Нам тоже не хватало квалифицированных специалистов. Одно время первостатейной проблемой стало изготовление поршневых колец. Изнашивались они быстро, а запасов у нас никаких не было. Пришлось обратиться за помощью к одному из ленинградских институтов. И он выручил нас. Его сотрудники нашли довольно удачный состав шихты для отливки болванок. Специалисты ремонтных мастерских вытачивали из этих болванок поршневые кольца повышенного качества. Успешно ремонтировали мы и гильзы цилиндров двигателя, применяя метод хромирования. Словом, делалось все для поддержания высокой готовности авиационной техники.
      В конце 1941 года командующий ВВС Ленинградского фронта генерал-лейтенант авиации А. А. Новиков выехал с группой ученых и инженеров на испытание опытной радиолокационной станции. Она была нацелена на Лужский аэродромный узел, откуда взлетали и собирались в группы вражеские бомбардировщики и истребители, совершавшие налеты на Ленинград. И хотя дальность действия локатора была еще мала, мы убедились, что на вооружение нашей авиации поступает перспективное средство обнаружения вражеских самолетов.
      Военно-воздушные силы Ленинградского фронта получили новые радиолокационные станции. Часть из них у нас немедленно забрали и отправили в Москву для усиления ПВО. Обижаться на это мы никак не могли, ибо знали, что центр борьбы на советско-германском фронте переместился на московское направление. Даже из-под Ленинграда противник перебросил туда несколько дивизий.
      Войска Западного фронта под командованием переведенного от нас генерала армии Г. К. Жукова героически обороняли подступы к столице. С глубоким волнением ленинградцы слушали по радио сводки Совинформбюро и читали короткие газетные информации.
      Ленинградский писатель Виссарион Саянов в ноябре 1941 года писал в газете: "Немцы рвутся к Москве и Ленинграду. Они угрожают двум великим столицам. Много недель длится гигантская битва под Ленинградом. Подходит к концу первый месяц боев за Москву. Еще совсем недавно москвичи с волнением и надеждой повторяли названия ленинградских пригородов - мест, где решалась судьба Ленинграда. Теперь в окопах под Ленинградом больше всего волнует бойцов ход подмосковной битвы.
      - Как там на можайском направлении? Что на малоярославском? Что происходит под Волоколамском?
      Москва и Ленинград - два передовых бойца на главных позициях величайшей битвы в истории.
      Бойцы, командиры и политработники рабочих батальонов Москвы писали недавно трудящимся Выборгского района Ленинграда: "Плечом к плечу с вами, миллионами советских патриотов, мы будем сражаться, пока последний гитлеровский бандит, вступивший на нашу родную землю, не найдет здесь себе могилы". Эти слова боевой клятвы повторяются на старых ленинградских заводах. Линия обороны Москвы проходит через наши сердца. Через сотни верст чувствуем мы здесь, в Ленинграде, биение живого сердца столицы.
      Не бывать Москве и Ленинграду под пятой немецких захватчиков! На подступах к Москве и Ленинграду немецкая армия истечет кровью"{9}.
      И это было сказано не ради красного словца. Почти одновременно Москва и Ленинград нанесли сильнейшие удары по фашистским полчищам. 5 декабря 1941 года под Москвой началось крупнейшее контрнаступление советских войск. Сообщение о нем ленинградцы встретили с ликованием. А 9 декабря у нас была новая радость. Войска 4-й армии, которой командовал генерал К. А. Мерецков, завершили разгром крупной группировки противника и овладели городом Тихвин. Это значительно облегчало положение Ленинграда и сократило пути подвоза к нему грузов.
      Продолжали наступать 52-я армия генерал-лейтенанта Н. К. Клыкова и 54-я армия генерал-майора И. И. Федюнинского. И хотя боевые действия авиации сковывала плохая погода, мы использовали каждую возможность для поддержки своих наземных войск.
