Целью визита лондонского вельможи был не сам Плимут, а небольшое, скрытое за несколькими высаженными в ровные каре рощами поместье. В центре этих каре высился едва наметившийся круглый холм, на котором стоял сказочный замок. (Здесь нет художественного преувеличения, - он был действительно сказочным: множество башен и башенок, - и с плоскими зубчатыми верхушками, и с крышами в виде острых конусов; каменные лесенки, бегущие вверх по спиралям, огибающим округлые каменные бока; горбатые мостики, балконы, балкончики, порталы и переходы, множество окон - стрельчатых, округлых, со ставнями и без них, - на много веков запечатлённая безвестным теперь зодчим причудливая каменная паутина, - смесь романтики, фантазии и мастерства.)
      К замку прибыли ранним вечером. Кареты въехали на широкое кольцо газона у подножья холма и остановились. Долго стояли в молчании и неподвижности, дожидаясь какого- то урочного часа. Бэнсон сидел в карете со своим новым хозяином. Тот сказал ему, когда подъехали к Плимуту:
      – Ничего объяснять и рассказывать не буду. Ценно то, что глаз у тебя будет «свежий». Присмотрись и определи, откуда мне могла бы грозить опасность. Хотя обычно всё проходит спокойно. А завтра днём обсудим в подробностях.
      Бэнсон кивнул, давая понять, что понял, и дальше просто сидели, молчали.
      С разных сторон на круг выезжали кареты; останавливались поодаль и тоже ждали. Наконец стемнело. Из карет стали выходить люди. Они шли к замку - от каждой кареты по два человека.
      – В каждой паре, - пояснил Бэнсону плешивый толстяк, - один - из общества «серьёзных людей», второй - телохранитель. Видишь, телохранители несут сундучки? Там - деньги. И кроме сундучка телохранитель не должен иметь ничего. Это строгое правило: никакого оружия. Внутри всем придётся раздеться по пояс, так что ты тоже оставь здесь, на сиденье, все, какие имеешь, ножи или пистолеты.
      Кучера и охрана кортежей уводили в рощи экипажи и лошадей. Хозяин Бэнсона не спешил, давая ему рассмотреть, как всё происходит. Наконец, пошли и они.
      (Первая странность, замеченная Бэнсоном, неприятно его уколола: в замок входили гости, и, разумеется, были в нём и хозяева, - но ни одно окно не осветилось огнём, все они оставались непроницаемо чёрными. Трудно отсмотреть и запечатлеть в памяти устройство дома и расположение комнат. Да ещё если был бы обычный дом! Нет, здесь - целый город.
      Не запомнить и за неделю. Однако Бэнсон старательно, пока смеркалось, смотрел и запоминал, - хотя бы то, что можно было успеть запомнить.)
      Темно было и за дверью. Но, когда миновали короткий тамбур и открыли главную дверь, слепящий свет прыгнул на Бэнсона с потолка и со стен.
      – А вот и Дюк! - закричал какой-то весёлый и развязный человек (похоже, он был слегка пьян), направляясь к Бэнсону и его спутнику. - Здравствуй, Дюк!
      – Пошёл к чёрту, Базилло, - демонстративно неуважительно откликнулся на приветствие спутник Бэнсона, сбрасывая, однако, на руки пьяненькому весельчаку свой длинный дорожный плащ.
      Базилло, как ни странно, не обиделся и даже не смутился. Подхватив плащ, он проворно накинул его на один из стоящих в ряд у стены манекенов. Потом заторопился к следующей входящей в холл паре.
      – А вот и горбун! - весело крикнул он, - привет, горбун! - И Бэнсон услышал раздавшийся за спиной хрипловатый, с подвизгом, голос:
      – Пошёл к чёрту, Базилло!
