. Здания кухни как не бывало. Обрушившиеся стены, балки перекрытия похоронили под собой двух поваров и официантку.
      Невдалеке снова раздались взрывы. Тут же несколько снарядов разорвались на аэродроме. Разрывы были мощные, поднимали в воздух огромную массу земли откуда-то били орудия большого калибра. Я приказал летчикам укрыться в специально отрытых щелях, а сам с подъехавшим командиром БАО отправился осматривать разрушения на аэродроме.
      Я созвонился с командиром дивизии, он приказал с рассветом организовать перелет.
      - Посмотри по карте, найди что-нибудь подходящее километрах в десяти и отправь туда БАО. Пусть к утру подготовят площадку. Вот, черти, - выругался Баранчук непопятно в чей адрес, - не сообразили, а ведь этот аэродром они наверняка пристреляли, потому и не разрушили ничего. Откуда бьют, не знаешь?
      - Разве ночью разберешь, товарищ генерал?
      - Это понятно. Так вот, - голос Баранчука звучал удовлетворенно, - нашу дивизию персонально отмечают за Сандомир. Понял, Шевчук?
      Конечно, известие приятное. Хорошо, когда в приказе отмечают нашу воздушную армию, еще лучше, когда упоминается корпус, А когда называют дивизию, это можно считать, что каждый человек в ее полках отличился.
      Кое-как устроив летный состав ночевать в палатках подальше от взлетной полосы, я занялся с командиром БАО поиском нового аэродрома и организацией его оборудования. Вернулся в штаб только перед рассветом, застав там начальника штаба майора Устинова. Александр Васильевич собирал штабные документы, карты, которые успел приготовить еще вечером к работе. Я попросил его разбудить меня минут через двадцать - устал невыносимо. Тяжелый, в несколько боевых вылетов был день, а еще тяжелее тревожная хлопотная ночь...
      Меня разбудил грохот взрыва. Со стен сыпалась штукатурка, стекла выбиты из рам. Я выбежал в коридор. Противоположная половина здания штаба была разрушена. Среди обломков стен, балок, клубящейся пыли в предутренних сумерках разглядел лежащего бойца. Это был сержант, который стоял часовым у Знамени полка. Голова и рукав гимнастерки окровавлены. Здоровой рукой он прижал к себе полотнище Знамени.
      Сержант, узнав меня, прошептал:
      - Знамя, товарищ майор, знамя... - и потерял сознание.
      Я осторожно взял у него знамя и, подхватив под мышки, вытащил бойца на улицу. На свежем воздухе сержант пришел в себя на короткое время и беспокойно спросил:
      - Знамя, где знамя?..
      Показал ему полотнище, и он, успокоившись, прикрыл глаза. Передав сержанта подбежавшим бойцам, пробрался в здание, в комнату начальника штаба. Александр Васильевич сидел на полу.
      - Ноги, Василий Михайлович, ноги побило, - спокойно, словно это относилось не к нему, проговорил начальник штаба. - Ты то жив, слава богу. Я первый взрыв услышал, хотел выскочить на улицу. А тут второй раз жахнуло. Прямо в штаб и мне осколками в ноги, - он пытался подняться.
      - Ты лежи лучше, Александр Васильевич, лежи. Сейчас я из санчасти кого-нибудь вызову.
      Рядом опять взорвался снаряд. Обстрел продолжался. Не без труда взвалил грузного начальника штаба на спилу, тот обхватил мне шею. Придерживая его одной рукой (второй я держал знамя), направился к выходу.
      ...Разрывов больше не было. Отправив начальника штаба и часового в палатку санчасти, я попробовал связаться с командиром дивизии. К счастью, телефон работал. Меня быстро соединили с генералом. Баранчук, видимо, спал прямо в штабе. Доложил ему о новом ЧП. Первый вопрос комдива - о Знамени полка. Я коротко рассказал о часовом.
      - К награде, если он даже умрет... Тем более к награде, если погиб. За ним и начальником штаба высылаю санитарный самолет... Поднимай полк в воздух и перелетай. Как с новой площадкой?