      17 декабря 1941 года произошла реорганизация. Ставка Верховного Главнокомандования приказала 4-ю и 52-ю армии объединить во вновь образованный Волховский фронт, который возглавил генерал армии К. А. Мерецков. В состав этого фронта вошли и многие наши авиачасти, базировавшиеся на Волховском и Тихвинском аэродромах. Командующим ВВС стал полковник И. П. Журавлев.
      Разгром немецко-фашистских войск под Москвой, Тихвином и Ростовом-на-Дону, знаменовавший важный поворот в ходе второй мировой войны, неизмеримо поднял авторитет СССР. Под давлением демократических сил правительства США и Англии начали поставлять нам по ленд-лизу боевую технику, вооружение, продовольствие. Правда, делалось это неохотно, хотя помощь оказывалась взаймы, а не бескорыстно. Например, за период с октября по декабрь 1941 года, когда на советско-германском фронте шли ожесточенные бои, когда решалась судьба Москвы и Ленинграда, США и Англия не додали нам по ленд-лизу 450 самолетов.
      Союзники по антигитлеровской коалиции поставляли нам в основном устаревшую технику.
      "Воздушную кобру", например, мы начали получать лишь в 1943 году, а в сорок первом к нам поступали такие безнадежно устаревшие самолеты, как "харрикейны", "тамагауки" и "киттихауки". Причем чаще всего мы получали их без всякой документации, то есть без инструкций по эксплуатации и боевому применению. Неудовлетворительно снабжали нас союзники и боеприпасами, хотя прекрасно знали, что наши снаряды и патроны не подходят к их пушкам и пулеметам.
      Выручили наши вооруженцы во главе с В. Н. Стрепеховым. Они сумели подогнать отечественные боеприпасы к "тамагаукам" и "харрикейнам". Мне, ведавшему вопросами эксплуатации, пришлось раньше других изучить зарубежную авиационную технику, чтобы разработать краткие рекомендации летному и инженерно-техническому составу по ее освоению.
      Настал день, когда наши экипажи должны были совершить первый боевой вылет на американских и английских самолетах. Но позже выяснилось, что вра-жеская агентура внимательно следила за нашим аэродромом.
      Когда летчики, заняв места в кабинах, запустили моторы, я подошел к машине ведущего группы. У соседнего самолета стоял В. Н. Стрепехов и давал экипажу какие-то указания. Все ждали сигнала на взлет.
      И вдруг раздался взрыв. За ним последовал другой, третий... Тело пронзила острая боль. Взрывная волна от разорвавшегося поблизости тяжелого артиллерийского снаряда опрокинула меня навзничь. Одновременно со мной было ранено еще несколько летчиков, техников и младших авиаспециалистов. Получили повреждения и отдельные боевые машины. Вылет пришлось задержать.
      Так я угодил в госпиталь, оторвавшись на время от дел. Впрочем, товарищи и подчиненные довольно часто навещали меня, рассказывали о своих успехах и трудностях, советовались по некоторым техническим вопросам.
      Операция, во время которой был извлечен осколок, прошла без осложнений. Позднее я с удивлением узнал, что меня поставил на ноги бывший зубной врач. Переквалифицироваться его заставила острая нехватка хирургов в блокадном Ленинграде.
      В госпитале я лежал в то тяжелое время, когда нормы продовольствия были урезаны до предела, особенно для тыловых частей, в том числе и для медицинских. Но никто из больных даже ни разу не заикнулся о плохом питании. Все отлично сознавали, что жителям осажденною города приходится еще хуже.
      В один из февральских дней 1942 года навестившие меня товарищи сообщили, что Александр Александрович Новиков назначен первым заместителем командующего ВВС Красной Армии и уже улетел в Москву.
      Это известие повергло меня в уныние. Приятно, конечно, когда уважаемый тобой военачальник получает заслуженное повышение, и все-таки грустно расставаться с ним. Ведь под руководством А. А. Новикова я прослужил не один месяц в самый тяжелый период Великой Отечественной войны.