      Проворно и лихо поспешающий «к чёрту» слуга метнулся к манекенам, и ещё пара их накрылась дорожной одеждой - широким, но коротеньким, почти детским плащом и затейливым, плотным, с ремнями и клапанами рединготом, а безголовые шеи манекенов увенчались шляпами. Мимо действительно прошествовал невеликого роста горбун и сопровождающий его, с суровостью на лице и выпяченной грудью телохранитель. Очевидно, под рединготом у него из всей корпусной одежды имелись лишь два широкие кожаные ремня, которые сейчас пересекались на груди косым длинным крестом. Да и все остальные вошедшие с приехавшими гостями телохранители под плащами были до пояса обнажены. Они выставляли на общее обозрение могучие мышцы и следы былых схваток.
      – А ты, новичок, что стоишь? - услышал возле себя Бэнсон и, повернув голову, увидел Базилло, протягивающего руку за его курткой.
      Всё оружие, по требованию хозяина, Бэнсон оставил в карете, и сейчас снял куртку легко и быстро, не опасаясь, что выпадут из-за пояса пистолеты или острая, весьма неудобная для ношения Альбова Кобра. Базилло выхватил куртку, укрыл ею очередной манекен и, когда повернулся обратно, лицом к гостям - замер: Бэнсон протягивал ему полусоверен* (* Ползолотого). Рот слуги дрогнул, теряя беззаботную и хмельную улыбку. Он в полупоклоне принял в неуверенно протянутую руку монету и негромко сказал:
      – Это впервые за двадцать лет…
      Бэнсон вдруг остро почувствовал направленные на них взгляды и, повинуясь наитию, равнодушно промолвил:
      – Это ничего не значит. Если хозяин прикажет - я убью тебя в две секунды.
      Базилло, прижав руку с монетой к груди, обретая временно сброшенную напускную весёлость, сказал:
      – Это мы понимаем. Это вполне уважительно…
      А Бэнсон понял, что угадал и что поступил правильно: стекало напряжение с лиц, и взгляды отчётливо помягчели. Дюк кому-то довольно и многозначительно закивал. На том бы инициация* (* Иници а ция - в некоторых культурах обряд посвящения, - или в воины, или в члены племени, или в касту жрецов.)новичка и закончилась, но один из присутствующих подтолкнул дело дальше. Окрестованный толстыми, свиной кожи ремнями телохранитель горбуна насмешливо и довольно громко спросил:
      – Может, ты и меня убьёшь в две секунды?
      Не помедлив ни мига, Бэнсон поймал взгляд Дюка и спокойно спросил:
      – Можно?
      В невыразимо бесстрастном и уверенном голосе его были опыт и кровь. Повеяло могильным холодом. Торопливо отступил в сторону Базилло. Надсадно кашлянул, вскинув носатое личико, горбун. Смутная тень мелькнула в глазах ремненосца. Дюк торопливо проговорил:
      – Ни в коем случае! В этот дом съезжаются только друзья, и здесь место беззаботности и покоя.
      Бэнсон кивнул, подошёл и встал рядом с хозяином.
      – Прошу прощения, - послышался голос со стороны, - я просто любопытствую, - а вы действительно могли бы убить этого человека за две секунды?
      Бэнсон посмотрел на Дюка вопрошающе, и тот со значением прикрыл глаза: «можешь ответить».
      – Ну, не за две, - сказал рассудительно Бэнсон, отправив взгляд в крестовую грудь, - а за пять… или шесть.
      – А почему вы настолько уверены? - спросил тот же голос.
      – Это же видно. В серьёзном деле человек этот слаб. Знания об убийствах имеет поверхностные. Внутри, про себя, понимает, что слаб. Отсюда видно, - как он себя поведёт, если напасть на него - и видно, как этим воспользоваться. Секунд пять… или шесть.
      В холле воцарилась недолгая, но глубокая тишина.
      – Но как вы определили, что слаб? И что знает поверхностно?
      Бэнсон выдержал паузу, притягивая к себе всеобщее, пристальное внимание, и ответил коротко и убеждённо:
      – Слишком легковесно относится к смерти.
      Затем шагнул вперёд, в сторону горбуна, неглубоко поклонился и добавил:
      – Всё сказанное мною нельзя рассматривать как неуважение лично к вам.
      – Невиданно! - воскликнул кто-то из ранее прибывших гостей. - Честное слово, джентльмены, я готов аплодировать!
      Дюк просиял.
