- Вот так открытие! - воскликнул Мазин.
      - Интересно? - спросил Кушнарев, сомневаясь.
      В следах не было ничего криминального, ни капель крови рядом, ни примет того, что владелец рифленых подошв тащил какой-то подозрительный предмет. Поразило Мазина направление следов. Они вели не к тропе, и не мимо пруда в сторону дороги, а прямо туда, где луг обрывался над речкой крутым откосом. Игорь Николаевич двинулся рядом, стараясь не затоптать след. Он был далек от скоропалительных предположений, но тревога уже появилась, шевельнулась, засосала в груди. У обрыва он остановился. Следы прерывались, будто человек пошел дальше, полетел по воздуху. Но он не мог полететь, он мог только упасть.
      Игорь Николаевич наклонился над обрывом. Внизу катилась вода, пенилась, натыкаясь на изогнутый берег, поворачивала и убегала через лес, вниз по ущелью. Она не бурлила, да и было ее гораздо меньше, чем днем, но сейчас, ночью, темный поток пугал, отталкивал. Мазин осмотрел берег метр за метром. И не увидел ничего, кроме воды и камней.
      Кушнарев тоже пересек луг.
      - Куда же он девался?
      - Мысли приходят мрачные. Обратного следа нет.
      - Сумасшедший парень!
      И Сосновский считал Валерия способным на отчаянное решение. Если они правы, нужно искать труп. Труп пораженного ужасом, сломленного, убившего себя преступника? Или очередной жертвы?
      - Придется спуститься и поискать по течению.
      Архитектор покачал головой.
      - Не рано ли мы его похоронили, Игорь Николаевич? Человек молодой, полный сил. Задиристый, не меланхолик. Такие не склонны к самоубийству.
      В словах Кушнарева слышалась разумная мысль. Вина Валерия не доказана, и самоубийство не больше чем гипотеза.
      - Однако пройтись по речке, не замочив ног, ему не удалось бы.
      Мазин еще раз оглядел "пейзаж в лунном свете". Что-то изменилось во втором плане. Со стороны леса двигалась неожиданная фигура.
      - О-го-го! Игорь!
      - Борис Михайлович, - узнал Кушнарев Сосновского.
      - Я ищу тебя по всему поселку, - сказал запыхавшийся Борис.
      - А мы ищем Валерия.
      - Зачем?
      - Чтобы узнать, как он переправляется через горные реки.
      Сосновский вытаращил глаза.
      - Да он сейчас через собственную кровать не переправится. Набрался как бегемот.
      - Валерий?
      - Кто ж еще!
      - Где он?
      - Дома. В спальне.
      - Ты уверен?
      - Еще бы. Он обложил меня такой руганью...
      - Убедительно, - заметил Кушнарев.
      - Реальнее, чем мистика со следами, - согласился Мазин с облегчением.
      - Какими следами?
      - Видишь? Уперлись в обрыв. А мы - в следы. Что скажешь?
      - На самом берегу снега нет. Он спустился и вернулся берегом.
      - Просто, как колумбово яйцо. Хотя спускаться крутовато, да и зачем?
      - Спросишь у этого психа сам. Я с ним больше не имею никакого дела.
      - Так обругал?
      - Было...
      - Через дверь обругал?
      - Игорь, не поддавайся лунному гипнозу. Я видел его, даже пощупать мог, но чересчур несло сивухой. Парень так проспиртовался, что возле него курить опасно. Хоть табличку на трех языках вешай: "Ноу смокинг!"
      - Почему он ушел из хижины? Он был здесь недавно.
      - Я знаю. Он сказал.
      - Что?
      - Полностью процитировать не могу, но, исключив нецензурные выражения, приблизительно так: убирайтесь, прокурор, я не в настроении и сильно пьян. И готов отстаивать свое одиночество вплоть до применения физической силы. В хижине мне... забыл точные слова... Смысл - не нравится. Поэтому он пришел домой, и из спальни его никто не вытащит.
      - Ясно. Побеседовать с ним не удастся. Остаемся на точке замерзания. Зачем ты искал меня?
      - Не понимаешь? Нырнул и исчез. Я беспокоился о тебе.