      - На каком самолете он улетел? - поинтересовался я у товарищей. Вопрос был не праздным. По установившейся традиции машина командующего готовится к вылету под личным контролем главного инженера или его заместителя по инженерно-эксплуатационной службе.
      Оказалось, что в 125-м бомбардировочном авиаполку (да пожалуй, во всех ВВС фронта) к февралю 1942 года остался лишь один исправный бомбардировщик Пе-2, на котором летал Владимир Александрович Сандалов. Свою машину он никому не доверял и вызвался лично доставить в Москву генерала А. А. Новикова.
      Рана моя долго не заживала. Видимо, сказывалось постоянное недоедание. Командование предложило мне эвакуироваться в глубокий тыл. Там и харчи получше, и обстановка поспокойней. Но я решительно запротестовал. Тогда было принято компромиссное решение. Из ленинградского военного госпиталя меня направили в тыл долечиваться. Там находился наш учебный центр, возглавляемый полковником Ф. С. Хатминским (ныне генерал-майор авиации). Он и его семья сделали многое, чтобы помочь мне выздороветь и окрепнуть.
      Вскоре за мной прилетел санитарный самолет. Неподалеку от Ладожского озера мы сели дозаправиться и подождать наступления сумерек. Днем через Ладогу было рискованно лететь без надежного прикрытия истребителей. Здесь постоянно сновали фашистские самолеты, пытавшиеся прорваться к Дороге жизни. Ведь ледовая трасса действовала чуть ли не до конца апреля 1942 года. Время тянулось томительно. Но вот солнце начало клониться к горизонту, и нам разрешили вылетать.
      К Ладожскому озеру подошли на высоте 200 метров. Внимательно наблюдаем за воздухом, чтобы не попасть под внезапный удар "мессеров".
      Сумерки и небольшая высота полета помогли нам избежать встречи с воздушным противником. Но нас подстерегла другая беда. Мотор неожиданно затрясся как в лихорадке, а у цилиндра двигателя сорвало головку. Земля стремительно приближалась, скорость нарастала. Едва я успел крикнуть бортмеханику "держись!", как раздался оглушительный треск и грохот. Затем наступила тишина. "Жив", - мелькнуло в сознании, но тревога не прошла: "Ведь самолет может загореться". Кричу: - Кто живой, отзовись!
      Под обломками самолета ворочался и ругался бортмеханик. А вскоре до слуха донесся стон летчика Лебедева. Надо помочь товарищам. Хочу выбраться, но мне никак не удается вытащить застрявшие в обломках ноги. Пожертвовав унтами и разбередив рану, я с трудом освободился из "плена" и помог выбраться бортмеханику. Потом мы вместе вызволили летчика Лебедева. Он был серьезно ранен и не мог двигаться самостоятельно.
      А по темному небу скользили лучи прожекторов. Они то скрещивались, то снова расходились в стороны, отыскивая вражеские самолеты. Совсем неподалеку мелькали вспышки разрывов зенитных снарядов. Время от времени доносились глухие взрывы вражеских бомб. Это авиация противника предприняла очередной ночной налет на Волховскую ГЭС.
      Тем временем наступила ночь, похолодало. Поляну с трех сторон обступал лес. Решили дождаться утра, чтобы лучше сориентироваться на местности и добраться до ближайшего населенного пункта или же до воинской части.
      Перевязав Лебедеву раны, мы осторожно натянули на него спальный мешок. А я с помощью механика вызволил наконец свои застрявшие в обломках меховые унты. Скажу прямо, тяжело нам пришлось в ту ночь. Но и утро не принесло радости. Вот уже около часа мы с механиком, поддерживая под руки летчика, брели по глубокому снегу, а никаких признаков близости населенного пункта не замечали.
      Наконец впереди замаячила тригонометрическая вышка. Когда дотащились до нее, бортмеханик забрался на верхотуру и, ко всеобщей радости, увидел неподалеку небольшую деревушку. Напрягая последние силы, двинулись к ней.