      – Дюк! - спросили его. - Откуда у тебя этот новичок?
      – На дороге нашёл, - не соврал Дюк, но вызвал смех, как над шуткой.
      В это время раздался звук скрытого гонга, как будто ударили в медный поднос размером с мельничное колесо, и тяжёлая, зелёная с жёлтым бархатная портьера в глубине холла стала разъезжаться на две стороны. За ней открылась уходящая вверх, на второй этаж, блистающая белым мрамором лестница с зелёным, по всей длине, и с золотой каймою, ковром. Лестница была освещена двумя рядами часто выставленных светильников.
      – Джентльмены! - торжественно крикнул командир манекенов. - Пора!
      Все повернули головы в его сторону, и он, отставив ногу и вытянув руку в сторону лестницы, с пафосом вымолвил заключительное:
      – За удачей!
      – Иди к чёрту, Базилло!! - хором сказали присутствующие и потянулись вверх по золото-бело-зелёным ступеням.
      Двинулся не отстающий от Дюка и Бэнсон.
      Лестница лишь в начале была широкой, парадной. Дальше она то сужалась, то вновь расширялась, то металась в стороны, то карабкалась вверх, то ускользала вниз на десятки ступеней. На каждом повороте и закоулке стоял неподвижный слуга в зелёной ливрее с золочёными пуговицами.
      И вот пришли, как понял Бэнсон, к конечной цели: небольшой комнате, обставленной с неописуемой роскошью. С потолка, по углам, свисали четыре серебряных канделябра, в каждом из которых горело по два, примерно, десятка свечей. Вдоль стен стояли малахитовые диваны, камень которых на сиденьях и спинках закрывали мягкие толстые набивки, обтянутые малиновой кожей. В центре комнаты находился серебряный круглый бассейн с грифоном, изо рта-клюва которого струился тёмно-рубиновый ручеёк. Вокруг бассейна, обручем, расположился стол из зелёного же малахита, в поверхность которого было врезано широкое цельнолитое золотое кольцо. Его чарующий, жаркий, пугающий блеск затеняли расставленные прямо по золоту фарфоровые чёрные чарки, перемежаемые раскрытыми табакерками с разными сортами табаку и фарфоровыми же овальными блюдами с привезёнными из колоний Новой Англии сигарами.
      Все телохранители заученно отошли к одной из стен и расселись на малиновые сиденья. Гости же отправились к другой стене (кто-то взял чарку, зачерпнул ею из бассейна и, выпив, сказал: «о, сегодня бургундское!»), и вдруг - Бэнсон стоял у входа и смотрел - стали снимать одежды и сбрасывать их на диваны. Когда на малиновые сиденья легли нательные, голландские дорогие рубахи, гости сняли и обувь. И затем, забрав у телохранителей сундучки, в чулках, неслышно ступая, прошли к действительно конечной цели затейливого вояжа: в открывшуюся за отъехавшей в сторону дверью соседнюю комнату.
      И Бэнсон сделал себе по достоинству оценённый им только впоследствии подарок: ввалился вслед за Дюком в эту же комнату. В компании телохранителей кто-то охнул, - на Бэнсона оглянулись, - и вдруг один из гостей рассмеялся:
      – Новичок! Ну, пусть осмотрится на первый раз, а, джентльмены?
      – Какой преданный! - так же со смехом вторили ему. - Ну, думаю, пусть?
      И ещё кто-то откликнулся:
      – Да ладно. Только к столу чтобы не приближался!
      Дюк обернулся, сказал:
      – Возьми стул, сядь у стены за моей спиной и исчезни.
      Его охранник кивнул и сделал, как было сказано.
      В комнате было разительно пусто. Только простой, из толстых дубовых плах, круглый стол и стулья вокруг него. («На столе как будто черти орехи кололи», - подумал Бэнсон, заметив и оценив состояние дубовой столешницы.) Больше, если не считать зелёной шёлковой драпировки на стенах и таких же четырёх канделябров, в ней ничего не было.