      - Борис, я тронут. Предлагаю вернуться маршрутом Валерия. Пойдемте вдоль речки.
      Мазин не хитрил, он не собирался осматривать берег. И он не знал, что увидят они всего в ста метрах от места, где оборвались следы, ему и в голову не приходило, кого они увидят.
      На отмели под обрывом в напряженной позе изготовившегося к старту бегуна лежал человек. Голова его находилась в реке, шапку снесло, и почти успокоившаяся вода скользила по редко поросшему черепу, а согнутая нога в новом резиновом сапоге ярко блестела в лунном свете. Другая нога, разутая, в носке домашней вязки, зацепилась за выступивший из песка камень.
      Секунду или минуту все молчали.
      - Демьяныч? - спросил Сосновский.
      Мазин спустился по скользкому склону, придерживаясь за обнаженные, мокрые и холодные корни. Непромерзшая глина предательски уходила из-под ног, но он не упал. Он подошел к трупу и глянул в его лицо. На отмели лежал мертвый пасечник.
      Следом скатился Борис и остановился, стряхивая комья грязи с колена.
      - Я ошеломлен, Игорь... Кто его сюда?.. Как?..
      Мазин не ответил. Все, что с трудом выкапывал он из хаотического нагромождения несопоставимых фактов, оказалось ненужным, ошибочным. Он испытывал чувство человека, сбитого с ног неотразимым ударом, хотя и стоял, и внешне спокойно рассматривал залитый холодным, издевательским светом труп, похожий на перевернутую скульптуру спортсмена, какие любили устанавливать в парках культуры двадцать-тридцать лет назад.
      "Предположим, он пришел в хижину повидать Валерия. Не застал его... Пошел и бросился в реку? Глупо. Пойти и броситься в реку мог любой, кроме Демьяныча. И бросить в реку могли любого, кроме него! Так ты думал. И вот смотри, пожалуйста. Он лежит рядом. Мертвый!"
      Игорь Николаевич вобрал глубоко воздух. Нужно было выходить из нокаута. Раз! Два!.. Пять... Семь... Пора вставать!
      - Сними-ка с него сапог, Борис. Прежде всего нужно установить идентичность следов. Они исчезнут вместе со снегом, как только появится солнце. А труп никуда не денется. Вода падает, да и что мы поймем без экспертизы! Синяки могут быть и от ударов об камни, его несло по течению.
      На бледном, застывшем в ледяной воде лице пасечника выделялись темные пятна. След удара был заметен и на затылке, но от чего наступила смерть от ударов, или старик захлебнулся, или от того и другого вместе, или по третьей, неизвестной причине - гадать не стоило, требовалась экспертиза. Заняться нужно было тем, что вело к фактам.
      Сосновский наклонился и потянул за каблук. Сапог легко скользнул по ноге. Он перевернул его и вылил воду. Стало понятно, почему другая нога оказалась разутой.
      - Второй смыло. Сапоги номера на два больше.
      - Вижу. Неудачный подарок. Старик это сразу заметил и не захотел примерять при тебе. Помнишь?
      - Деликатный был мужик.
      Они поднялись на луг. Появились легкие, прозрачные облака. Ветерок гнал их навстречу лунному диску, но казалось, что сама луна заспешила, прорезая и расталкивая облака, чтобы укрыться за ближайшей горой.
      Найдя особенно четкий след, Мазин приложил носок к передней его части и опустил сапог. Подошва совпала с углублением в снегу. Игорь Николаевич надавил, прижимая сапог к земле, потом поднял. След не деформировался. Все углубления совпали с выступами.
      - Как в аптеке! - обрадовался Борис. - Это он шел от хижины к обрыву.
      Кушнарев наблюдал за ними, скрестив руки на груди.
      - А дальше?
      - Дальше очутился в реке.
      - Вот именно: очутился.
      - Причины смерти будут установлены, пока же я склоняюсь к самоубийству. Он шел один.
      - Демьяныч гораздо меньше, чем Валерий, походил на человека, склонного к самоуничтожению, - сказал Мазин, к которому постепенно возвращались здравый смысл и логика.
