"Прекрасное начало отдыха", - попробовал Мазин мобилизовать на помощь юмор, но это не помогло. Обстановка была жутковатой. В полустеклянной комнате обосновались холод и сырость. Струйки воздуха, просачиваясь сквозь щелки, колебали язычок пламени на маленьком огарке. Игорь Николаевич пересек мансарду и опустился в кресло так, чтобы мольберт отгораживал его от двери и, он сознался себе, от покойника. "Нервы разболтались", подумал он недовольно, убеждаясь, что присутствие мертвого художника гнетет, мешает осмыслить происшедшее. "Стоило захватить пару свечей. Огарок вот-вот догорит. А может, это и к лучшему? Убийца скорее решится. Если решится! Если попадется на удочку". И словно подстегнутый этой мыслью, огонек затрепетал беспомощно и погас. Наступил полный мрак, но ненадолго. Постепенно окружающие предметы выступили из темноты.
      Мазин поймал себя на том, что ему хочется взглянуть на мертвого. "Чертовщина какая! Прямо "Вий"! Нет, нужно подойти и посмотреть. Убедиться, что ничего страшного нет. Обыкновенный мертвец. Но кто убил этого человека? Зачем?" И снова Игорь Николаевич почувствовал, что не может сосредоточиться. "Хватит!" Он встал и решительно направил луч фонарика на художника... И вздрогнул. Из груди мертвого торчал глубоко всаженный в тело охотничий нож.
      Игорь Николаевич опустил фонарик и перевел дыхание. Первым пришло чувство досады, поражения. "Сам виноват, проболтал, опоздал". Вторым недоумение. "Как он успел? Когда?" Потом стало спокойнее. "Что-то мы и приобрели, заставили убийцу действовать, а значит, оставить новые следы, нервничать. Он был в гостиной, когда Борис сказал, что Калугин жив. Хоть это доказано".
      Мазин покинул мастерскую и спустился на второй этаж. На столе горела керосиновая лампа с низко забранным фитилем. В кресле, положив голову на спинку, дремал Сосновский.
      - Подъем, Борис. Есть новости.
      Сосновский вздрогнул и заморгал.
      - Неужели взял?
      Мазин влил в стакан вина.
      - За блестящую победу криминалистической школы профессора Сосновского!
      - Смеешься? Я ж доцент.
      - Это по табели о рангах. Для меня же ты теперь академик. А также мореплаватель и плотник. И герой на общественных началах. Ты все угадал, Боря... Сходи, посмотри сам... а я, пожалуй, выпью.
      Когда Борис Михайлович вернулся, Мазин заедал вино куском хлеба с холодной медвежатиной.
      - Ничего себе обмишурились!
      - Будем точны и справедливы: не мы, а я. - Игорь Николаевич, отодвинув тарелку, достал записную книжку и карандаш. - Поэтому шутки в сторону. Начнем с наименее подозрительных. Первым я ставлю самого Калугина. Он один из трех наверняка не принимавших участия в убийстве. Двое других - Игорь Николаевич Мазин, о котором мне доподлинно известно, что он невиновен, и Борис Михайлович Сосновский, пребывавший на виду у Мазина.
      - Благодарю за алиби.
      - Оно понадобится милиции. Еще двух людей мне хотелось бы исключить из круга подозреваемых: Марину Калугину и пасечника. И Демьяныч и Марина с самого начала знали, что Калугин мертв, и у них не было необходимости резать его вторично.
      - Тогда вычеркни их.
      - Охотно бы... Однако история слишком запутана, чтобы быть категоричным хоть в чем-то. Пока отчеркну их от других, которых ты мне перечислишь.
      - Кушнарев, архитектор.
      - Бывший архитектор. Есть. Олег, турист. Два.
      - Егерь Филипенко - три. Учительница исключается.
      - Посмотрим. Пишу, Галина - четыре. Постой, а сын? Я его весь вечер не видел, кстати. Валерий - пять, Вот и обойма. Что скажешь?
      - Не могу даже отдаленно предположить, зачем одному из них понадобилось покушаться на Калугина.
      - Попробуй от противного. Зачем им, вернее, почему не было нужно?