      Когда обнажившиеся по пояс гости расселись за столом и положили на столешницу руки, вошёл, ковыляя, некто слепой. Непонятного возраста, с тёмными впадинами выколотых или выжженных глаз, в зелёной ливрее. В руках у него был ларец. Довольно уверенно дойдя до стола, он утвердил на краю его этот ларец и, раскрыв, стал из него что-то выбрасывать. Бэнсон всмотрелся: какие-то похожие на небольшие табакерки бумажные пачечки. Сидящие за столом потянулись и взяли себе по одной. После этого слепец собрал лишние пачечки обратно в ларец, а на стол выставил стеклянную колбу, которую перевернул - и быстро поднял. Под ней мелькнула и замерла маленькая ящерица жёлто-песочного цвета. Секунду помедлив, она текучей стрелой метнулась к краю стола и, прыгнув на пол, исчезла. Тот, мимо кого она пронеслась, радостно хохотнул и бросил на середину стола свой «табакерочный» свёрток.
      – К удаче! - громко сказал он, на что горбун с досадою кашлянул, а слепец, собрав возвращённые ему пачечки, достал вовсе уж неуместные здесь предметы: молоток и длинный, в три грани кованный гвоздь.
      Тот же, мимо которого пробежала ящерица, снова взял в руки свёрток и, надорвав обёртку, обнажил новенькие, мелованного картона игральные карты. Наскоро стасовав, он выложил их в три ряда.
      – Пятая! - крикнул горбун, и после этого все по очереди так же стали называть цифры.
      «Счастливчик» брал указываемые карты и складывал их в стопку. Когда в его руки вернулась последняя, он передал стопку слепцу. Тот наощупь, над самым столом - чтобы никто не увидел картинку на нижней карте - старательно перетасовал. И затем всё повторилось: три ряда, цифры по очереди, и затем раздались голоса:
      – Стасовано!
      – Стасовано!…
      И вдруг кто-то сказал:
      – Ещё раз!
      «Счастливчик» безропотно разложил по столу всю колоду и снова; по указаниям в очередь, всю собрал. После этого уже все сказали «стасовано». И тогда слепец, чуткой рукой отыскав колоду, продвинул её в центр стола и, наставив гвоздь, несильно взмахивая молотком, пробил её насквозь и пришпилил к столешнице. И вдруг повисла мёртвая тишина! Её особенно подчёркивал шаркающий в отдалении шорох шагов удаляющегося слепого. У горбуна нервно дрожали длинные, суставчатые, похожие на паучьи, тонкие пальцы.
      – Что же, - дребезжащим взволнованным голосом разбил тишину горбун. - Антэ* (* Ант э - начальная, равная для всех участников ставка.)- по пять тысяч?
      И тотчас, как расколдованные, сидящие за столом зашевелились и завздыхали. Застучали крышки стоящих у ног сундуков. На стол посыпалось золото. Сначала каждый владелец складывал его возле себя, но потом, старательно пересчитав, выдвигал к центру, к колоде с торчащим над ней трёхгранным железным «чёртовым» пальцем. Когда звон монет прекратился, тот, вблизи которого пробежала ящерица, медленно протянул руку к колоде и, отслоив от неё верхнюю карту, потянул на себя, разрывая её от центра до края об одну из граней гвоздя. Остальные - по часовой стрелке - так же вытянули себе по одной карте. Так, в безмолвии, нарушаемом лишь шелестом учащённого дыхания, сидящие за столом набрали в цепкие руки по пять рваных карт. Всмотревшись в них, стали обмениваться короткими, но, очевидно, полными значения фразами:
      – Играю.
      – Мне - две (и, отложив поближе к золоту две свои карты, сказавший это протянул руку и оторвал две новые - на замену).
      – Одну. (И оторвал одну.)
      – Четыре. (Это Дюк.) «Ого!» - непроизвольно отреагировал кто-то. - Пас.
      – Пас.
      – Играю.
      Двое сказавших «пас» заученным, небрежным движением отодвинули свои карты и с интересом, и не без зависти посматривая на оставшихся игроков, стали переговариваться:
      – Двое играют на своих!* (* Имелось в виду - на своих первоначальных пяти картах, без замены.)Похоже, и у одного, и у второго сильный приход.