      В деревне раздобыли подводу, бережно уложили на сани раненого летчика Лебедева и доехали до железной дороги. Там дождались очередного воинского эшелона, затем на поезде добрались до другой станции, неподалеку от которой находился аэродром. В авиационной части, куда мы прибыли, быстро нашлись друзья-товарищи. Поместив Лебедева в госпиталь, я связался по телефону с новым командующим ВВС Ленинградского фронта генерал-майором авиации С. Д Рыбальченко и доложил ему о случившемся. Поговорив также с главным инженером А. В. Агеевым, в ту же ночь на автомашине выехал по ледовой трассе в Ленинград. А через день, 2 апреля 1942 года, уже включился в боевую работу.
      В штабе ВВС мне сообщили печальную сяовость: погиб экипаж Ли-2, пилотируемый В. Очневым. Катастрофа произошла, прежде всего, по вине технического состава, отправившего машину в воздух со струбцинами на рулях высоты. А летчик по неопытности усугубил их ошибку - выпустил на посадке аэродинамические щитки. Поскольку рули высоты, зажатые струбцинками, не действовали, он не смог выравнять самолет при снижении.
      Так же как и других работников управления ВВС фронта, меня потрясла нелепая гибель экипажа Ли-2. Ведь даже к боевым потерям мы никогда не относились равнодушно. На разборах полетов и при подведении итогов они анализировались с предельной тщательностью. Тут же определялось, что нужно сделать для того, чтобы мы меньше теряли людей и боевой техники. Командиры и штабы настойчиво улучшали воздушную разведку, оперативную маскировку, при разработке боевых заданий стремились обеспечить внезапность налетов на вражеские объекты. Широко пропагандировался опыт мастеров воздушного боя, бомбовых и штурмовых ударов, совершенствовались тактика, техника, вооружение, усиливалась броневая защита. Словом, делалось все для сохранения жизни летчика, штурмана, воздушного стрелка, радиста.
      В тяжелой, кровопролитной борьбе с фашистскими полчищами наши командиры и политработники умели ценить люден, берегли их. Они строго взыскивали с тех, по чьей вине допускались неоправданные потери.
      За многие годы службы в авиации я не раз убеждался, что малейшая невнимательность, отступление от уставов, наставлений и инструкций, даже незначительное проявление недисциплинированности влекут за собой опасные и даже тяжелые последствия. Так случилось, например, с экипажем В. Очнева.
      По возвращении из госпиталя мне, ведавшему вопросами эксплуатации материальной части, пришлось с еще большей настойчивостью и требовательностью взяться за наведение железного порядка в техническом обслуживании и обеспечении летной работы. Бывая на аэродромах, я иной раз замечал, что во время напряженных полетов некоторые техники осматривают самолеты и двигатели на скорую руку, нередко не обращают внимания на настораживающие симптомы в работе мотора, прибора или какого-либо агрегата, надеются на пресловутое "авось".
      Вспоминается случай, когда недостаточно опытный младший авиаспециалист пренебрег правилами контровки деталей. Эта кажущаяся, на первый взгляд, мелочь послужила причиной поломки в воздухе, и экипаж испытал несколько очень тревожных минут, пока не исправил повреждение и не совершил посадку. В авиации мелочей не бывает. Вот почему инженерно-технический состав так решительно ополчился на недисциплинированность и неряшливость в работе отдельных специалистов.
      Есть твердое правило: доверяй, но проверяй. Горячо ратуя за тесную дружбу между летным и техническим составом, за взаимное уважение и доверие, я всегда настаивал на том, чтобы командиры экипажей самым тщательным образом занимались предполетным осмотром самолетов, по-уставному принимали их от техников. Ведь это - самый последний заслон против ошибок и летных происшествий.