      - Для Кушнарева смерть Калугина - тяжелый удар.
      - Они старые друзья?
      - Как-то Калугин упомянул, что многим обязан Алексею Фомичу. А тот фигура странная. Вроде бы пострадал, претерпел, не смог войти в колею, остался на мели.
      - Любопытно, однако неопределенно. Оставим пока. Следующий - Олег.
      - Его ты знаешь не меньше моего.
      - Почему он живет у Калугина?
      - Тот принимал всех, кто ни появится в Дагезане.
      - Итак, личность случайная, а ограбление исключено. Но есть в нем что-то замкнутое, скрытное. И решительное одновременно.
      - Психология?
      - Увы. Одна психология. Кто на очереди?
      - Матвей. Человек наверняка решительный. С Калугиным отношения неровные. Тот возмущался браконьерством, но охотно покупал у Филипенко мясо и шкуры. Ему привозил патроны.
      - Заметим. Галя? Согласен, что она меньше всех похожа на убийцу, но не все убийства совершаются в одиночку.
      - Чушь! Вычеркни учительницу!
      - Номер пять?
      - Вот это номер, прости, каламбур. Сын. Сам видел, каков. Но в отцеубийство верить не хочется.
      - Мне тоже. Однако где он был весь вечер?
      - Когда мы пришли, Валерий откупоривал бутылки.
      - Ножом?
      - Тем самым?
      - Похожим. Придется проверить. - Мазин посмотрел на часы. - Время бежит. Положеньице... Природа заключила двух сыщиков в старый добрый мир Шерлока Холмса. Даже отпечатки пальцев для нас практически не существуют. Одни умозаключения. А мы избалованы техникой, умными экспертами, энергичными оперативниками...
      Закончить ему не пришлось. Без стука вошел Филипенко.
      - Вижу - огонь. Решил зайти сказать. - Он показал пальцем в потолок. - Марина Викторовна там? С Михайлычем? Как ему?
      - Не хуже, чем было. Ты что сказать собрался?
      - Если не хуже, тогда хорошо. Помощи-то ждать долго. Связи не будет, столбы посносило. И мост тоже.
      Сообщил он это обычно. Видно было, что здесь, в горах, событие такое не относилось к числу экстраординарных.
      - Откуда вы знаете про мост? - спросил Мазин.
      - Да сбегал. Я как стал звонить, молчит, зараза. Факт, столбы понесло. Значит, и мосту не устоять. Я ремонтникам двадцать раз говорил: на соплях держится. Все ж, думаю, нужно сбегать. Пошел - точно.
      - Трудно было идти?
      - Мне-то? Какой тут ход! По дороге километров десять.
      - Выпей, Матвей, согрейся, - предложил Сосновский.
      Егерь посмотрел на бутылку, причмокнул губами.
      - Охота, конечно, но жинке зарок дал. На месяц.
      - Хорошее дело - крепкая воля, - сказал Мазин. - Сейчас мы еще раз проверим вашу выдержку. Давайте поднимемся к Калугину.
      - Не потревожим? - заколебался Филипенко.
      - Не беспокойтесь.
      В мастерской Мазин поднял свечу к лицу Матвея Егерь прищурился и наклонился над тахтой.
      - Шестнадцатый калибр, не иначе, - пояснил он профессионально. - Да и ножик еще. Ножик зря. По мертвому резали, крови-то нет. Эх, жисть человеческая, сегодня жив, завтра нету! Кто убил, нужно понимать, не знаете, раз меня испытываете...
      Возразить было нечего.
      - Сам-то что скажешь?
      - Ничего не скажу. Неожиданное дело. Милиция нужна.
      - Связи нет.
      - Ну сбегаю. Местечко знаю. Там пихта над скалой сломанная. Если петлю закинуть капроновую, можно на тот бок перескочить. Только по светлу.
      - Хорошо, Матвей. Отдыхай пока.
      Филипенко повернулся было, но остановился и еще раз оглядел мертвого Калугина.
      - Ножик интересный. Валерий таким бутылку открывал. Но не один же он такой на свете.
      - Не один, - согласился Мазин. - Нож вынуть придется, Борис.
      Сосновский достал носовой платок и извлек нож из раны.