      – Мистер Трэк поменял лишь одну. Значит, в четырёх оставленных игра уже есть.
      – Жирондон взял две. Тут - сомнительно…
      – Нет, но Дюк! Он же никогда не рискует, а тут - сбросил четыре!
      – Дюк, похоже, надеется на свой талисман.
      – Это какой же?
      – Да тот, что за его спиной сидит. Громила. Шрам на щеке - как будто от пули.
      – Это не «Громила», - отозвался, не отрывая взгляда от карт, раскрасневшийся Дюк. - Его зовут… «Змей».
      – Прозвище построено на том, какой он коварный?
      – Нет. На том, как он жалит. - Жалом с ядом? - сыронизировал кто-то.
      – Нет. Летучими шпагами.
      Между тем взявшие себе дополнительные карты заплатили за них (холмик золота увеличился) и, подняв лица, стали смотреть друг другу в глаза.
      – Десять тысяч! - проскрипел горбун, поднимая из-под стола зажатые в сухих длинных пальцах два кошеля.
      – Уравниваю и добавляю пять, - произнёс Жирондон.
      – Уравниваю, - сказал Сонливец. - Обратите внимание - кладу пятнадцать.
      – Уравниваю и добавляю десять! - с нервной, пульсирующей, и оттого дёргающей всё лицо улыбкой, проговорил Дюк. - Обратите внимание - кладу двадцать пять.
      – Пас, - недовольно сказал последний и бросил карты, с тоской посмотрев на свою поставленную на кон горочку золота.
      – О-хо!! - злорадно воскликнул горбун. - Монтгомери сказал «пас»!
      – Итак? - спросил Дюк, поочерёдно глядя на оставшихся троих соперников.
      – Пас, - сказал Жирондон и отложил карты.
      – Пас, - с усилием сглотнув, сказал и Сонливец.
      – Уравниваю до двадцати пяти и вскрываю! - прошипел злорадно горбун.
      Добавив денег, он с торжествующей улыбкой открыл карты.
      – А!-А!-А! - с одобрением и в то же время многозначительно отреагировал один из выбывших в самом начале игроков. - Не зря мистер Трэк заменил только одну.
      – Карэ! - сообщил победно горбун. - Заменил одну, да и ту мог просто выбросить! Вот они, с самого начала пришли - все четыре!
      На столе перед ним лежали четыре дамы, и отдельно - семёрка пик.
      – Карэ, мистер Трэк, - произнёс Дюк, - это весомо. Только вы, вероятно, считаете, что если меняешь целых четыре карты - то неизменно приходит всякая подлая мелочь? Да, такая ко мне и пришла. Но как пришла, обратите внимание!
      И Дюк, под хор стонов и восклицаний открыл «мелочь»: двойку, тройку, четвёрку, пятёрку - и туза. Даже неопытный в карточных играх Бэнсон сообразил, что это очень весомо, так как все карты были одной, помеченной красными сердечками, масти.
      – Стрит-флэш! - отчаянно простонал горбун. - Мои деньги!!
      – Успокойтесь, владелец «карэ»! - сказал раскрасневшийся Дюк, сгребая со стола золото и сбрасывая его вниз, в свой сундук. - В любви повезёт.
      – Как хорошо, что я поосторожничал! - вскричал Жирондон, переворачивая свои карты картинками вверх.
      – О, фулл! - оживился Сонливец. - И у меня!
      Он выложил свои карты рядом с картами Жирондона, и если у того было три короля и две десятки, то у Сонливца - три восьмёрки и два туза.
      – Ну что же, - подвёл итог Жирондон. - Дюк взял восемьдесят восемь тысяч. Ну, на то он и дюк* (* Дюк - англ. - герцог.). Мистер Трэк «продул» тридцать одну тысячу, я - двадцать две, Сонливец - двадцать. Остальные - по пять. Ровная игра, джентльмены. Но обратите внимание, как пошла карта! Два фулла, каре и стрит-флэш - в один кон! Такое начало грозит эту ночь сделать памятной!