      Я всегда ставил в пример скромных тружеников ВВС нашего фронта - техников звеньев П. Тюрина, З. Шаха, Игнатьева, Белоглазова, Козлова, техников самолетов И. Афанасьева, Б. Терентьева, Бирюкова, Харитонова и других специалистов. Изо дня в день, из месяца в месяц они образцово обслуживали авиационную технику, своевременно и с высоким качеством готовили самолеты к выполнению боевых заданий. На протяжении длительного времени у них не было случаев отказа материальной части. Их опыт убедительно подтверждает, что в авиации можно и должно полностью исключить поломки и аварии.
      В свое время М. В. Фрунзе сформулировал требование, полностью относящееся и к инженерным кадрам: "Наш командир должен уметь ставить работу так, чтобы масса видела в нем не только технического руководителя, но и воспитателя"{10}.
      Таких умелых воспитателей было немало и в наших ВВС. Среди них - инженеры авиационных полков П. И. Пупков, В. А. Мацунов, Н. Журавлев, Кузьмин, Осипов, Куваев, Шатохин, Солдатов, Толманов, Тельнов, Курепин, Фролов, Замятин, Бугров, Попов, Путягин, инженеры эскадрилий Челноков, Чернов и другие.
      Комиссар ВВС фронта Андрей Андреевич Иванов и политработники частей, беседуя с инженерами, нацеливали их на то, чтобы они постоянно заботились о повышении технической культуры подчиненных. Вместе с тем они неизменно подчеркивали важность морально-волевых качеств воина в боевой обстановке.
      Полковой комиссар А. А. Иванов очень умно и ненавязчиво учил инженеров полков и эскадрилий сложному искусству работы с людьми, помогал им наладить более тесный контакт с политработниками, партийными и комсомольскими организациями в деле воспитания авиаторов. Его слова звучали весомо, авторитетно еще и потому, что он сам был знатоком авиационной техники и превосходно летал на различных типах боевых самолетов.
      Впоследствии Андрей Андреевич Иванов перешел на строевую работу и командовал авиационным соединением. Этот человек всегда болел за дело и не щадил себя. Он и скончался за штурвалом.
      Вот что сообщили мне об этом. Однажды комкор вместе со своим адъютантом и однофамильцем И. А. Ивановым вылетел в одну из частей. По обыкновению, самолет По-2 он вел сам. Внезапно почувствовав себя плохо, Андрей Андреевич успел лишь крикнуть:
      - Бери управление на себя! - И тут же потерял сознание.
      Адъютанту, к сожалению, ни разу не приходилось водить самолет самостоятельно, хотя он и был знаком с техникой пилотирования. Будучи человеком решительным и отважным, адъютант И. А. Иванов взял управление По-2 на себя и благополучно посадил машину на первое же поле. Он стремился спасти Андрея Андреевича, оказать ему медицинскую помощь. Но было уже поздно. Не приходя в сознание, комкор скончался.
      В суровых условиях блокады подлинный трудовой героизм проявили коллективы ПАРМ-1, руководимые В. М. Савиновым, Ф. А. Богдановым, Д. Жуковым, Скутневым, Тузовым, Аккуратовым, Тарасовым, Богданцом, Ступиным, а также наши уборочные команды во главе с С. Родионовым и Осадченко. "Уборщики" эвакуировали поврежденные самолеты не только из прифронтовых, насквозь простреливаемых зон, но порой и с переднего края.
      Впрочем, в Ленинграде понятие "прифронтовой тыл" являлось относительным. И хотя враг, получив сокрушительный удар под Тихвином, был остановлен, хотя войска Ленинградского и Волховского фронтов в течение января - апреля 1942 года нанесли ему большой урон, решить главную задачу им пока не удалось: город по-прежнему оставался в тисках блокады. Все так же продолжались артиллерийские обстрелы жилых кварталов, налеты вражеской авиации.
      4 апреля 1942 года, вечером, мы вместе с командующим ВВС фронта генералом С. Д. Рыбальченко вышли из штаба на Дворцовую площадь подышать свежим весенним воздухом. Неожиданно в рупоре радиорепродуктора, висевшего на столбе, послышалось тревожное щелканье метронома и завывание сирены. Сигнал воздушной тревоги совпал с появлением над нашими головами большой группы вражеских самолетов. От них уже отделились бомбы и летели на наш центральный район. Бежать в бомбоубежище было бесполезно, и мы прислонились к Александрийской колонне, которая могла хоть немного защитить от осколков. К счастью, все бомбы упали не на Дворцовую площадь, а где-то поблизости от нее.
