— Сколько нам ещё ехать?
      — Не знаю. Дорога непредсказуема. Может, еще день-два, а может — пару недель.
      — Я умру от скуки, — простонал Женька.
      Наромарт критически оглядел маленького вампира.
      — Мне кажется, что это будет тебе крайне затруднительно. Во-первых, ты и так мертв. Во-вторых, я немало слышал о битвах с вампирами, и никто не пытался победить их при помощи скуки.
      — Это от недостатка воображения, — буркнул мальчишка.
      — Может быть, — легонько кивнул головой Наромарт. — Однако, как учит великий Гипократикус, идеи следует проверять практикою. Таким образом, ежели через пару недель ты распадешься на части, то я постараюсь оповестить мир о новом способе борьбы с вампирами.
      — Да ну тебя… Когда ты был вампиром, я над тобой так не шутил.
      — Ты вообще не шутил. Был такой робкий и замкнутый.
      — Я бы хотел посмотреть на тебя на своем месте.
      — Лучше не желай — кто знает, чем тебе за это придется расплатиться, если вдруг сбудется, — вздохнул Наромарт.
      Женька понял, что сказал лишнее. Полудракон очень переживал, что вампиризм перекинулся с него на Женьку и Анну-Селену, но поделать с этим ничего не мог.
      Сам Женька как раз видел в своём новом состоянии больше плюсов, чем минусов. Во-первых, теперь он мог по ночам превращаться в летучую мышь и летать, что было очень прикольно. Во-вторых, вампиры не умирают от старости. В-третьих, он стал гораздо сильнее. В-четвертых… Долго можно перечислять.
      Конечно, недостатков тоже хватало: ни на пляже толком поваляться, ни искупаться… Хотя кольцо Элистри всё-таки позволяло достаточно долго находиться под прямыми солнечными лучами. В самых тяжелых условиях — два дня, а повезет с погодой — можно и целую неделю жить как человек. Только не больно и хотелось.
      На передок повозки выбралась Анна-Селена с корзинкой в руках.
      — Есть хочешь? — обратилась она к Женьке.
      Тот кивнул, запустил руку в корзинку, вынул куриное яйцо и с наслаждением впился в него клыками. Сырые яйца оказались вполне приемлемой пищей на вкус, а недостатка в них не было: раз в два дня Наромарт молился Элистри о ниспослании пищи — и получал просимое. Сам он, правда, предпочитал овощи и фрукты, что тоже логично: полудракону — полудраконово, а вампиру — вампирово.
      "Полетать что ли?" — подумал подросток. Скучища и впрямь неимоверная. С тех пор, как восемь дней назад они вышли на Дорогу, не происходило абсолютно ничего. Днями он и девчонка отсыпались в своих гробах внутри фургона. А после заката Наромарт запрягал конька-трудягу, и тот медленно тащился вперед по Дороге. И ни одной живой (или не живой) души не встретили.
      Сначала немного развлекало, как дичился конь, видимо, по запаху чуя в детях нежить, но потом он то ли привык, либо некромант его как-то успокоил, во всяком случае, он перестал обращать внимание на вампиров. У Женьки иногда возникала озорная мысль — куснуть конягу и посмотреть, что из этого получится, однако, всерьез этого делать он не собирался. Во-первых, это означало минимум огромный скандал, а, во-вторых, ежели мадмуазель Виолетта и Наромарт сказали ему полную правду, то никакого желания превращаться в кровавого маньяка, озабоченного только вкусом крови, у подростка не было. Не Чикатило же он какой-нибудь, в самом-то деле.
      — Ань, давай полетаем? — предложил он.
      — Не хочется…
      Спутникам дорогу переносить было гораздо легче. Анна-Селена взяла в путь альбом и много рисовала. Получалось у неё очень здорово, Женьку даже легкая зависть пробирала.
      А Наромарт старательно изучал магию: то листал толстые книги, подаренные мадмуазель Виолеттой, то что-то увлеченно чертил на покрытой воском доске большим медным стержнем, то приколдовывал. Оценить успехи полудракона Женька не мог, но, судя по настроению некроманта, дело продвигалось неплохо. К тому же, именно на Наромарта ложился уход за конем: вампирам ухаживать за собой животное всё же не позволило бы. Ну, а ночью он управлял этим самым конем, тащащим фургон.
