Таверна «Проворная лошадка», Род-Айленд
       Июнь 1675 года
      Тонкий серпик месяца окутал бледным светом холмистую землю Род-Айленда и посеребрил неказистую, но крепко сколоченную деревянную таверну «Проворная лошадка». Это питейное заведение появилось здесь совсем недавно, в 1671 году. Сейчас в его зале под низко нависшими балками сидели четверо молодых людей, наслаждаясь ночной прохладой, струившейся сквозь открытое створчатое окно. Внимание всех четверых было приковано к миловидной шестнадцатилетней девице по имени Лорейн Лондон, которая служила в таверне подавальщицей и которую тайно вожделели все четверо.
      – Наша деревенская простушка мисс Лондон сегодня выглядит как будто немного лучше, чем обычно, – стараясь казаться равнодушным, произнес один из них, в глубине души любуясь грациозными движениями девушки.
      Самый молодой из четверки, паренек по имени Боб, повертел в руках кружку и со вздохом спросил:
      – Как ты думаешь, Филипп, удастся ли кому-нибудь из нас затащить ее в постель? Стоит мне с ней заговорить, как она тут же хмурится и отворачивается!
      – Одному из нас наверняка повезет, – многозначительно произнес Филипп Дедуинтон.
      Закинув ногу на ногу, он небрежно раскачивался на стуле, продолжая наблюдать за девушкой из-под рыжих кустистых бровей. Судя по костюму, молодой человек был настоящим денди, о чем свидетельствовали блестящий желтовато-коричневый атласный сюртук с медными пуговицами и бриджи из добротной ткани в тон сюртуку, собранные у колен и украшенные с боков широкими желтыми лентами.
      – Я затащу ее в постель, Боб. И сделаю это сегодня же ночью!
      Третий член компании, молодой человек по имени Брэдфорд – в недавней драке ему повредили голову, и теперь он был вынужден носить повязку, – смерил говорившего удивленным взглядом, но промолчал. Что же касается четвертого, который появился в таверне раньше остальных и потому сейчас был пьянее всех, то он, услышав эти хвастливые слова, разразился презрительным смехом и с грохотом опустил кружку на деревянный стол.
      – Ну ты и наглец! Мы все пытались ее заполучить, только она никого и знать не желает. Так почему ты думаешь, что тебе повезет больше, чем остальным? – поддразнил он Филиппа.
      – Потому что у меня в отличие от вас есть голова на плечах, – спокойно ответил тот, намеренно не замечая насмешки. Сощурив выразительные карие глаза, он продолжил: – Советую тебе говорить потише, Клэмп, а то девица учует подвох, и тогда сладить с ней будет труднее.
      Однако Клэмпертон, не обращая внимания на это предостережение, не унимался:
      – Может, заключим пари, приятель? Мне как раз позарез нужны деньги!
      Филипп смерил собеседника холодным взглядом.
      – Ставлю три золотые гинеи, что девчонка будет моей еще до того, как прокричит петух, – негромко предложил он, обращаясь к Клэмпертону.
      – Идет, – мгновенно отозвался тот. – Но, как я слышал, она уже однажды отказала тебе.
      – Я ничего ей не предлагал, – возразил тот. – А если бы предложил, она бы не отказалась! Девица ко мне благосклонна, – хвастливо добавил он, прихлебывая эль.
      – Ну еще бы! Мисс Лорейн питает к тебе склонность, – проворчал темноволосый Брэдфорд, одетый хуже остальных. – Может быть, она даже станет твоей, Филипп. Но на брачном ложе, и никак иначе. А просто так затащить ее в постель тебе вряд ли удастся!
      – Ты забываешь, – холодно отозвался Филипп, – что я лучше всех вас знаком с этой девицей. Они были нашими соседями до того, как ее отец подался на Запад. Бог знает, что с ним случилось! Должно быть, попал в руки индейцев…
      – Да уж, с индейцами шутки плохи, – подтвердил Боб, который вопреки здравому смыслу всегда восхищался Филиппом, а сегодня не мог отвести завистливых глаз от его нового атласного сюртука. – Мисс Лорейн вела себя очень надменно, когда была жива ее мать.