      Я доложил, что командир БАО со своими бойцами отправились оборудовать посадочную полосу возле небольшой деревеньки, и добавил:
      - Только времени мало, товарищ генерал. Да к тому же еще ночь. Успеют ли?
      - Успеют, не успеют, а отсюда вам нужно выбираться. Днем там кроме артиллерии и авиация накрыть может. Поднимай, Шевчук, полк... Не забудь в этой заварухе сержанта к награде представить.
      К счастью, часовой, стоявший у знамени, несмотря на тяжелое ранение, остался жив. Самолетом их с начальником штаба доставили в авиационный госпиталь. Там врачи спасли ему жизнь. В госпитале он и получил награду за свой подвиг. К сожалению, не запомнилась мне его фамилия. Твердо помню, что был этот сержант родом из Армении.
      ...Я объехал полосу. Большинство бойцов батальона уехали оборудовать для нас новый аэродром, здесь осталось всего несколько человек, но они всю ночь проработали и аккуратно засыпали воронки. Перелетели мы нормально и уже через тридцать - сорок минут начали боевую работу с нового аэродрома.
      Нужно отдать должное личному составу БАО. Буквально за несколько ночных часов они не только подготовили площадку для взлета и посадки самолетов, но и сумели подвезти сюда в достаточном количестве горючее, боеприпасы, маскировочные средства, устроили сносное жилье для летчиков, оборудовали столовую.
      Необходимо отметить, что на всем протяжении Львовско-Сандомирской операции мы ни в чем не ощущали недостатка, хотя бои продолжались уже второй месяц. Даже трудно представить, какой объем работы выполняли наши тыловые части и подразделения. Сколько одного горючего понадобилось для танковых армий, авиационных корпусов, огромной массы автомобилей! Органы снабжения работали безупречно во всех звеньях. Как бы быстро ни шли вперед войска, как бы часто ни меняли мы аэродромы - боевые действия сполна обеспечивались всем необходимым.
      Несколько дней мы летали с этого маленького "самодельного" аэродромчика. К Сандомиру подтянули зенитную артиллерию, добавили истребительной авиации, и фашистские самолеты все реже совершали налеты.
      Несколько раз по приказанию генерала Баранчука я летал на разведку, на поиски артиллерийской позиции, с которой обстреливали аэродром Мелец. Ходил на юг, в направлении Тарнува, и за Вислу тоже. Искал ее в населенных пунктах и рядом с ними, искал по лесам, но все безуспешно. Однако обстрелы вскоре прекратились, и мы вернулись на аэродром.
      Наши войска укрепляли позиции на плацдарме. Войска фронта накапливали силы для нового наступления. Авиационные части усиленно занимались вводом в строй молодых летчиков, несли боевое дежурство, прикрывали с воздуха позиции своих войск. В воздухе стало намного спокойнее.
      К этому времени были награждены многие участники боев за Сандомирский плацдарм. Большинство летчиков нашего полка получили боевые ордена, в том числе и я был удостоен ордена Отечественной войны I степени.
      С большой радостью личный состав встретил известие о присвоении полку наименования Сандомирский. Такой чести удостаивались наиболее отличившиеся части и соединения. Около трех десятков самолетов противника уничтожили летчики нашего, 152-го гвардейского истребительного авиационного полка над польской землей.
      Впереди ждали новые бои, и мы усиленно готовились к ним. Возвратился из Москвы Сергей Данилович Луганский. Оказывается, командира вызвали для того, чтобы сделать его бюст с натуры. Партия и правительство приняли решение увековечить имена дважды Героев Советского Союза.
      После возвращения майора Луганского командир дивизии разрешил мне съездить домой, на Украину, пока на фронте затишье. Очень хотелось побывать в Тбилиси, повидаться с женой и дочкой, но в дальние края отпустить меня не рискнули. Я был несказанно рад и тому, что смогу увидеть родных, которые пережили страшное время оккупации...
      Между Вислой и Одером
      В начале сорок пятого года 152-й гвардейский истребительный авиационный полк провожал в столицу своего командира дважды Героя Советского Союза майора Луганского. Сергей Данилович уезжал по вызову из Москвы на учебу в академию. Уезжал неохотно, подчиняясь только силе приказа. Перед этим его вызвал командующий фронтом Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев.