      Словом, эта ночь по всем признакам должна была стать для них такой же скучной, как и все предыдущие. В этом подросток окончательно уверился ровно за минуту до того, как коняга одолел очередной подъем. С вершины холма отчетливо был виден огонек костра, горящего за пару миль впереди…

      В путь предстояло отправиться ранним утром, так что завтракали вообще затемно. Короткий сон не принес Петру облечения, дружинник был вялым, как снулая рыбина. Кусок в горло не шел.
      — Литвин, ты чего не ешь, будто больной кутенок? — потрясая полуобглоданным куриным крылом, поинтересовался Никита.
      — Это тебе только бы жрать… — проворчал в ответ Петр.
      — А чего не пожрать-то? Пост кончился, а настоящего воина должно быть много. Вот и жрем-с…
      — Вот когда меня на мечах победишь, то и будешь настоящим, — беззлобно поддел друга Петр и прихлебнул из чарки-уточки ржаного квасу.
      Никита был парень неплохой, только вот излишне наивный, да и лишнего много болтал. Зато хорош в бою и надежен. Не раз они дрались рядом — Петр Литвин и Никита Ведьмедь: плечом к плечу, а то и спина к спине. Забыли уж, сколько раз друг другу жизни спасали. Но вот от Никитиных подначек Петра это не уберегало.
      — Нет, Литвин, ты прям как Кириллка: того и гляди — заснешь, — не унимался дружок.
      Кириллку, своего младшего брата, еще отрока — четырнадцать исполнилось где-то перед Введением, Никита уговорил тысяцкого взять с собой в Кернаву. Тот, услышав новость, радовался вовсю, но, похоже, переволновавшись, всю ночь не спал и теперь сидел насупленный, часто моргая глазами с длинными ресницами, да зевал украдкой, прикрывая рот ладошкой. А потом мелко его крестя — чтобы бес ненароком не влез.
      — А бражки-то чего на стол не поставили, а батюшка-посол? — Никита перебросил своё внимание на сидевшего во главе стола псковского тысяцкого Твердислава, ныне волею князя — посла к князю Трайдяну в Кернаву. Тот недовольно засопел.
      — Неча бражничать, аки смерд беспутный. Сказывали, в приграничных лесах лихие люди повадились купцов грабить.
      — Так тем более, надо чарку-другую бражки принять, да и повстречать тех разбойничков. Эх, слева тать, справа — тать. Приятно с похмелья чеканом помахать.
      — Языком ты горазд махать, Ведьмедь, — проворчал дружинник Флор Козел, сумрачный мужик лет сорока. Он, Петр, Никита и еще четверо воинов из княжеской дружины должны были охранять Твердислава да дьяка Селивестра в пути от Пскова до Кернавы. Сейчас всё посольство заканчивало завтрак, после чего надлежало пуститься в путь.
      Петр хотел было отведать малосольного огурчика, но тут дверь отворилась, и в трапезную вошел княжий челядник Савоська.
      — Петр, а Петр, князь-батюшка тебя кличет.
      — Как кличет? — удивился тысяцкий. — Нам же выезжать надо, князь-то сам велел отправляться пораньше.
      — Про то князь ведает, — уклончиво ответил Савоська, отступая от дверей в глубь сеней.
      Петр торопливо поднялся, перекрестился, пробормотал молитву и, прихватив лежащий рядом на лавке теплый плащ, поспешил за Савоськой.
      На дворе мало что темно, так еще ветер задувает, да и снег сыплет вовсю. Не видать почти ни зги, разве только в окошках недавно отстроенной князем церкви Святого Федора Стратилата свет горит: знать отец Андрей заутреню служит. Перекрестившись на неразличимые во тьме купола церкви, Петр поспешил к княжьим палатам. Хорошо хоть не очень холодно, даром что время крещенских морозов. Видно, теплой выдалась эта зима — только сретенские морозы и остались, а там уж скоро Новый Год - и лето на носу. Летит время… Когда мальчишкой был — дни тянулись, как сейчас недели летят, а год тогдашний — за десять сегодня. Давно ли отец учил его с Томасом мечом владеть, а вот уж более десяти лет прошло, как жизнь Гая из Ноттингема оборвала шальная стрела, пробившая грудь при Ракоборе…
      За этими невеселыми размышлениями Петр одолел недалекий путь до княжьих палат. Плащ в сенях оставил — в хоромах было натоплено очень жарко: князь Довмонт уже стар, да еще и последнее время нутром расхворался. На Рождество Богородицы, несмотря на немочь, съездил в Лавру, отстоял службу, но с тех пор с постели не вставал. Пётр открыл скрипнувшую дверь и вошел в спальню князя, Савоська остался в горнице. В спальне было темно, лишь немного разгоняла тени по углам мерцающая перед образами лампадка. Перекрестившись на красный угол, Петр поклонился.