      – Ее мать была благородных кровей, – с уважением произнес Клэмпертон. – Несмотря на то, что семья нуждалась в деньгах, у этой женщины были свои представления о том, за кого должна выйти замуж ее дочь – во всяком случае, не за таких, как мы! Но потом она умерла, и отец тут же сбыл дочь с рук – отдал своим соседям Мейфилдам в услужение, а сам подался на Запад. Мисс Лорейн старается не подавать виду, но в душе, я уверен, надеется на перемены к лучшему.
      – Жизнь имеет свои взлеты и падения, – философски изрек Филипп. – Для Лорейн сейчас не самое благоприятное время. Она нуждается в защите… – Он помолчал и многозначительно добавил, глядя на девушку поверх кружки: – И сама понимает это.
      – И ты, разумеется, протянешь свою сильную руку, чтобы ее защитить? – насмешливо осведомился Клэмпертон. – Только берегись – как бы Лавиния не прознала, что ты столько времени проводишь в таверне, обхаживая Лорейн! Если, конечно, ты намерен жениться на Лавинии, а я не сомневаюсь, что это так.
      Упомянутая Клэмпертоном девица – звали ее Лавиния Тодд – была самой богатой невестой во всей округе, и на ее приданое уже давно зарился Филипп. Недовольный намеком, он нахмурился и отчеканил:
      – Не смей трепать имя мисс Лавинии в этой жалкой харчевне!
      – Пусть этим занимаются в Провиденсе – ведь ее дом там! – хихикнул Боб.
      Филипп смерил приятеля сердитым взглядом, однако воздержался от замечаний. Вместо этого он заглянул к себе в кружку и громогласно объявил:
      – Похоже, у меня кончился эль!
      Клэмпертон пожал плечами. Если Филипп намерен вести двойную игру, ему-то что за дело? Со стуком поставив на грубо сколоченный деревянный стол оловянную кружку, он крикнул:
      – Мисс Лорейн! Принесите нам еще эля, пожалуйста.
      Услышав свое имя, Лорейн, которая до сих пор находилась в дальнем конце таверны и не могла знать, о чем разговаривали джентльмены, мгновенно направилась к их столику. Все в ней – юность, свежесть, чистота и, разумеется, злосчастные обстоятельства, в которых она оказалась, – притягивало молодых людей как магнитом. Та самая гордячка Лорейн, которая не так давно гневно отвергала их нечестивые предложения, теперь вынуждена была зарабатывать себе на хлеб, прислуживая в таверне «Проворная лошадка».
      Однако она по-прежнему держала себя с достоинством, а в глазах не было и намека на робость или недовольство.
      – Эль для всех? – уточнила Лорейн, собирая пустые кружки.
      Брэдфорд прикрыл свою рукой.
      – Мне достаточно, – объявил он. – Завтра мы с отцом едем в Провиденс купить лошадей, так что мне нужна ясная голова.
      – Значит, три кружки, – подытожил Филипп и с восхищением добавил: – Вы сегодня вся словно светитесь, мисс Лорейн!
      От этих слов девушка вспыхнула – уж не смеется ли он над ней? – но, поняв по взгляду Филиппа, что он говорит искренне, одарила молодого человека белозубой улыбкой, чрезвычайно ее красившей.
      – Как она похожа на мать, когда улыбается, – негромко заметил пожилой мужчина, который, попыхивая трубкой, сидел неподалеку и тоже не сводил глаз с Лорейн.
      Услышав эти слова, девушка на секунду замерла, но тут же, подхватив кружки, отправилась наполнить их элем. Глаза ее затуманились воспоминанием. Ей очень недоставало матери. Она обожала слушать рассказы Араминты об Англии, где та жила в юности, о ее побеге из дома и, разумеется, о романтическом венчании с Джонасом Лондоном на борту «Северной звезды», отплывшей из Фалмута в Америку.
      – Но почему вы не поженились на берегу? – удивленно спросила Лорейн, услышав эту историю в первый раз.
      – Потому что, если бы о свадьбе стало известно заранее, нас бы выследили, – ответила мать.
      – Кто же? – допытывалась Лорейн.
      – Мой отец. В то время Ричард Кромвель еще находился у власти, а значит, отец сохранял былое влияние. Я не представляю, что бы он тогда с нами сделал!
