— В таких местах собирается далеко не самая почтенная публика. Наемники, ворьё, доступные женщины, торговцы краденым, просто головорезы.
      — И?
      — Мне бы не хотелось отмечать каждый посещенный нами город разгромом в местной харчевне.
      Гаяускас от души рассмеялся.
      — Почему сразу — разгромом? И вообще, разве я на кого-то нападаю? Мне кажется, это ваши местные наемники пускают в ход кулаки и кинжалы по всякому поводу.
      — Вот поэтому-то я за них и переживаю. Если ты будешь в каждом городе расправляться с лучшими местными бойцами…
      — Йеми, не преувеличивай. Я, конечно, кое-что умею, но и здешние воины тоже годятся не только для парадных построений.
      — Битый — очень хороший боец, но ты его победил.
      — С Битым мы примерно равны в умении. Думаю, в этих краях есть бойцы и посильнее.
      — Я тоже так думаю, но их не так много. И вряд ли с ними можно встретиться в подобных злачных местах. Хотя, кто знает…
      — А давайте-ка спать, друзья, — неожиданно предложил Наромарт. — Завтра у нас будет трудный день и надо встретить его полными сил и со свежей головой.
      Предложение сочли разумным, и вскоре у огня остался один Мирон, которому в эту ночь пришла очередь дежурить в первую стражу.
      Той ночью Женьке, впервые после того, как он превратился в вампира, приснился сон. Даже не сон — кошмар. Снились центральные улицы и площади родного города, заполненные народом. Все люди были обязательно с чем-то оранжевым. Либо с шарфиком, либо в шапочке, либо в куртке ярко-оранжевого цвета, в крайнем случае — с оранжевой повязкой на рукаве. У многих в руках знамена — либо просто оранжевые полотнища, либо с надписью крупными буквами «ПОРА» и жирным восклицательным знаком.
      И все кричали. Что кричали — Женька не мог разобрать, в ушах стоял гул, словно где-то рядом работал компрессор. Но явно что-то очень нехорошее. Женька видел искаженные злобой и ненавистью лица, выпученные от натуги глаза, раскрытые рты и понимал, что эти люди готовы идти и убивать. А рядом с этими лицами мальчишка видел другие: с абсолютно пустыми, стеклянными, ничего не выражающими глазами. Эти люди не испытывали ни злобы, ни ненависти, ни вообще никаких чувств. Не люди, а роботы, действующие строго по заданной программе, готовые выполнить любую команду. Сейчас они выполняли команду «кричать», выполняли не за страх, а за совесть. Женька с ужасом стал искать в толпе нормальные человеческие лица — и с ещё большим ужасом их находил. Это только на первый взгляд казалось, что все, вышедшие на площадь ненормальные. На самом деле, умных, не обезображенных фанатизмом, не зомбированых лиц среди оранжевых людей было очень много. Но и эти люди были растворены беснующейся толпой, поглощены, перемолоты ею, и кричали, как казалось Женьке, ничуть не меньше своих соседей. Казалось, что кричит сам Город, отравленный всеобщей ненавистью. Город корчится в муках, ему плохо, его рвёт этой оранжевой желчью и она выплескивается на Крещатик, на соседние улицы и площади, и толпа становится всё гуще, все агрессивное, все злее…
      А потом Женька увидел, что на месте привычного памятника Ленину стоит какая-то циклопическая колонна из белого мрамора и понял, что это — не настоящий Город. Потому что в настоящем Киеве не могло быть таких припадков злобы и ненависти. Город такой. Люди такие. И мальчишке стало сразу хорошо и спокойно. Видения сразу сгинули, исчезли, будто кто-то вытер мокрой тряпкой засиженное мухами грязное окно и через стекло ворвался веселый и яркий свет. Женька понял, что это, наверное, Элистри подсказывает ему, чтобы он не злился на своих спутников и не желал им зла, а то и сам станет таким, как эти «оранжевые». "Не буду злиться", — решил подросток. — "Я ведь и правда не хочу никому из них ничего плохого".
      А дальше уже был обыкновенный вампирий «сон» — полная темнота и пустота, без мыслей, чувств и сновидений.
      — Ветилна, кто эти люди? — медленно, чуть ли не по складам произнесла ничего не понимающая домна Лафисса.
      — Это благородный Олус Колина Планк, отец несчастной девочки. А это — Порций Простина, его клиент, — представила незнакомцев домна Ветилна.
      Йеми отвесил почтительнейший низкий поклон, что хозяйке очень понравилась: сразу видно, что благородный лагат умеет держать себя в приличном обществе. Чувствуется, что воспитывался недалеко от столицы. Местные-то лагаты мнят о себе невесть что, чуть ли не ровней сетов себя считают.
      Между тем, Олус подошел к старушке. Анна-Селена осторожно ступала рядом, крепко держась за правую руку. Она уже давно пришла в себя, но несчастной девятилетней девочке, по её мнению, следовало вести себя именно таким образом. Домна Лафисса подслеповато вытянула вперед дрожащую руку, благородный сет склонился перед ней и почтительно коснулся лбом иссошихся пальцев, обтянутых пергаментной кожей.