      - Ты видишь...
      - Вижу одно. Если тут произошло самоубийство, то оно напоминает любовную драму девятнадцатого века.
      - Ну, скажешь!
      - Посмотри сам. "Графиня с изменившимся лицом бежит к пруду". Вспомни рост Демьяныча и сравни со следами. Это же следы бегущего человека! Характернейший нажим на носки.
      - Поищем причину.
      - Смертельно пьян и ничего не соображал?
      - В рот не брал, даже по праздникам.
      - И бутылка в хижине полная. Пил, видимо, Валерий один. Второй вариант: сошел с ума. Внезапное помешательство.
      - Теоретически не исключено. Отчего? Сознайся, у тебя мелькала мысль, что Демьяныч убийца?
      - Мелькала, - признал Мазин коротко.
      - Но ты ее отверг? Он не похож на убийцу.
      - На графиню, обуреваемую страстями, еще меньше.
      - Далась тебе графиня! Как могли его убить, если это не самоубийство? Кто-то позвал с берега, старик поспешил туда и получил камнем по голове.
      - Масса возражений. Как убийца пробрался на берег, не оставив следов? Как он должен был вопить, чтобы его услышали в хижине! Откуда он знал, что старик там в одиночестве?
      - Мы не подумали о несчастном случае.
      - Вам пора подумать об отдыхе, - вмешался Кушнарев. - Не пренебрегайте вековой мудростью. Утренние мысли - лучшие мысли.
      - Ночь же - время ошибок, - согласился Мазин.
      - Что подтверждается статистикой преступлений, - присоединился Борис. - Коллектив всегда прав. Отбой до рассвета?
      - Я, пожалуй, останусь здесь, - сказал Мазин.
      - Здесь?!
      - Передремлю в хижине. Подумаю.
      - Запрись, по крайней мере!
      Игорь Николаевич помахал рукой. Луна скрылась, потемнело, и два силуэта быстро затерялись на фоне леса и гор. Он остался один. Только этого он и хотел, потому что никаких конструктивных мыслей по-прежнему не было. Два человека боролись в Мазине. Один усталый, потерпевший поражение, мечтающий отдохнуть... Самолюбие другого не могло смириться с неудачей. А может быть, не самолюбие, а профессиональное чутье, которое подсказывало, что победа приходит нередко в самую трудную минуту, что вот-вот возникнет второе дыхание и сквозь мучительную бессмыслицу проступят контуры единственно возможной системы. Но где же эта критическая точка?
      Нужно было прилечь, успокоиться, сосредоточиться, уснуть, на худой конец. Вместо этого он снова зашагал к реке.
      Труп Демьяныча, невзрачного, худощавого старика, склонного к доморощенной философии, в промокших носках, порванных на пятках, лежал теперь в полуметре от воды. Река больше не могла, да и не пыталась дотянуться до пасечника, предоставив его полностью людям и закону. Мазин обратил внимание на сжатые в кулаки руки. Одну прикрывала пола расстегнувшейся куртки. Он приподнял ее и увидел кусочек белой ткани между скрюченных пальцев. Это был тот самый, выпачканный краской платок Михаила Калугина, который Мазин захватил в хижине и вернул вечером Валерию.
      "Если бы я был суеверным, мне следовало бы выбросить эту тряпку немедленно. Не платок, а эстафета смерти! Калугин вытирал им краски, я сунул в карман после выстрела, Демьяныч сжимал его в агонии. Остается Валерий... Что за чертовщина! Находка для Шекспира! Или для меня? Стоп, Игорь Николаевич! На сегодня достаточно".
      На этот раз решение было принято неколебимое. Спать! Мазин приоткрыл дверь в хижину и поежился. Из комнаты улетучились последние остатки тепла. Он зажег лампу и присел над печкой. Разжечь ее не составляло труда. Щепки и дрова были заготовлены впрок.
      "Разумеется, здесь еще могут обнаружиться интересные вещи. Если милиция со своей техникой поспеет завтра и осмотрит хижину при дневном свете, а не при мерцающей коптилке, в которой догорают последние капли керосина, то..."