      — Проходи, Петр, — голос князя Довмонта, или как называли его псковичи Доманта звучал слабо, но отчетливо. — Садись у кровати.
      Быстро привыкшие к полумраку спальни глаза Петра различили табурет у княжеского ложа. Он подошел и присел. Лицо князя, исхудавшее, с запавшими глазами выступало из мрака подобно лику аскета. Да, сдает княже, так ведь годков-то ему сколько…
      — Слушай меня внимательно, Петр. Долго не решался я сказать тебе слово или нет, ибо не моя это тайна и не судья я тебе, и отцу твоему, и брату.
      Чего угодно ожидал от князя услышать Литвин, но только не эдакое. Живешь себе тихо и незаметно, тайну свою блюдешь, а оказалось, тайна-то — вовсе и не тайна. Ежели князь знает про долю Хранителей, да про артефакты…
      — Я не мог отказать твоей просьбе. Семнадцать лет почти не видел ты своего брата. Может, больше вам не суждено увидеться в этом мире… Но велика и опасность. Отец твой, Гай, спас мне жизнь тогда, в Воруте…
      Петру вспомнилась та битва. Люди Тренёты нагнали их в сосновом лесу. Он, ни разу в жизни не вступавший в настоящий бой четырнадцатилетний отрок, вдруг забыл все отцовские наставления и совершенно потерял голову.
      Бой вспоминался отдельными отрывками.
      Вот прямо на него мчится жмудянин с рогатиной в руках, а он как зачарованный смотрит на нацеленное в грудь перо. В последний момент он стряхнул с себя оцепенение и увернулся от удара, но сам даже и не попытался атаковать врага и жмудянин пронесся мимо. И тут же откуда-то вырос дружинник, в памяти на всю жизнь остался холодный взгляд его бесцветных глаз. Первый его удар Петру удалось отвести, от второго он уклонился, а третий хотя и не полностью, но достиг цели: Петр неудачно парировал, и меч скользнул по защищенному кольчугой левому плечу. Кольчуга выдержала, но по руке разлилась резкая боль, и сразу не стало сил держать щит. Следующий удар его бы прикончил, но на его счастья откуда-то подоспел дружинник Довмонта и отвлек на себя внимание врага.
      Дальше он помнил себя уже пешим, едва успевающего спасаться от атак воина с топором. Силы были на исходе, рука жутко болела и лезвие секиры мелькало всё ближе и ближе от его лица. И опять повезло: он сумел уклониться от очередного удара, и топор глубоко вонзился в ствол могучей сосны. Почувствовав момент, он отчаянно бросился вперед и, прежде чем воин успел что-либо сделать, из последних сил кольнул его мечом в живот. Время вдруг сгустилось, Петр отчетливо помнил сопротивление кольчуги, его успел охватить ужас неизбежной гибели. Но кольчуга всё же не выдержала удара, и меч неожиданно, неправдоподобно легко пошел дальше, вглубь тела. Воин успел только удивленно на него посмотреть, не понимая, что его жизнь уже окончилась, а потом с глухим стоном рухнул назад, и Петр опять поразился глазам, остекленевшим, упершим невидящий взгляд в далекое небо… Может быть, в Высокое Небо…
      Он так и стоял над телом впервые в жизни убитого им человека, и любой, кто захотел бы, мог тут же его убить без всяких помех и сопротивления, но стычка уже кончалось, и кончалась она победой людей Довмонта. И вскоре отец, разгоряченный боем, пощечиной привел его в чувство. А позади отца стоял Томас. Брат в отличие от него не потерял в бою головы и держался за спинами старших. Его жизни не угрожала опасность, но в тот день он и не начал счет воина своим победам в поединках…
      Может, именно разное поведение братьев и подтолкнуло отца сделать между ними именно такой выбор, как он сделал несколько дней спустя. Гай очень любил жену, но долг перед своим князем и господином почитал выше любви. Ядвига же ни за что не соглашалась покидать Литву. Так и не сумев договориться, муж и жена разлучились. Как оказалось — навсегда. И разлучили близнецов. Как оказалось — на долгие семнадцать лет. Если, конечно, им сейчас доведется встретиться в Кернаве. Хранитель Томас получил на прощания от отца волшебный охраняющий перстень. Архив же и меч Гай забрал с собой в Псков. И теперь, по смерти отца всё это находилось в распоряжении Хранителя Петра, старшего княжьего дружинника Петра Литвина.