      Маршал хорошо знал Сергея Луганского. Однажды он наблюдал за боем, в котором Луганский, как всегда, мастерски сбил вражеского разведчика. Узнав, что у летчика на боевом счету более тридцати сбитых самолетов противника, Иван Степанович приказал представить его к награждению второй Золотой Звездой. Сам он и вручил награду нашему командиру.
      По словам Сергея Даниловича, Конев очень тепло встретил его в своем штабе. Он расспрашивал о боевых делах полка, о летчиках, о жизни самого Сергея Даниловича. Больше всего Луганского удивил вопрос маршала о послевоенных планах. Сергей Данилович ответил, что и в мирное время собирается летать, служить в армии. Вот тут-то Конев и объявил о решении откомандировать Луганского на учебу. Просьба оставить его в войсках на командующего фронтом не подействовала, а когда Сергей Данилович попробовал настаивать, тот перешел на официальный тон:
      - Поедете учиться. После войны нам грамотные командиры будут тоже нужны.
      Луганский четко ответил: "Слушаюсь!" - и Конев спросил его, на кого остается полк. Сергей Данилович сказал, что, как и положено, на заместителя командира - майора Шевчука. Фамилия, понятно, маршалу ни о чем не говорила, но он не возражал, сказав, что доверяет Луганскому, который хорошо должен знать своих офицеров. Иван Степанович подчеркнул при этом, что он, как командующий фронтом, считает фигуру командира полка самой важной в армии, особенно во время войны.
      Затем маршал снова перешел на неофициальный тон, даже несколько позавидовал Луганскому, что тот скоро будет в Москве...
      - Ну, ничего. Теперь уже и нам недолго, - мечтательно проговорил Иван Степанович. - Скоро войне конец...
      И оттого, что войне скоро конец, очень обидно было Луганскому уезжать с фронта. Но полк построен, вынесено Знамя, зачитан приказ.
      Сергей Данилович обходит строй. Прощается с механиками, техниками, летчиками. Особенно дружески и сердечно - с ветеранами полка, с кем прошел большой и трудный путь. Иван Корниенко, Евгений Меншутин, Николай Шутт, Гари Мерквиладзе, Николай Дунаев, Виктор Усов, Георгий Полянский - почти все они уже стали Героями Советского Союза. Целое созвездие...
      Я стоял перед строем полка. Место это еще непривычно для меня.
      Хотя и приходилось заменять Луганского во время его отъезда и стоять перед строем, но тогда я был все-таки заместителем. А сейчас, с минуты, когда Сергей Данилович подойдет к Знамени, опустится перед ним на колено и коснется губами священного полотнища, я становлюсь командиром. С этой минуты я буду облачен всей полнотой командирской власти, и с такой же полнотой на меня ляжет ответственность за Знамя и честь полка, за самолеты и летчиков, за каждого вверенного мне человека, за сбитых и несбитых фашистов, за победы и поражения в воздушных боях, за все, что личный состав полка сделает на земле и в воздухе.
      Я горжусь доверием командования и искренне рад назначению. Но понимаю, что будет очень трудно, и не только потому, что мне всего двадцать пять лет и здесь есть люди старше меня. Не только потому, что на должности заместителя командира я пробыл всего несколько месяцев и, естественно, нет еще полноценного опыта руководства. Самое сложное в том, что я вступаю в командование полком на смену такого замечательного командира, отважного летчика, обаятельного человека, как Сергей Луганский.
      Понимаю, что все зависит от меня. Со вчерашнего вечера, когда пришел приказ о назначении, я думаю об этом очень много. К чему я готов и к чему не готов? На что обратить внимание?..
      Прежде всего я вспомнил своих командиров. Вспомнил всех, начиная от первого инструктора - лейтенанта Поликанова, кончая Луганским и генералом Баранчуком. Дзусов, Карнач, Федосеев, Кутихин... Образцовые офицеры, умелые командиры, замечательные люди. Значит, мой, пусть очень небольшой, опыт будет подкреплен в той или иной степени их опытом? Да, несомненно. Вольно или невольно, но мое мышление военного человека воспринимало многое из их работы.