      - Нож побывал у Валерия. Что предпримем?
      - Самое простое - спросим у самого Валерия. Как тебе показался Филипенко?
      - Хаотичный человек. На каком он счету в заповед нике?
      - Выгнать хотят за браконьерство. Ну, идем к Валерию?
      - Сначала к хозяйке.
      Марина Калугина не спала. Она сидела на кровати в спальне и вязала, механически перебирая спицами.
      - Заснуть невозможно. Пытаюсь забыться, занять хоть руки. Чувствую себя ужасно. - Она мельком взглянула в зеркало. - Борис Михайлович, скажите скорее, пригодилось то, что вы сделали?
      - Отчасти. Вашего мужа пытались убить еще раз. Вот этим ножом.
      Марина бросила спицы на туалетный столик.
      - Вы видели... кто?
      - Нет, не видели. Но остался нож. Он не знаком вам?
      Она смотрела на нож долго, будто не понимая, чего же от нее хотят, но, когда сообразила, ответила быстро, торопливо:
      - Никогда не видела. - И повторила: - Никогда.
      - Вечером за столом Валерий открывал бутылки...
      - Бутылки? Ножом?
      Мазин, отвернувшись, рассматривал безделушки на тумбочке. Их было много - матрешки, индийские будды, спутник с усиками-антеннами, язвительный Мефистофель, - двоились, троились, отражаясь в трельяже. Хотелось сдвинуть створки зеркала, убрать лишние предметы.
      - Вы его подозреваете, я понимаю, - слышал он голос Марины и не мог составить определенного мнения об этой не столько убитой горем, сколько испуганной, ошеломленной сероглазой женщине с короткими, чуть подкрашенными, бронзовеющими в свете лампы волосами. - Это не его нож. У Валерия никогда не было такого ножа, ведь в доме, в семье, все на виду. Я не обманываю вас. Я думала всю ночь, но никого... ни на кого не могу подумать.
      - Мы, к сожалению, тоже.
      - Особенно на Валерия... Михаил Михайлович о нем очень заботился... любил. Не имеет никакого значения, что он не родной.
      Мазин оставил безделушки.
      - Валерий не родной Михаилу Михайловичу?
      - Нет, он сын его первой жены.
      - Он знает это?
      - Конечно.
      - Никогда бы не подумал! - признался Сосновский. - Михаил Михайлович меньше всего напоминал отчима.
      - Но случались и ссоры? - спросил Мазин.
      - По пустякам. Трудно даже вспомнить. Отец говорит: сегодня чудесный день. А Валерий: нельзя так примитивно воспринимать природу. И раздражаются, злятся.
      - Несхожесть мироощущения? И за этим не было ничего более определенного?
      - Что вы хотите сказать? - насторожилась Марина.
      - Я спросил. Иногда бывает, что за пустяками скрываются другие раздражители, не заметные окружающим.
      - Я ничего не замечала.
      - Понимаю. Борис Михайлович, Марине Викторовне трудно сейчас отвечать на вопросы... Постарайтесь заснуть. А мы посидим внизу, если не возражаете, подумаем.
      Короткая летняя ночь шла на убыль. Мазин присел на скамеечку перед камином и принялся разбивать кочергой несгоревшие поленья. Дрова дымились, выбрасывая из-под пепла темно-красные искры. Потянуло теплом.
      - Валерий скорее всего ни при чем, хотя и ложится в схему. Если всплывет, что его отношения с мачехой сомнительны, получится типичная буржуазная судебная хроника. У них там проще. А тут копайся, пока не обнаружишь, что убийца - старик Демьяныч, который застрелил Калугина потому, что тот неодобрительно отозвался о качестве его меда.
      - Такой вариант нам не грозит.
      - Не гаси во мне чувство юмора, Борис. После трудового года не так-то просто отыскать оптимальное решение в этой дикой ситуации.
      Игорь Николаевич снова занялся поленьями.
      - Не спится, молодые люди?
      Мазин обернулся. Его давно не называли молодым человеком. Из своей комнаты вышел Кушнарев.
      - Не спится, - согласился Сосновский сухо, показывая, что к болтовне он не расположен.