      — Еще раньше он спас моего старшего брата Вайшвилкаса, — продолжал князь…
      Петр знал и эту историю — отец не раз ему рассказывал, как на его пути неожиданно встретился таинственный монах, преследуемый конными воинами. Отец и не думал, что эта встреча определит его жизнь: помог он добраться спасенному им иноку до Воруты, а тот возьми да и окажись старшим сыном Великого князя Литовского. Замолвил Вайшвилкас за своего спасителя словечко отцу — так и осел Гай из Ноттингема в дружине славного Миндовга. Позднее стал охранником его младшего сына Довмонта, ныне — князя Тимофея Полоцкого, что лежал сейчас перед Петром.
      — Ныне же я отдаю малую часть долга отцу, предостерегая сына. Знаю, что страждешь ты от разлуки с братом своим, Томасом. Но предостерегаю: не пытайся склонить его к измене Трайдянису. Разные у вас пути и не сойтись им сейчас. Ежели будет угодно Богу, то когда-нибудь всё снова вернется в руки одного хранителя. Но пока это невозможно. Не будет благословенно дело, на измене построенное. Верю я в твою честность перед Псковом, должен и Томас быть верен Кернаве. Не искушай его, Петр. Мир полон соблазнов, но горе тому человеку, через которого соблазн входит в мир. Моли Господа, чтобы не искушал тебя этот грех.
      Довмонт зашелся в кашле.
      — Княже… — в смятении вымолвил Петр.
      — Ступай, — тихо, но твердо прервал его князь. — Я всё сказал. Боле помочь тебе я не властен, один лишь Бог…
      — Прощай, княже, — вымолвил дружинник, покидая опочивальню.
      Слабая рука князя Довмонта, во Святом Крещении Тимофея, Псковского перекрестила закрывшуюся дверь.
      — Господь простит…

       Северный городок. 23.55 Боевая тревога!
      На плацу пахло талым снегом и соляркой.
      Сергей говорил правду: подполковник Асхадов был предельно требовательным, но зато и боевая подготовка его части оказалась на высшем уровне. Семь самоходок в считанные минуты вырулили на исходные позиции и теперь стояли в полной готовности двинутся в город. Немного в стороне Клоков что-то резко объяснял рыхлому растерянному майору, Балис предположил, что это тот самый замполит полка — майор Флягин, о котором он успел краем уха услышать, пока разговаривал с Ритой. На него оставляли командование остающимися в расположении части — лишь бы не брать с собой в город.
      Перекрывая шум моторов, из-за угла донесся топот. Балис прикинул, что к ним бежит не меньше пары взводов. В следующий миг его догадка подтвердилась: на плац высыпали спецназовцы. В бронежилетах поверх пятнистых комбинезонов и круглых шлемах с поднятыми триплексами, они быстро и четко строились напротив машин. Бежавший первым командир спецназовцев уверенно двинулся к Асхадову и Гаяускасу. Метра за четыре перешел с бега на строевой шаг, отдал честь.
      — Товарищ подполковник. Сводный отряд специального назначения по приказу заместителя министра обороны Советского Союза на пункт сбора прибыл. К выполнению приказа готовы. Докладывал командир отряда майор Хрусталев.
      Хрусталев так Хрусталев, подумал Балис. Хотя четыре месяца назад был ты майором Карповцевым и спецназ твой подчинялся не Министерству Обороны, а Комитету Государственной Безопасности. Только сейчас об этом никто ничего не скажет: ни узнавший Хрусталева-Карповцева капитан Гаяускас, ни узнавший, конечно, морпеха спецназовец.
      — Командир полка самоходных артиллерийских установок подполковник Асхадов. Начальник штаба полка майор Клоков. Помощник командира полка капитан Гаяускас, прикомандирован из морской пехоты. Товарищи офицеры!
      Серега молодец, успел подбежать. А замполит так и остался где-то там, ртом воздух ловить от удивления. Да, только такого вояки рядом в боевой обстановке и не хватает.