      Но вот мы заметили в небе группу краснозвездных истребителей. Это были самолеты 7-го истребительного авиакорпуса ПВО страны. Они дерзко врезались в строй вражеских бомбардировщиков и расчленили его. Фашисты бросились наутек. Оставшийся бомбовый груз они беспорядочно сбросили уже за чертой города.
      Последний массированный налет на Ленинград окончился бесславно для противника. Потеряв много самолетов, уничтоженных нашими истребителями и зенитчиками, он в дальнейшем изменил тактику: стал посылать к городу одиночных бомбардировщиков, да и то в ночное время.
      Первая, самая холодная и голодная блокадная зима осталась позади. Ленинградцы выдержали суровое испытание. Город Ленина выстоял в тяжелой и неравной борьбе, жить в нем становилось все легче. Если мне не изменяет память, после открытия ладожской Дороги жизни норма выдачи хлеба постепенно была повышена втрое.
      Трудящиеся города-героя до глубины души были тронуты заботой партизан, сумевших переправить через линию фронта большой обоз с продовольствием, собранным во временно оккупированных районах. Добравшись до Тихвина, партизаны послали в адрес Ленинградского обкома партии следующую телеграмму:
      "Товарищи ленинградцы! Немцы хвастают, что они заняли наши районы, но в этих районах они сидят, как в осажденной крепости, и почва горит под их ногами. Партизаны и колхозники - советские люди, глубоко преданные матери-Родине, - вот кто являются настоящими полновластными хозяевами наших районов... Мы держим под своим контролем площадь в 9600 квадратных километров. Ни карательные экспедиции, ни жестокие расправы с мирными жителями - ничто не сломило и не сломит нашей воли к победе. Вооруженная рука партизан поддерживает и охраняет в районах... советские порядки...
      Мы с вами, дорогие друзья, боевые товарищи. Более двухсот подвод с продовольствием для вас собрали мы во временно оккупированных районах, провели свой красный обоз через линию фронта. Великая честь выпала на нашу долю вручить подарки партизан и колхозников наших районов и передать от их имени вам, трудящимся героического Ленинграда, горячий привет.
      ...Еще раз от имени пославших нас партизан и колхозников мы говорим: "Здравствуй, друг наш, богатырь Ленинград!" Мы твердо верим, что ленинградцы, явившие великий пример героической борьбы, и впредь будут работать для фронта, для полного разгрома врага не покладая рук, не жалея сил и жизни своей. Будьте стойкими до конца, упорными в труде и мужественными в бою"{11}.
      ...С наступлением весны ленинградцы начали приводить в порядок город. Тысячи горожан взялись за лопаты, чтобы вскопать пустыри и даже скверы для посадки овощей. Они бережно собирали первые побеги крапивы, щавеля и другую зелень для питания.
      Рядом с прошлогодним воззванием, тревожно извещавшим о том, что над родным Ленинградом нависла смертельная опасность, на стенах зданий появились новые призывы: "Ленинградцы - на огороды!" В листовках, деловито излагавших советы агрономов, говорилось: "Ленинградец, помни: если ты обработаешь и засеешь 15 сотых га, ты получишь капусту, ты получишь редиску, лук, морковь. Этого вполне хватит, чтобы обеспечить свою семью овощами на весь год".
      И хотя ленинградцы с наступлением вешних дней занимались огородами и другими житейскими делами, надписи на зданиях Невского проспекта и других улиц города сурово предостерегали: "Граждане! Эта сторона улицы наиболее опасна при артиллерийском обстреле".
      Враг был еще рядом. Фронт вплотную подступал к блокированному Ленинграду.