      Никакой техники не потребовалось. И дневного света тоже. У самого поддувала между поленьями лежал портсигар, старый, без папирос, со сломанной пружиной. Когда Мазин взял его в руки, портсигар раскрылся. Он был недавно вычищен, но в углублениях осталась темная грязь, такая, что скапливается от долгого пребывания в сыром месте. На серебряной матовой поверхности Игорь Николаевич прочитал:
      "Костя! Всегда жду!
      Любимый город другу улыбнется,
      Знакомый дом и нежный взгляд!
      Т в о я К л а в а. 14.X.39".
      А чуть ниже надписи были нацарапаны отдельные буквы и цифры. Царапины были повторены несколько раз. Видимо, писавший хотел углубить их, сделать заметнее.
      "В - 137 ссв.
      КС - 54 ююв".
      Мазин закрыл портсигар. Цифры могли обозначать градусы, если "ссв" означает север-северо-восток, а "ююв" - юг-юго-восток. Но что такое В и КС? Водка и коньяк старый? Он усмехнулся и прилег на кровать.
      Радуга
      Ему снились война и нарастающий треск пулеметов. Треск усиливался, переходя в грохот орудий и моторов. "Сейчас!" - подумал Мазин, изготавливаясь к атаке, и открыл глаза. Он лежал одетый на койке, печь давно погасла, в хижине было холодно, зато в окно врывалось слепящим потоком омытое дождем утреннее солнце. Над ущельем не осталось ни облачка, вершины самодовольно сахарились в синем небе, а рядом с хижиной громыхала зеленая металлическая стрекоза, размахивая свистящим винтом, как татарин саблей. Потом вертолет подпрыгнул неуклюже и устремился вниз, к лугу, где вместо снега снова зеленела мокрая трава. Дверца машины отворилась, и в отверстии появился незнакомый человек в кожаной тужурке, а за ним офицер милиции в кителе и фуражке с высокой тульей.
      - Игорь Николаевич! - закричал он удивленно и радостно и, спрыгнув на землю, побежал навстречу Мазину.
      - Волоков! Дмитрий Иванович! Неужто ты? Здравствуй, дорогой!
      - Здравия желаю, товарищ...
      - Подполковник, - закончил за него Мазин. - По-прежнему на одно звание впереди. Не ожидал тебя встретить.
      - Нам в Тригорск позвонили из района. Калугин-то личность заметная, да и вертолета у них нет. Знакомьтесь с товарищами... Капитан из райотдела... А это Глеб, медик наш. Помните, когда "паука" брали?..
      Мазин пожал руки приехавшим.
      - Нарушил я ваше курортное времяпрепровождение? К вам даже преступники и те нарзан пить приезжают, лечатся, не работают. Ну ничего, немного разомнетесь.
      - После вас-то?
      - После меня. Каюсь, пытался разгрызть орешек на общественных началах, да зубы попортил. Положение, майор, серьезное. Пока вас дождались, произошло второе убийство. Думаю, убийство, хотя и другие предположения не исключены.
      Волоков присвистнул.
      - Про второе девушка не сказала.
      Тут только Мазин заметил учительницу. Галина стояла поодаль в брюках и спортивной куртке.
      - Галочка! Как же это вы?
      - Ночью вышла. Когда подморозило. Светло было.
      - Пришла в райцентр перед утром, - подтвердил майор. - Оттуда сообщили нам, мы забежали за ними, вот и прибыли все вместе.
      - Где же Матвей?
      - Дома папка, - ответил Коля.
      Он только что примчался и во все глаза разглядывал вертолет.
      - Хорош охотник!
      - Кто еще убит, Игорь Николаевич?
      - Я хочу сделать официальное заявление. Но без посторонних.
      Это сказал не Мазин, а Олег. Журналист подошел, запыхавшись.
      Волоков посмотрел на Мазина.
      - Можно побеседовать в домике, - предложил тот.
      - Вы, конечно, с нами?
      - Если Олег не возражает.
      - Я не возражаю. Доктор отчасти в курсе. Пусть будет свидетелем.
      - Какой доктор? - не понял майор.
      - Я не доктор, Олег.