      От этих слов Лорейн буквально онемела.
      – Но если ты так любила папу, что согласилась бежать с ним, почему ты не могла сказать об этом своему отцу? Неужели его это не смягчило бы? – спросила она, справившись с волнением.
      Мать отвела взгляд и уклончиво ответила:
      – Потому что тогда я сама не знала, что скоро у меня… Впрочем, это не важно. Все это было так давно!
      Это действительно было очень давно. Англия выскользнула из рук Ричарда Кромвеля, более пригодных для того, чтобы держать книгу, нежели шпагу. Роялисты предупреждали, что он не справится со страной, и оказались правы. Теперь у Англии снова появился король, беспутный красавец Карл II.
      – И ты ни разу не написала домой? Не сообщила родителям, где находишься?
      Опасаясь гнева отца, Араминта послала письмо кухарке. Новости, сообщенные в ответном послании, были ужасными.
      Отложив шитье, молодая женщина с грустью посмотрела на свою маленькую дочурку.
      – Узнав, что король снова пришел к власти, мой отец пытался покончить жизнь самоубийством. Выстрел не достиг цели. Отец был еще жив, когда мать нашла его. Она тут же приказала заложить карету и потребовала, чтобы кучер во всю мочь гнал к деревне. В тот день шел сильный дождь, и дорогу развезло. Карета сорвалась с утеса, и все, кто в ней находился, погибли…
      Странно, как спокойно она произнесла эти слова. Много лет назад, когда Араминта узнала эту новость, ей казалось, что она этого не переживет.
      Лорейн молча и серьезно поглядела на мать.
      – Но разве после этого ты не… – Она запнулась, пытаясь найти подходящие слова. – Ты ведь говорила, что твои родители были богаты. Разве после их смерти ты не стала наследницей?
      Наследницей… Чего? Ночных звезд, Зеленой Вспышки, волшебства пустынного берега?
      – Все, чем они владели, было конфисковано Короной, – спокойно пояснила Араминта. – Ничего не осталось. И никого, к кому я могла бы возвратиться… Жаль только, что родители так и не простили меня. Было бы утешительно сознавать, что они примирились с моим замужеством…
      – Но почему они так ненавидели папу? – поинтересовалась малышка Лорейн.
      Араминта пожала плечами.
      – Тогда все обстояло очень сложно. Англия была расколота, а нравы царили жестокие. За неосторожно сказанное слово, а тем более действие можно было запросто лишиться головы. К тому же Корнуолл всегда считался оплотом роялистов.
      – В таком случае почему папа не вернулся на родину? Ведь он-то был роялистом, разве нет?
      Араминта внимательно посмотрела на дочь.
      – Его родственники ни за что не приняли бы меня. А что касается возвращения… – Араминта невесело усмехнулась. – Мы были слишком бедны… А теперь я хочу кое о чем попросить тебя, Лорейн, – понизив голос, продолжала молодая женщина. – Не стоит сообщать папе о нашем разговоре. Воспоминания о прошлом всегда наводят на него тоску, а у него и так слишком мало радостей!
      Мать произнесла это с такой горечью, что Лорейн тут же прекратила расспросы. И все же порой девочка позволяла себе помечтать о том, что было бы, если бы все обернулось по-другому – король не возвратился бы на трон, семья отца примирилась бы с его женитьбой, а родители матери не утратили бы своего богатства и позволили дочери вернуться домой… Вероятно, тогда она, Лорейн, могла бы разъезжать в фамильной карете, нанося визиты соседям, и на шляпке у нее красовалось бы роскошное перо!
      Во всяком случае, тогда ей наверняка не пришлось бы разносить кружки с элем в захудалой деревенской харчевне и выслушивать сальности мужчин, которые так и норовят раздеть ее хотя бы взглядом.
      Мать Лорейн всегда с радостью рассказывала дочери о Корнуолле. Она с упоением описывала красоту этого сурового края, иссеченные непогодой скалы, к которым лепились гнезда птиц, высокий дом на краю утеса, где она жила в ту пору, когда была беззаботной юной девушкой, – словом, говорила обо всем, кроме своего побега из Фалмута и того, что случилось потом. Казалось, жизнь Араминты оборвалась в ту минуту, когда она покинула спасительный кров отчего дома.