      В июне 1942 года, когда исполнилась годовщина Великой Отечественной войны и моего пребывания в осажденной крепости на Неве, меня вызвали в Главное управление кадров Военно-Воздушных Сил Красной Армии за новым назначением. Но я категорически отказался от повышения по службе, заявив, что, пока Ленинград в блокаде, не покину родного города. Однако приказ есть приказ, и мне, как военному человеку, пришлось подчиниться.
      К тому времени ВВС Ленинградского фронта преобразовали в 13-ю воздушную армию, которой стал командовать генерал-майор авиации С. Д. Рыбальченко. Главным инженером назначили генерал-майора инженерно-авиационной службы А. В. Агеева.
      Пост заместителя главного инженера и начальника отдела эксплуатации 13-й армии я сдал С. Т. Муратову. Однако вскоре он тоже получил новое назначение и передал эстафету нашему соратнику С. Н. Бурсакову.
      Покидая город на Неве, я тепло попрощался с ними и другими боевыми друзьями - парторгом В. Г. Зимогорским, являвшимся большим специалистом по радио, с инженером по фотооборудованию М. М. Исьяновым, с инженерами В. А. Свиридовым, В. Н. Стрепеховым, В. Л. Сусловым, С. Супруновым, В. Г. Барановым и другими. Побывав на комендантском и других наших аэродромах, сердечно простился с главным инженером 7-го корпуса ПВО страны М. Н. Плаховым, его заместителями Антоневичем и Кальченко, инженерами соединений и частей В. Ф. Таранущенко, П. М. Маликовым, Н. Н. Усиковым, Векличем, А. К. Первушиным, И. А. Мартыненко, В. И. Сикорским, А. Коленовым, В. П. Черновым. Крепко пожал руку механику Агафонову, слесарю-солдату Некрасову и другим нашим скромным и беззаветным труженикам войны.
      И потом на каких бы фронтах я ни бывал, всегда с гордостью вспоминал о неприступной крепости на Неве, о мужественных и стойких защитниках города-героя Ленинграда - колыбели Великого Октября.
      Барьеры новой техники
      В Москву я прибыл в один из тихих июньских дней 1942 года. На фронтах тогда тоже установилось кратковременное затишье. По крайней мере, ничего существенного, как сообщали сводки Совинформбюро, там не происходило. Но мы-то знали, что на юге нашей Родины снова сгущаются грозовые тучи.
      В столице я не был с октября 1941 года. Тогда я прилетал сюда по экстренным делам.
      Город, опоясанный окопами и траншеями, противотанковыми рвами и надолбами, напоминал осажденную крепость. На улицах, перегороженных баррикадами, чаще всего встречались воинские подразделения, направляющиеся на передний край, да рабочие отряды москвичей с кирками и лопатами, шагающие на строительство новых оборонительных рубежей.
      В то время Москва была объявлена на осадном положении. Тяжелые, кровопролитные бои шли на ближних подступах к столице. Многие предприятия и правительственные учреждения эвакуировались в глубь страны. И на месте управления Военно-Воздушных Сил Красной Армии осталась лишь оперативная группы.
      Так было в октябре 1941 года. Но в июне 1942 года, после сокрушительного разгрома гитлеровцев под Москвой, столица нашей Родины выглядела уже не блокадной и, главное, еще более уверенной в своей несокрушимости. Правда, она по-прежнему оставалась по-фронтовому собранной и по-военному суровой.
      И вот я снова в управлении Военно-Воздушных Сил, которое уже давно возвратилось в Москву. Командующий ВВС Красной Армии генерал А. А. Новиков принял меня сердечно, но категорически отверг мою просьбу вернуть к прежнему месту службы.
      - Вы назначены главным инженером вновь формируемой первой бомбардировочной армии РГК, - строго сказал он.
      - Представьтесь командарму Судец и вместе с ним отправляйтесь на место формирования.
      Итак, новая работа, новые люди, еще не спаянный коллектив. Каков наш командующий? Удастся ли установить с ним тот незримый деловой контакт, без которого немыслима дружная плодотворная работа?