      - Тем лучше.
      Мазин пропустил вперед Волокова и Олега и задержался, чтобы представить капитану подошедшего Сосновского.
      - Борис, покажи, пожалуйста, где лежит Демьяныч.
      Когда он вошел в комнату, Олег барабанил пальцами по столу. Заметно было, что он настроен решительно и не сомневается в своей правоте.
      - Я буду говорить коротко, главное.
      - Почему же? - возразил Волоков. - Говорите обо всем, что вас волнует. Главное мы с Игорем Николаевичем отберем.
      - Я не волнуюсь. Я журналист. Моя фамилия Перевозчиков. Но это не моя фамилия. Это фамилия женщины, которая спасла меня во время войны. Мне было несколько месяцев, когда моя мать эвакуировалась из Ленинграда. Она умерла в пути, а я остался у этой деревенской женщины, которую очень уважаю и люблю. Она спасла меня, но ей самой приходилось туго. Я попал в детский дом, окончил школу, получил образование, как видите.
      Я поставил цель узнать о своей семье. Но документы затерялись, а Перевозчикова помнила только, что мы из Ленинграда, что маму звали Тася, а отец был летчик. Мама говорила, что он погиб и называла его Константином.
      - Константином? - переспросил Мазин. - А мать?
      - Тася. Наверно, Анастасия.
      - Спасибо. Продолжайте, пожалуйста.
      Вошел Сосновский и присел в углу.
      - Вы понимаете, как мне было трудно. В Ленинграде тысячи людей носят такие имена. О возрасте родителей можно было только догадываться. Маме могло быть и двадцать, и тридцать с лишним. Внешний вид ничего не говорил, она же пережила блокаду! С отцом еще сложнее. Двадцать пять или сорок? Лейтенант или полковник?
      Искал я долго. Даже в аэрофлотовскую газету поступил, чтобы находиться среди авиаторов. Многие из них сражались на фронте, у них были друзья, бывшие пилоты. Я спрашивал, не знал ли кто летчика по имени Константин, погибшего в начале войны, у которого оставались в Ленинграде жена и маленький сын. Однажды командир нашего авиаотряда говорит: "Утверждать, Олег, ничего нельзя, но есть у меня приятель в Батуми... Летом гостил я у него, прошлое вспоминали. Рассказал и твою историю. Он человек горячий, взмахнул руками. "Вай! - кричит. - Это же Калугин Костя, мой лучший друг!"
      - Калугин?
      Фамилия произвела впечатление, но сам Олег не подчеркнул ее.
      - К Михаилу Михайловичу мой отец никакого отношения не имел. Они однофамильцы.
      - И летчик Калугин оказался вашим отцом? - спросил Мазин.
      Олегу послышалось недоверие.
      - Я уверен.
      - Мы не спорим с вами. Рассказывайте.
      - Теперь к сути дела. Когда я стал расспрашивать командира отряда об отце, он замялся. "Слетай сам попутной машиной в Батуми, - предложил. Чанишвили лучше знает". Я немедленно полетел. Нашел Чанишвили. Он полковник запаса, встретил меня отлично. Обнял, говорит: "Вылитый отец! Сразу видно - Костин сын!" Но рассказывать не торопится. "Отдохни с дороги, в море выкупайся, вина нашего грузинского отведай. Куда спешишь, дорогой!" Выпили мы, он и начинает: "Отец твой, Олег, был настоящий человек. Мы с ним еще на Халхин-Голе с самураев стружку снимали. Он орден Красного Знамени получил, я тоже. Потому, прошу, верь в отца своего, как мы, друзья его, верили. Бывают несчастья хуже, чем смерть в бою..."
      Олег замолчал, собираясь с мыслями.
      - В чем же заключалось несчастье?
      - Отца очернили. Его память. Осенью сорок первого года, в разгар боев, он неожиданно получил приказ срочно вылететь на юг с секретным грузом. Перед вылетом Чанишвили видел его в последний раз. Отец негодовал, что его, боевого летчика, используют как воздушного извозчика. И вот что важно! Чанишвили спросил, что за груз повезет отец, и тот ответил: "Не знаю".