      Игроки встали, вышли из-за стола и направились в соседнюю комнату, где находились их телохранители. Встав вкруг бассейна, зачерпнули и выпили терпко пахнущей рубиновой жидкости. Появился слепец и зашаркал в покинутое помещение. Когда компания в него вернулась, оно уже имело первоначальный вид.
      – Однако, джентльмены, - заскрипел горбун, - это не очень-то честно!
      – Что именно, мистер Трэк? - вежливо спросил Жирондон.
      – Вот это! - горбун кивнул на прошедшего вслед за компанией Бэнсона.
      – Дюков талисман? - удивился Жирондон. - Полно ребячиться, мистер Трэк. Человек-талисман - не боле, чем шутка.
      – Нет, не это! - продолжал упрямиться Трэк. - Он в одежде! Мы все раздеты - чтобы никто не смог спрятать подменную карту в рукав или за ворот. Это - жёсткое правило, не так ли? А дюков телохранитель, присутствуя здесь, не раздет!
      – Довольно капризничать, мистер Трэк, - примирительно сказал Дюк. - Это сущий пустяк. - И, кивнув Бэнсону, добавил: - Сходи, Змей, разденься.
      Бэнсон вышел в комнату с бассейном. Его встретили осторожные усмешки остальных телохранителей: «выпроводили выскочку!» Но, когда Бэнсон обнажился до пояса, лица наёмных бойцов вытянулись, а усмешки пропали. То же произошло и с игроками, когда Бэнсон вернулся и сел на стул у стены, за спиной Дюка.
      – Да-а, - протянул уважительно и восхищённо Сонливец. - Убедительно смотрит со шкуры Змея его жизненный опыт.
      – Десятка два шрамов, - сосчитал Жирондон. - И все - мимо шуток! Откуда такой узор?
      – Турецкие ятаганы, - сказал, поудобнее устраиваясь на стуле, Бэнсон. - Ещё - кинжал, копьё и метательные ножи.
      – На щеке - это пуля? - поинтересовался Монтгомери.
      Бэнсон кивнул.
      – А почему только на одной щеке? Ты её проглотил?
      – Нет. Она не влетела, а вылетела. Выстрел был в лицо. Спереди-сбоку. А я в эту секунду кричал.
      – А вот ятаганы - это ведь был не один человек? Так расписать - нужна не пара рук, и не две.
      – Нас было трое против двух дюжин.
      – Ого! И все трое живы?!
      – Нет, не все. Урмуль погиб…
      – А вот это клеймо на груди, что оно значит?
      – Что я - раб валидэ-султан.
      – Это ещё кто?
      – Мать султана в Стамбуле.
      – И ты действительно был там рабом?
      – Нет. Это хитрость. «Охранная грамота» от янычар. Тут Жирондон перевёл взгляд на Дюка и быстро проговорил:
      – Продай мне его! За любые деньги!
      – Нет, - покачал головой Дюк. - Невозможно.
      – Даже за большие деньги?
      – Ни за какие. Я не нанял его. Он сам решил поступить ко мне на работу. Нас случай свёл. Он не берёт ни жалования, ни награды. Только покровительство от полиции, стол… и отсутствие лишних вопросов.
      – Слушай, Змей! - продолжал упорствовать Жирондон. - Переходи служить мне! Клянусь - не пожалеешь!
      Бэнсон свёл брови. Спросил:
      – У вас здесь, я вижу, весьма жёсткие правила? (Жирондон, взглянув на игральный стол, покивал.) Вот такие же жёсткие и у меня. И потом, уважаемый сэр, если вы берёте в высокодоверенные помощники человека, который с лёгкостью уходит от своего покровителя, то как вы можете быть уверены, что он с такой же лёгкостью не уйдёт однажды от вас?
      Кто-то из присутствующих рассмеялся, кто-то одобрительно хлопнул в ладоши. Дюк сидел, расплывшись в довольной улыбке.
      – Однако, к делу, джентльмены! - недовольно скрипнул горбун, указывая узловатым «паучьим» пальцем на стоящего поодаль в почтительном ожидании носителя ящерицы.