      В разное время я дважды встречался с В. А. Судцом, но встречи эти были короткими. Полного и ясного представления о нем как о человеке и военачальнике они, разумеется, не могли дать. Но кое-что мне тогда удалось подметить.
      Командующий 1-й бомбардировочной армией генерал В. А. Судец, как я и предполагал, оказался волевым и требовательным руководителем, хорошим организатором и неутомимым тружеником. Работу в ВВС он начал авиационным техником, а затем овладел и летным делом. Зная особенности инженерно-авиационной службы, он, можно сказать, с пристрастием контролировал мои первые шаги. Я, разумеется, не был в восторге от такого пристального внимания. Работая в течение ряда лет старшим инженером-инспектором, затем начальником отдела эксплуатации, заместителем главного инженера ВВС ЛВО и Ленинградского фронта, я пользовался доверием своего наставника и руководителя А. В. Агеева, привык действовать самостоятельно, без напоминаний, "надиров" и нравоучений.
      Но через некоторое время обстановка изменилась. Убедившись, что я в состоянии сам решать сложные вопросы, командующий армией В. А. Судец стал меньше "дергать" меня, больше доверять. Все, как говорится, стало на свои места.
      После большой напряженной работы 1-я бомбардировочная авиационная армия была наконец сформирована. В нее вошли четыре дивизии. Две из них летали на Пе-2, одна - на Б-3 ("Бостонах") и одна - на американских ночных дальних бомбардировщиках Б-25. Всего у нас насчитывалось более 250 самолетов. Но чтобы эта сила стала действительно грозной, летному и инженерно-техническому составу предстояло в совершенстве освоить новую материальную часть. Важно было овладеть техникой пилотирования и боевым применением самолета не только днем, но и ночью.
      Личный состав под руководством опытных командиров дивизий Ф. И. Добыша, И. Д. Антошкина, Титова и Г. В. Грибакина осваивал новую материальную часть. Технической подготовкой летного состава занимались инженеры дивизий Степанов, Кузьмин, Аквельянов и другие. Не менее напряженно, чем летчики, учились техники, механики и авиационные специалисты различных служб.
      Город, в котором дислоцировалась армия, находился в глубоком тылу. Но с изготовлением запасных деталей и ремонтом авиационной техники здесь было гораздо труднее, чем в блокадном Ленинграде. Главная причина - ограниченные возможности местной промышленности. Пришлось обратиться за помощью к предприятиям более крупного города, расположенного на Волге.
      Мы вылетели туда вместе с командующим армией на самолете Пе-2. Оформив заявки, отправились в обратный путь. Удачный исход переговоров и ясная, солнечная погода создавали хорошее настроение.
      Впереди показался наш аэродром. Самолет идет на посадку. Генерал В. А. Судец выпускает шасси, но сигнальные лампочки не горят. Уходим на второй круг. Попытка выпустить шасси аварийным способом тоже не удалась. Они никак не становятся на замки.
      "Позор!" - с тревогой и горечью подумал я. Командующий с главным инженером на борту будет сажать самолет на фюзеляж. У всех на глазах. Предпринимаю последнюю попытку выйти из критического положения. Вскрываю центральный распределительный щиток (ЦРЩ) и вижу, что дваддатиамперный предохранитель шасси сгорел. А запасного у нас нет. Быстро достаю перочинный нож и лезвием замыкаю контакты. Снова выпускаю шасси. Секунды кажутся мне вечностью. И вдруг... на приборной доске вспыхивают сначала одна, затем и другая зеленые лампочки. Все в порядке - шасси выпустились и надежно встали на замки. Теперь со спокойной душой можно идти на посадку. Сразу после приземления я внимательно осмотрел мотор уборки и выпуска шасси. Оплетка некоторых проводов в витках оказалась недоброкачественной. Искра пробила их, и произошло замыкание. Предохранитель сразу же сгорел.