      - Он не вернулся из полета?
      - Он погиб. Последняя радиограмма была помечена здешними координатами. Отец сообщил, что полет продолжается, но в двигателе неполадки.
      - На днях егерь Филипенко нашел в горах остатки разбившегося самолета, - пояснил Мазин внимательно слушавшему Волокову.
      - Самолет разбился, - продолжал Олег. - Но тогда это не смогли установить, и отца заподозрили в измене. В том, что он перелетел к немцам. Радиограмму сочли обманом, приемом, чтобы отвести подозрения. Работала комиссия, опрашивали и Чанишвили. Он сказал, как и мне, что не верит в предательство отца. Ему сделали внушение. Аргументировали тем, что отец якобы бежал к немцам не с пустыми руками. Чанишвили доказывал, что отец не знал характер груза. Ответили: он мог догадываться. Поиски с воздуха разбитой машины не принесли результата. Официально отец считался пропавшим без вести, но на память его легло пятно.
      - Чем доказал Чанишвили, что погибший летчик был вашим отцом? спросил Волоков.
      - Он не мог доказать. Но ведь все совпадает! Имя. Он - ленинградец, у него осталась жена с трехмесячным ребенком. Чанишвили писал в Ленинград; ему ответили, что Калугина эвакуировалась и по месту прописки не вернулась. Это мой отец!
      - И вы взялись восстановить его доброе имя?
      - Я решил найти самолет. Это единственная возможность доказать правоту отца раз и навсегда.
      - Вы достигли цели. Поздравляю. Но какое отношение имеет погибший самолет к смерти художника Калугина?
      Игорь Николаевич почувствовал, что волнуется. Каким окажется ответ на вопрос, так его занимавший и до сих пор не решенный?
      - Калугина убил Матвей Филипенко. Убил, чтобы присвоить золото, находившееся в самолете.
      Олег произнес эти решающие слова и снял очки, чтобы протереть стекла. Близорукие глаза утратили блеск самоуверенности. Таким он нравился Мазину больше.
      - Вы сделали чрезвычайно важное заявление, товарищ Перевозчиков, произнес Волоков официально. - Мы ждем ваших пояснений.
      - Я готов, - ответил Олег чуть высокомернее, чем хотелось бы Мазину. Очки вернули ему самодовольное выражение.
      - Откуда вы узнали, что в самолете было золото?
      - Мне сказал Чанишвили. После войны он слышал, что золото отправляли в уплату долга союзникам за военные поставки. Через Кавказ и Иран.
      - И такой груз не был найден! - поразился Волоков.
      - Уверен, что искали формально. Убедили себя, что отец сбежал.
      Сосновский поймал взгляд Мазина и мигнул слегка: "Видал, старик, какой поворот! Где нам было знать!"
      Игорь Николаевич кивнул. Но ему хотелось взять Олега за куртку и тряхнуть так, чтобы отлетели подальше эти проклятые очки, через которые парень не видит ничего, кроме самого себя.
      - А вы сразу напали на верный след? - продолжал майор.
      - На Красную речку меня направил Михаил Михайлович. Я уже рассказывал товарищам. Мы познакомились случайно. Он делал зарисовки в аэропорту. Я заинтересовался его фамилией, подумал: не родственник ли? Оказалось, нет, но я ему чем-то понравился, он написал мне из Москвы. Я взял письмо с собой.
      Олег положил на стол конверт.
      Волоков прочитал вслух:
      - "Милый Олег!
      Вашими молитвами Аэрофлот доставил меня домой без повреждений, и я занялся обычными делами, то есть включился в московский ритм вечной спешки, которая часто напоминает бег на месте. Работается в столичной суете трудно, в душе я остался провинциалом и потому, едва распаковав чемодан, мечтаю бежать с этюдником на дачу, в связи с чем у меня возникло одно соображение. Буду рад, если оно вам понравится.
