— «Я — разбитый сосуд»? С чего бы это?
      Жан Поль удивленно посмотрел на меня:
      — Может, еще что-нибудь вспомните?
      Я вновь закрыла глаза.
      — Tu es ma tour et fortresse, — пробормотала я после некоторого молчания.
      Я открыла глаза. Жан Поль даже лоб наморщил от напряжения и пребывал, казалось, далеко отсюда. Я буквально физически ощущала, как работает его мысль, блуждающая по гигантским пространствам памяти, просвечивающая их насквозь, отвергающая одну возможность за другой, пока наконец что-то не щелкнуло и он вернулся. Прицелившись взглядом на рекламу мороженого, он начал декламировать:
 
Entre tous ceux-l? qui me haient
Mes voisins j'aper?ois
Avoir honte de moi:
Il semble que mes amis aient
Horreur de ma rencontre,
Quand dehors je me montre.
Je suis hors de leur souvenance,
Ainsi qu'un trespass?.
Je suis un pot cass?.
 
      Он скандировал, и я чувствовала, как в горле начинает першить, а в глазах собираются слезы. Звук беды слышался в его голосе.
      Я вцепилась пальцами в подлокотники и вжалась в спинку стула, словно в поисках опоры. Дождавшись, пока он закончит, я откашлялась.
      — Что это? — тихо спросила я.
      — Тридцатый псалом.
      — Псалом? — Я сдвинула брови. — Из Библии?
      — Ну да, — скупо улыбнулся он.
      — Но мне откуда знать все это? Я в жизни не читала псалмов, даже по-английски, не говоря уж о французском. Но слова мне знакомы. Я точно их где-то слышала. Но вам-то они откуда известны?
      — В церкви слышал. В детстве нас заставляли заучивать псалмы. Кроме того, одно время они были частью моих профессиональных занятий.
      — Вы хотите сказать, что обучение библиотечному делу требует знания псалмов?
      — Нет-нет, то было раньше, когда я занимался историей. Историей Лангедока. Собственно, это и сейчас мое главное дело. То, что я по-настоящему люблю.
      — А что такое Лангедок?
      — Все то, что вокруг нас. От Тулузы и Пиренеев до самой Роны.
      Жан Поль очертил еще один круг на салфетке; заключающий в себе кружок поменьше — Севен — и большую часть коровьей шеи и морды.
      — Местность названа так благодаря языку, на котором здесь когда-то говорили. «Ос» на этом языке означает «да». Langue d'oc — язык «да».
      — Ну а с псалмом тут что общего?
      — Это не так просто объяснить. — Жан Поль ненадолго умолк. — В общем, именно этот псалом декламировали гугеноты, когда приходила беда.