      - Разрешите пободрствовать вместе? - не уловил интонации архитектор. - Вы, доктор, давно навещали Михал Михалыча?
      - Калугину доктор не требуется, - ответил Мазин.
      Кушнарев нахмурил кустистые, сходящиеся на переносице брови.
      - Как прикажете понимать?
      - Убит Михаил Михайлович.
      - Вот как... - произнес архитектор почти без изумления.
      - Убит, и преступник неизвестен, - подтвердил Борис Михайлович.
      - Вас это больше всего волнует?
      Игорь Николаевич удивился.
      - Разве вопрос, кто убил Калугина, незначительный?
      - Важнее знать - почему? А вы спешите на расправу.
      - Возмездие не расправа.
      - Возмездие? Немного изменили слово "месть", и вам уже слышится благородный оттенок?
      - Как всегда, оригинальны, Алексей Фомич? - спросил Сосновский.
      - Нисколько. Я имею право так мыслить. Мне причиняли зло.
      - И вы простили?
      - Не в этом суть. Мне нанесли зло непоправимое. Понесут ли кару виновные или нет, моя судьба не поправится. Что же даст мне мстительное злорадство? Только черствит душу. Я не верю в графа Монте-Кристо. Любая месть, даже во имя справедливости, порождает новое зло. Где же конец?
      - Месть и правосудие - вещи разные. Убийца нарушил закон.
      - УК РСФСР? - перебил Кушнарев с иронией.
      - Именно, - ответил Мазин серьезно. - Что толкнуло его на преступление - неизвестно. И его следует задержать, чтобы узнать истину.
      - Истину? Вы самоуверенны. Ну что ж... Только без меня.
      - Мы полагали, что Калугин был вашим другом.
      Кушнарев ответил без желчи и сарказма:
      - Он опекал меня, как приблудившегося старого, беззубого пса.
      Мазин отложил кочергу.
      - Вы страдаете комплексом самоуничижения.
      - Наверно. Хотя это и нехорошо. Здесь скрывается тайная гордость. Я несправедлив. Михаил заботился не из жалости, он считал это долгом.
      - Что это значит?
      Старик подумал, стоит ли пояснять.
      - Долг не имеет отношения к смерти Михаила. Просто, когда он был неизвестен и мог навсегда остаться неизвестным, в то давно прошедшее время, мне понравились его рисунки, и я сказал об этом.
      - Авторитетным лицам?
      Кушнарев усмехнулся.
      - Нет, самому Мише.
      - Не много, - заметил Борис.
      - Ошибаетесь...
      - Не будем спорить. Вы поддержали его морально, и Калугин на долгие годы сохранил чувство благодарности?
      - Именно. Хотя, возможно, не только благодарности.
      - Выходит, человек любил вас, поддерживал, - настаивал Сосновский, и вот он зверски убит. Сначала выстрелом в сердце, потом еще раз, ножом, потому что убийца счел свое дело не доведенным до конца. Неужели ж этого недостаточно, чтобы вызвать справедливый гнев?
      Архитектор нервно заморгал.
      - Как понять ваши слова? Вы обманули нас вечером? Когда сказали, что Миша жив?
      - Я хотел посмотреть, как поведет себя преступник.
      Старик выпрямился.
      - Мне отвратительны такие люди, как вы!
      Сосновский не нашелся, что ответить.
      - За что такая немилость? - спросил Мазин серьезно.
      - Нельзя ставить опыты на людях, живых или мертвых. Вы, как я понял, подозреваете кого-то из нас? Лично я всегда на месте.
      И Кушнарев, круто повернувшись, выбежал из комнаты.
      - Ненормальный старик, - буркнул Борис смущенно.
      - Ты напрасно прервал Кушнарева, когда он сказал, что Калугин испытывал не только чувство благодарности. Ну ладно. Пошли к Валерию.
      - Странно, что он сам не появляется. Слишком крепкий сон для такой ночи. Впрочем, кто-то идет. Люпус ин фабулис - легок на помине.
      Сосновский ошибся. Протирая глаза, в гостиную вошел Олег. Он увидел людей за столом и надел очки. Заспанное лицо обрело свойственную ему деловитость.