      — Благородная домна, я был представлен тебе в Тампеке, на приеме у благородного наместника Гнея Октавия, что был дан по случаю рождения у него третьего сына, Севера.
      — Да, я помню Гнея. Помню Севера Октавия, он был такой шустрый мальчик. Но тебя я не помню.
      — О, госпожа, мне было всего лишь одиннадцать весен. Но ты, наверное, помнишь мою мать, Оливию Планк.
      — Ты сын Оливии и Меркуцио?
      — Истинно так, благородная домна.
      — О, Оливия… Твоя мать была красавицей. В добром ли она здравии?
      — Увы, госпожа. Её, как и моего благородного отца нет с нами в этом мире.
      — Скорблю вместе с тобой, Олус. Да снизойдет на них милость Аэлиса, да дарует он им вечное забвение.
      — Будем молиться, — кротко ответил благородный сет. А затем, развернувшись так, чтобы видеть обеих дам, он сказал: — Ещё раз спасибо за то, что сохранили жизнь и честь моей дочери. Благодарность отца, нашедшего любимое чадо, безмерна. Чем отплачу я за вашу доброту и милость?
      — Не надо благодарности, благородный Олус, — и всё же по виду домны Ветилны было заметно, что эти слова ей приятны. — Мы сделали то, что велел нам долг. Когда живешь среди таких скотов, как здешнее быдло, то не можешь не понимать всю ценность жизни истинного аристократа. Нас ведь так мало, а они плодятся словно похотливые нечки. Страшно подумать, во что превратился бы мир, если бы наш Император Кайл, да продлят боги его дни, не управлял бы повсюду своей железной рукой.
      Анне-Селене было страшно подумать о другом: как поступила бы с ней эта женщина, от которой она получила столько добра, если бы та вдруг узнала, что девочка, о которой она так заботится — нечка.
      — Слава Императору! — воскликнул «отец» во всю мощь легких.
      — Слава Императору! — выкрик Йеми был намного тише. Не престало скромному клиенту обращать на себя внимание в присутствии своего патрона.
      — А сейчас прошу простить меня, благородные домны. Я хочу скорее отвести девочку в проезжий дом.
      — Не угодно ли будет благородному сету поселиться в Альдабре под этим кровом? Наш дом просторен, и мы сможем принять не только тебя с твоей дочерью, но и твоего и клиента и твоих слуг.
      — О, благородная госпожа, я тронут твоим гостеприимством, но сейчас позволь мне отказаться, ибо возложенная на меня Императором миссия не позволяет мне в этих краях принимать чей-либо кров, кроме как в проезжих домах.
      — Но, на прием, который я устою завтра в честь твоего прибытия, ты, без сомнения пожалуешь?
      — Увы, госпожа, и этого не могу сказать точно. Если миссия, которую возложил на меня Император, потребует моего отъезда завтра, то я тотчас покину Альдабру без промедления и колебаний. Если же будет возможность задержаться, то я почту за честь посетить твой приём.
      — Досадно, — нахмурилась домна Ветилна. — Но сегодня, по крайней мере, ты остаешься в городе?
      — Сегодня — вне всяких сомнений.
      — В таком случае, жду тебя сегодня вечером. Конечно, нормальным приемом это назвать нельзя, но все же, думаю, благородный Феналий не откажется посетить мой дом, если отослать ему приглашение прямо сейчас.
      — А кто сей благородный муж?
      — О, он когда-то был эдилом в этих краях, как раз в те вёсны, когда мой покойный муж был наместником. Оставив службу, он решил не возвращаться в Мору, а дожить остаток своих дней под этим небом, подобно нам с домной Лафиссой.
      Старушка, услышав своё имя, рассеянно кивнула. Вряд ли она расслышала и поняла хотя бы половину разговора.
      — Увы, благородный Олус, круг достойных людей здесь столь узок, что есть от чего прийти в отчаяние. Кроме Феналия Констанция в городе проживают еще три благородных сета с семьями, но все они при должности и их надо приглашать заранее, хотя бы за день. На всякий случай, я отправлю рабов, чтобы разнесли им приглашение на завтрашний прием.
      — Не стоит так утруждать себя, благородная госпожа. Неизвестно, смогу ли я воспользоваться твоим гостеприимством. Мне совестно отрывать благородных сетов от их труда на благо Императора.
      — О, мой прием оторвет их от чего угодно, но только не от труда… Впрочем, это мы обсудим вечером, не так ли?
      — Как будет угодно госпоже. А сейчас позвольте нам проститься с вами.
      — Прощайте, благородный Олус. Жду вас вечером…
      Йеми и лысый сет направились к выходу. Анна-Селена с силой дернула «отца» за руку, тот недоуменно остановился.
      — В чем дело, девочка моя?
      — Папа, купи мне ящерку.
      — Кого? — изумился Олус.
      — Ящерку. Вейту. Её зовут Рия.