      «Наверное, она была недовольна тем, что отец так и не научился как следует заботиться о семье», – вспоминая прошлое, вздыхала Лорейн. Однако мать никогда не жаловалась, напротив, всегда была очень добра к мужу. «Она вышла за него на радость и на горе и сдержала слово», – думала Лорейн. В глубине души девушка восхищалась матерью, но не могла не признать, что ее история служит наглядным подтверждением того, что жизнь не всегда складывается так, как предполагаешь.
      Джонас Лондон был немногословным человеком. Хотя Лорейн со слов матери знала, что отец убежденный роялист, сам Джонас никогда не распространялся об этом. Он вообще не говорил о политике. Казалось, ступив на американскую землю, которая стала его второй родиной, мистер Лондон даже мысленно не обращался к Англии. Гораздо больше его интересовало то, что он называл «рискованными предприятиями». Часто, вернувшись домой, он возбужденно рисовал перед женой радужные картины будущего богатства, а она кротко внимала, никак не комментируя его слова. Однако потом, когда муж снова куда-нибудь уезжал, бедная женщина тайком проливала слезы.
      – Это папа так расстроил тебя? – с беспокойством спросила однажды Лорейн, застав мать плачущей.
      Араминта смахнула слезу.
      – Джонас любит помечтать. И никогда не станет другим. Он верит, что в один прекрасный день мы станем богаты и сможем вернуться в Англию. Видит Бог, мне самой бы этого хотелось! – Она вздохнула и попыталась улыбнуться. – Но увы, этому не суждено сбыться… Послушайся моего совета, Лорейн: никогда не предавайся пустым мечтам!
      – Обещаю, – твердо ответила та.
      Она окинула сочувственным взглядом хрупкую фигуру матери. Слава Богу, сама она гораздо крепче! «Мама – как тончайший батист, а я – как крепкий, прочный муслин, – пришло ей на ум «текстильное» сравнение. – То, что не по плечу ей, смогу вынести я…»
      В этих словах заключалась печальная правда. Сложением и здоровьем Лорейн походила на отца, жилистого и стойкого, а вот Араминта таяла год от года под суровым натиском холодных зим Новой Англии. Она бледнела и худела, пока не стала такой бестелесной, что, казалось, легчайший ветерок мог ее сдуть. Неудивительно, что несчастная пала жертвой лихорадки – болезни, часто посещавшей эти края по вине многочисленных судов, бросавших якорь в заливе Наррагансетт.
      Лорейн страстно любила мать, и когда Араминты не стало, девушке казалось, что она сама вот-вот расстанется с жизнью. Все изменилось в одночасье. Лорейн Лондон, дочь элегантной красавицы англичанки, мечтавшая о том, что когда-нибудь вернется на родину родителей и станет утонченной английской мисс, была вынуждена поступить в услужение. После смерти жены Джонас, которого одолевали кредиторы, продал им за бесценок все свое имущество и подался на Дикий Запад, чтобы попытать счастья в тех краях. С тех пор о нем никто не слышал.
      Перед отъездом мистер Лондон обратился к суду с просьбой обязать бездетную чету Мейфилд, владельцев соседней фермы, взять Лорейн на свое попечение. Так тринадцатилетняя девочка стала наемной работницей.
      Сама Лорейн не имела ничего против. Ей нравились и Мейфилды, и их ферма. Поутру она с удовольствием гнала коров через цветущий, усеянный маргаритками луг. Коровы шли лениво, сверкая блестящими боками, и колокольчики, привязанные к их шеям, мелодично позвякивали. Хозяева поместили Лорейн в уютной комнатке на чердаке и обращались с ней как с дочерью. Конечно, порой девочке было тяжело управляться с тяжелыми глиняными кувшинами. Но когда в жаркий летний день кувшины водворялись в прохладные просторы погреба, Лорейн, ловко орудуя круглой деревянной маслобойкой, приступала к своему любимому занятию – сниманию сливок и взбиванию масла. Работа на открытом воздухе и простая обильная еда оказали благотворное влияние на девочку. Она так и сияла здоровьем, на щеках играл яркий румянец, а выразительные глаза лучились счастьем.