      А кроме них у меня были еще прекрасные учителя - комиссары, политработники. Политрук Береговский, комиссар Якименко, замполит Меркушев разве их опыт, их деятельность не будут частью моего командирского потенциала?
      Немало значит и боевой опыт. Тот памятный бой над Керченским полуостровом, борьба за возвращение в строй, десятки других воздушных схваток, боевых вылетов...
      Разве не сыграли они своей роли в формировании характера стойкого воздушного бойца, военного человека?
      А многочисленные встречи, о которых я задумывался еще там, в маленькой санчасти села Семисотка после ранения? Сосед - летчик с гангреной ног и удивительной выдержкой, командир стрелкового полка на передовой, военврач Авророва, соседи по палате в госпитале, старик сапожник Вано... Разве ничего не стоит этот человеческий опыт, который вольно или невольно, но воспринимало мое сознание?
      И разве ничего не воспринял я от моего любимого учителя в школе Василия Федоровича Станкевича? А отец? Многому и он научил меня.
      А партия, товарищи-коммунисты? Разве не оказали они огромного влияния на формирование моего политического сознания, моральных качеств? Разве не вместе с идеями партии в плоть и кровь нашу вошло отношение к главному ее делу? А главное дело партии сейчас - борьба с фашизмом, освобождение народов и стран Европы от ядовитой коричневой плесени...
      Об этом я думал, принимая из рук дважды Героя Советского Союза Сергея Даниловича Луганского Боевое гвардейское Знамя.
      Немного я еще сражаюсь под этим знаменем. Но это было горячее, боевое, трудное время, наполненное событиями так, как сделать это может только война. Воздушные бои, напряженные вылеты со штурмовиками, в разведку, перелеты с аэродрома на аэродром и снова бои. Падают на землю вражеские самолеты, горят танки, идут под откос эшелоны... Но и в этих победных боях полк нес потери. Здесь, на польской земле, погиб отважный молодой летчик лейтенант Анатолий Федюнин.
      Это случилось, когда войска 1-го Украинского фронта готовили наступление с сандомирского плацдарма. Стояло скверное промозглое ненастье. Сплошная облачность, дожди, туманы не позволяли использовать авиацию большими группами, тем более массированно. Мы прикрывали наши войска, ходили за линию фронта небольшими, из одной-двух пар, группами. Усугубляло положение и то обстоятельство, что нам, как и в прошлом году, пришлось базироваться на временные, плохо оборудованные аэродромы. Активность нашей авиации резко снизилась. В это же время немцы имели хорошо оборудованную аэродромную сеть, дающую возможность летать в любых условиях.
      В такой обстановке широкое применение получил свободный поиск и уничтожение целей летчиками-охотниками. Этот способ в сложных метеорологических условиях оказался довольно эффективным. Авиация, несмотря на непогоду, держала под непрерывным воздействием множество объектов противника, сковывала действия вражеских самолетов. "Охотой" занимались все: и истребители, и бомбардировщики, и штурмовики.
      Группа Анатолия Федюнина в одном из таких полетов встретила восемь вражеских истребителей, идущих к нашему переднему краю. Наша четверка приняла бой. В этой схватке лейтенант Федюнин уничтожил четыре (четыре!) вражеских самолета, но и сам погиб смертью храбрых.
      Все летчики, да и не только мы - вся страна, к этому времени знали о небывалом подвиге летчика-истребителя старшего лейтенанта А. К. Горовца. Еще в битве под Курском он умело и решительно атаковал два десятка вражеских бомбардировщиков и сбил девять из них. Это был единственный летчик в мире, добившийся такой победы в одном бою. Он и сам погиб в этой схватке. Советское правительство посмертно присвоило ему звание Героя Советского Союза. Наш Анатолий Федюнин сбил четыре самолета в одном бою. Такого результата удавалось добиться в этой войне немногим летчикам.
      Еще одна могила осталась на земле. На этот раз - на польской.