* * *

      В тот вечер после ужина я наконец-то рассказала Рику о сне, максимально подробно описав и голубое, и голоса, и всю атмосферу происходящего. Кое-что я, впрочем, опустила: что на этой территории уже побывал вместе со мной Жан Поль, что слова — стихи из псалма и что сон приходит только после любовных утех. Из-за того что приходилось тщательно подбирать слова, рассказ получился более складным и не принес даже подобия того облегчения, какое испытала я при общении с Жан Полем, когда речь текла естественно и непринужденно. Рассказывая историю Рику, приходилось придавать ей некую форму, и в результате события как бы отделились от меня и начали жить своей собственной вымышленной жизнью.
      Рик и воспринял их соответственно. В том, как я рассказала свой сон, дело или в чем другом, но слушал он невнимательно. В отличие от Жана Поля никаких вопросов Рик не задавал.
      — Рик, ты меня слушаешь? — спросила я в конце концов, придвигаясь к нему и дергая за хвост на затылке.
      — Естественно. У тебя кошмары. В голубом цвете.
      — Мне просто захотелось с тобой поделиться. Из-за них я устаю так в последнее время.
      — Впредь сразу буди меня.
      — Ладно.
      Я знала, что никогда этого не сделаю. В Калифорнии я разбудила бы его не задумываясь, в ту же минуту, но теперь что-то переменилось, и поскольку Рик остался прежним, то, стало быть, дело во мне.
      — Как твои занятия?
      Я пожала плечами, раздраженная, что он сменил тему.
      — Нормально. Впрочем, нет. Ужасно. Снова нет. А-а, не знаю. Иногда мне кажется, что я никогда не смогу быть акушеркой во Франции. Мне не удалось найти верных слов, когда младенец начал задыхаться. Если я даже на это не способна, то о какой помощи при схватках можно говорить?
      — Но ведь дома ты работала и с латиноамериканками.
      — Это не то. Положим, они не говорили по-английски, но и от меня не требовалось говорить по-испански. А здесь на французском все — больничное оборудование, лекарства, дозировка.
      Рик отодвинул тарелку и нагнулся ко мне, упершись локтями в стол.
      — Слушай, Элла, куда подевался твой оптимизм? Надеюсь, ты не собираешься вести себя как французы? С меня этого и на работе вполне хватает.
      Даже памятуя о своем отношении к пессимизму Жана Поля, я не удержалась от того, чтобы повторить его слова:
      — Я просто пытаюсь быть реалисткой.
      — Да, и это на работе мне приходилось слышать.
      Я хотела было огрызнуться, но вовремя остановилась. Да, это правда, во Франции оптимизма у меня поубавилось. Может, я невольно усваивала здешний стиль. Рик старался во всем найти светлую сторону, отсюда и его успешная карьера. Между прочим, именно поэтому к нему французы и обратились, именно поэтому мы здесь. Так что я почла за благо промолчать.
      Ночью мы занимались любовью. Рик изо всех сил старался не замечать мой псориаз. Потом я лежала на спине, терпеливо ожидая прихода сна, а с ним и кошмара. И он пришел, только на сей раз не такой, как обычно, все виделось намного отчетливее. Голубое облако висело надо мной, как яркое полотно, оно плавно покачивалось, обретая плотность и форму. Я проснулась от слез и звучащих в ушах голосов.
      — Платье, — прошептала я, — это было платье.
 