      Однако Лорейн подстерегал еще один страшный удар. Через два года ее пожилые хозяева умерли, не пережив жестокой лихорадки, а у их единственного родственника и наследника, проживавшего в Суссексе, не было никакого желания обременять себя фермой. И вот в один далеко не прекрасный день все имущество Мейфилдов, включая землю и скот, было выставлено для продажи на аукционе.
      К ужасу Лорейн, ее ожидала та же участь. Ей никогда не забыть, как она стояла под палящим солнцем, а вокруг нее громоздился весь нехитрый скарб Мейфилдов – повозка, старое кресло-качалка, в котором так любила отдыхать миссис Мейфилд, стол, кровати, одеяла, многочисленные горшки, кастрюли, сковородки и другая кухонная утварь. Тут же жалобно хрюкали свиньи, а две дойные коровы печально звякали колокольчиками. Все это было выставлено для продажи, в том числе и сама Лорейн, как будто она была не живым человеком, а стулом или кроватью!
      Купил ее некто Оддсбад, владелец таверны «Проворная лошадка». При взгляде на этого человека бедняжку обуял подлинный ужас – ей показалось, что она стоит на пороге ада. А он, нимало не смущаясь, покачивался на каблуках, широко расставив толстые ноги в полосатых штанах, и оценивающе глядел на девочку, словно она была кобылой или овцой, которую он намеревался приобрести.
      Вскоре выяснилось, что Оддсбад, несмотря на свою устрашающую внешность, в сущности, безобидный и добродушный человек. А вот его сварливая карга-жена невзлюбила Лорейн с первой минуты. Злобно глядя на девочку, она громким визгливым голосом поинтересовалась, что вдруг нашло на ее муженька? Зачем он покупает эту девчонку? Неужели он такой глупец, что не понимает – им нужен кто-нибудь постарше и посильнее, кто мог бы управляться с тяжелой работой? А на что годится такая малявка – ведь ей небось еще и пятнадцати не исполнилось! Однако, невзирая на протесты миссис Оддсбад, сделка состоялась, и Лорейн, сжимая в руке полотняный узелок с нехитрыми пожитками, послушно направилась к таверне вслед за супругами, которые продолжали яростно препираться.
      Миссис Оддсбад отвела Лорейн крохотную каморку под самой крышей, которая была тесной и неудобной, зато обладала неоспоримым преимуществом: убрав лестницу, девушка могла не опасаться, что полночные гости – а таковые частенько стучались в двери таверны – начнут ломиться к ней.
      Для молодой девушки, выросшей в благородной семье и лелеявшей надежду на блестящее будущее, жизнь в таверне обернулась форменным адом. Жена Оддсбада постоянно бранила ее, а порой и поколачивала. После очередной взбучки Лорейн в слезах забиралась в свою конурку и с грустью смотрела на небо, видневшееся в щели потолка. Ей вспоминался родительский дом, такой теплый и уютный, мать, горячо ее любившая. Все это ушло безвозвратно, растаяло как дым…
      Временами она задавалась вопросом – как мог отец не взять ее с собой? Почему он один подался на поиски счастья? И сама же отвечала – так уж устроены мужчины. По их представлениям жизнь в суровом краю слишком опасна для их нежных жен и детей. С момента отъезда отца Лорейн не имела о нем никаких известий и теперь уже не сомневалась, что их и не будет. Должно быть, индейский томагавк или стрела сразили Джонаса Лондона, и теперь его косточки покоятся на дне глубокой лощины или на берегу горной речушки, выбеленные беспощадным солнцем и омытые дождем. И все же девушка жила надеждой, что отец в конце концов нашел свое счастье и в один прекрасный день приедет за ней, чтобы навсегда избавить от унизительной службы в таверне, где мужчины сладострастно раздевают ее взглядами и каждый исподтишка норовит ущипнуть, когда она проходит мимо, разнося кружки с элем.
      Но, пожалуй, неприятнее всего было сознавать, что Филипп видит, как низко она пала. Лорейн любила Филиппа Дедуинтона с тех пор, как себя помнила. Еще в детстве она восхищалась этим красивым молодым человеком, который, проезжая мимо в обществе своих сестер, взирал на весь мир так надменно, будто воображал себя его владельцем.