      — Какую ещё вейту?
      — Это Рия, служанка у нас в доме, — пояснила домна Ветилна. — Она ухаживала за малышкой, когда та была больна. Надо сказать, хорошо ухаживала.
      — Папа, ты мне купишь Рию?
      — Странная фантазия. Я, конечно, могу купить тебе эту игрушку, но зачем тебе вейта? У тебя ведь есть слуга: Женя. Разве тебе мало?
      Значит, Женя с ними. А раз так, то и все остальные: Наромарт, Мирон, Балис. Анна-Селена счастливо улыбнулась, но просить не перестала.
      — Женя — мальчик. Мне надоели слуги-мальчики. Хочу девочку.
      — Как, благородный Олус, у девочки нет служанки? Как опрометчиво. Этот поступок…
      Благородная домна задохнулась от переполнявшего её негодования.
      — Увы, благородная госпожа. Стыд снедает меня за этот недостойный поступок. Извиняет меня лишь то, что я был вынужден покинуть свой дом в крайней спешке и никак не мог оставить малышку одну.
      — Неужели в твоём доме нет ни одной служанки?
      — О, благодарение богам, благосостояние моего дома не скудеет, и рабынь у Аньи было предостаточно. Но кто из них способен преодолеть длительное путешествие?
      — Я смотрю, и Анье оно тоже не пошло на пользу, — сухо заметила домна Ветилна. — Может быть, девочку стоило отправить к родственникам?
      — Вероятно, ты права, госпожа. Но мне эта мысль не пришла в голову. Кроме того, после кончины моей несчастной супруги Цецилии Планк, некому подать мне мудрого совета.
      — Воистину ты в нём нуждаешься, — в голосе хозяйки ещё звучал упрек, но было заметно, что раскаяние благородного сета пришлось ей по вкусу. Давно ей не приходилось поучать мужчину в житейских делах, а если мужчина ещё и выслушивает хранительницу очага с надлежащим почтением… Да, отец Аньи был настоящим сетом, не даром девочка ей сразу так понравилась. — Теперь я просто обязана отправить с девочкой кого-нибудь из своих рабынь: не дело, чтобы за благородной госпожой ухаживали слуги-мужчины.
      — Рию, пожалуйста Рию, благородная госпожа, — Анна-Селена постаралась состроить самое трогательное выражение лица, какое могла.
      — Ну, если ты так этого хочешь этого, маленькая, тогда хорошо. Я распоряжусь, чтобы написали документы. Вечером отец приведет тебе твою новую служанку.
      — Спасибо, госпожа Ветилна, — маленькая вампирочка бросила руку отца, подбежала к благородной домне и уткнулась лицом в её платье. — Ты такая добрая, такая хорошая. Спасибо за всё, что ты для меня сделала.
      — Ну-ну, маленькая, не надо плакать, — благородная домна ласково погладила девочку по голове.
      — Я никогда-никогда тебя не забуду. И домну Лафиссу тоже. Пусть у вас всё будет хорошо. Пусть вы будете счастливы.
      — Спасибо, крошка, — Ветилна почувствовала, что сама может расплакаться, так тронула её детская благодарность.
      Анна-Селена вернулась к «отцу», прикрывая лицо рукой. Все подумали, что девочка скрывает слёзы, а на самом деле она прятала их отсутствие. Будь Анна-Селена человеком, она бы и вправду расплакалась, только вот вампирам плакать не дано.
      — Да, еще вот что, — вспомнила домна Ветилна, когда провожала гостей до дверей своего дома. — Я бы хотела кое-что узнать о твоем клиенте.
      — Я весь к услугам благородной домны, — как можно любезнее произнес Йеми, внутренне напрягшись.
      — Ты сказал, что принадлежишь к роду Паулусов. Я слышала про Паулусов из Плескова. Они тебе не родственники?
      — Родственники, но с позволения госпожи я бы не хотел говорить о них в этом почтенном доме. Этот позор нашего рода мне бы хотелось навсегда вычеркнуть из своего сердца и памяти.
      — Да-да, я что-то такое слышала. У них небезупречная репутация.
      — Если этот мерзавец осмелиться высунуть нос из Плескова, то моя родня подаст жалобу Императору, чтобы его лишили статуса лагата. Это будет пятном на репутации, но если этого не сделать, то честь рода пострадает ещё больше.
      — Отрадно видеть, что в наше скорбное время остались люди, ревнующие о чести. Благородный Олус, ты можешь взять на прием своего клиента. Этот молодой человек достоин нашего общества. Я рада, что у тебя есть такой достойный спутник. Итак, ожидаю вас вечером.
      — Да пребудет в твоем доме мир и удача, госпожа.
      — Спасибо за всё, что ты сделала для моей дочери, домна Ветилна.
      — Прощай, госпожа. Спасибо тебе за всё.
 
      КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
 
        1.09.2003-30.11.2004
        Москва-Таганрог-ШумерлеХарьков-Краснодар.

КОММЕНТАРИИ.