      — Так, майор, размещаете ваших ребят на броне, и движемся к телецентру. Подходим, вы слезаете и выполняете приказ, мы стоим на площади и ждем приказаний командующего операцией. Всё верно?
      — Так точно, товарищ подполковник.
      — Я буду в последней машине. Майор Клоков — в головной. Вы где разместитесь?
      — На броне второй.
      — Хорошо, вторая от нас, бортовой номер сто девяносто шесть. Капитан Гаяускас, ваше место во второй машине, командир экипажа — старший лейтенант Гордеев. Обеспечите связь с майором Хрусталевым.
      — Есть.
      — Сверим часы. На моих двадцать три пятьдесят семь.
      — Есть двадцать три пятьдесят семь.
      — Всё, по местам.
      Боевая тревога. Это очень редкое событие. Немало людей прослужили в армии и ни разу не услышали такой команды. Но сейчас не вскрывались сейфы с оперативными планами. Только три грузовика с солдатами комендантской роты, десяток танков и семь САУ с абсолютно противоуставным десантом на броне покинули городок. Только — или всего?
      Чтобы выпустить даже эти машины, потребовалась огромная работа. В соответствии с приказом, танки и «Акации» шли, имея только холостые выстрелы для пушек. В соответствии с приказом, от обычных экипажей остались только механики-водители и заряжающие. На остальных местах работали офицеры. Наконец, через несколько минут после выезда из городка, колонна остановилась, чтобы принять на броню еще бойцов Вильнюсского ОМОНа.
      Все это ни с чем не вязалось. Не случайно распоряжения отдавались так, что было ясно — те, кто их отдавал, действуют всерьез. Чтобы написать на листе из блокнота "В нарушении статей таких-то Полевого Устава, в связи с боевой необходимостью, ПРИКАЗЫВАЮ" нужна особая смелость. Никак не меньшая, чем у тех, кто шел на тараны и кидался на амбразуры. Приказы были отданы теми, кто имел на это право. И поэтому через полчаса мощные танки и еще более вальяжные «Акации» подошли к телебашне.
      Их ждали не тут, их ожидали у Парламента. И поэтому те, кто уже третьи сутки митинговал у телецентра, опешили, растерялись. А бронированные машины развернулись в полукольцо, и спецназовцы и омоновцы сыпались с них, устремляясь к входу в телецентр. Выпрыгнувшие из грузовиков бойцы комендантской роты бежали вслед, пытаясь образовать живую стену и оттеснить митингующих с площади перед телецентром.
      Сидящий внутри «своей» САУ (правой рукой прижимая к уху шлемофон с наушником, в левой зажата рация от Хрусталева — у спецназа для внутренних переговоров своя частота), Балис облегченно вздохнул. Главное — без крови. Не как в Тбилиси (хотя там было совсем не так, как Собчак по телевизору распинался, но люди-то погибли по-настоящему).
      — Все хорошо, — услышал он в шлемофоне чей-то уверенный голос. — Пугните их.
      АСТРА!
      Будто стекла посыпались на брусчатку. И тотчас же эфир запомнился перекрывающими друг друга криками и матюгами. В триплекс Балис увидал, что на площади началась паника.
      — Черный, что там творится? — донесся из спецназовской рации голос Хрусталева. — Почему стрельба боевыми…?
      В конце фразы майор добавил несколько крепких словечек, и на то была причина: действительно, выстрелы. Редкие. Непривычные. Ничего себе! Откуда ему знать, что твориться. Он вжался в триплекс.
      Судя по звуку, стреляли чем-то винтовочного калибра, но непривычно громко. Несколько человек — это Гаяускас заметил — лежали на камнях. В разных концах площади, залитой лучами прожекторов.
      А один из последних спецназовцев, спрыгнувший с их САУ и бежавший к проходной телецентра, упал. Плохо упал — с поворотом. Вскочил. Броник выручил. Хотя… Почему тогда кровь?
      — Второй, четвертый, пятый, шестой и восьмой — к первому в гнездо. Как поняли? Прием! — это уже на общей волне, перекрывая общую ругань. И тут же снова Хрусталев: — Черный, приготовиться, иду к тебе, встречай.