 

      Ящерица - такая же песочно-жёлтая, но с едва заметным зеленоватым отливом - пробежала между Монтгомери и Сонливцем.
      – Пожалуй, спорно, - сказал Сонливец.
      – Монету, - пожал плечами Монтгомери. - Мой - аверс* (* А верс - лицевая, р е верс - оборотная стороны монеты.).
      – Мой - реверс, - согласно кивнул Сонливец.
      Бросили на стол монету, и она, покрутившись, легла аверсом вверх.
      – Монтгомери - первое слово, - проскрипел слегка пьяный горбун.
      Вновь под пристальными взглядами всех присутствующих были стасованы карты, и гвоздь пронзил и пришпилил колоду к столу. «Казалось бы - мелочь, - подумал Бэнсон, - а как надёжно. Такую карту не передёрнешь.»
      – Антэ - по пять тысяч? - поинтересовался Монтгомери.
      – Пусть будет по пять, - согласно ответили ему сидящие за столом.
      Застучали крышки денежных сундуков. Зазвенело на столешнице золото. Игроки отшпилили себе по пять карт. Примолкли.
      – Это закон! - с досадой проговорил Жирондон. - Если в первом кону всем пришла сильная карта, то в следующем - одни клочки… Пас! - и он бросил недалеко перед собой свои карты.
      – Даже поменять не попробовал? - спросил его Сонливец. - Ведь пять тысяч теряешь…
      – Менять уже поздно! - почти взвизгнул горбун. - Он сказал уже «пас»! Слово сказано!
      – Я и не спорю, уважаемый Крэк, - примирительно- насмешливо произнёс Жирондон. - Я всегда помню, что говорю.
      – Да, клочки не склеишь, - вздохнул Монтгомери и, откладывая карты, разочарованно выдавил: - пас.
      – Пас, - не решился на игру и Дюк, не унявший ещё трепетной дрожи от недавней удачи. - Лучше пары* (* Пара - две одинаковые карты, самая слабая комбинация в покере.)ничего в этом кону не придёт.
      После замены карт «отдали» игру ещё двое. Теперь на деньги, внесённые в банк, претендовали лишь горбун Крэк и Сонливец. Если идти по часовой стрелке от Монтгомери, слово было за Сонливцем. Помедлив для важности, он сказал:
      – Добавляю сорок пять тысяч!
      За столом раздались одобрительные восклицания, - впрочем, негромкие, вполне приличествующие светской компании.
      – Ты блефуешь, - неуверенно проскрипел горбун, вонзившись взглядом в «рубашки» карт своего визави* (* vis-a- vis (франц.) - «тот, кто напротив».), как будто хотел сквозь картон рассмотреть их лицевые стороны.
      – Отчего же, мистер Крэк, - спокойно ответил Сонливец. - Я считаю, что у меня весьма хорошая карта.
      – Ты блефуешь! - скрипнул зубами горбун и, положив карты на край стола, полез в свой сундук. - Уравниваю твои сорок пять и добавляю пятнадцать!
      – Очень хорошо, - так же положив карты на край, ответил Сонливец и поднял и поставил на стол свой сундук. - Уравниваю ваши пятнадцать и добавляю (он выложил всё содержимое своего сундука)… семьдесят три с половиной.
      – Ка-ак!… - поперхнулся горбун.
      Его длинные подвижные пальцы стали метаться, судорожно ощупывая то свои выложенные рубашками вверх карты, то сундук, то свою выступающую острым клином цыплячью голокожую грудь.
      – У меня только… пятьдесят девять!
      – Вы правила знаете, мистер Крэк, - жёстко произнёс в напряжённой тишине выложивший деньги Сонливец. - Или уравнивайте мои семьдесят три с половиной, или говорите «пас».
      – Но у меня… такая карта… джентльмены! - он поднял лицо, выпучив глаза, полные мольбы и страдания. - Не одолжит ли мне кто-нибудь из вас четырнадцать с половиной тысяч? А, мистер Дюк, мистер Монтгомери! Это же смешная сумма! Как только вскроем карты, я немедленно верну - вдвое, втрое…