      - Доброе утро. Дежурили у больного? У врача отпуска не бывает? А я собираюсь на Красную речку, посмотреть самолет. Но дождь...
      - Сходите в другой раз.
      - Мне нужно.
      - Нужно? - переспросил Мазин.
      - Да. Я журналист - работаю в аэрофлотской многотиражке.
      - О... Почти летчик, - заметил Сосновский.
      Олег не среагировал на насмешку. Он был гораздо разговорчивее, чем вчера, и чувствовалась в его словах какая-то цель, задача.
      - Иногда в форме принимают за летчика. Однажды сидел я в Батуми, в ресторане...
      "Породистый парень, - думал Мазин, слушая Олега. - Ему должны идти форма: синий китель, фуражка... Но где я слышал его голос? Неужели? Сам подсказывает? Батуми, ресторан. Парень в ладном кителе и седой пожилой грузин". А он, Мазин, пьет цинандали и с удовольствием закусывает вкусной, острой зеленью. Зелень лежит на тарелке длинными пучками, и он берет ароматные стебли пальцами и откусывает маленькими кусочками, заедая кислое, холодное, веселящее вино. А рядом говорят громко, потому что выпили, слова доносятся резко, мешают спокойно сидеть и пить спокойно мешают. Громкие, отрывистые слова раздражают, не задерживаясь в мозгу. Не думал он тогда, что слова эти придется вспоминать.
      "В прошлом году? Коньяк пили?"
      "Армянский. Пьешь - и все становится ясно".
      Но говорил он сумбурно. Говорил о самолете. Сбитом самолете!..
      - Вы надеетесь, что это тот самый самолет?
      - Какой самолет?.. - удивился Олег не очень убедительно.
      Мазин не собирался выдавать себя за Вольфа Мессинга.
      - О котором шла речь в ресторане. Я сидел за соседним столиком.
      - Ну и совпадение! Вы все слышали?
      - Бывает и похлестче, - ушел от вопроса Мазин, потому что запомнил из разговора немногое. - Кажется, вы затеяли поиск вроде Сани Григорьева из "Двух капитанов"?
      Он повторял тогда: "Понимаете, я уверен, уверен!" А грузин поддерживал: "Правильно, дорогой, правильно". Больше Мазин ничего не помнил. Да и стоило ли вспоминать? Зачем ему этот самолет в горах?
      - Пойду умоюсь, - сказал Олег, не распространяясь о Сане Григорьеве. Он повернулся и заметил нож, лежавший на краю стола. Рукоятка выглядывала из-под платка.
      - Откуда здесь мой нож?
      - Ваш?
      - А то чей же? Мне подарил его парень из венгерской делегации.
      - Этим ножом пытались убить Калугина.
      - Почему ножом? Говорили же про ружье. Про несчастный случай.
      - Из ружья Калугин был застрелен. А ножом его пытались убить вторично. Тот, кто думал, что Михаил Михайлович не умер. Вам придется объяснить, как попал нож в руки убийцы.
      - Что за компот! Калугина убили? И меня запутываете? Я вам ничего не обязан объяснять. Вы здесь такой же посторонний, как и я.
      - Не горячитесь, Олег! - прервал Мазин. - Я полагаю, в ваших собственных интересах объяснить, кто мог воспользоваться ножом?
      Олег кусал губы.
      - Вы не разыгрываете меня? Неужели убит? Нож я никому не давал.
      - Ножом открывал бутылки Валерий, - напомнил Мазин.
      - Это ерунда. Открыл и отдал.
      - Хорошо помните?
      - Разумеется. Я положил нож в карман.
      - А дальше?
      - Не помню. Увидел его у вас на столе.
      - Постарайтесь вспомнить до приезда милиции.
      - Компот, - повторил Олег.
      Мазин встал со скамеечки и задул свечу. Комнату наполнил неохотный свет дождливого утра.
      - Пойду погляжу погоду, - сказал он Борису.
      Туман
      Мазин отворил дверь и удивился неожиданной картине. Гор не было. То есть они никуда не делись, конечно, но тучи, плотно укутавшие ущелье, оставляли для просмотра не больше двух сотен метров, и в этом ограниченном непроницаемым туманом пространстве часть Дагезана, видимая с порога калугинского дома, казалась не заоблачным экзотическим поселком, а простенькой подмосковной деревушкой с соснами на косогоре, серыми избами и меланхоличным мычаньем проснувшегося теленка. Игорь Николаевич уловил в сыром воздухе сладковатый запах парного молока.