      Балис в триплекс наблюдал, как из дверей телецентра появилась фигура в камуфляже и перебежками и перекатами стала приближаться к его САУ. Майор работал так, словно оказался в серьезном уличном бою, но Балис его понимал: лучше перестраховаться, чем словить шальную пулю. Когда Хрусталев поравнялся с «Акацией», Гаяускас отдал шлем сержанту-водителю и выпрыгнул из люка. Следом за спецназовцем где бегом, где перекатом они добрались до дверей выходившей на площадь парикмахерской.
      Внутри там было не скучно. В гардеробе на табуретке сидел худощавый старлей из комендантской роты, которому перевязывали пробитую пулей руку. Белыми от боли и злости глазами он смотрел в зеркало, а матюги разбавлял фразами:
      — Семецкого убить! Раскатали губу! Меня много кто убить хотел! Много таких! Не дождетесь!
      Штаб был развернут в комнате ожидания перед женским залом, столик и стулья сволокли подальше от окон. Мельком Балис углядел спины Клокова и Асхадова. Командовал всем какой-то незнакомый генерал-майор.
      — Хрусталев, где вас черти носят? — заорал генерал на вошедшего спецназовца. — Что у вас там?
      — Телецентр взят под контроль. Сопротивления не оказано. Аппаратура обесточивается. Есть раненые среди личного состава, — четко рубил фразы майор.
      — Хорошо, пора заканчивать эту бодягу. Подтяните технику поближе к телецентру, комендатура, выдавливайте народ с площади нафиг. И никакой стрельбы, ясно?
      — Так точно.
      — Выполняйте!
      Танкист с двумя большими звездочками на комбинезоне отправился к выходу. Асхадов остался на месте.
      — Товарищ генерал-майор, пусть командующий операцией подтвердит приказ двинуть установки. В такой ситуации это опасно. Гражданские могут попасть под гусеницы.
      — Это приказ, подполковник!
      — Без подтверждения командующего я установки не двину.
      — Вы отдаёте себе отчёт в своих словах, Асхадов? Это невыполнения приказа! Под суд пойдёте!
      На скулах подполковника заиграли желваки. Он побледнел, но ответил твёрдо:
      — Я — советский офицер и коммунист. И бронетехнику против гражданских без прямого приказа командующего операцией не двину!
      — Кто здесь еще от артиллеристов? — по лицу генерала пошли багровые пятна.
      — Майор Клоков, начальник штаба полка!
      — Майор, примите командование и выполняйте приказ!
      Балис видел, как окаменело лицо Сергея.
      — Никак нет, товарищ генерал-майор. Двинуть технику — значит подвергнуть опасности жизнь гражданских лиц.
      — Хорошо, — неожиданно согласился генерал. — Потом с вами поговорим. Пусть установки стоят на месте. Хрусталев, заканчивайте с телецентром и со снайперами. Быстрее. Все свободны.
      Офицеры выбрались обратно в гардеробную. Старлей, получив дозу морфина теперь мирно кемарил в углу.
      — Так, подполковник, заберу-ка я себе капитана твоего, — обратился Хрусталев к Асхадову. — Сдается мне, что лучше ему будет, если он у вас не будет больше светиться.
      — Верно, — кивнул Асхадов. — Оставайтесь с майором, капитан.
      — Давай, Балис, счастливо, — откликнулся Клоков.
      — И тебе. Надеюсь, еще увидимся, — крепко пожал руку друга Балис.
      — Ага, еще посидим вместе, — пробормотал за спиной Хрусталев. — Только это потом. Короче, одного гада, я, похоже, засек. Давай, глянь чердак вон в том доме. Держи.
      Хрусталев протянул ему свой пистолет.
      — А…
      — Давай, капитан, базарить некогда. Тут насмерть убивают.
      — Да если там сидит настоящий снайпер, то у него рядом страхующий. Меня одного просто ухлопают.
      — А где я тебе людей возьму? Своих дать не имею права. А срочников из комендантской роты… Возьмешь?
      Нет, срочники из комендантской роты капитану Гаяускасу были не нужны. Если там сидели действительно настоящие снайпера — то шансов выжить у пацанов не останется никаких. Рисковать чужыми жизнями он не собирался, придётся решать проблему самому.
      — Обойдусь. Ладно, жди…
      — Ни пуха…
      — Пошел ты к черту, стратег хренов.
      — Уже в пути…
      Последней фразы Балис не слышал, он уже выскочил из помещения в темноту улицы. Перво-наперво надо было бы разобраться с тем, что творилось на площади, но… Вспышка! Балис засек ее боковым зрением. Не на площади. Не из окон телевидения. Градусов двадцать правее. Крыша? Чердак? Плевать, сейчас…
      — Пятый! Дом с кариатидой! Верх! Оттуда стрельба!