      Девицы Дедуинтон дружно недолюбливали Лорейн, справедливо полагая, что эта простушка, если бы захотела, могла с легкостью отбить у них любого жениха. Саму Лорейн вовсе не интересовали девицы Дедуинтон – для нее существовал только Филипп. Она неизменно восхищалась молодым щеголеватым красавцем, встречаясь с ним в церкви на воскресной службе – в такие минуты слова священника с трудом достигали ее ушей – или на деревенских праздниках.
      Филипп не мог не заметить, что юная красотка украдкой наблюдает за ним и, краснея, отводит взгляд, стоит ему посмотреть в ее сторону. Позднее, когда Лорейн уже служила у Мейфилдов, молодому человеку представился случай стать в ее глазах настоящим героем. Однажды утром, когда девушка гнала на луг пятнистую корову, огромный рыжий бык Дедуинтонов внезапно сорвался с привязи, проломил ограду, разделявшую два владения, и устремился прямо к злополучной лужайке. К счастью, в тот момент мимо проезжал Филипп. Не долго думая, он повернул коня, галопом промчался мимо быка и, выхватив Лорейн у него из-под носа, посадил перед собой в седло. На ошеломленную девушку это произвело неизгладимое впечатление – по ее представлениям, в незапамятные времена так поступали рыцари, похищавшие возлюбленных и увозившие их на боевых конях. Не важно, что на самом деле бык был смирен, как овечка, о чем Филипп, конечно же, прекрасно знал. Отныне в глазах Лорейн молодой сосед был окружен ореолом человека, который, невзирая на грозившую ему опасность, спас ей жизнь – и навеки завоевал ее сердце.
      Филипп не сомневался в чувствах Лорейн. Однажды летом – в тот год ей исполнилось четырнадцать – он по-соседски посетил Мейфилдов, и с тех пор его намерения стали ясны не только самой девушке, но и немногословной «матушке Мейфилд», как называла ее Лорейн. Она пыталась держать его на расстоянии, но это ей не всегда удавалось.
      Как-то летним вечером, когда молодые поселяне устроили танцы на лужайке, Филипп неожиданно обхватил изящную талию своей партнерши и увлек ее в густую тень яблони. Она с готовностью подставила ему губы и вдруг с ужасом поняла, что он раздевает ее и пытается повалить на траву!
      Оскорбленная Лорейн, пылая негодованием, вырвалась из объятий дерзкого кавалера и с размаху закатила ему пощечину. Она ударила бы еще раз, но Филипп вовремя отвел ее руку. Его карие глаза метали молнии. Однако он все-таки отпустил Лорейн, и она, поправляя юбку, стремглав бросилась к пожилым дамам, которые мирно беседовали, готовя угощение для участников пикника. Они, конечно, заметили, что девушка что-то уж слишком раскраснелась, да и волосы у нее подозрительно растрепаны, но приписали этот непорядок молодости и возбуждению, вызванному танцами. Никто не придал значения инциденту, кроме самой Лорейн. Всю ночь ей снились руки Филиппа, жадно скользившие по ее платью.
      Она любила молодого человека, но не собиралась так просто сдаваться. Разве мать не говорила ей, что все, что дешево достается, дешево и ценится? А Лорейн хотелось, чтобы Филипп ее ценил! Она намеревалась выйти за него замуж, любить всегда и быть любимой. Одна мысль о том, что такой прекрасный рыцарь, как Филипп Дедуинтон, может влюбиться в нее, наполняла Лорейн трепетом. Во сне она мечтала о нем, а проснувшись, не могла отвести взгляда от его чудесного лица, хотя пыталась не выдать своего интереса, прикрывая глаза пушистыми ресницами.
      Филиппу это внимание льстило, как мальчишке. Не раз он появлялся в таверне в новом, только что сшитом костюме с единственной целью – покрасоваться перед влюбленной девицей. Одно время он даже подумывал о женитьбе и, если бы оказался на аукционе, где распродавалось имущество Мейфилдов, вполне мог сделать ей предложение. Однако в то время он, как назло, гостил у родственников в Провиденсе. К моменту его возвращения девушка уже служила в таверне «Проворная лошадка».