      Жизнь фронтовика, его биография неразрывно связаны с событиями на фронте, с памятными боями, в которых он участвовал. И даже события сугубо личного порядка тесно переплетаются с хроникой боев.
      Мрачная непогодь в середине февраля. Настроение отвратительное, несмотря на то, что наши войска успешно ведут наступление. Но именно поэтому оно и плохое. Войска идут вперед, а мы им мало чем помогаем...
      Даже "почтарь", маленький легонький У-2, не прилетал уже несколько дней на аэродром. И лучше бы не прилетал он совсем! Очередным своим рейсом почта принесла мне тяжелое известие. На казенном бланке извещения четким почерком написано о том, что "рядовой Шевчук Михаил Павлович скончался, находясь на службе в рядах Красной Армии".
      Я читал эту черную бумагу и никак не мог сообразить, что "рядовой Шевчук" - мой отец... Да, я знал, что несколько месяцев назад он, как и многие тысячи мужчин из освобожденных районов страны, был мобилизован. Я даже обратился к маршалу Коневу с письменной просьбой оказать содействие в переводе отца на службу и нашу часть. Мне сообщили из штаба фронта, что по распоряжению командующего рядовой Шевчук будет переведен в 152-й полк. Со дня на день должна была состояться наша встреча. И вот эта бумага...
      С сандомирского плацдарма я ездил на несколько дней домой в отпуск, сидел с ним, разговаривал. После двух лет оккупации отец выглядел не очень здоровым. Сказался голод, нервное напряжение в ожидании очередной карательной экспедиции. Девочек наших он всех сберег. При малейших признаках прибытия в село какой-нибудь зондер-команды отец прятал их в погребе в дальней лесной сторожке. Колхозники, а односельчане и при немцах считали себя колхозниками, не сеяли хлеб, не сажали овощей. Питались чем придется, летом старались запастись грибами, ягодами. Лес всегда выручал нас. Отец был связан с партизанами, и если бы об этом дознались полицаи или фашисты...
      Навестили мы с батей и его отца, моего деда, когда-то могучего богатыря Павла Шевчука. Живо, с радостью рассказывали они мне, как поднимается хозяйство после освобождения. На Украину из восточных областей страны присылают скот, зерно, корма. По решению партии и правительства прибывает сюда и техника, строительные материалы.
      - Первый урожай в этом году собрали. Хороший. Себе, правда, немного оставили. Все фронту отправили и туда, где еще не успели получить урожая. Ну, нам-то хватит. Теперь с голоду не помрем. А вы уж там как следует воюйте. Кончать надо с этим зверьем...
      Поведал мне дед Павло историю, которая прозвучала в его пересказе с бабушкиными добавлениями и смешно, и грустно. Оказывается, деду, одному из всего села, до самых последних дней оккупации удалось сохранить телку. Как уж он ее прятал, только ему известно. В селе не то что скотины, курицы не осталось. И все-таки в одну из последних облав на живность нашли дедову телку в дальнем гумне. Увидел дед, как ведут ее с солдатским ремнем на шее, не выдержал: бросился к немцу, вырвал из рук ремень. На счастье, не оказалось у того под рукой ни автомата, ни другого оружия. Ткнул он деда кулаком в грудь. А деду Павлу хоть и под восемьдесят, а он еще свою былую крепость сохранил и даже не покачнулся. Тогда солдат схватил ремень, который у него дед вырвал.
      - Так, внучек, стоим и тянем - кто кого, - без улыбки рассказывал мне дед, - да фриц-то уж больно хилый попался. Я его вместе с телком обратно в огород и потянул. Утянул было совсем.
      Дед, неожиданно закончив свой рассказ, сердито замолчал. Дальше продолжала бабушка.
      - Утянул бы, утянул. Их, фашистов, тут еще штук пять стояло. Они со смеху покатывались, глядя, как их фрицика дед, словно малого ребенка, волокет. Видать, уж человек он такой неудачливый был, фриц-то тот, что над ним всякий раз потешались. И тут они на выручку к нему пошли, когда дед за двор его уже уволок. Испугались, поди, не удушил бы он там его.
      Бабушка вздохнула.