      Телячий голос доносился справа, а впереди тропка вела к домику Демьяныча, старому, покосившемуся, купленному пасечником у давно покинувших поселок хозяев. Мазин пошел по тропинке, наступая на прошлогоднее сено, разбросанное в особенно вытоптанных местах. Мокрая трава чавкала под ногами. Клочья тумана плавали так низко, что хотелось раздвигать их руками, как занавески.
      Демьяныч стоял у забора в соломенной не по погоде шляпе. Спросил заинтересованно, но без излишнего любопытства:
      - Как ночь прошла, Игорь Николаевич?
      - Скажу, все скажу, - пообещал Мазин, понимая, что старику не терпится узнать, что же произошло на даче. - Устал я...
      - Зайдите, Игорь Николаевич. Живу я, правда, запущенно. Так сказать, жилище человека одинокого.
      В тесноватой избе пасечника в самом деле не чувствовалось заботы об уюте. Даже большая печь не была побелена и выделялась густыми коричневыми пятнами глины, как загрунтованная малолитражка, покалеченная в дорожной катастрофе.
      - Ежели пожелаете, угощу чайком с такой травкой отменной, что усталость как рукой снимет.
      - Не откажусь. - Мазин присел к столу, покрытому голубенькой, в цветочках клеенкой.
      - Сию секунду.
      Демьяныч отворил дверцу настенного шкафчика, на которой была приклеена вырезанная из журнала фотография улыбающегося космонавта Поповича, достал две пачки с чаем, ловко смешал в заварном чайнике и поставил его на раскаленную плиту.
      - Настояться требуется, - пояснил он. - Раздевайтесь пока. У меня не замерзнете. Сам стынуть не люблю.
      Теплая крестьянская изба и основательный старик, такой далекий от невероятной реальности щегольской дачи с гаражом и мансардой, где лежал труп человека, прожившего жизнь в столичной суете, действовали успокаивающе. Не хотелось уходить, разыскивать подозрительного невропата Валерия, выуживать по крохам детали истины, восстанавливая мрачные обстоятельства человеческой смерти. Хотелось спокойно прихлебывать вкусный чай и толковать о повадках пчел.
      Однако Демьяныча интересовало другое.
      - Борис Михалыч - человек проницательный и ловушку расставил умело.
      - Нас перехитрили. Кто-то пробрался в мастерскую, когда мы звонили с почты, ударил Калугина ножом и скрылся.
      - Скрылся? Удивительно, как и многое в жизни.
      Простой этот и даже риторический вопрос поставил Мазина в тупик. При всем желании он не мог ответить на него утвердительно, потому что здравый смысл, логика доказывали, что скрыться невозможно и преступник по-прежнему здесь, рядом. Между тем никто из тех, кого видел до сих пор Мазин, не казался ему убийцей.
      - Вы, Демьяныч, философ, оказывается.
      - Стараюсь смысл понять...
      - Жизни? Трудное дело. Или постигли?
      - Много беспощадного вижу.
      - Опечалены?
      - Не скажу. В этом мудрость.
      - В жестокости?
      - Нет, в беспощадности. Это разное. Волка убить мудро. А зачем? Чтобы овцу не тронул. Так природа распорядилась. Овцу нам. А мы многое сделать можем. Даже на Луну слетать. Поэтому овцу нам, а не глупому волку.
      - Волк не заслужил, выходит?
      Ставший было серьезным и даже утративший от этого что-то свое, добродушное, пасечник снова заулыбался.
      - Не заслужил, Игорь Николаевич, не заслужил. Сер больно.
      Он налил ароматный чай в граненый стакан и поставил на стол блюдечко с медом.
      - Вам, наверное, немало пришлось повидать в жизни?
      - Что положено, повидал.
      - Вы верующий, Демьяныч?
      - В бога не верю. Верю в диалектический закон, он нашу участь определяет.
      - И участь Калугина?