      — Прекратить стрельбу! Всем прекратить стрельбу!
      А они не стреляли. Просто, похоже на площади снова НАЧАЛОСЬ.
      Он бежал мимо телецентра, засунув рацию, надрывавшуюся "Прекратить стрельбу, мать вашу!" за пояс и держа в правой руке пистолет.
      Плечо! Гаяускас как раз начал «перекат» — шестое чувство подсказало, что сейчас займутся им. Поэтому удар был только по плечу — дырка в шинели, делов — то…
      Дом. Подъезд. Замок. Нога. Лестница.
      Похоже, отсюда. Значит, мне сюда. Хороший подъезд — пахнет сосной. Дорожка на лестнице — чистая. Чистая? Ладно, разберемся.
      Вот и люк на чердак. Эх, все равно! Рисковать надо. Рванул люк, перекатился… Ничего… Нет, ребята, не снайперы вы, вы просто стрелки. Может, очень хорошие, но — только стрелки. Нет страхующего — поставь растяжку. Нет гранаты — поставь хоть пищалку какую-нибудь… Не учили вас, ребята, как надо воевать. И хорошо, что не учили…
      Чердак. Удивительно — без голубей. Ага… Котом пахнет. Тогда ясно… Балис подбирался к окну, выходящему на крышу, когда оно распахнулось, и человек в маскхалате начал поднимать непривычно толстый ствол винтовки.
      Хрен тебе! И две пули — в предплечье и колено. Никакой бронежилет не поможет.
      Тут самое время отдышаться. Это можно сделать — противник присел. Нехорошо ему, как нехорошо…
      — Ты кто? Отвечать быстро, не думая! — С этими словами Балис аккуратно положил «холодильник» на пол. Из ствола, понятно, воняло пороховой гарью. Не один выстрел, не два…
      — Я…
      Звон стекла, голова снайпера дернулась, а на Балиса хлынула кровь и мозг. Еле отскочил. Да… Дела… Одно хорошо — он перчаток не снимал. Пока. Интересно, почему хорошо?
      Только рация у трупа на груди надрывалась переговорами:
      — Lavonai kur? Man reikia lavonЬ! Melynas, baltas, ko kraptotes?!
      — BШsim po penkiЬ minuХiЬ, morge uЧtrukom.
      — Well…
      — Vade, a? — sektorius trys. чurnalistus pas mane greiХiau, Хia kaЧkЮ tanku suvaЧinКjo Ak kad juos kur.
      Ах чтоб их…
      — A? septintas. Penktas i?vykЙs, penktas ivykЙs. Vade, pakeiskite daЧnА.
      — Visiem б рeрtа daюnб.
      И — как будто ножом отрезало. Это не любители. Организовали все это — профи. Исполнителей, конечно, с бору по сосенке подбирали, но за ниточки дергали профи. Только вот — чьи профи? Если судить по вклинившемуся английскому слову, то… А может слово это и вклинилось именно для того, чтобы по нему судили. Такие вот случайные слушатели вроде него…
      Ого! А ведь винтовка-то совсем незнакомая! А ну-ка, ну-ка… Во как! Совсем хорошо. В руку Балису прыгнул «длинный» советский патрон зеленого цвета.
      Это не лезло уже ни в какие ворота. Балису приходилось видеть патроны с такой маркировкой только в лейтенантские годы. Потому, что в зеленый цвет красились только караульные патроны. А из того оружия, к которому может подойти такой патрон, в караул можно пойти, пожалуй, только с карабином образца одна тысяча девятьсот сорок четвертого. Значит, этому патрону… Балис посмотрел на донышко.
      Час от часу не легче! Патрон не имел маркировки на дне гильзы! Вот это да… Тогда еще парочку — Бог троицу любит, как известно. Такого просто не могло быть. Никогда. Дело в том, что патроны производят — миллионами. Поэтому партия без маркировки — это то еще… Это просто не могло не всплыть! Не имело права! Сунув патрон в карман бушлата, Балис попробовал показать старый, как мир трюк — выставить в окно шапку. Результат — две дырки. Однако…
      Внезапно Балис понял, что ситуация очень сложна. С чердака он, положим, слезет… Не здесь, конечно, а в другом подъезде… Вот он, люк… А дальше?