      Запала мне ваша история! Я понимаю, что девяносто человек из ста по лености мысли или, напротив, от повышенной трезвости ума отнесутся к вашим намерениям скептически, но я, старый прожектер, на вашей стороне и предлагаю следующее: приезжайте в отпуск ко мне в Дагезан! Места в доме хватит, с моими, я уверен, вы сойдетесь, нам будет веселее, а для вас отличная база поиска. Насколько я понял, трасса полета проходила поблизости. Полазаете по горам, потолкуете со старожилами; если не повезет, в проигрыше не останетесь: горы вливают в человека жизненные силы.
      Со своей стороны, прошу одно: ни в коем случае никому (даже из моих близких!) ни слова о том, что я в курсе ваших изысканий. Я достаточно известен, шумиху не переношу, особенно в печати (простите!). И если вас ждет удача - это удача ваша. Таково мое единственное условие. Если оно не покажется вам обременительным, телеграфируйте день приезда. Мы подготовим комнату.
      Жду вашего согласия!
      М и х. К а л у г и н"
      Письмо подтверждало прежний рассказ Олега. Тон его производил впечатление дружественного, искреннего, немного небрежного, но отнюдь не двусмысленного.
      - Однако, Дмитрий Иванович, - сказал Мазин, - у Олега сложилось впечатление...
      - Нет! Я проанализировал. Это вы с Кушнаревым наталкивали меня... Калугин не мог знать точного места падения самолета. Он ничего не знал о самолете до разговора со мной.
      - Так он сказал?
      - Не считайте меня кретином. Я основываюсь на фактах. Да, Калугин рекомендовал мне искать на Красной речке, но он не послал бы туда Филипенко, если бы знал о золоте.
      - Как это на вас похоже! - воскликнул Мазин. - Почему же вы не сказали Калугину о золоте?
      - Так было правильно.
      - Еще бы!
      - Надеюсь, вы не подозреваете, что я собирался присвоить золото? Я не мог доверить...
      - А он вам доверял. В свой дом пригласил.
      - Товарищ майор, - повернулся Олег к Волокову, - мне неизвестны должность и звание Игоря Николаевича, поэтому я прошу вас, как лицо официальное, дать мне возможность закончить свое сообщение. Мне не нравится, когда меня перебивают и обращаются, как с преступником. Повторяю, я не мог доверить дело государственной важности постороннему. Приглашение же на дачу вопрос сугубо личный.
      - Спасибо. Разобрался. - Мазин оставил иронию. - Я не хотел вас обидеть, Олег. И не заподозрил ни в чем нехорошем. Решили вы так: сын вернет золото, которое, как считалось, похищено отцом Это ваш долг и ваше право?
      - Да. Что в этом плохого?
      - Чуть-чуть ненужного тщеславия, капля самоуверенности, немного недоверия к людям... Короче, всего понемножку, а результат печальный.
      - Можно, конечно, думать и так, но я не согласен. Я ни в чем не виноват.
      - Виновным вы считаете Филипенко?
      - Разумеется. Не зная, что находится в самолете, Калугин направил к озеру Филипенко. Он хотел помочь мне в поиске, хотел, чтобы в окрестностях не осталось "белых пятен". Егерь обнаружил машину, но ни слова не сказал о золоте.
      - И вы решили, что Матвей присвоил его?
      - А что бы подумали вы?
      - Я бы принял такую гипотезу в числе других.
      - Каких других?
      - Золото могли найти и похитить до Филипенко. При падении оно могло оказаться в стороне от самолета и не попасть на глаза Матвею. Однако вы имели основания подозревать.
      - Я оказался прав.
      Олег поглядел на Мазина, но не с торжеством, а сдержанно. Тот молчал. Волоков ждал с любопытством.
      - Скрывать правду от Калугина больше не имело смысла. Я поделился с ним опасениями. Михаил Михайлович был невероятно поражен, услыхав про золото, конечно же, он ничего не знал о самолете, его советы были совпадениями - и только! Но он, как и вы, не хотел поверить в вину Филипенко. Это его и погубило.
      - Каким образом?
      - Он рассказал все Матвею.
      - Как все?
      - Детали мне неизвестны, но, когда я пришел вечером в гостиную, за считанные минуты до смерти, до того, как погас свет, Михаил Михайлович шепнул мне: "Матвей ничего не нашел. Побеседуем попозже, когда гости разойдутся".