      - И его тоже, - ответил пасечник твердо. - Значит, суждено ему было.
      - Закон законом, а на курок-то пальцем нажали.
      - Ну, если по-житейски, то человек убил, конечно. Как полагаете, найдет его Борис Михайлович?
      - Ему есть над чем подумать. Убийца оставил нож.
      - Нож бросил? Спугнули, значит? Улику потерял.
      - Или решил бросить тень. Хозяин-то ножа известен.
      - Кто ж именно?
      - Олег.
      - Олег? - Лицо пасечника вытянулось. - Уж больно не похож.
      - Не похож. Скорее, ножом кто-то воспользовался. Брал его Валерий, но вернул. Мог и другой взять.
      - Скажите какая история! - Демьяныч покачал головой. - Любопытно, почему смерти его домогались? Не месть ли?
      - Мне трудно судить.
      - Мудреное дело, мудреное. В Москве небось некролог дадут...
      Пасечник поднял свое блюдце и пил, держа его в растопыренных пальцах. Вдруг он наклонился через стол.
      - А что вы насчет ревности думаете?
      - Вам что-нибудь известно, Демьяныч?
      - Неопределенно, Игорь Николаевич. Борис Михалычу я бы говорить не стал, потому законник он, в строгих фактах нуждается. Ну, а вы человек вольный, доктор, если не запамятовал... - поглядел пасечник будто с сомнением, и Мазину, в который уже раз испытывая неприятнейшее чувство, пришлось подтвердить, что он доктор.
      - Вот, вот... Живые люди мы с вами, сидим, размышляем между собой, и разговор у нас частный, для души, а не для закона. Люблю я, грешный человек, полюбопытствовать, как другие люди на земле существуют. Не все живут одинаково, Игорь Николаевич. Даже у нас, не говоря уж про буржуазный мир. Судъба-то, фортуна свое дело знает, не всем сестрицам одинаковые серьги достаются. Кому и ожерелье перепадет, а другому колечка обручального, глядишь, не хватило. Вот Михаил Михалыч, покойник... Широко судьба вела его, веточки над головой раздвигала, чтоб не поцарапался. Но достоин, ничего не скажешь. Народный талант.
      "Однако старик болтун", - заметил Мазин, хорошо знакомый с категорией неглупых и повидавших на своем веку простых людей, но склонных к старости преувеличивать свой жизненный опыт.
      - К чему ж вы пришли, наблюдая Калугина?
      - Да так... Сплетня сплошная. Скажите, Игорь Николаевич, положа руку на сердце, была ли у него необходимость с молодой супругой свою жизнь связывать? - доверительно спросил Демьяныч.
      - Он и сам не старик.
      - Все ж Марина Викторовна на пару десяточков лет помоложе. А что двадцать лет в наше время значит? Другой человек - вот что. Он на фронте сражался, а она про Отечественную войну в школе услыхала. Он черный кусок ценил, а она черный хлеб ест, чтобы фигуру не попортить.
      - В жизни такие грани часто стираются.
      - Может, и стираются, а молодое к молодому тянет.
      - Скажите проще, Демьяныч.
      - Не решился б никогда, если б не случай ужасный. Но ежели пообещаете, что Бориса Михалыча вы этой сплетней не смутите...
      - Смущать не буду, - пообещал Мазин.
      - Если так... Еду я, значит, раз на пасеку. На переезде с моста спустился ишака напоить. Умнейшее животное, между прочим. И душевное. Зря оклеветанное. Однако отклонился, потому что животных люблю. Смотрю, значит, Марина Викторовна с чумным этим парнем, Валерием. Верхом оба, и меня им не видно. Ну, он на мосту близко к ней ехал, нагнулся и поцеловал... Мне неловко стало. Отвернулся, помню. Вот и все... Ой, минутку! Дровец в печь подброшу.
      Пасечник вскочил и наклонился над плитой.
      - Чего не бывает, - произнес Игорь Николаевич неопределенно и, помешав ложечкой в пустом стакане, поднялся.
      - Благодарю за угощение.
      - Но уговор наш...
      - Уговор дороже денег.
      И снова он прошел по мокрой дорожке и по ломкому прошлогоднему сену мимо блестевших дождевыми каплями сосен.