      Наутро я заспешила в библиотеку. В регистратуре оказалась женщина, и мне пришлось приложить усилия, чтобы скрыть разочарование и раздражение отсутствием Жана Поля. Я бесцельно послонялась по залам, ощущая на себе взгляд библиотекарши, и в конце концов решилась спросить, когда появится Жан Поль.
      — Сегодня его не будет, — слегка нахмурилась она. И в ближайшие несколько дней не будет. Он уехал в Париж.
      — В Париж? Что ему там понадобилось? — не удержалась я.
      Женщина явно удивилась вопросу.
      — Сестра выходит замуж. Он вернется после выходных.
      — Ясно. Merci.
      Я повернулась и пошла к выходу. Чудно было думать что у Жана Поля есть семья, сестра. «Проклятие», — выругалась я, стремительно спускаясь по лестнице и выходя на площадь. Madame из boulangerie стояла у фонтана и разговаривала о чем-то с женщиной, благодаря которой я впервые оказалась в библиотеке. Увидев меня, они умолкли и долго-долго смотрели в мою сторону, прежде чем вернуться к разговору. Черт бы вас побрал! Никогда я не чувствовала себя такой одинокой, такой незащищенной.
      В воскресенье мы были приглашены на обед к одному из коллег Рика — наш первый выход в свет, не считая рюмки-другой со знакомыми Рика по работе. Я немного нервничала и все не могла решить, что же надеть на себя: понятия не имела, как принято во Франции одеваться к обеду, есть какой-нибудь ритуал или все на твой вкус.
      — Надеть платье? — приставала я к Рику.
      — Да надевай что хочешь, — отмахивался он. — Кому какое дело?
      «Мне есть дело, — думала я, — вдруг что-нибудь не то надену».
      К тому же у меня была еще одна головная боль: день жаркий, а я терпеть не могу, когда исподтишка разглядывают пятна у меня на коже. В конце концов я остановилась на платье стального цвета без рукавов, доходящем до икр, и светлом льняном жакете. Я решила, что такое одеяние годится на любой случай, но когда хозяева, Шанталь и Оливье, открыли нам двери своего большого загородного дома и я увидела на нем джинсы и светлую спортивную фуфайку, а на ней шорты цвета хаки, то почувствовала себя старомодной расфуфыренной дурой. Они вежливо улыбнулись мне и столь же вежливо приняли принесенные нами цветы и вино, но от меня не укрылось, что Шанталь положила цветы, даже не разворачивая, на буфет в столовой, а тщательно выбранная бутылка вина так на столе и не появилась.
      У Шанталь и Оливье было двое детей, таких тихих и смирных, что я даже не узнала, как их зовут. В конце обеда они встали и исчезли в доме, словно повинуясь звону колокольчика, который слышат только дети. «Наверное, телевизор пошли смотреть», — подумала я и втайне позавидовала им: наша взрослая беседа казалась утомительной, а порой и мрачной. Рик и Оливье в основном обсуждали дела на фирме, говорили они по-английски. Мы с Шанталь неловко пытались поддержать разговор на смеси английского и французского. Я попробовала было ограничиться одним французским, но стоило Шанталь почувствовать, что мне трудно подобрать нужное слово, как она переходила на английский. Настаивать было бы невежливо, так что и мне приходилось возвращаться к английскому, пока предмет не будет исчерпан; затем, после паузы, я вновь заговаривала о чем-то другом по-французски. В общем, получилось нечто вроде светской дуэли; по-моему, ей доставляло скрытое удовольствиe демонстрировать, насколько ее английский лучше моего французского. Судя по всему, к пустой болтовне Шанталь вкуса не испытывала, за какие-то десять минут она высказалась по поводу событий в самых горячих точках планеты — Боснии, Израиле, Северной Ирландии, — а когда выяснилось, что на достойном уровне поддержать этот разговор я не могу, презрительно фыркнула.
      И Оливье, и Шанталь ловили буквально каждое слово Рика, меня же едва слушали, хотя в отличие от него я старалась говорить с хозяевами на их родном языке. Вообще-то терпеть не могу сравнивать себя с Риком — в Штатах мне это и в голову бы не пришло.
      Уехали мы под вечер, обменявшись с хозяевами поцелуями и пообещав на прощание пригласить их к себе в Лиль. «Вот веселья-то будет», — подумала я. Когда дом скрылся из виду, я стащила с себя насквозь промокший от пота жакет. В Штатах было бы не важно, видят друзья пятна у меня на руках или нет. Правда, будь мы в Штатах, никакого псориаза у меня бы не было.
      — Славная пара, правда? — начал Рик наш обычные обмен мнениями.
      — Они не прикоснулись ни к вину, ни к цветам.
      — Да, но ведь у них целый винный погреб. Классный дом.
      — Знаешь, я как-то не задумывалась об их материальном преуспевании.
      Рик искоса посмотрел на меня:
      — Похоже, тебе там не понравилось, малыш. Что-нибудь не так? Что именно?
      — Не знаю даже. Просто мне кажется… просто мне кажется, что я здесь чужая, вот и все. У меня не получается говорить с людьми, как в Штатах. За все время, что мы во Франции, единственным человеком, с кем мне удается поддерживать более или менее связный разговор, стал, если не считать мадам Сентье, Жан Поль, впрочем, и это нельзя назвать нормальной беседой. Скорее уж пикировка, скорее…
      — Кто такой Жан Поль?
      — Библиотекарь в Лиле, — как можно небрежнее бросила я. — Он помогает мне разобраться с генеалогией. Сейчас он уехал, — добавила я ни к селу ни к городу.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.