      - И ваш вывод?
      - Единственно возможный. Калугин спросил у егеря, нашел ли он золото. Тот отказался и, воспользовавшись первой же возможностью, убил Калугина.
      - А почему не вас?
      - Ну, знаете...
      - Попытайтесь все же объяснить.
      - Это не так трудно. Калугин не назвал мою фамилию, и у Матвея сложилось впечатление, что он единственный, кто знал о золоте.
      - Резонное предположение. И ножом он ударил?
      - Что же ему оставалось делать?
      - Но как попал нож к убийце, вы не представляете?
      - К сожалению. Товарищ майор!..
      - Минутку, Олег, - прервал Мазин. - Оставим пока Матвея, с разрешения Дмитрия Ивановича. Зачем стреляли в меня и кто, по-вашему?
      Олег едва успел заморгать, но Мазин не ждал ответа.
      - Не знаете? А что случилось с Демьянычем?
      - С пасечником?
      - Да. Почему он умер?
      - Первый раз слышу.
      - Охотно верю. Всему, что вы говорили, верю. Не смотрите на меня, как на противника. Вы сообщили много интересного. Хотя и поторопились. Дмитрий Иванович еще не вошел в обстановку. Ему нужно ознакомиться с фактами, и тогда у него появится необходимость побеседовать с вами подробнее.
      - Но мои обвинения против Филипенко вы игнорируете?
      - Напротив. Я сопоставил их с тем, что вчера вам удалось проникнуть на Красную речку, и это подтвердило ваши подозрения. Существуют и другие основания, чтобы задержать Матвея, - сказал Мазин, не расшифровывая своей мысли, потому что думал он не только о подмененной пуле.
      - Несомненно, - присоединился Сосновский. - Помимо прочего, он незаконно хранит немецкий карабин.
      - Возможно сопротивление? - спросил Волоков.
      - Если мы не опоздали, - проговорил Мазин. - Я видел его сына возле дома, а окно открыто. И мальчишка бойкий...
      Он не ошибся. Матвей сопротивления не оказал. В доме его они застали рыдающую жену.
      - Говорила я ему, извергу, - кричала она взахлеб, - не доведет тебя лихость до добра! Дострелялся, живодер! На кого ж ты нас с дитем бросил?!
      - Где ваш муж? - спросил Мазин по возможности мягко.
      - В горы побег. Как вертолет прилетел, как увидел Матвей милицию, затрясся весь, а тут Колька бежит: "Папка, за тобой!" Он быстро фуфайку натянул, оленины вяленой напхал в сумку и через речку подался.
      Мазин оглядел поросшие орешником склоны над рекой. Выше их, совсем как в день его приезда, курились, темнели, смыкаясь в тучу, неизвестно откуда набежавшие облака.
      - А Николай где?
      - В сарае ревет. Боится показаться.
      - Ладно. Не расстраивайтесь раньше времени. Борис, отдай свою пулю Дмитрию Ивановичу и расскажи о наших похождениях. А мне хочется с мальцом потолковать.
      И он пошел через двор к сараю.
      Охотничий вислоухий пес с опечаленным, растерянным взглядом ткнулся в ладонь Мазина шершавым холодным носом и отошел от двери, пропустив его в тесное помещение, где на березовом чурбаке сидел Коля и размазывал по щекам слезы.
      Игорь Николаевич провел пальцами по взбившимся вихрам.
      - Ревешь?
      - Убью...
      - Кого?
      - Очкастого. Подстерегу в лесу и убью.
      - Этим отцу не поможешь. Навредишь. Самого арестуют.
      - Пусть!
      - Нельзя, и сыщик!
      - Пусть!
      - А я сказал нельзя. Дело есть.
      Коля поднял синие глаза. Они быстро заплывали слезами.
      - Какой ты голубоглазый! Вытрись-ка, возьми платок. Два человека отцу твоему помочь могут - я и ты. Если тебя задержат, мне вдвое труднее станет. Поэтому кровную месть отложим до лучших времен. Сейчас работать нужно. Как думаешь, отец уйдет или поблизости скрываться будет?
      Николай нахмурился, заколебался.