      - Куда ты пропал? - выскочил из тумана Сосновский.
      - Чай пил.
      - Чай! Валерий исчез! В его спальне даже постель не разобрана. Он не ночевал дома.
      - Превосходно. Кажется, Валерий Калугин единственный, кого можно не подозревать.
      - Нашел алиби?
      - Напротив. Все говорит не в его пользу.
      Они стояли под развесистой елкой. Сосновский в раздражении взмахнул рукой и зацепил ветку. Вода полилась на головы.
      - Сил у меня нет общаться с гением! Я обыкновенный кандидат наук и считаю, что в нашей ситуации твои псевдооригинальные, высокомерные и бесплодные парадоксы совершенно неуместны!
      Мазин развел руками.
      - Я пытаюсь найти путь - и только.
      - И отвергаешь очевидное? Валерий, именно Валерий мог войти в мастерскую, не вызвав подозрений, и выстрелить, дождавшись удара грома. Конечно, патология убийства пугает, вызывает сомнение, но сын-то он не родной, как оказалось!
      - Погоди. Убил, но не убедился в смерти?
      - Что здесь удивительного? Ты же поклонник Достоевского. Помнишь Раскольникова? Преступник в момент преступления подвергается упадку воли и рассудка. Именно в тот момент, когда наиболее необходимы рассудок и осторожность... Я почти цитирую. Ведь Валерий психологически такой же тип. Чего стоил ему этот выстрел! Представляешь? Но он выстрелил, и тут же пришел упадок воли и рассудка. Ему стало невмоготу слушать пульс или сердцебиение. Он спешил уйти, сбежать. И вдруг он узнает, что отчим жив. Его охватывает шок. Он в панике. Страх гонит его наверх. Как часто бывает, преступнику везет. В руках у него чужой нож...
      - Погоди. Олег помнит, что Валерий нож вернул. И его не было в гостиной, когда ты сказал, что Калугин жив.
      - Олег мог и спутать. А мои слова были прекрасно слышны и в его комнате. Наконец, ему могла сказать Марина.
      - Между прочим, Валерий и в самом деле был к ней неравнодушен.
      - Отлично.
      Мазин поскучнел. Такое он наблюдал не раз: простительную, в сущности, радость при виде легкого хода. Он и сам грешил ею в свое время. В умозаключении Бориса были логика и система, но согласиться с ними Игорь Николаевич не мог. Почему? Слишком просто? Что из того? Многие убийцы вряд ли строго нормальны, они поступают противоестественно, идут на неоправданный риск, не считаются с реальностью. Отсюда неизбежные просчеты, ошибки. Зачем же усложнять?
      - Борис! Твоя версия не хуже других. А других у нас вообще нет. Но я в нее пока не поверил. Возможно, от неосознанного высокомерия, в котором ты меня упрекнул, а скорее от усталости. Поэтому предлагаю разделиться. Ты идешь своим курсом, а я еще подумаю. Если придумаю, узнаешь немедленно.
      - Зря выкаблучиваешься, Игорь. Но дело хозяйское. Вольному - воля.
      Мазин почувствовал облегчение. "Если дело так просто, в нем разберутся и без меня, если же оно очень сложно, то и я не ясновидец". И утешенный этим софизмом, он оставил Бориса и спустился к речке, подмывавшей склоны быстрой, желтой дождевой водой. Вода захлестнула валуны, вчера еще видные посреди извилистого русла, и мчалась победоносно и весело, легко одолевая каменные преграды. Поток гипнотизировал, от него было трудно оторвать глаз.
      - Правда, хорошо?
      На скале, у самой воды, сидела Галина, натянув юбку на колени, защищаясь от холодных брызг.
      - Правда. Мне не часто приходится видеть такое.
      - А я здесь выросла. Меня многие дурой считают, что в глуши живу. Она наклонилась и вытащила из воды прибившуюся к камню сосновую ветку. Видите, сколько домов пустых? Летом еще люди приезжают, а зимой никого. А зимой, знаете, красота какая! Когда снег везде. Не налюбуешься. - Она вдруг засмеялась с горечью. - Только вот замуж выйти не за кого. Да и вообще ничего не происходит.